Текст книги "Спаситель Петрограда( (сборник)"

Автор книги: Алексей Лукьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

С последним выстрелом совпал деликатный стук в дверь. Крокодил развернулся к опасности вытянутой мордой, но услышал лишь старческий голос:

– Простите, я не помешаю?

В два прыжка гад преодолел расстояние от чердачного окна до двери и оказался нос к носу со стариком, белым, как соль.

– Отнюдь, – галантно раскланялся Крокодил и ткнул человека в солнечное сплетение.

Старик разом обмяк и начал заваливаться вбок. Чешуйчатый подхватил тело и легко отнес к окну. Усадил в кресло, положил на колени старцу винтовку и покинул чердак.

Крокодил вышел через черный ход и быстрым шагом направился прочь. Дойдя до первого канализационного люка, он не долго думая нырнул туда.

Опергруппе достался лишь звяк чугунной крышки.

Шестнадцатое января

– Так в чем же смысл конституционной монархии, у кого какие предположения? – Генрих Геннадьевич лукаво осмотрел класс.

Рука Ореха унеслась вверх так, словно ее заполнили гелием.

– Ну, прошу, Эдуард, – разрешил Лопатин.

– Я считаю, – пылко начал Эдя, – что конституционная монархия – одна из самых совершенных систем управления государством. Примером тому служат Англия, Испания, Португалия и ряд других европейских…

– Извините, голубчик, что прерываю, – поднял руку наставник. – Я, наверное, не совсем удачно сформулировал вопрос. Исправляю свою ошибку. Как вы думаете, господа кадеты, почему после долгих дебатов Дума наша пришла к решению о сохранении монархии, а президентская республика так и осталась одним из многих прожектов? Эдуард, даю вам время для формулировки следующего ответа.

Сел Орех с явным облегчением – сразу бы он на такой вопрос не ответил.

В наступившей тишине отчетливо слышалось тиканье наручных часов Шустера, Вовка Лапин скреб затылок, точно хотел ускорить этим мыслительный процесс. Класс учился думать.

Иван нерешительно поднял руку.

– Иван, ваше предположение.

На секунду задержав дыхание, Ваня встал из-за парты.

– Я думаю, – сказал он, – монарх – это барометр государства.

– Вот как? – Лопатин наморщил лоб. – Поясните, будьте добры.

– Страна без монарха существовать может, а царь без государства – нет. Покуда у нас есть царь – у нас есть государство.

Все засмеялись. Ваня густо покраснел, но сдаваться не собирался.

– Можно? – спросил он наставника.

Генрих Геннадьевич кивнул, и в классе вновь стало тихо.

– Раньше цари воспитывались специально для того, чтобы управлять государством. Сейчас они ничего не решают, но они и помыслить не могут себя без своего отечества, потому что без него они не будут монархами. Если бы у нас отменили монархию и ввели народовластие, начался бы хаос, потому что большая часть россиян уповала на царя, его в любом случае пришлось бы вернуть. А конституционная монархия позволяла от имени государя и с его благословения проводить необходимые реформы.

– Иными словами, – Лопатин выпрямился за кафедрой, – государь является гарантом законной власти таким же образом, как и президент – в президентской республике. Как бы вам это ни казалось смешным, господа кадеты, но Иван Васильчиков оказался совершенно прав в своем понимании конституционной монархии, за что и удостаивается высочайшей аудиенции. Все согласны?

Согласны были все, а Шустер показал большой палец.

– Ну-с, ваше величество, как мы себя чувствуем? – Галя улыбнулась самой ослепительной своей улыбкой.

– Хватит меня величеством обзывать, – прошипел Возницкий. – Делайте уже, что там делать надо, и валите отсюда.

– Не надо грубить! – Галя как будто и не обиделась, все так же щебетала канарейкой. – У меня для вас новость. Думаю, что хорошая.

…Галине прежде не приходилось иметь дела с кентаврами, хотя за свою восьмилетнюю практику она уже многое повидала. Будь он полностью лошадью тогда понятно: пристрелить, чтоб не мучился. Но ведь он наполовину мужик, здоровенный, с пивным брюхом, с бицепсами, как конская ляжка… Такого жалко.

И она принялась лечить.

Принялась-то принялась, да только больше ее интересовал не процесс лечения, а та странная комбинация генов, что позволила появиться на свет кентавру. У человека и животного потомства быть не может противоестественно это. И противно, если признаться. Этот вопрос необходимо было как следует изучить.

Пока Галя обрабатывала Юрану раны, пока поила его бульонами и расспрашивала, а не женат ли, а кто родители, а сколько сестер, а племянники-то большие ли, а где живут, а кем сам работает, а много ли получает, а не тяжело ли, – в институте генетики имени Вавилова ее однокашник Муханов по прозвищу Цокотуха изучал генетический код кентавра Возницкого. Вообще-то дело это трудоемкое – изучение генотипа неизвестного науке существа, но оказалось, что гены у Юрана самые что ни на есть человеческие, ничего лошадиного, а отцовский гаплоидный набор хромосом даже что-то напоминает…

Цокотуха залез в институтскую базу данных и покрылся холодным потом, когда узрел, что эта цепочка аминокислот звено к звену повторяет цепочки ДНК дома Романовых.

Именно об этом Галя и поведала Юрану.

Разумеется, шепотом.

– Я – царь? – округлил глаза кентавр.

Галя смутилась.

– М-м… не совсем, – призналась она. – Вы являетесь потомком русских царей, хотя вас никто не короновал.

– Но я тут совершенно законно?

– Не знаю… – совсем уж растерялась Галина.

Юран лихорадочно начал соображать.

– Так… Я – потомок царей. Я похож на нынешнего царя, меня все за него принимают. Я, выходит, его брат-близнец?

Тут Галя совершенно потеряла контроль над ситуацией.

– Комарик! – заорал Возницкий. – Комарик, мать твою так-растак, где тебя носит?

Штабс-ротмистр Комарик, руководивший операцией прикрытия и по совместительству курировавший теперь кузнеца вместо скоропостижно скончавшегося Михаила Юрьевича Волочкова, чувствовал себя не то чтобы совсем виноватым – на войне все-таки как на войне, – но немного в долгу у Юрана, поэтому прощал ему его плебейские замашки, списывая их на ранение. Не подвел-таки кентавр, на честном слове простоял и проулыбался на террасе весь парад и даже нашел в себе силы самому уйти.

Снайпера, правда, не успели схватить, тот вместо себя какого-то дедушку оставил, инсценировав наспех, будто это старикан стрелял. Но ничего, найдут.

Комарик вошел в лазарет, под который оборудовали бильярдную.

– Ну что опять? – устало посмотрел он на опекаемого.

– Я должен там оказаться. – Крокодил выпустил в воздух колечко дыма. Хоть штурмом берите Зимний – мне нужно быть на этом приеме.

Гиви Зурабович пробормотал под нос что-то вроде «теща, вертись, как хочешь, но завтра похороны», потом вырвал из лап рептилии газету и вышел.

Вскоре до Крокодила стали доноситься обрывки разговора. Гиви постоянно повторял слова «кацо», «отец родной», «брат родной», клялся в дружбе, но о деле не проронил ни слова.

Устав вслушиваться, гад погрузился в свои мысли.

Четыре дня назад, вынырнув в Фонтанке возле памятника Чижику-Пыжику, изобразив из себя алкоголика, решившего выпить с персонажем знаменитой песенки, Крокодил выполз на набережную и окольными путями добрался до антикварной лавки на Бармалеевой. Одежду Крокодила отправили в химчистку, и через три часа он уже вернулся в «Palace».

Гад был вне себя от злости. Его перехитрили. Ждали покушения в жандармерии или нет, он не знал, да это и неважно. Вопрос был в том, что заказ необходимо выполнить: сто миллионов золотом – с такими суммами не шутят.

Сегодня во всех столичных газетах сообщалось, что двадцать шестого января состоится ежегодная аудиенция в Царском Селе, которой удостаиваются видные деятели науки и культуры, а также общественные деятели, гости страны и учащиеся Пажеского и кадетских корпусов, чем-либо отличившиеся в ходе обучения.

Крайне раздраженный, вернулся Гиви Зурабович.

– Можете вы мне объяснить, что вам понадобилось на этой аудиенции?

– А то вы не знаете? – усмехнулся гад.

– Я-то знаю, – ядовито улыбнулся толстяк, – но не думаю, что мой ответ понравится распорядителю.

Крокодил попыхтел трубкой, потом улыбнулся и сказал:

– Автограф.

– Вы идиот.

– Съем.

Гиви Зурабович закатил глаза и опять удалился.

Вновь послышались «кацо» и «отец родной», и Крокодилу пришло в голову, что в Российской империи родственный признак настолько важен, что совершенно чужие друг другу члены общества будут присваивать какую угодно степень родства, лишь бы добиться желаемого результата.

– Вы идиот! – Гиви Зурабович неожиданно возник перед самым носом Крокодила. – У вас мозги, очевидно, заледенели на русском морозе.

– Что вы орете, как баба? У вас ничего не получилось?

– Нет. И ни у кого не получится, потому что это объект, охраняемый лучше Государственной думы.

– Ваша дума, – Крокодил зевнул, – волнует меня меньше всего. Так, насколько я понял, меня не пустят, как гостя страны?

Гиви Зурабович мстительно улыбнулся:

– Вы поняли правильно. Да даже если бы и пустили, как бы вы пронесли туда оружие? Там детекторов взрывчатки и металла больше, чем в Пулковском международном аэропорту. Вас в Царское Село даже с пилкой для ногтей никто не пустит.

– А меня могут подарить?

– Что?

Крокодил выпустил столб дыма:

– Я спрашиваю, могут ли меня царю-батюшке подарить?

Шепчук просто сбился с ног, разыскивая отважного кентавра.

Когда на драку возле «Сайгона» понаехало полиции, Шепчука не тронули все хорошо знали жизненную позицию рок-звезды. Но всех прочих участников побоища замели в кутузку, не обращая внимания на заступничество Ювенальевича. Георгий не угомонился и стал напрашиваться в участок в качестве свидетеля, но ему сказали, что сейчас все равно некому разбираться. А вот завтра утром – пожалуйста, милости просим…

Наутро никаких милостей ждать уже не пришлось – всех выпустили, оштрафовав, а на вопрос Шепчука об исчезнувшем герое ответили, что никакого кентавра не было.

Ювенальевич бросился в «Сайгон», надеясь отыскать кого-нибудь из ветеранов вчерашней битвы, но с утра кафе пустовало, вчерашний бармен сменился, и ни одного очевидца Шепчук не встретил.

Тогда он нанял частного сыщика. Сыщик мгновенно развернул бурную деятельность, и уже к вечеру девятого числа предоставил первую информацию: кентавр действительно был, его действительно забрали в кутузку, но из участка вместе с прочими драчунами он не вышел. Еще сыщик сказал, что кентавра, судя по агентурным данным, довольно часто можно было встретить в районе Санкт-Петербурга-Главного, а также возле проходной Путиловского машиностроительного.

Буквально на следующий день Шепчука разбудил телефонный звонок. Говорил сыщик. Он отказался вести дело, мотивируя отказ внезапно возникшими проблемами личного характера, и собирался вернуть задаток. Георгий спросил, не передаст ли сыщик дело какому-нибудь своему коллеге, на что тот ответил:

– Думаю, никто не сможет вам помочь. И сдается мне, вам тоже вскоре придется забыть об этом деле.

Интересно девки пляшут, подумал Ювенальевич, почему это – забыть?

И направился на вокзал.

Георгий убил целый день, но поговорил почти со всеми работниками вокзала и выяснил, что кентавр еженедельно по субботам отправлялся куда-то на тихвинской электричке. В кассах пригородных маршрутов ему сообщили, что кентавр брал билеты до Волхова.

Потом у Шепчука было два концерта в Москве и один – в Семипалатинске, так что вернулся он в Питер только пятнадцатого.

Чувствуя себя гением частного сыска, утром следующего дня едва отоспавшийся после дороги Ювенальевич посетил управление Путиловского машиностроительного завода, где ему любезно сообщили, что кентавр – это кузнец из ремонтно-механического цеха, но сейчас он в отпуске.

Узнав адрес Возницкого в Волхове, Шепчук устремился туда и уже вечером стоял на пороге небольшого коттеджа в пригороде.

Роза так разнервничалась, что принесла маме валерьянки, но выпила ее сама, потому что мама закусила удила и приготовилась действовать. Мама в действии, конечно, не цунами, но бюрократическая машина начинала содрогаться, когда Идея Петровна выходила на тропу войны. Ирина, младшая сестра, была ей под стать, а вот Роза как-то стеснялась обивать пороги и строчить жалобы.

И все из-за Юрки. Запропастился в этой столице – и носа не кажет, хотя должен был вернуться еще позавчера. Вчера-то мама еще терпела. Но сегодня…

– Роза, Ира! – Мама пристально посмотрела на дочерей. – Я отправляюсь в Петербург.

– Мама, ну ты что?.. – психанула Ирина. – Маленький он, что ли?

– Не маленький, конечно, – легко согласилась Идея Петровна. – Я и не говорила, что я нянчиться еду. У меня сын пропал в многомиллионном городе, всякое случиться могло: под трамвай попал, например, загремел в больницу без документов, память отшибло, имею я право побеспокоиться о собственном сыне?

– А мы? – не унималась Ирина. – Розка послезавтра уезжает, я – через три дня, нам-то что делать? Юрка безалаберный, а ты вся дрожишь.

Идея Петровна нахмурилась:

– Ира, ты как с матерью разговариваешь?

– Мам, ну где ты там жить будешь? – жалобно заскулила Роза. – Это же столица, там за один день человека не найдешь.

– Человека – может быть, – мама гордо тряхнула слегка серебрящейся прической, – а вот Юру – легко.

Чего уж тут спорить, сестры в школе любили прихвастнуть, что их младший братик – конек. Примета, действительно, та еще.

– А жить, – добавила довольная Идея Петровна, – а жить я буду…

Она тут же уткнулась в истрепанную записную книжку.

– Квартира инженера Васильчикова, – ответили ей, когда через пару минут Идея Петровна набрала нужный телефон.

– Здравствуйте, – сказала она. – Будьте добры, Филарет Ильич дома? Алло, Филарет Ильич…

Едва закончив разговор, Идея Петровна начала собираться.

В самый разгар сборов в дверь позвонили. Открывать пошла Роза.

На пороге стоял приятный мужчина в очках, с аккуратной бородкой, удивительно похожий на какого-то артиста.

– Добрый вечер, – поздоровался он слегка хрипловатым голосом. – Юра Возницкий здесь живет?

Роза состроила скорбное лицо и сказала:

– Проходите.

– О господи, Дашенька, ну разве я могу ей отказать? – Инженер Васильчиков метался по спальне, как раненый тигр. – Она мне как-никак родственница.

– Бывшая жена твоего двоюродного дяди, – напомнила Дарья Михайловна, дражайшая супруга инженера.

– Да, бывшая! – вспылил Филарет Ильич. – Однако она является матерью моих… ммэ… троюродных сестер и брата.

– Что ты говоришь? – удивилась супруга. – А ты их хоть раз видел?

– Нет, я даже дядю двоюродного ни разу не видел, только на фотографиях, – ответил инженер. – Тем не менее родства это не умаляет. Кроме всего, у нее критическая ситуация: пропал ее сын.

– Твой троюродный брат?

– Да. И не надо ерничать! Как я сказал – так и будет.

Дарья Михайловна и бровью не повела.

– Я не слышу? – Филарет Ильич навис над супругой.

– О да, мой господин, – улыбнулась Дарья и впилась в его губы страстным поцелуем.

Куда деваться – все мужчины тают, когда жены поступают вот так…

Уже потом, в темноте, она вновь попыталась надавить на мужа:

– Филя, пойми, явится женщина, которую ты никогда не видел. А если это воровка? Или тут замешан промышленный шпионаж?

– Не говори глупостей, Даша, – благодушно ответствовал Филарет Ильич. Ты прекрасно знаешь, что дома у меня нет ни одного ценного документа.

– А где мы ее разместим?

– Даша, ты опять? Шесть комнат, неужели не найдем?

– Все-все-все, – покорно согласилась Даша. – Но ты будешь должен.

Васильчиков что-то пробормотал и уснул.

Дарья Михайловна прижалась к широкой спине мужа и вскоре тоже мирно спала.

А Девятому жандармскому отделению было не до сна. Они буквально оккупировали институт генетики, не отпускали домой ведущих специалистов, и те самые результаты, о которых говорила лечащий врач Юрана Галя Бакунина, подтвердились

Это могло значить только одно: Романовы живы.

– Да Господи ты Боже мой, чего вы от меня хотите-то? – взмолился поднятый с постели премьер-министр. – Ну живы Романовы, и что теперь?

– Мы не можем посадить на трон кентавра, – ответил шеф Девятого отделения.

– Не сажайте – от этого ничего не изменится.

– Да как вы не понимаете? Есть возможность все сделать легально – на троне сидит настоящий Романов, никаких спектаклей и инсценировок, никаких двойников и, наконец, никакой секретности.

– Это вы мне говорите, Максим Максимыч? – усмехнулся премьер. – Под себя копаете?

– Простите меня, Борис Абрамыч. – Жандарм резко встал с кресла и вышел из-за стола.

Премьер поднял глаза. Шеф продолжил:

– Вы глупости говорите. Да, мистификация была потрясающая, но она затянулась и скоро перестанет срабатывать. Вы сами слышали, какие в Думе ходят настроения – долой, мол, монархию, даешь президентскую республику. Государь, мол, только и делает, что путешествует, организует балы и парады в свою честь за счет государственной, а не государевой казны. Вы перестанете быть первым человеком.

Борис Абрамович нахмурился.

– Пожалуй, что так. Но что вы хотите от меня?

– Мы отыщем всех родственников Возницкого, у кого-нибудь из них наверняка тоже найдется геном Романовых, и посадим на трон…

– Вот так легко, да? А как объяснить восшествие на трон какого-то там Васи Пупкина всему миру, но самое главное – всей стране? И какие полномочия лягут на плечи будущего царя? Без политического опыта, без знаний…

– Полномочия, я думаю, те же, что записаны в конституции, – ответил Максим Максимыч. – А вот объяснить… Думаю, необходимо рассказать все, как было.

– И кто же возьмет на себя смелость поведать об этом?

– Вы, – сказал жандарм. – Больше некому.

Юран не спал. Он думал, что вокруг творится какая-то мышиная возня, только вот мыши какие-то… величиной со слона. Почти десять дней во дворце – об императоре ни слуху, ни духу, как будто и не было его никогда.

Раны ныли, но, слава Богу, все пули попали в мягкие ткани, жизненно важных центров не задев. Заживет до свадьбы.

Вспомнилась Лючия, в смысле – Люська. Вспомнилась и Галя, тоже, между прочим, симпатичная.

Вспомнилась мама. Маме он обещал появиться четырнадцатого, а сегодня уже шестнадцатое.

Не забыть бы ей позвонить завтра…

Семнадцатое января

Шепчук сидел за столом, будто лом проглотил. Также скованно вела себя и Дарья Михайловна Васильчикова, хозяйка квартиры, и только ее муж Филарет с Идеей Петровной оживленно болтали.

Вчера Георгий вместе с Розой и Ирой уговорили Идею Петровну не ехать в Питер на ночь глядя, а отложить поездку на утро. Та согласилась, как ни странно, с условием, что Шепчук переночует у них. О, женское коварство! Если бы знал Ювенальевич – ни за что бы не остался на ночь, нашел бы постоялый двор: ровно в пять утра мама Юры подняла на ноги весь дом и сказала, что пора ехать. Пока умылись, пока позавтракали, пока то да се – прошел час, за ночь дорога сильно обледенела, так что по прямой дороге добрались до Питера к восьми утра и к девяти добрались до Васильчиковых.

– Чаю? – Дарья Михайловна посмотрела на Шепчука.

– Лучше водки. – Ювенальевич был явно не в духе и жалел уже, что связался с Юриной мамой.

– С утра? – Госпожа Васильчикова округлила глаза.

– Что вы, это шутка! – замахал руками Георгий. – Я ведь за рулем.

Тут дверь в комнату распахнулась и на пороге возник Ваня. У кадетов на сегодня назначено было первенство по плаванию, в бассейн нужно было прийти к полудню, так что Иван позволил себе поваляться в постели подольше. Но едва он услышал, что кто-то с утра пришел, как поспешил встать и привести себя в порядок. Так что теперь он предстал перед гостями свежим и бодрым.

– Доброе утро, – поздоровался он.

Мужчина в очках и с бородой, казалось, где-то попадался Ивану на глаза, а вот полная пожилая женщина – Иван про себя назвал ее бабушкой – была совсем незнакомой.

– Доброе, – хором ответили взрослые.

– Это сынок ваш? – спросила бабушка у папы. – Как звать?

– Иваном. – Папа опередил маму, которая только-только собралась ответить. – Филаретыч, познакомься – это наша родственница, Идея Петровна. А это, – он обернулся в сторону полузнакомого дяденьки, – Георгий Ювенальевич Шепчук.

– Да? – Иван задохнулся. – Я вас узнал, вы про осень поете.

Шепчук не знал, куда деваться. Он по профессии был педагогом и даже некоторое время преподавал рисование в татарской деревне под Уфой, но с тех пор напрочь забыл, как общаться с незнакомыми детьми.

– Ой, что ж это я! – встрепенулась вдруг Идея Петровна. – Я фотоальбом с собой принесла, показать всех-то…

Ювенальевич готов был наброситься на бабку и задушить ее. Какого лешего он вообще поперся в этот Волхов, ведь мог просто позвонить.

Тем не менее все пересели на диван, Идея Петровна раскрыла на своих коленях потрепанный семейный альбом и начала представлять всех, начиная с двоюродного дяди Филарета Ильича – Марян-Густава Возницкого.

Шок ожидал всех на десятой странице альбома.

С фотографии улыбался щербатым ртом не кто иной, как Ваня Васильчиков.

– Мамочки, – простонала Дарья Михайловна.

– Господи, Божья твоя воля, – перекрестилась Идея Петровна.

Шепчук присвистнул. Филарет Ильич потер виски.

– А почему я без зубов? – немного обиженно спросил Ваня.

От дарения императору живого крокодила пришлось отказаться: откуда неучтенный крокодил в Питере? Кто его ввез? А лицензия где? Проверят обязательно.

Вторым затруднением являлась охрана. Вносить живого крокодила в приемный зал было бы небезопасно и трудоемко, эффект не оправдывал затраты.

Ну и, в-третьих, зачем государю живой крокодил? На цепь он его посадит, что ли?

– А чучело крокодила? – предложил чешуйчатый, разглядывая висящий на люстре муляж крокодильчика.

– Вы предлагаете вас выпотрошить и начинить тротилом? – усмехнулся Гиви Зурабович.

Крокодил пристально посмотрел ему в глаза:

– Послушайте, Муурики, почему вам доставляет такое удовольствие третировать меня?

Гиви Зурабович не смутился, хотя ничего не выражающий взгляд гада многих вводил в состояние ступора.

– А вы мне не нравитесь, – ответил он. – Особенно после того, как вы съели Никиту, а потом облажались.

– Во-первых, в истории с Никитой не я напал на него с топором, а он на меня. И во-вторых, я вам деньги плачу. Какая вам разница, удалась акция или нет? Вы не заказчик и даже не координатор – вы обеспечиваете акцию.

– Вот и не требуйте от меня больше, чем просто обеспечения. Что вы там насчет чучела говорили?

Крокодил вновь посмотрел на муляж.

– Мы подарим меня в качестве чучела. Я как следует высохну, устрою себе разгрузочную недельку, в тренажерный похожу – глядишь, скину килограммов пятьдесят.

– Вы все равно очень тяжелый.

– Мы объясним это тем, что внутри – металлический каркас.

– Да? – скептически поморщился Гиви Зурабович. – Черт с вами, звоню в посольство, авось, возьмут подарочек.

– Мне не надо авось, – поправил гад, – мне нужна стопроцентная гарантия.

– Я вам не страховая компания. Делаю, что могу.

Чертов финн, думал Крокодил, кто мне тебя сосватал?

Через пятнадцать минут Гиви Зурабович вернулся.

– Удивительно, но они согласились. Как раз, говорят, вовремя позвонили, сбились с ног, не знают, что русскому царю подарить. Двадцатого пришлют транспорт.

– Прекрасно! – Крокодил достал из жилетки трубку, забил в нее потуже несколько беломорин и начал пыхтеть. – Сегодня же надо заказать ящик длиной три метра.

– Куда такой длинный? – начал ворчать вечно недовольный Муурики.

– Это минимум, надо бы шесть… А хвост придется сложить. – Гад осклабился и добавил: – Вдвое.

Гиви Зурабович неодобрительно поцокал и вновь отправился звонить.

Фужеры еще раз звякнули, на этот раз – только два, потому что Галя уже без памяти лежала в кресле.

– Комарик, не юли! – Палец Юрана мельтешил перед носом штабс-ротмистра. – Куда царя подевали?

Витя Комарик находился уже в том состоянии опьянения, когда все кругом были такими милыми и приятными людьми, что не имело уже никакого значения, сколько у них ног и имеется ли у них хвост. Однако служба была превыше всего.

– Юран, дорогой ты мой человек! – Он ухватил кентавра за шею. – Пойми я тебя уважаю и ценю, героизм твой трудно переоценить, но не имею я права говорить тебе, где он. Это гос… пос… черт. Секрет, понимаешь?

– Я все монимаю. – Юран выпил уже три бутылки, поэтому язык у него заплетался не меньше, чем у Комарика. – Я только одного монять не могу: царь где?

Ротмистр зарыдал.

– Не плачь, Комарик, – спохватился Возницкий. – На-ка, выпей еще…

Попойка началась неожиданно. Сначала Юран доложил Комарику, что его скорей всего начнет искать мама, поскольку он обещал вернуться не позднее, чем через неделю после Рождества. Ротмистр рассвирепел и потребовал отчета: почему так поздно доложил? Юран тоже за словом в карман не полез и сказал, что понятия не имел, зачем его используют, а если бы знал, что в него стрелять будут, то еще бабушка надвое сказала, согласился бы он или нет.

Слово за слово, молодые люди чуть не разодрались. В конце концов Комарик ушел, чтобы отдать необходимые распоряжения по данному вопросу. И вдруг оказалось, что Юрана уже начали искать, причем не кто-нибудь, а Георгий Шепчук, рок-певец, которого, кстати, сам Комарик очень любил. Нанятый Шепчуком сыщик докопался до того, что из участка Юрана не отпустили. Правда, потом люди Волочкова взяли сыщика в клещи и посоветовали прекратить дело. Но Шепчук-то не остановился. Кто знает, до чего он сам успел дойти?

Ротмистр тысячу раз проклял секретность, вследствие которой левая рука не знала, чем занимается правая. Его самого поставили на операцию прикрытия, сорвав с расследования деятельности полулегальных политических группировок, в ходе которого он только-только натолкнулся на одну из подобных организаций, руководил которой некий Юлиан Муурики по прозвищу Гиви Зурабович. Переброшенный на другую работу, Комарик был совершенно не знаком с материалом, поэтому все, что происходило до покушения, ушло из-под его пристального взгляда.

И вот теперь оказалось, что ситуация вырвалась из-под контроля: после первого же звонка матери Возницкого выяснилось, что она еще утром умчалась в Питер на поиски сына вместе с пресловутым рокером.

В пух и прах разругавшись с начальством, дав указание подчиненным во что бы то ни стало отыскать мать Юрана и взять под колпак, ротмистр пошел узнать, чем там занимается раненый кентавр.

А раненый кентавр пил водку. Галя, краснея и конфузясь, пила вместе с пациентом, маленькими глотками, как будто это не водка, а газированная вода.

– Вы что? – Возмущению Комарика не было предела.

Юран заржал:

– Во, блин, спалились мы с тобой, Галка!

– Возницкий, ты у меня под трибунал пойдешь, – выпучив глаза, шипел Комарик, отчего походил на проткнутый воздушный шар.

– Молчи. Молчи! – Возницкий вдруг страшно испугался. – Михал-Юрич перед смертью тоже трибуналом грозил. Будешь?

В другой раз Комарик заорал бы так, что стены содрогнулись, и даже разбил бы бутылку об голову виновника. Однако сегодня ротмистру было как никогда хреново, поэтому он молча вышел из апартаментов кентавра и вскоре вернулся с фужерами, потому что Юран с Галей пили из бумажных кульков.

Пить водку фужерами тоже, конечно, моветон, однако рюмки Комарику под руку не попались.

Больше всего Ивана впечатлил эпизод драки с черносотенцами, тем более что дядя Егор (Шепчук позволил Ивану так себя называть) умел рассказывать.

– …и тут этот гопник с кистенем ка-ак размахнется, – пересказывал Ваня Шустеру, пока они сидели на скамейке у воды.

– Ну?

– А дядя Возницкий ему копытом по ж… – Заметив прогуливающегося рядом наставника, Иван исправился: – И пониже спины ка-ак лягнет…

Генрих Геннадьевич встал рядом.

– О чем это вы так горячо говорите, Иван? – поинтересовался он.

– Виноват, господин наставник, о посторонних вещах, – вскочил Ваня.

– Я, к сожалению, слышал, что о посторонних. Но откуда вы-то знаете, что там произошло? Или вы вечером гуляете возле злачных мест?

– Никак нет, – ответил Ваня. – Передаю со слов участника событий.

– Вот как? Интересные у вас знакомые. – Генрих Геннадьевич нахмурился.

Ваня понял, что срочно нужно объяснить наставнику, что к чему.

– Господин наставник, разрешите объяснить?

– Да уж потрудитесь, молодой человек.

– Сегодня утром к нам домой приехала наша дальняя родственница, которая разыскивает своего сына. Он пропал без вести. И последним, кто его видел, был дядя Егор… то есть Георгий Ювенальевич Шепчук, вы его знаете, он песню про осень исполняет.

– Допустим, – кивнул Лопатин. – А при чем же здесь драка у «Сайгона»?

– Она имеет к делу самое прямое отношение, – продолжил Ваня. – Дело в том, что дядя Егор видел, как сын Идеи Петровны, нашей родственницы, вступился за азиата, на которого напали черносотенцы, из-за чего и началась драка.

Лопатин молчал. Замолк и Иван.

Даже Шустер – и тот молчал.

Тихо, однако, не было. Плеск воды и крики болельщиков не давали наставнику сосредоточиться.

– Хм, – пробурчал он. – И какой же вывод?

– Виноват, вывода никакого, – ответил Иван. – Но…

– Что?

Ваня вздохнул.

– На месте дяди Возницкого я тоже ввязался бы в драку.

Лопатин испытующе посмотрел на своего ученика. Потом на Шустера. Тот вскочил и гаркнул:

– Я тоже, господин наставник.

Лопатин постоял еще немного, а потом сказал:

– И я, милостивые государи, – и пошел себе дальше.

Ребята стояли, раскрыв рты.

Саша Призоров относился к тому типу людей, о которых говорят «ради красного словца не пожалеет и отца». Рассказчик, правда, Саша был никакой и словца не мог сказать не то чтобы красного, но даже синего, зато оператором он был от Бога. Или от нечистого, это уж как посмотреть.

Саша был истинным патриотом России, поэтому со всей тщательностью выискивал на теле любимой родины всяческую грязь и непотребство, фиксировал на цифровую камеру, а потом продавал за кордон. Так он боролся за чистоту и целомудрие.

Жандармы несколько раз уже пытались заткнуть рот честному репортеру, однако не успевал он загреметь на Литейный, как западная пресса подымала такую бучу, мол, в России зажимают свободу слова, и Призорова выпускали на свободу.

На парад, посвященный дню рождения Его Императорского Величества, Саша приходил с определенной целью – заснять все великолепие этой церемонии и пустить параллельно картинки рабочего квартала, дескать, посмотрите, на что у нас в России деньги тратят: царя величают, когда в стране такая разруха.

Квартал этот Призоров искал долго, наконец нашел – полгода назад назначили под снос целый район, застроенный типовыми пятиэтажками печально известного архитектора Никиты Хрущева. Народ оттуда переселили в более симпатичное жилье, а временно пустующие дома заняли так называемые деклассированные элементы. Район действительно жутко захламленный – помойка, а не район: дворы-колодцы были завалены всяким дерьмом почти до самых крыш.

Призоров вообще задумал целый фильм о Питере, снятый в таком вот ключе, а назвать его хотел «Петербург: блеск и нищета», желая тем самым спародировать знаменитую телепрограмму Кира Небутова «Энциклопедия Петербурга».