Текст книги "Спаситель Петрограда( (сборник)"

Автор книги: Алексей Лукьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

3. Пройдоха

У вас чешутся руки, я вижу. Да что там, я даже чувствую, что шуршит в вашем кармане. Я профессионал, я обую вас в карты, на бильярде, в буру и в орлянку. Но не буду играть с вами по одной простой причине: где-то я вас видел. Если мне так кажется, то с человеком я не играю, это вроде как родственника обижать.

Однако пока мы едем, я вас просто историей развлеку, а вы не расстраивайтесь, а купите матери килограмм апельсинов, а племяннику с сестрой и ее мужем – телевизор. Поверьте, это всяко лучше, чем отдавать четыре тысячи случайному попутчику за несколько партий в буру.

Я вам расскажу, как проиграл. Единственный в жизни раз проиграл, и кому – юному сопляку восемнадцати лет! А что проиграл? Желание.

Я тогда по Москве гастролировал, на случайных пари себе славу зарабатывал. Да уж, что и говорить, во всех играх я собаку съел – хочешь в шахматы, или в го (это такие шашки китайские… знаете?.. приятно поговорить с образованным человеком), нарды, бирюльки, бридж, теннис. Но только на деньги. Иначе я не играл, да и сейчас не играю.

Попался мне тогда паренек один, он случайно в компанию затесался, во время сеанса одновременной игры с Каспаровым, Крамником и Карповым. Все желающие также могли принять участие, три тысячи получал каждый, кто выиграет партию. В итоге у меня после игры должно было быть немногим больше сорока тысяч русскими и девять тысяч баксов – с гроссмейстерами я играл на доллары. Я, собственно, и ушел оттуда с этими деньгами.

Но тут этот паренек подскакивает ко мне и говорит: так, мол, и так, а не правда ли, Валерий Архипович, что вы во всех исключительно видах игр победителем выходите? Я отвечаю в том смысле, что истинная правда, но только по очень большим ставкам играю я во все эти игры.

Паренек: а не хотите ли в русскую рулетку?

Что, проняло вас? Меня тоже проняло, потому как русскую рулетку за игру не считаю, а вот за опасное баловство – очень даже. Но народу много, все с исключительным интересом следят за нашей беседой, и упасть в грязь лицом нельзя ну ни под каким предлогом. Я и говорю: отчего же, извольте. Прямо здесь и сейчас?

У всех мошонки от таких слов подобрались… ну, у всех, у кого эти мошонки были. Игра и без того напряженная была, а тут еще такое продолжение.

Да нет, отвечает парень, это не я играть буду, а приятель мой, его в армию скоро забирают, наверняка в Чечню попадет, так решил, если погибать – то в родном городе, на миру и смерть красна, правда ведь?

Думаю: мутишь ты, парень, наверняка кидануть хочешь. Договариваемся о месте встречи, сумму – пять тысяч долларов, и парень исчезает. Я, не будь дурак, позвонил надежным людям, чтобы проконтролировали ход игры, чтобы без обману и все честь по чести. Если все будет честно, то я обязательно выиграю. А если нет – тем более, потому что на серьезные мероприятия никогда без телохранителя не отправляюсь. Если что – заступится. Вы же видите, росту во мне едва метр тридцать.

Серьезные люди всю ночь не спали, справки наводили. Но оказалось, что действительно, какой-то парень, то ли Денисом, то ли Дафнисом зовут, фамилию уж и не упомню сейчас, действительно через две недели в армию, и что действительно светит ему война.

Вот, думаю, дурак. Матери и так и так, при любом раскладе, слезы достаются и одинокая старость. Решаю для себя, что в случае выигрыша возьму женщину на пенсион – отчаянный парень. А за мной репутация самого удачливого игрока, и за спиной стоят люди, с которыми шутить не то, чтобы опасно, а даже в голову не придет никогда такая дикая мысль. Ведь где я – там и деньги, а где деньги – там и я. И они со мной.

Сейчас, чайку выпьем – и закончу. Тем паче мне скоро выходить. А вы куда, далеко едете? Нет, не бывал. Но обязательно буду, обязательно!

Ну, что же. Приезжаю в сопровождении двух джипов в район… там станция «Чеховская» рядом. Вот именно.

Дом совершенно обычный, подъезд с железной дверью, третий этаж, квартира налево. Однокомнатная хрущевка, снятая специально для таких вот пари с возможным летальным исходом.

Ребята тщательно обыскивают всю квартиру, оппонента и того паренька, что назначил встречу. И все чисто, как в барокамере Майкла Джексона. Это вам смешно, а нам совсем не до смеха было. Если нет никакого подвоха, значит, он есть, но очень хорошо закамуфлирован. И этих типов всего двое, то есть не боятся они ни меня, ни серьезных людей за моей спиной. Ну, меня бояться действительно нечего, соплей перешибить можно, если сильно большая сопля. Но серьезных людей!.. Они же могли этих мальчишек прямо там покрошить мелко-мелко и уткам скормить на обед.

Но обходится пока без эксцессов. Выбрали «Магнум», тридцать второй калибр, врежет по мозгам – мало не покажется. Вытряхиваем все патроны, кроме одного. Условие следующее: барабан крутится один раз, дальше участники стреляются до последнего, то есть каждый по три раза. Если кому то приходится последняя попытка из шести, он может откупиться теми самыми пятью тысячами баксов, а нет – пуля в висок списывает долг.

Кручу барабан и приставляю дуло к виску. Щелк! Спина в поту. Берет пистолет этот самый то ли Денис, то ли Дафнис. И совершенно спокойно жмет.

Я думал, у него сейчас череп разлетится, а он живой. И остается четыре попытки на двоих.

Снова «Магнум» у меня. Хладнокровно приставляю его к виску – щелк! Оппонент тоже – щелк! Я снова – щелк!

Все! Финита ля комедия, концерт окончен. Последний патрон у него.

– Будем платить? – спрашиваю.

– Откуда же у меня деньги? – пожимает плечами этот прожигатель жизни.

– Сука ты, – говорю, – позорная! Ты о матери подумал, когда на такую аферу шел?

Ребята мои подобрались уже, но я их останавливаю.

– Может, не будешь стреляться? – говорю. – Отработаешь, устрою тебя на хорошие деньги.

А он смотрит этак дерзко, и заявляет (а глаза такие большие, серые, а в них то ли карие, то ли зеленые звезды сияют):

– А давайте, – говорит, – пари заключим. На желание! Что я сейчас не умру

– А если проиграешь, с кого я буду спрашивать? – смеюсь я. Ребята, так те вообще готовы наглеца «Магнумом» этим накормить.

– Не проиграю, – отвечает.

И в комнате вроде как даже и холодно стало.

– Хорошо, – соглашаюсь, – последняя воля умирающего – закон.

Он затыкает уши ватой – какой предусмотрительный юнец, это он сделал, чтобы выстрелом не оглушило!

Как жахнет! Револьвер – в клочья, я на полу, ребята оглохли, стоят, ничего не понимают. Тут их тепленькими и бери. Но этот Дафнис, или Денис, говорит:

– Как насчет пожизненного пенсиона маме?

Подозреваю, что домой он не вернулся. Погиб или нет – не знаю, но не вернулся – наверняка. Поэтому ежемесячно высылаю его матери по шесть тысяч рублей, якобы пенсию от Главного Командования.

Но до сих пор не могу решить одной маленькой проблемы: почему он позволил мне уйти? Ведь это не я ему предложил жизнь, а он мне! Вы, конечно, не поверите, но мне показалось, что это не мы, а он контролирует ситуацию. Сейчас уже не кажется…

Ну, вот я и приехал. Спасибо, и вам того же. Счастливо добраться до дому.

4. Горный обвал

Весь вечер шел дождь, а под ночь повалил снег, причем такой густой и липкий, что все окна сразу ослепли, а прожектора не пробивали эти летающие сугробы ни на сантиметр. Однако абсолютно темно не было, и в этой поганой ноябрьской серости только горы на горизонте казались черными.

Небо и снег тускло светились.

Димка и Освальд потоптались на крыльце, без удовольствия выкурили по последней сигарете и вернулись в тепло казармы.

Уже два дня, как они вернулись из увольнительной, но никого в части не было, даже собак. Коммутатор молчал, самовольно покидать часть почему-то не хотелось – и Димке, и Освальду едва исполнилось по восемнадцать, они служили только третий месяц, и самоволка для них казалась чем-то ужасным, вроде убийства или измены Родине. Город внизу скрылся за пеленой снега, да, впрочем, его и дождем заслоняло напрочь.

– Ты знаешь, что существуют горные киты? – спросил Димка, не раздеваясь бухнувшись в койку.

– Кто?

– Ну, киты! Горные, – разжевал Димка другу. – Обвалами называются.

Освальд разделся, аккуратно разложил на табурете обмундирование, и залез под одеяло:

– А горных акул не бывает, которые селями называются? – зевнул он.

– Дурак, – обиделся Димка. – Не хочешь – не слушай.

– Да не, давай, в целях расширения кругозора, – покладисто отозвался Освальд.

– Они вовсе не являются причинами камнепадов, и живут вдали от человеческих поселений. Иногда только можно увидеть каменный фонтан.

– Ты-то откуда знаешь?

– Видел!

О, господи, подумал Освальд, что за трепло. То про Черного альпиниста, то про снежного йети… тоже мне, дитя гор.

– Хочешь анекдот? – спросил Освальд.

– Трави, – обиделся Димка.

– Встречаются два грузина, один другого спрашивает: «Гоги, ты куда это с полным мешком брынзы идешь?» – «Пойдем со мной, увидишь.» Забираются они высоко-высоко в горы, вылезают на узенькую площадку, на краю которой стоит огромный валун. Гоги высыпает брынзу, и оттаскивает приятеля подальше. Вдруг из-за валуна появляется огромная волосатая лапа, хватает брынзу и утаскивает за камень. Что-то чавкает, икает и давится. «Гоги, кто это?» – «Не знаю. Но брынзу любит!..»

– Да пошел ты, – окончательно обиделся Димка, и отвернулся.

Ну и ладно, все равно я спать хочу, не придал значения обиде товарища Освальд. В конце концов, все хорошо впору, но уж каких-то горных китов-обвалов выдумывать… Спокойной ночи, малыши.

Ночью неясная, но ощутимо давящая тревога разбудила обоих.

– Остап, ты не помер? – подал голос Димка.

– Нет, это я просто дурно пахну, – ответил Освальд. – Ты чего проснулся?

– Дождь идет.

– Опять дождь, – простонал Освальд. – Как вы здесь живете, закисло все!

– У вас тоже всегда пасмурно.

– Много ты знаешь! – Освальд прислушался, потом снова продолжил: – У нас зимой холодно, и никаких дождей.

Дождь долго и яростно колотился в окна, на часах было без трех минут четыре.

– Ты про «Марию Целесту» слышал? – спросил Освальд.

– Спрашиваешь…

– Может, все наши тоже так исчезли?

– Может… Только вот странность «Марии Целесты» в том, что все исчезли в открытом море, там, где никуда исчезнуть, вроде бы, нельзя. А у нас тут простору для бегов – беги на все четыре стороны.

– А может, их всех в Чечню бросили? Там вроде прорыв какой-то был, вот и потребовались новые силы.

– Точно! А про нас забыли. Так что, пойдем в город, в комендатуру? – Димке такая версия понравилась.

– Утром пойдем, сейчас стрёмно что-то, – Освальд поежился под тонким одеялом.

Утром и вовсе была каша из снега и воды. Покурили на крыльце, вернулись обратно, сели в красном уголке.

– И куда мы пойдем по такой погоде? – Освальд с тоской глядел в окно. – Вымокнем, как цуцики. Слушай, может, радиостанцией воспользуемся?

– Я не умею, – покраснел Димка.

– Я тоже, – Освальд не стыдился этого, в отличие от товарища. – Погоди! Вроде у комбата в кабинете телефон напрямую с городом!

Димка сорвался с места и побежал на выход. Освальд догнал его уже на улице, когда тот поскользнулся и грохнулся на плац.

– Слабое звено! – процедил Освальд, помогая Димке встать. – Учил тебя старшина, учил – левой!.. левой!.. Тот, кто с правой – нам не товарищ.

Доковыляли до штаба батальона, которым являлся длинный бетонный барак. Все кабинеты оказались заперты. Пришлось вернуться обратно. Уже изрядно оголодав, решили идти в город пешком, и совсем уже собрались, когда Димка заметил…

– Остап, оружейка!

Освальд прильнул к решетке и увидел, что все автоматы стоят на месте.

– Их не могли перебросить без оружия… – выразил он общую мысль. – Все, Димастый, я уже боюсь. Придется идти.

Вышли, когда уже было без двух минут полдень. К дождю опять добавились снежные хлопья, ветер задувал со всех сторон сразу, огромную тучу, из которой падала вся эта мокротень, крутило в чаше гор вторые сутки. Дорога была извилистая, никакого транспорта, ни встречного, ни попутного, не попадалось.

Ни одного искусственного звука.

– Слушай, Димка, а если это война? – спросил Освальд.

– Остап, не накручивай меня, хорошо? – огрызнулся Димка.

Изрядно тряхнуло землю. Потом еще и еще. А потом началась такая свистопляска, солдаты упали, а земля тряслась, как будто ее поджаривали на электрическом стуле, и трещали скалы, и ходили ходуном горы, и хрустел асфальт. Прижавшись к отвесной стене спинами, они продолжили ползти вниз, на одних ягодицах.

– Кранты, Остап! – прокричал Димка. – Землетрясение!

– А я думал – горные киты на нерест направились! – сквозь грохот донесся ответ Освальда. А грохот с каждой секундой становился все оглушительнее, как будто двигался какой-то крупный зверь.

– Атас, обвал, – и Димка зажмурился.

А Освальд наоборот – широко распахнул глаза.

Огромная туша, мокрая, грязно-бурая, с прилипшими к ней камнями и обломками деревьев, пронеслась над их головами, и унеслась куда-то вниз, где через мгновение раздался чудовищный взрыв, и фонтан камней взметнулся высоко к небу, а потом все смолкло.

Снег прекратился, дождь тоже закончился, по небу носились клочья белых облаков.

– Пойдем в город? – спросил Освальд.

Димка не ответил.

Он вообще ничего не хотел.

5. Два вскрика

Удивительное искусство – носить свою судьбу.

Вот смотрите – идут два человека. Один – красавец Родригес Альва Гуерра Санчес, другой – сотрудник федеральной службы безопасности майор Мехавятки Готлиб.

У Родригеса судьба маленькая, куцая, вся в каких-то прорехах, рукава оборваны, и совсем не похожа она на пончо, это скорее ветхая попона. То есть смотреть, собственно, не на что. Но как несет ее Родригес! С какой гордостью! Дело ведь даже не в том, что он испанец, и даже совсем не в том, что женщины любят его больше, чем его судьбу, они на судьбу вообще внимания не обращают, хотя, знакомясь с кем-нибудь из мужчин, первым делом глядят, как на нем сидит его судьба… не слишком ли велика, как у мэра Зычёва, который болтается в своей чистенькой, сверкающей люрексом и золотыми позументами, бриллиантовыми запонками и серебряными пуговицами великой судьбе как пестик в колоколе, и даже не умеет двигаться с ней синхронно… не износилась ли… не перелицовывалась ли десять раз… нет, женщины любят Родригеса даже в его судьбе пылко и жарко, и все, как одна, готовы идти с ним по жизни до самой смерти.

А Мехавятки имеет соответствующую ему судьбу. Ноль в ноль. Она и впору приходится, и к лицу, и ни дырки, ни заплатки, ни жирного пятнышка на лацкане, настолько судьба пригнана к хозяину, что когда он на ночь вывешивает ее в шкаф, то кажется, что на плечиках висит сам Мехавятки Готлиб, только без сорочки, штанов и галстука… Стесняется товарищ майор носить ее напоказ, прячет под свитерами, джемперами и прочей мешковатой одежею. Мешает ему такая судьба.

А поменять судьбу – удовольствие дорогостоящее, сомнительное и опасное. Пытаться соответствовать судьбе или перелицевать свою собственную не так уж и сложно, если задаться целью. Более того, такое поведение заслуживает всяческого уважения. Это называется – обмануть судьбу, или благороднее – победить обстоятельства. Словом, повесть о Настоящем Человеке. А вот поменяться судьбой – это вроде как бы даже и позорно. Это публичное признание себя несостоявшимся человеком. К тому же государственное преступление.

Но регулярно, с завидным, можно сказать, постоянством находятся люди, желающие поменяться своей судьбой с кем-нибудь, у кого судьба более удалась.

Именно таких людей и ловил господин Мехавятки.

Но однажды достала его своя судьба настолько, что решил он поменяться. И навстречу ему как раз тот самый Родригес идет, в своей безрукавной замызганной судьбе, и как идет! – лезгинку танцует с кинжалом в зубах! танго с розой! фламенко в ботинках, которые жмут!

Не нужно думать, что товарищ майор не понимает, что это за судьба. Это судьба неудачника. Но тем не менее идет на контакт и напрямую предлагает сделку стоимостью в сто тысяч.

Не нужно думать, что Родригес не понимает своей выгоды. Но ведь это и риск: а вдруг начальник на пушку берет?

Составляют договор, мол, так и так, я, Мехавятки Готлиб, по собственной инициативе предлагаю Родригесу Альве Гуерре Санчесу поменяться со мной судьбами, за что плачу сто тысяч рублей как одна копеечка наличными, обмен будет произведен сразу после подписания настоящего договора и выплаты денег.

Справили договор, оформили у стряпчего, деньги уплачены, судьбы сняты и напялены на чужие плечи. Тотчас господин Мехавятки садится на поезд и отправляется далеко-далеко, чтобы скрыться с глаз вездесущих органов, а Родригес на полученную сумму отправляется кутить в Геленджик.

Казалось бы, тут и сказке конец, всем сестрам по серьгам, а кто слушал – плати гонорар.

Однако не тут-то было, все только начиналось.

Зачем Мехавятки купил себе такую незавидную долю? Очень просто это объяснить: достало его, дорогие товарищи, что сослуживцы смотрят на чистенькую аккуратненькую судьбу майора так, будто все дано господину Готлибу от рождения, и что судьба его так блестяще выглядит потому, что их судьбы грязные все, замызганные и в сальных пятнах. Решил товарищ майор ценой государственного и должностного преступления (и, естественно, кругленькой суммы денег) доказать себе и миру, что стоит он гораздо дороже, чем его судьба.

И, надо сказать, весьма в этом преуспел. То есть за какой-то год он сделал с нуля весьма неплохую карьеру, и под чужим именем в чужом городе дослужился до полковника. Создал крепкую семью с женой красавицей, двумя дочками и одним сыном, которых воспитал в любви к родителям и уважению к закону, в гордости за Родину и терпимости к другим народам. Построил дом, посадил дерево, вырастил сына. И все это, повторимся, за какой-то год!

Меж тем и Родригес времени не терял. В Геленджике он кутил не больше двух дней, но так широко, что остается совершенно непонятным, как за это время известный курорт не превратился в руины. Родригес имел романтические связи со всеми красивыми, миловидными, некрасивыми и откровенно уродливыми женщинами и девушками старше семнадцати лет, споил половину непьющих и всех умеренно пьющих, а с регулярно пьющими устроил питейный марафон, во время которого не останавливаясь ни на секунду даже ночью кипела, шипела и пузырилась жизнь: играла веселая музыка, жарился шашлык, сверкали фейерверки, воздушные шарики летали тысячами, мотались туда-сюда такси и трамваи… и после отъезда Родригеса наступил мертвый сезон на месяц, хотя на дворе был июль.

Истратив все деньги, Родригес понял, что ему не на что возвращаться, поэтому ушел с праздника не попрощавшись, но широко улыбаясь жизни. В течение года он пешком, на попутках и зайцем добирался до родного города, дрался с ментами, пил с бомжами, попрошайничал на улицах Москвы и Петербурга, рвал пуп на случайных заработках и тотчас спускал эти заработки в карты и на женщин, которые не отставали от Родригеса ни на минуту.

То есть остался при своих.

Однажды, год спустя, Мехавятки оглядел дело рук своих, решил, что это хорошо, сел в персональный самолет и полетел в родной город, чтобы предстать перед справедливым судом, но выглядеть победителем. Поцеловал перед дорогой жену, обнял дочек, пожал сыну руку – и отправился.

В аэропорту дорогого гостя встречала делегация местных шишек. Лимузины, эскорт мотоциклистов, флажки и проча. На улицах толпы, все скандируют, свистят, радуются. Попросил Мехавятки приостановить процессию, вышел на улицу, давай руки пожимать, шутить, разговаривать о наболевшем…

И тут как раз Родригес вернулся домой. Видит – толпа, праздник. Он, радостный, ныряет в толпу, клеит попутно девушек, и тут ему руку жмет какой-то господин в мундире товарища полковника неясно каких сил. И Родригес узнает того самого Мехавятки Готлиба, с которым менялся судьбой. И радостно так улыбается ему, мол, какая приятная встреча, почти родственник! Как дела? Вы там держитесь, мы с вами, но пасаран, патриа о муэрте!

А Мехавятки смотрит: вот те на! На Родригесе какая-то хламида без рукавов, куцая, штопаная, и совсем даже не пончо, а попона конская, не иначе. Аж вскрикнул от удивления – как это такая приличная и качественно скроенная судьба всего за год так изнохратилась?! И тем не менее Родригес несет эту судьбу, как горностаевую мантию.

Глянул товарищ майор, то бишь полковник, конечно, на себя… и видит безукоризненно сработанную, новенькую, с иголочки, прежнюю свою судьбу. И вскрикнул еще раз, уже от ужаса. Впрочем, именно здесь наша история и кончается.

Да, удивительное все-таки это искусство – носить собственную судьбу.