Текст книги "Цунами. Сотрясатели Земли"

Автор книги: Алексей Лукьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

– Вы за папой? – спросила она.

– Ага, – кивнул водитель равнодушно.

Дурак. Викса его не знает, значит, и он с ней вряд ли знаком. Откуда же он может знать, за папой приехал или за дядей Вадиком? Сейчас она спросит у папы, что это за подозрительные типы.

На четвертом этаже она столкнулась с еще одним дяденькой, который трезвонил в дверь Кругловых. Наверное, тоже на «волге» приехал, решила Викса.

– Их нет, – непонятно зачем соврала Викса.

– А куда они делись? – Дяденька был сама любезность.

– Сели недавно на такси и уехали. С большим чемоданом.

Дяденька сорвался с места и поскакал вниз.

– Яблоков, Яблоков! – кричал он.

– Не яблоков, а яблок, – сказала Викса. – Не умеешь говорить – надо в ясельки ходить!

– Яблоков, они уехали на такси, срочно на вокзал! – донеслось снизу.

Викса поняла, что угадала и у Кругловых действительно проблемы с законом. Но почему тогда папа ни о чем подобном не сказал?

На улице заревел двигатель автомобиля, взвизгнули покрышки, потом все стихло. А потом щелкнул замок и дверь Кругловых приоткрылась.

– Проблемы с законом? – спросила Викса.

– Чего?

– Ну, ты же не имел лицензии землю трясти, да? Тебя вычислили и пришли арестовывать?

– Некогда мне, потом.

Но Викса продавила братьев обратно в квартиру и зашла. Удивительно, как просторно может быть в точно такой же, как у тебя, квартире. Никаких шкафов и сервантов, никаких полок с книгами, посудой и сувенирами, ни самодельной вышивки, ни постеров, вообще ничего, пустые стены. Только фотография дедушки с бабушкой.

Такая обстановка называется спартанской, вспомнила Викса. И представила себе спартанцев в набедренных повязках с короткими мечами, которые живут здесь, у Кругловых, в свободное от походов время, готовят пищу на костре, который разводят тут же, на паркете.

– Так, сопля, пошла отсюда, пока я тебя не провалил куда-нибудь в Австралию.

– Больно надо, ты и здесь-то ничего как следует сломать не смог!

Егор с Юсей сели на табурет и посмотрели на Виксу снизу вверх.

– Чего тебе надо?

Если бы она сама знала. Чего может хотеть девочка, у которой все есть? Мама, папа, своя комната, компьютер с играми и фильмами, подруга, красивая одежда. Раньше желания сыпались из Виксы, как сахар из дырявого кулька, а вот теперь простой, казалось, вопрос ставит ее в тупик.

Чего может хотеть человек, который всю жизнь только получал и почти ничего не отдавал?

– Чуда, – сказала она.

Усталое и невыспавшееся лицо Егора скривилось в усмешке.

– Чудес не бывает.

– А землетрясение?

– Это не чудо, а стихийное бедствие.

– Я серьезно!

– И я серьезно.

– А зачем к тебе этот дядька приходил?

– Неважно. Я все равно не успел.

– Чего не успел?

– Я уехать хотел сегодня, вон, продуктов купил в дорогу, бич-пакетов всяких, чаю, сахару, шоколадок. А они теперь на вокзале ждать будут.

– А ты можешь из Одинцово уехать?

– А как я туда попаду? Дороги плохие стали, автобусы не ходят, такси не вызвать – телефон не работает.

– Даже мобильный?

– А что толку? Передатчик ночью упал, сигнала нет.

Викса задумалась.

– А что будет, если тот дяденька тебя найдет?

– Заставит землетрясения делать.

– А ты не хочешь?

– Я – не хочу. А вот Юсе, похоже, нравится.

Понятно, почему они дрались, кивнула Викса. Следствие на правильном пути.

– Я тебе помогу.

– Как?

– Об косяк. Собирай свои манатки и пошли ко мне.

Егор посмотрел на Виксу совсем иным взглядом: не как на соплю, а как на человека. А может, в его положении человека будешь в любой сопле искать?

Папа с мамой занимались уборкой.

Викса вкратце сказала, что Егор взял билет на поезд из Одинцово, а автобусы из-за землетрясения не ходят. Не мог бы папа на служебной машине доставить соседа... то есть соседей... к поезду?

– А когда поезд? – спросил папа.

– Через три часа.

– Тогда я сейчас немного тут приберу, схожу на работу и договорюсь. Часа через два если выедем – успеем?

– Наверное, – нерешительно ответил Егор.

Папа быстренько прибил, прикрутил и приклеил все, что отвалилось, и убежал на службу договариваться с машиной. И все получилось так, как Викса придумала. С одной оговоркой – ее не взяли.

– Домой беги, там еще пылесосить надо, мусор выносить, – сказал папа.

– Я с вами хочу, – заныла Викса.

– Закон суров, – напомнил папа.

– Но это закон, – насупилась Викса.

Но все же она еще постояла немного и посмотрела вслед «уазику», увозящему чудо из ее жизни. Когда «уазик» скрылся за поворотом, Викса собралась уже вернуться и помочь маме, как на плечо ей опустилась тяжелая мужская рука.

– Тебя родители не учили, что обманывать некрасиво?

– Я закричу, – пролепетала Викса.

– А я тебе шею сверну, – пообещал обманутый дяденька. – Где Кругловы?

– Уехали.

– Опять?

– Они сегодня неуловимые.

Дяденька пребольно сжал плечо.

– Девочка, я люблю шутить, но в свободное от работы время. Если ты мне сейчас не скажешь правду, я выдерну тебе руки и ноги, вставлю спички и скажу, что так и было.

Кричать надо было сразу, а не вдыхать полной грудью. Дяденька, видимо, был профессионалом и сразу закрыл Виксе рот. Тут же подъехала «волга», и Виксу запихнули внутрь.

– Автомобиль «газ тридцать один десять», государственный номер двести восемьдесят эр-эр, регион шестьдесят шестой, – сказала Викса, как только дяденька убрал руку.

– Чего? – опешили водитель и пассажиры.

– У меня папа в милиции работает, он вас поймает.

– Придется тебе еще и голову отрывать, – скорбно посмотрел дяденька на Виксу. – Слишком много ты знаешь.

– Тогда он вам... – и Викса сказала такое, что водитель едва в столб не врезался.

– Это тебя папа таким словам научил?

– Не ваше дело.

Дяденька схватил Виксу за шею и сильно сжал.

– Слушай и запоминай. Если ты не скажешь, куда уехали близнецы, папа твой не только не узнает, что с тобой произошло, но и сам потеряется. И мама тоже.

И пришлось Виксе выложить все.

«Волга» ехала с соблюдением всех скоростных режимов. Попадаться гаишникам с похищенным ребенком в кабине – это чревато последствиями, тут вряд ли сотней отделаешься. Так что по пути в Одинцово, соседний с Понпеями город, милицейский «уазик» догнать не удалось.

Зато в Одинцово Викса едва не завыла от досады: машина с папой ехала им навстречу – видимо, высадили Егора на вокзале и обратно рванули.

– Они? – насторожился дяденька.

– Нет, показалось, – огрызнулась Викса.

На вокзале стояли аж три милицейские машины, и Викса кивнула на самую грязную – мол, на этой папа Кругловых доставил.

– Скорый поезд Москва–Владивосток отправляется с первого пути, – объявил диктор. – Провожающим срочно покинуть вагоны.

– Пойдешь со мной, – сказал дяденька. – Увидишь отца – дашь знать, я тебя отпущу. И смотри мне, без фокусов.

Хотят найти вагон, в котором Егор поедет, догадалась Викса. Не мог же папа инвалидов до вагона не довести. И поэтому, едва оказавшись на перроне, Викса бросилась в объятия первому попавшемуся капитану милиции:

– Папа, папа, этот дядька меня трогал!

– Ах, ты... – чертыхнулся дяденька.

Капитан заметался. Он не знал девочку, но волшебные слова про «дядька трогал» разбудили в нем стража законности и отцовские чувства.

– Ну-ка, ты! – заорал он и выхватил резиновую дубинку.

Короткий удар – и милиционер упал ничком и больше не шевелился. Викса с ужасом смотрела, как дяденька, разрезая толпу, словно нож масло, приближается к ней.

Заскрипели тормоза, поезд лязгнул и начал медленно двигаться вдоль перрона, постепенно набирая скорость. Викса бежала вдоль вагонов, заглядывая в окна: где, где эти уроды, из-за которых она так влипла?

Дважды она оглядывалась. Дяденька равнодушным быстрым шагом нагонял ее. И когда между ними оставалось каких-то два метра, Викса метнулась – и запрыгнула в вагон.

– Ты куда? – возмутилась проводница.

– Тетенька, спасите, этот дядька меня трогал! – завизжала Викса.

Тетенька сказала пару нехороших слов и захлопнула дверь прямо перед яростным оскалом дяденьки. Он несколько раз постучал кулаками в стекло и побежал обратно.

6

Дверь в рубку открылась, и появилось чудовище.

– Вам чего всем не спится? – хмуро спросило оно.

– Тебе кости перемываем, – ответил Глеб.

Чудовище посмотрело на Виксу.

– Кто бы сомневался.

Чудовище опустилось на скамью, потеснив красавицу, и тяжело вздохнуло.

– А ты сам расскажи, как дело было, и мы успокоимся.

– Да мне-то что, говорите что хотите.

Все молчали и смотрели на чудовище.

– Идиот я, идиот, – созналось чудовище. – Связался с вами...

Это каким идиотом надо быть, чтобы жениться на женщине, которую зовут Далила Иудовна? Особенно когда тебя родители нарекли Самсоном. Но наш папа умом никогда не отличался. Красотой – да, метисы вообще очень красивыми бывают, а вот умом его как-то Господь обделил. Вместо ума у папы было большое сердце, талисман, ловкие руки и теща, которая по совместительству приходилась нам бабушкой. Ну и, конечно, наш дедушка.

Папа наполовину был цыганом. Об этом нам рассказал дедушка, папин папа. Дедушка Георгий влюбился в молодую цыганку и даже целый год прожил с ней в законном браке, но когда родился папа, цыганка не то сбежала со своим табором, не то ее силой увезли, дедушка толком сам не понял причин исчезновения жены. И вот Георгий стал воспитывать сына один. Самсон рос послушным мальчиком, красивым, опрятным, но совершенно без царя в голове. В школе его боялись даже самые отпетые хулиганы, ведь процессы в папиной голове протекали какие-то термоядерные, на любые обиды он отвечал незамедлительно и жестоко. В шестом классе какой-то остряк пытался назвать его «Сальцом». «Самсон-Сальцо» – это казалось несчастному смешным. Папа в детские годы и впрямь был немного пухл – дедушка полагал, что пока толстый сохнет, худой сдохнет, поэтому пичкал сына едой, будто кабанчика откармливал. Самсон никак не отреагировал на обзывку. А на уроке физкультуры, когда обидчик подтягивался на турнике, с него свалились трусы. Как ему это удавалось – не знал никто, включая дедушку, и очень быстро, спустя несколько страшных отмщений, все поняли – лучше с Самсоном Кругловым не связываться, себе дороже. Старших обидчиков папа подстерегал по одному, подкрадывался сзади и бил тяжелыми тупыми предметами. Одному выбил глаз, другому сломал челюсть, третьему обеспечил сотрясение мозга... Очень скоро вокруг папы образовалось пустое пространство, никто не поворачивался к нему спиной, не разговаривал, не дружил, не здоровался, и его это вполне устраивало. А что дедушке Георгию приходилось потом расплачиваться за покалеченных старшеклассников, папу не волновало.

Только одно по-настоящему интересовало ум и волновало сердце Самсона – кораблики. Он плохо учился (я уже упоминал, что Господь находился в отпуске, когда папу зачинали?), не мог поддержать элементарной беседы, долго думал, с какой стороны подступить к унитазу, но кораблики у него получались замечательные. Дедушка пытался пристроить папу в судомодельный кружок, но Самсон долго там не протянул – сломал дрель, рубанок, коловорот, устроил пожар и едва не убил наставника молотком. В конце концов дедушка плюнул и позволил событиям и Самсону развиваться самостоятельно.

С грехом пополам папа закончил восьмилетку, служил в стройбате, недалеко от Геленджика, и был на таком хорошем счету у командира, что тот дозволял ему жить в общаге, прямо в Геленджике, поскольку именно там и был объект, на котором папа выполнял плотницкие и столярные работы.

7

Папа обладал тем редким видом внешности, который располагает к себе, несмотря на полное отсутствие мозгов у владельца. Девчонки висели на нем гроздьями, но папа только кораблики мастерил да торговал ими на местном рынке в свободное от работы время, на что, в общем, и жил.

Дембельнувшись, он снимал дощатый домик у Агнии Теодоровны Кац, оказавшейся к тому же землячкой – на юг она перебралась откуда-то из наших краев. Папа помогал ей по хозяйству, и Агния просто нарадоваться не могла на молчаливого красавца с золотыми руками. А дочь Агнии Теодоровны, Даля, тоже в нем души не чаяла. Правда, Дале было всего шестнадцать, но недостаток этот преходящ. Далила не торопила событий, она была уверена, что Самсон никуда от нее не денется, сама росла и расцветала и отмахивалась от кавалеров, как от навозных мух.

И вот проходит год, Даля закончила школу, и тут ее как подменили. Самсон вдруг решил вернуться на родину, настроение чемоданное, а он на Далю до сих пор внимания не обратил. Она начала сразу с тяжелой артиллерии. Нехорошо так говорить о родной маме, но мы с Юсей и не видели ее никогда, так что продолжу: Даля едва из трусиков не выпрыгивала, чтобы заполучить Самсона. Тут я немного теряюсь в догадках, зачем именно он ей был нужен. Ну, красавец, ну, силен чрезвычайно, ну, дружен с ремеслом, но ведь он и двух слов без мата связать не мог, и ничем, кроме корабликов своих, не интересовался. Даля была в интеллектуальном плане старше Самсона вдесятеро, ей даже со сверстниками скучно было, но любовь – она, видимо, действительно зла. Впрочем, персями своими и бедрами Далила, как ни старалась, привлечь молчаливого квартиранта не могла. Он по-прежнему что-то там мастерил, не отвлекаясь на всякую ерунду, не по причине морального облика, а потому что дурак был непроходимый.

Агния Теодоровна не могла не заметить дочкиных притязаний, она ужаснулась, когда поняла, что Даля хочет этого тупого кустаря. Однажды Агния Теодоровна вернулась домой раньше обычного и застала дочь в костюме Евы, позирующей перед окном, за которым копался в огороде Самсон.

– Как это понимать? – спросила мать у запаниковавшей дочери.

Даля заревела, залопотала – люблю, мол, Самсончика, страсть как люблю, или замуж выдавайте, или так согрешу.

– Дура, – сквозь слезы говорила дочери бабушка Агния, – он же дитя малое, всё игрушки на уме. Зачем тебе такой?

– Сердцу не прикажешь.

Бабушка так не думала. Во-первых, ей совсем не нравилось сочетание имен. Она-то была превосходно образована и отлично знала, что добром союз Самсона и Далилы закончиться не мог. Во-вторых, дочь свою бабушка Агния любила и желала ей более выгодного брака. Не век же девочке сидеть в Геленджике, лучшие вузы Москвы и Ленинграда ждут не дождутся, едва не рыдая, когда же наконец Далила Кац возьмется за ум и наведет порядок в отечественной генетике. А Дале тут приспичило замуж за полного идиота с золотыми руками (хотя и красив, зараза). Ведь не дай бог дети пойдут (а мы действительно пошли, как вы, наверное, догадались)... То есть, конечно, дай бог детей, но сейчас... Боже ж ты мой, что делать?

Но что поделаешь, если страсть. Далила отчаялась ждать маминого решения и однажды ночью прокралась в хибарку к Самсону, где обманом и угрозами (или обманом и лаской) добилась своего.

Папа был огорошен. С ним подобное случилось впервые. С мамой тоже, но он ведь старше. И нельзя сказать, будто папе не понравилось, мама тоже быстро во вкус вошла, так что бабушке волей-неволей пришлось поженить молодых, иначе как-то все выглядело аморально. Но сердцем бабушка чувствовала – добром эта история не закончится.

Бывший бабушкин муж, мамин папа, помог с деньгами. Он как раз накануне распродал все свое движимое и недвижимое имущество, чтобы свалить на историческую родину, и сколько-то отстегнул любимой дочурке. Дедушка Георгий тоже помог, слава богу, главный инженер на заводе, без пяти минут директор. Он так без пяти минут и остался, но это к делу уже не относится.

Свадьба получилась пышной, на сто восемьдесят человек, мама в белом платье с фатой, папа первый и последний раз в жизни надел костюм с галстуком, и на фотографиях все получилось изумительней некуда. А вот в жизни – не очень.

8

Папе понравилось. Ну, в том смысле... Думаю, вы поняли, о чем я. Если не поняли: папа, кроме корабликов, полюбил женщин. А мама на это не особо обращала внимание: она ждала ребенка и готовилась поступать в университет. Она быстро пришла в норму после свадьбы, стала соображать и вскоре поняла, что мама (в смысле – бабушка) не просто бухтела, а говорила по делу, и что папа – клинический идиот, и что в генетике Далю Кац, теперь уже Круглову, ждут великие открытия и безумные выси. Мама решила, что разведется сразу после рождения ребенка и вместе с малышом уедет в Москву. Стратегически ей это удалось – она действительно родила, развелась и уехала. Однако некоторые тактические моменты ей не удались.

Знаете, как бывает: то не было ни гроша, то вдруг алтын. На ультразвуковом исследовании плода врач сообщил, что дети развиваются как-то уж очень быстро. Мама не поверила ушам: дети? А ей говорят: двое. Только какие-то торопыги, слишком быстро развиваются. Посоветовали маме поменьше бывать на солнце и отпустили. А мама на двоих не рассчитывала, ей одного бы, а вот двое – это перебор, это будет сложновато...

Мыслить надо осторожнее, потому что мысли имеют неприятное свойство – воплощаться. Кто знает, может, обрадуйся мама двойне, все пошло бы иначе, но она не обрадовалась.

Поэтому родились мы с Юсей.

В роду Агнии Теодоровны близнецы рождались через поколение, у бабушки тоже имелась сестра-близнец Барбара, а их дедушка был одним из тройни. Мы с Юсей тоже родились близнецами.

Сиамскими.

Все молчали и смотрели на Егора с Юсей. Юся глупо улыбался и пускал слюни. Егор потянул руку, и Глеб, не глядя, передал ему стакан с уже остывшим чаем.

– То есть вы мутанты? – спросила Викса.

– Сама ты мутант. Беременность нарушилась у мамы, и два плода друг от друга не отделились.

– А это не мутация?

– Вот поедешь в Хайфу, найдешь там мою маму и спросишь, она генетик, она расскажет. Но я точно знаю, что это не мутация, а нарушение в развитии плода.

– А что твоя мама делает в Хайфе?

– Живет. Это я сейчас привык об этом спокойно говорить, а раньше...

Это я сейчас привык, что Юся все время от меня справа торчит, а раньше он мне весьма досаждал. То есть досаждает он мне и сейчас, но я уже смирился и чувствую себя вполне комфортно... Впрочем, я бегу впереди паровоза. Задний ход.

Мама, увидев нас, не упала в обморок. Она даже кормила нас грудью. Но недолго. Едва выписавшись из роддома, она уехала в Москву и уже оттуда прислала бумаги на развод и отказ от детей. Уже без нас она получила диплом и ученую степень, с которой и улетела к папе в Израиль.

Мы с Юсей не расстроились, мы о ту пору ничего не понимали и не могли понять, причем Юся пребывает в этом состоянии и поныне, и думаю, навсегда в нем и останется. У нас остались папа, бабушка с дедушкой, а у Юси еще и я всегда под боком.

Папу ничуть не парило, что у нас с Юсей одна пара ног на двоих. Он тетешкал нас, водил гулять и купаться, кормил вкусным и сладким, и вообще был нам больше приятелем, чем отцом. Имена нам дали дедушка Георгий и бабушка Агния. Меня назвали Егором, а брата – Юрой, и это единственное слово, которое он выучил за всю жизнь, если не считать песни «ай, нанэ». Правда, получается у него «Юся», но лучше что-то, чем ничего.

Дед Георгий присылал деньги, бабушка Агния следила за нашим здоровьем, а папа играл с нами, делал кораблики, ну, и по женщинам, конечно... В конце концов женщины и кораблики его и погубили. Однажды папу застал врасплох муж какой-то дамы и разбил нашему дорогому родителю голову бутылкой из-под шампанского. Эта бутылка несла в чреве своем самое любимое папино детище – бригантину «Мария Целеста». Три дня папа лежал в коме, на четвертый очнулся, спросил, где мама, заплакал и умер. Нам с Юсей едва исполнилось четыре, так что потерю отца мы перенесли спокойно: Юся был овощ овощем, а я изо всех своих ребячьих сил пытался этот правосторонний огород окультурить.

Бабушка сразу решила, что воспитывать внуков в одиночку не может и не хочет. Она продала дом, собрала манатки и отправилась с нами на Урал, в городишко Понпеи, к дедушке Георгию. Дедушка разве что не плясал от радости, когда мы приехали. Ведь он, оказывается, влюбился в бабушку Агнию еще тогда, на свадьбе наших родителей. И тут же, не откладывая дела в долгий ящик, предложил выйти за него замуж. Бабушка потребовала дедушкин паспорт. Дедушка ей тоже нравился, но ошибаться второй раз она не собиралась. Дело в том, что первый ее муж тоже был почти Георгий – он всегда представлялся Юрой. Ну, Юра и Юра, а как дело дошло до загса, оказалось, что по паспорту он – Иуда Лейбович. И за что только родители дали ему такое имя – бог знает. Ну ладно бы они в Израиле жили, но в России-то...

Дедушка с юмором воспринял эту душераздирающую историю, тем более что сам жил в городе с душераздирающим названием. Некогда здесь располагался горнозаводской поселок Засыпи, и кто-то из многочисленного числа не то Демидовых, не то Строгановых, не то Соломирских, увлекавшийся историей и археологией, переименовал его в Помпеи. Это было в тысяча семьсот шестьдесят третьем году, когда раскопки в Италии уже подтвердили, что найденные древние руины и есть тот самый, погубленный Везувием город. Правда, все жители новопровозглашенного городка называли его на уральский манер, то есть заменив букву М на Н, а спустя какое-то время в бумаги вкралась та же ошибка, но не то Демидов, не то Строганов, не то Соломирский к тому времени уже отдал богу душу и возразить ничего не мог, так что название прижилось.

С паспортом у дедушки все было в порядке. Бабушка стала Кругловой, и мы зажили вот так, без двух ног четыре человека. В садике нас дразнили Горынычами, мы ревели на два голоса и дрались с обидчиками, но Юся не давал свободы маневра, а желающих пнуть занятных уродов всегда превышало количество сдачи, которую я мог вернуть. Был бы папа жив, он бы показал им всем, включая воспитателей, которые ни разу за нас не заступились.

Бабушка заступаться не стала, она забрала нас из садика и стала воспитывать любимых внуков дома. Педагогическая мысль бабушки не отличалась оригинальностью: она читала нам вслух, водила гулять, смотрела с нами телевизор и отвечала на все вопросы. Едва нам исполнилось семь, дедушка нанял для меня репетитора, немолодую тетку, учительницу начальных классов. Она не была особо ласкова, но достаточно терпелива, чтобы не злиться на Юсю, а тот мешал мне учиться очень сильно. В ту пору я надеялся, что мое уродство освободит меня от уроков, и я так всю жизнь и проживу, не задумываясь о том, что будет дальше. Но учительница регулярно, по четыре часа в день, занималась со мной чтением, письмом, арифметикой и природоведением, так что постепенно я втянулся и даже скучал без уроков.

А вот Юся воспитанию практически не поддавался, он так и остался на уровне двух-трех лет, единственное, что мне удалось в отчаянной борьбе с братом, – это захватить контроль над ногами. Юся тоже хочет ходить, и тянет его чаще всего не туда, куда нужно. И если я его не пускаю, он начинает драться, а силы у него – как у дурака махорки. Приходится задабривать его конфетами, из-за чего зубы у Юси стали совсем плохие, так что к стоматологу приходится ходить очень часто.

Именно первый визит к стоматологу и сделал наши отношения с Юсей более братскими и, если угодно, партнерскими.

9

Фамилия у зуботехника была не зубная – Реброва. Миловидная тетенька лет тридцати, и весь кабинет, в котором она работала, был таким же – всюду по-голливудски улыбались рыбки, зайчики и медвежата. Детский сад, да и только, если не считать устрашающих зубоврачебных кресел.

– Кому зубки лечим? – ласково улыбнулась стоматолог Реброва.

– Ему, – кивнул я на Юсю.

Юся жалобно, будто потерянный щенок, смотрел на врача. Врач с сомнением косилась на меня.

– А ты его удержишь? – спросила она наконец.

– Постараюсь.

Конечно, кое-какой опыт по усмирению буйного психа у меня имелся, но я вовсе не был уверен, что смогу остановить братца, если он вдруг испугается и начнет откусывать женские пальцы прямо с резиновыми перчатками.

– Может, лучше в больницу, под общий наркоз? – предложила Реброва, и я понял, что фамилия ей очень походит – сейчас я ей точно ребра пересчитаю, несмотря на разницу в возрасте и весовых категориях.

– У нас общая непереносимость наркоза, – повторил я бабушкины слова.

И это, к сожалению, было правдой. Как-то мы загремели в хирургию с аппендицитом и едва не отправились в те края, где нас ожидал, мастеря кораблики, папа. Нас не брала ни одна из анестезий, в конце концов медикам пришлось нас придушить. Не совсем, а только до потери сознания. После удаления окаянного отростка выяснилось, что эксперименты с анестезией не прошли даром – у нас образовалась аллергия на все обезболивающие препараты.

– А что же делать? – растерялась тетенька.

– Лечите так, будем терпеть.

Чувство долга и жалобный взгляд Юси перевесили в женщине страх быть обглоданной, и она мужественно (если это слово можно применить к женщине) взялась за дело.

Боль оказалась такой сильной, что я даже язык себе прикусил до крови, чем напугал врача. Однако тетенька продолжала работать. По счастью, удалять ничего не пришлось, только сверлить и пломбировать. Юся сидел, широко разинув пасть, и ни разу не дернулся. Он вообще ничего не почувствовал. Зато у меня сердце чуть горлом не выпрыгнуло, и всю дорогу домой я харкал красным.

А всего-то и произошло, что я согласен был перетерпеть всю боль, которую испытает Юся, лишь бы братец не отправил в нокаут доктора. Каким-то образом мне это удалось. А потом оказалось, что Юся способен не только понять, что ему помогли, но и оценить услугу, и что самое главное – ответить на добро добром. Юся оказался героем, скромным и самоотверженным.

Общественных туалетов в нашем городишке немного – всего один. И запахи в нем – закачаешься. Вплоть до обморока. Воспитание не позволяет мне справлять нужду el naturel, как говорят в Мексике, но и наслаждаться царящим в туалете амбре мне тоже не улыбалось. Тут сложность еще и в том, что слишком долго терпеть с Юсей нельзя, у него чувство самосохранения развито лучше, и он перехватывает контроль над организмом, чтобы не лопнул мочевой пузырь. Прежде чем я понял причину, было испорчено столько одежды и белья, что вспомнить противно. Поэтому, чтобы сохранить лицо, я как-то раз отважился войти в комнату «приятных» запахов.

И ничего не почувствовал, будто оказался в стерильной барокамере. Зато Юся просто обалдел от вони – он морщился, чихал и вертел головой в поисках раздражителя. В это время я стремительно избавлялся от лишней жидкости. На улицу Юся вышел оглушенный и потерянный. Полчаса мы просто стояли на воздухе, чтобы Юся мог отдышаться, и только после этого ко мне вернулось обоняние.

Наверное, Господь понял, что слишком круто с нами обошелся, и хоть таким странным образом решил компенсировать наше уродство.

Болевые ощущения я научился половинить: половину себе, половину Юсе. Боль – это сигнал бедствия, Юсе полезно иногда получить легкий удар, чтобы он не лез куда попало, но, допустим, ошпарившись кипятком, у нас уже не вспухал волдырь, а только слегка краснела кожа. Сто градусов пополам – это уже не так страшно. Травмы сократились.

10

Но жизнь от этого проще и слаще не становилась. Дедушка с бабушкой оставили нас как-то очень быстро, будто только и ждали, когда мы станем способны сами о себе позаботиться. Какое-то время денег нам еще хватало, но потом случился забавный правовой казус: нам урезали пенсию по инвалидности вдвое. Раньше нашими делами занималась бабушка, она обивала пороги всех инстанций, но едва ее не стало – все пошло кувырком.

Мы пришли в собес, и я потребовал ответа, почему пенсия выплачивается только на мое имя. И мне совершенно спокойно и довольно убедительно объяснили, что мы с братом – одно целое, и две пенсии на одного – жирно будет. На что я совершенно справедливо заметил, что паспортов у нас два, значит, и человека два, и пенсии, соответственно, тоже должно быть две. Нам предложили обратиться в суд.

– Вы еще и компенсацию получите, – пообещала чиновница.

– Я не хочу компенсацию, я требую, чтобы закон соблюдался.

– Ничем не могу помочь, – пожала чиновница плечами и уставилась в какие-то бумаги на столе, давая понять, что мы можем идти.

Я прекрасно знал, на что она рассчитывает. Пенсия по-прежнему капала из бюджета нам обоим, просто тетка один ручеек слегка придержала. Безусловно, вечно этот поток она сдерживать не могла, но месяца три-четыре – вполне. Как эта грымза собиралась обналичить наши деньги, я не знал и не хотел, но, очевидно, способы имелись. Она была уверена, что из-за малой подвижности мы не будем никуда ходить, не станем разбираться с этим безобразием.

– Ладно, – согласился я. – Но кроме компенсации я потребую вашего увольнения.

– Идите, – отмахнулась чиновница. – Не задерживайте очередь.

Мы с Юсей ушли, громко хлопнув дверью. Она не поверила. Я и сам не верил. Ходить вместе с Юсей невероятно тяжело. Мы даже не ходим, а переваливаемся с одной ноги на другую, со стороны это выглядит устрашающе, будто мертвец сбежал из фильма Джорджа Ромеро. Мысли, одна кровавее другой, копошились в моей голове: зарубить подлую чиновницу топором, задушить Юсиными руками, откусив перед этим уши с двух сторон одновременно.

Домой я вернулся с твердым решением разорить собес, муниципалитет и вообще убить всех людей. Первый кандидат на скоропостижную кончину уже поджидал меня у двери в квартиру. Это был жуликоватой внешности мелкий мужичонка, чернявый, с серьгой в ухе.

– Мезальянц, – представился он. – Иван Иванович. Меня прислала ваша бабушка.

Этим он развязал мне руки и подписал себе приговор.

Смерть дедушки Георгия все мы пережили очень тяжело. Благодаря ему в доме всегда толпилось полно народу, было весело и шумно, студентов-практикантов гостило как сельдей в бочке, и общей своей эрудицией я обязан именно дедушке. Когда дедушка ушел, оставив мне на память лишь старинное греческое зеркало да любимое кресло, навещать нас стали только самые верные и бескорыстные его ученики, а таких осталось два-три человека. Ушли в прошлое шумные застолья, никто не шутил и не смеялся, гости виновато жались по углам и норовили оставить деньги.

Бабушка отказывалась и просила больше так не делать, иначе дверь этого дома навсегда закроется перед такими визитерами. Бабушка не плакала или плакала тайком, потому что я никогда не видел ее расстроенной или опечаленной. Весь внешний вид бабушки, ее спокойствие и рассудительность внушали окружающим, что все у нас хорошо, все замечательно, и дедушкина смерть не способна разрушить наше семейное счастье. Бабушка стала единственным моим собеседником, она часто сидела в нашей комнате и рассказывала о своей молодости, о наших папе и маме, о разном. И когда она умерла, для меня умер весь мир, потому что друзей и собеседников в моей жизни никаких не осталось.

И теперь этот мелкий мошенник будет утверждать, что он – от бабушки?