Текст книги "Цунами. Сотрясатели Земли"

Автор книги: Алексей Лукьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Но время шло, она не появилась. И если лет до восьми я еще разглядывал мамины фото в семейном альбоме, то потом я чуть не вырезал их оттуда ножницами, после чего бабушка предусмотрительно вынула эти фотографии и спрятала.

И вот теперь детская мечта сбылась. Но – не моя. Я теперь мечтал о счастье вместе с братом, а не вместе с мамой. Не будь мы с Юсей одним целым, я отпустил бы их на все четыре стороны. Однако такой вариант сейчас не рассматривался, особенно если учесть дурацкий утренний сон про назгулов. Теперь я решаю, сделать несчастным себя или своего брата.

Впрочем, почему несчастным? Никто же не заставит меня быть милым с женщиной, которая когда-то меня предала, а теперь требует любви за один только факт своего существования.

– Подождите наверху, – как можно суше сказал я той, кого мой брат хочет называть мамой.

Она поняла. Кивнула и вышла из каюты.

– Ты что, действительно хочешь называть ее мамой? – спросил я Юсю. – Она же предала нас.

– Но она же вернулась!

– Она дождалась, когда с нами не будет проблем. Почему она не вернулась, когда умерла бабушка Агния? Потому что ты был тяжелым для совместной жизни человеком. А теперь ты умный взрослый парень, не будешь мычать и размахивать рукой, если чего-то захочешь.

Юся утер слезы.

– Ну, мы же можем попробовать.

Я кивнул. Действительно, можем. Мы теперь многое можем.

Далила Иудовна ждала нас в компании Грузина. Боря опять говорил о мужике с газовым платком («вот точно таким, который на вас»), который вынужден каждые сто лет пороть гранит, словно он не мужик, а персидский царь Ксеркс, высекший море. Когда мы вышли на палубу, они замолкли, но, судя по лицам, беседа была веселая.

– Егор, а вот твоя родительница утверждает, что вы евреи. Правда, что ли?

– Нет, только Юся, – мрачно пошутил я.

– А ты кто?

– А я цыган.

Вдоль пирса прогуливался красавец-мужчина, высокий такой блондин в дорогом костюме с галстуком-бабочкой и блестящих штиблетах. Смерть мухам. Если это муж родительницы, я сбегу вместе с Юсей, и ищите ветра в поле, не хочется мне такую самодовольную морду видеть изо дня в день.

Красавец постучал пальцами по тыльной стороне запястья – мол, время.

– Мальчики, нам надо торопиться, – виновато попросила родительница. – Самолет.

– Какой самолет? – возмутился Боря. – А Лэйла со Змеем? А Викуся? А Глеб?

– Где они? – спросил я.

– Так это... к жене Сорри поехали, немного поддержать, – развел руками Боря. – Глеб к таким вещам серьезно относится, он завсегда поддержать...

– Мы можем их подождать? – спросил Юся.

Далила (хоть убейте, не могу ее мамой называть) спросила у своего спутника. Тот огорченно помотал головой. Нехорошо вы, ребята, знакомство с нами начинаете. Мы вас впервые видим, а вы нам с друзьями попрощаться не даете.

– Ребята, честное слово, мне так жаль, – сказала Далила.

Она не врала, ей и впрямь было жалко. И красавец, видимо, тоже не преувеличивал, хотя расстройства в нем не было ни капли, он просто хотел скорее отвязаться. А мне не хотелось портить хорошее настроение Юсе.

– Боря, – попросил я. – Боря, передай всем...

Чего им передать? Куча слов застряла в горле, и ни туда, ни сюда. Всем вместе и каждому в отдельности. Мы вместе всего месяц, а такое чувство, что всю жизнь. Что сказать людям, с которыми ты всю жизнь вместе? Только одно:

– Передай им, чтобы в алебастр окунулись.

Уходить надо быстро, не оглядываясь.

21

Змей растолкал жену в девять утра.

– Змей, я тебя убью, – пообещала Лэйла. – Я спать хочу.

– Сорри, – сказал Змей.

Лэйла сразу открыла глаза и встала с постели.

Сегодня утром возвращались от родичей жена и дети рыбака. Они еще ничего не знают. Надо сказать ей первыми.

Викса выскочила из комнаты сразу, как только супруги Монтазио включили кофеварку.

– Я с вами, – сказала девочка, и никакие доводы разума не могли ее остановить.

Викса, конечно, не очень хотела ехать к тете Сорри, но ей совершенно не спалось с самого раннего утра. Дурацкий сон водил Виксу вокруг Нан-Мадола, который аукал маминым голосом и грозил голосом Мезальянца, что если она сейчас же не найдет клад, то станет унани с базальтовым поленом вместо туловища и будет лежать среди таких же унани до следующего цунами. Проснувшись, она вспомнила, что сама вчера придумала рифму: унани-цунами-к-маме, но сна уже не было. Узнав, что придется оставаться дома одной, Викса не выдержала и попросила Змея взять ее с собой.

На улице они встретили Глеба, который ползал по пирсу на четвереньках. Услышав о том, куда собрались Монтазио, он забросил поиски и сказал:

– Я с вами. Сорри вытащил нас из океана, я его должник.

На самом деле Татарин проснулся оттого, что ему снилось, будто кто-то шарит по его карманам. Он открыл глаза и вроде даже краем глаза уловил какое-то движение на трапике, ведущем на палубу. Приснится же, подумал Глеб, и машинально потянулся к карману со счастливой монетой.

Юбилейной монетки с годом его рождения не было.

Глеб открыл глаза и ощупал себя с ног до головы, будто магическая хрень, которая ему приснилась, могла утащить еще что-то, вроде руки, ноги или носа. Все было на месте. А вот юбилейной монеты с Лениным на аверсе – нет. Неужто такую вещь можно скоммуниздить или про... потерять? Глеб натянул шорты-бермуды и выскочил на улицу. Пирс был безлюден, океан дышал глубоко и спокойно, даже солнце светило. Никого.

Может, ночью обронил? Что это там на досках блестит? Глеб даже на четвереньки встал.

Кольцо от баночного пива. Наверняка Грузин намусорил. Впереди еще что-то блеснуло, и Татарин, не вставая, пополз на блеск.

Опять кольцо.

За этим занятием его и застали хозяева. Когда они сказали, куда собрались, Глеб плюнул на Ленина, сбегал предупредить капитана и тоже отправился отдать последний долг Сорри. Монетку он нашел прилипшей к подошве шлепанца.

То, что было в доме у рыбака, вспоминать не хотелось никому. Жена Сорри голосила, как обычная русская баба на похоронах, и не надо было знать языка понапе, чтобы понимать, о чем кричит женщина. Вдова вцепилась мертвой хваткой в Лэйлу и не отпускала до самого морга, куда ее привезли на опознание. Спасибо Виксе, что она вызвалась остаться и присмотреть за рыбацкими детьми.

Из города в Кули возвращались молча. Лэйла гладила вдову по голове, та лишь всхлипывала и смотрела в пустоту. По пути им встретился шикарный «мерседес», и Глебу на какое-то мгновение показалось, будто в кабине сидят близнецы Кругловы, но голову на отсечение он бы не дал.

И зря. Потому что, когда Монтазио и Глеб с Виксой, разбитые видом чужого горя, вернулись домой, их ждало новое разочарование – Егор и Юся уехали, не попрощавшись. Боря сказал, что за ними приехала мать с каким-то хмырем на «мерседесе», они опаздывали на самолет, вот и...

– Ты хоть документы у них спросил? – заорал Глеб на капитана. – Их же просто могли похитить! Этих типов даже Мезальянц отправить мог! Эх ты, бесконечность!

– Э... – Боря впал в ступор. – Нет, не спросил. Но Егор...

– Да что Егор, свои мозги иметь надо.

Лэйла, которая до сих пор держалась, как железная, услышав от Виксы, что произошло за время их отсутствия, вдруг залилась слезами и убежала в дом. Змей плюнул и сел на краю пирса, свесив ноги в пустоту.

– Ты утром чего на карачках-то ползал? – спросила Викса у нервно грызшего ногти Татарина. – День вчерашний потерял?

– Нет, – ответил он. – А ты чего не спала?

– Да так, снилось всякое...

Это «ж-ж-ж» неспроста, подумал Глеб.

22

В аэропорту выяснилось, что на нас есть документы и билеты, о которых я вспомнил, когда увидел, как мимо нас проезжает «додж» Змея. Я не стал говорить в машине, я подумал – приедем в аэропорт, а там выяснится, что нам с Юсей без документов не улететь. Но красавец оказался серьезным типом и достал все необходимое из внутреннего кармана своего умопомрачительного пиджака.

Я надеялся, что нас задержат на таможенном досмотре, но «лемурийский интерфейс» оказался невидим для детекторов металла. Таможенники улыбнулись, пожелали счастливого пути и тут же забыли о нашем существовании.

Надо было встряхнуть этот остров! Надо было направленными подземными толчками разрушить взлетную полосу, расколоть землю и взорвать здесь вулкан, чтобы пепел закрыл все небо до самой России и не давал летать самолетам, только бы вернуться к Лэйле и Змею и хотя бы попрощаться как следует...

Конечно, ничего этого я не сделал. После минутного порыва сделать хоть что-нибудь на меня навалилась такая апатия, что хоть в петлю.

Мне показалось, что на периферии зрения маячат назгулы.

Часть 3. Возвращение блудного брата

1

Станция метро «Порт Роял» в Париже была переполнена – на линии были какие-то неполадки. Небритый мужчина в поношенном костюме с искрой, в нечищеных стоптанных туфлях – типичный неудачник, пока еще не опустившийся, но уже на грани, – с черным полиэтиленовым пакетом на левой руке, едва вырвался из толчеи, поднялся по лестнице к турникетам. Там он достал из пакета бутылку минеральной воды, сделал глоток и выбросил опустевшую тару в мусорную корзину.

Выйдя на бульвар Монпарнас, он свернул было направо, на Обсерваторский проспект, однако, дойдя до фонтана возле сада Марко Поло, вновь повернул направо, пересек бульвар Сен-Мишель и вышел к студенческому общежитию на проспекте Жоржа Бернаноса.

На крыльце тусовались молодые люди, в углу, на относительно новом, но уже благоухающем пружинном матрасе деловито пролистывал свежую газету бездомный.

Человек в костюме с искрой зашел в общежитие, поел в студенческой столовой, вышел на улицу и сладко затянулся последней сигаретой.

– Мсье, – окликнул его бездомный, расправившийся уже с утренним чтением. – Же не манш па сис жур.

Неудачник посмотрел на опустившегося бедолагу, поставил перед ним пакет, затянулся и с дымом выдохнул:

– Бон шансе...

Недокуренную сигарету он тоже отдал бездомному, а сам, насвистывая, пошел по улице в сторону Люксембургского сада.

В пакете бомж обнаружил тщательно запакованную одежду, туалетные принадлежности, немного наличных и визитку отеля, где ему была назначена встреча. Очень скоро он превратится из вонючего и грязного бомжа в чистого, опрятного и очень даже небедного господина, словно гусеница в бабочку. Дайте только окуклиться.

А поначалу все грозило закончиться весьма плачевно. Мезальянц покинул лайнер, воспользовавшись аварийным люком и надувным трапом. Пассажиры провожали террориста недоумевающими взглядами, но помешать никто не пытался.

На открытом воздухе было тепло, влажно и туманно. Сверху туман не казался таким густым, да и лежал он не так чтобы высоко над землей, однако тут – будто в молоко попал.

Черный лимузин, на который через несколько десятков метров натолкнулся Мезальянц, оказался как нельзя кстати. Откуда он здесь взялся, Иван Иванович не знал, но автомобиль с ключом в зажигании, да еще и с полным баком, и с кондиционером... будет на чем добраться до города.

Однако сесть в машину ему не удалось – из тумана, взревывая на форсаже, вынырнула большая серебристая «ауди» и, оставив на асфальте длинные черные полосы, замерла в паре метров от лимузина. Мезальянцу хватило доли секунды, чтобы оценить ситуацию и поднять руки вверх.

Испанского он не знал, поэтому сразу стал кричать по-английски: «Не стреляйте, я русский, я здесь случайно!» Ребята, что вылезли из автомобиля, имели типичный бандитский вид, и даже если бы у каждого из них не было при себе пистолета, ошибиться Мезальянц не мог – это местные братки. Стрелка у них здесь, что ли?

Братки с некоторым недоумением смотрели на Ивана Ивановича: видимо, ожидали увидеть здесь кого-то другого. Они перебросились несколькими фразами, и один из бандюков отправился осматривать местность. Иван Иванович краем глаза проводил его, а потом снова посмотрел на крепких ребят.

– Правда, шоль, русский? – спросил водитель.

– Правда-правда, – горячо закивал Мезальянц. Разговор завязался, сейчас главное – сократить дистанцию.

– Откуда сам-то?

Иван Иванович был коренным москвичом, однако прекрасно знал, что жители России, краснодарские они или уральские, Москву недолюбливают. А хлопец мог быть и хохлом, поди угадай, что он там себе думает. Поэтому Мезальянц сказал:

– Из Питера.

– А здеся че делаешь?

– Самолет угнал.

– Шо?!

– Честное слово – угнал! Он там, чуть дальше по шоссе. А что за город-то?

Водитель ответил не сразу. Он что-то сказал своим спутникам, те не поверили, засмеялись, водитель ткнул пальцем в Мезальянца.

– Далеко, говоришь, самолет?

– Чуть дальше...

Как бы в подтверждение слов Ивана Ивановича лайнер вновь взревел двигателями и зажег все огни на корпусе и крыльях. Видимо, для того чтобы в тумане случайные автомобили не врезались.

– Ох ты ж яка дура... – не сдержал удивления водитель. – Как ты их уломал в такой туманище приземлиться?

– Знаю методику. А что за город рядом?

– Мадрид.

Окунуться в алебастр, подумал Иван Иванович, хорошо попал.

Бандюк, который ушел осмотреться, вдруг замахал руками и что-то заорал, но из-за рева турбин его не было слышно. Братки рванули к нему все вместе, и в этом была их ошибка.

Едва они проскочили мимо, Иван Иванович провел подсечку последнему из них, который, по иронии, оказался земляком, обезоружил и пристрелил в сердце. Шум двигателей и тут оказался союзником Мезальянцу: выстрела никто не услышал. Иван Иванович запрыгнул в лимузин, завел машину и развернулся на узком пятачке, едва не переехав свежеубиенного бандита.

Тут братки, видимо, опомнились, потому что по кузову, будто градины, застучали пули. Иван Иванович прострелил колеса «ауди» и умчался прочь по шоссе, прочь от города. Скорей всего, экипаж уже связался с местным аэропортом, и к самолету мчатся полицейские, медики, пожарные. Мезальянц усмехнулся – интересно, как выкрутятся бандиты из этой передряги.

Впрочем, нет, неинтересно. Сейчас предстояло вырваться на оперативный простор, исчезнуть с экранов радаров и найти способ связаться с Кассатикетсом.

Под мостом Александра Третьего, прямо в Сене, мылся бомж. Разделся догола – и бултых в воду. Вынырнул, намылился, потерся мочалкой, и снова – бултых. Несколько бомжей недоуменно наблюдали этот ночной стриптиз, но замечаний и шуточек не отвешивали: этот невзрачный бродяга показал себя жестоким уличным бойцом, и связываться с ним никто не хотел. И на пакет его никто не покушался – ну его, психа, за пару шмоток убьет. Видать, прибарахлился где-то, шмоток чистых набрал, решил жизнь сначала начать. Пробуй-пробуй, знаем, чем такие попытки оборачиваются.

Смыв с себя грязь и вонь, бомж вытряхнул из пакета кулек с футболкой, джинсами, носками и кедами. Все было немного поношенное, но чистое.

– Куколка! – сказал преобразившийся бомж самому себе на языке, незнакомом обитателям моста Александра Третьего.

А вот Александр Третий, занеси его судьба в конец двадцатого века под мост его имени, вполне бы понял, что сказал этот невзрачный человек с мокрыми волосами. Потому что говорил человек по-русски.

В маленьком отеле «Шико», на Монмартре, недавний бомж снял комнату на двоих. Отель был недорогой – без кабельного телевидения, без бара, без завтрака, без электронных замков. Здесь было просто чисто и тихо.

Единственное окно, узкое и высокое, выходило на улицу, как раз на ярко-рубиновую неоновую вывеску с двумя непонятными окружностями, напоминавшими надкусанные яблоки, поставленные рядом. Хвостики яблок задорно торчали в разные стороны.

Не то бар, не то магазин. У входа стояли и курили крупные, вызывающе одетые не то продавщицы, не то официантки. Яблоки моргнули два раза и из красных превратились в зеленые. Судя по всему, там было еще открыто, и наш герой решил выпить на сон грядущий.

При ближайшем рассмотрении официантки-продавщицы оказались мужиками с огромными бюстами и выбритыми до синевы мордами. Окуклившийся бомж оторопел и, когда его окликнули по-французски, наобум ответил:

– Шерше ля фам, – и зажмурился, выставив перед собой ключ от своего номера с пластиковой биркой.

Но нахлобучки не получил. Один из странно одетых мужиков открыл дверь и позвал за собой.

Внутри все было похоже на советскую общагу коридорного типа – узкий, длинный, плохо освещенный коридор с казенными дверями, разве что темно-красная ковровая дорожка под ногами приглушала шаги. Мужик проводил гостя до предпоследней двери направо, постучал три раза, открыл и пригласил гостя внутрь, после чего закрыл дверь с той стороны.

Комната мало чем отличалась от гостиничного номера. Разве что здесь была огромная кровать, на краю которой сидел монах в пушистом белом халате, с капюшоном на голове.

– Ой. – Бывший бомж попытался выйти.

Дверь была заперта.

– Здравствуйте, – сказал монах по-русски. Судя по голосу, это была монашка. Молодая и красивая. – Мы уже думали, вы совсем пропали.

– Не дождетесь, – ответил бомж.

– Здесь, – женщина кивнула на большой бумажный конверт, лежащий на другом краю постели, – ваш гонорар. Пять миллионов долларов.

– Купюрами по сто тысяч?

– Конечно же нет. Здесь пластиковая карта. У вас в России не пользуются пластиковыми картами?

– Не все. Я не пользовался.

– Это просто, вы быстро научитесь. В конверте вы найдете адрес элитной клиники, специализирующейся на пластических операциях. Вам изменят лицо, прикус, если будет угодно – даже рост. Наше правительство берет оплату на себя.

– Вам операцию там же делали?

– Да, – серьезно ответила женщина. – Я была кривоногим лысым толстяком, вроде тех, что встретили вас снаружи...

– Извините, – смутился обладатель пяти миллионов. – Я пошутил.

– Я поняла, – кивнула собеседница и продолжила: – Наше правительство высоко оценило ваши услуги, и суммы вознаграждения вам хватит на безбедное существование до конца жизни – если вы грамотно им распорядитесь. Однако я уполномочена сделать вам предложение... Вы опять хотели пошутить?

– Э... нет.

– Сделать вам предложение работать на внешнюю разведку государства Израиль. Вы можете отказаться, и это решение будет принято с уважением и пониманием. Но мы надеемся, что специалист вашего уровня не захочет пребывать в бездействии. Надеемся, двух месяцев на обдумывание вам будет достаточно.

– Я подумаю, – сказал наш герой.

– Подумайте, – кивнула женщина.

– Вы все еще здесь? – спросила она через десять минут тишины.

– Простите?

– Можно идти.

– Уже можно?

– Да.

– Жаль.

Делать было нечего – пришлось уйти. Дверь неведомым образом вновь оказалась открытой, но экстравагантных охранников снаружи уже не было, да и неоновая вывеска погасла.

Бывший бомж, а теперь набоб, вернулся в свой маленький номер и долго разглядывал пластиковый прямоугольничек с магнитной полоской. Отчего-то радости он Мезальянцу не дарил. Внутри было пусто ровно на пять миллионов долларов.

2

Мне было безумно жалко себя и покинутых мною друзей. Сидя у иллюминатора и ожидая взлета, я думал: может, и впрямь было выходом – встряхнуть землю где надо и навсегда расстаться с обузой, которой меня наградили зловредные назгулы? И стали бы мы с братом отдельными, и летел бы он на все четыре стороны со своей мамашей, а я бы остался здесь, в Микронезии, где мне было так легко и просто.

Говорят, если хиппи и панку дать гранату с выдернутой чекой и показать толпу, хиппи испугается: «Там же люди!» – и выбросит гранату в другую сторону. А панк, наоборот, обрадуется: «Там же люди!» – и постарается попасть в самый центр толпы. По натуре я оказался хиппарем, и слишком гуманистом, вынужден признать. Дедушка с бабушкой постарались: учили прежде думать о других, а о себе – в последнюю очередь. Так и говорили: «Я – последняя буква алфавита». Но в том-то и дело, что сейчас вроде и наступила та самая последняя очередь, а о себе думать я так и не научился. Подумаешь, встряхнул бы старушку Землю, что ей, впервой, что ли? Ежедневно где-то трясет, жертвы, разрушения «и прочий kal», как я прочел в одной толковой книжке про малолетнего бандита. Мне и нужно-то – немного еды и немного места, чтобы быть одному, большего мне не надо. Как в детской книжке про шпионов – ни жены, ни детей, ни настоящих друзей. Конечно, иметь жену и детей мне рановато, но что-то говорило о том, что их у меня никогда и не будет. Кто в добром рассудке может выйти замуж сразу за двоих? А тут сразу свобода и перспективы появятся. Эх, ну почему так сложно сиамцев пополам еще при рождении делить? Я бы сейчас козлом прыгал даже на одной ноге.

Самолет поднялся в воздух. Сопровождающий нас жгучий красавец носил имя весьма чудное – Рудольф Кассатикетс (можно Рудик). Впрочем, к его вычурному внешнему виду оно вполне подходило. Он занял место рядом с нами и взял сразу с места в карьер:

– Молодые люди, хочу сразу прояснить позицию государства Израиль относительно древних артефактов.

Твою мать! Я так и знал – засада! Но почему Юся-то никакого подвоха не почувствовал?

– Не надо напрягаться, ничего вам не угрожает.

И он рассказал, что евреи с давних пор знают о существовании могучих древних артефактов, и многие из библейских персонажей обладали таковыми. Позиция Израиля была такова, что все евреи, обладающие вышеупомянутыми артефактами, берутся под защиту государства и по возможности эвакуируются на территорию Израиля.

– А если они не хотят?

– Тогда мы выкупаем у хозяев эти предметы. Или просим завещать в пользу государства. Поймите – свойства этих предметов не изучены и на один процент. Хотим мы этого или нет, а возможности, которые дают хозяевам артефакты, очень быстро разрушают психику и развращают душу. Человек не приспособлен к обладанию предметами, поэтому мы стараемся локализовать и изъять из оборота эти игрушки.

– А если найдется кто-то, кто захочет изъять эти игрушки у государства Израиль?

– А вы думаете, мы всю жизнь терпим притеснения за то, что у нас длинные носы и пейсы?

– Значит, правда, что евреи вопросом на вопрос отвечают?

Кассатикетс жизнерадостно рассмеялся.

– Точно, так и есть. Я хочу вас предупредить: мы возимся с вами до тех пор, пока вы никому не решили передать свои предметы. Как только вы решаете с ними расстаться – мы выкупаем их за любые деньги. В пределах разумного, конечно.

– Это сколько?

– Вы торгуетесь?

– Тьфу!

Если же мы отказываемся продать артефакты и собираемся передать их третьей стороне, то государство Израиль идет на все, чтобы обезопасить себя.

– Не надо нам угрожать, – посуровел я.

– Это не угроза, а пункт договора, который мы заключаем с каждым носителем предмета. Прошу ознакомиться и подписать.

– Мы не будем ничего подписывать.

– Тем хуже для всех нас. Я сейчас отправлюсь в кабину пилота, убью там всех и уроню самолет в океан. У меня четкая инструкция – подписание договора, доставка клиентов в целости и сохранности, а в случае отказа клиентов идти навстречу – сделать доступ к предмету посторонних максимально недоступным.

– А почему не убить, не изъять предмет силой?

– Тут немного путано, однако попытаюсь объяснить.

Прежде всего, убийство – это такое же насильственное действие, как и избиение, и прочие пытки. Вы слишком легко говорите слово «убийство». Это кажется, будто убивать легко. Даже на войне, где либо ты, либо тебя, убийство дается тяжело. А в мирное время нашими клиентами чаще всего оказываются вполне приличные люди, не злодеи и не враги. Даже бывший одноклассник может клиентом оказаться. Мало того что убийство – лишний стресс для агента, так еще и нарушает режим секретности.

С изъятием предметов против воли хозяина имеется небольшая закавыка. Иногда артефакт может понадобиться. К услугам этих штук прибегают крайне редко и крайне неохотно, но все же прибегают. Предмет не работает, если его забрать у хозяина силой. Поэтому проще всего – завербовать хозяина. Как правило, за спокойствие люди охотно расплачиваются бездействием или минимальным действием. А многие вполне здраво полагают, что большие деньги имеют такую же суперсилу, как и древние железяки. По крайней мере те, кто недостаточно долго контактировал с предметом.

Что же, Рудик задал интересную этическую задачку. Может, это действительно проще – сбросить неподъемную ношу и получить взамен свободу и возможности, которые волшебные фиговины нам дать не могут? Ведь, судя по всему, не врал красавец, все как на духу выложил. И все же на один вопрос он напрямую ответа пока не дал.

– Но все-таки, господин Кассатикетс, ответьте честно: есть возможность, что кто-то отберет, украдет или обманом завладеет этими артефактами?

Кассатикетс подумал – и кивнул:

– Да, такое возможно. Предметы передаются в дар не конкретному человеку, а государству в целом. Человек, облеченный властью государственного масштаба, вполне может воспользоваться таким предметом.

Ну, этот хотя бы не лукавил, как Мезальянц. Хотя я-то как раз был неискренен: при любом раскладе отдать предметы я не мог. Неясно, все вместе они Юсю в ум привели или один какой-то. Проверять методом проб и ошибок не хотелось абсолютно.

Оставалось подчиниться грубой государственной силе. Глядишь, дотянем как-нибудь до старости, а там трава не расти. Я подписал документ, который состоял всего из одной странички, получил свой экземпляр, убедился, что эвакуатор не собирается убивать экипаж, и заснул.

Я проснулся от смутного беспокойства. Будто приснилось что-то или накануне мимолетная мысль в голове застряла, да так, недодуманная, и мечется в ячейках памяти. Я посмотрел на Юсю – он тоже проснулся. На соседнем ряду дрых наш красавец-эвакуатор, Далилы не было.

Мы с Юсей долго молчали, наконец, я не выдержал и сказал:

– Давай вместе.

И хором выпалили:

– Бабушка!

Даже противно – мыслим одинаково, заранее известно, кто о чем думает.

Вопрос у нас к Далиле был, может, и не самым главным, но все же. Поэтому, когда она вернулась на свое место, я сразу спросил:

– А почему бабушка не отдала мышонка вам?

– Тебе, – поправила Далила.

– Я еще не готов так коротко.

– Хорошо, – тяжело вздохнула она. – Мама никому не хотела отдавать амулет. Она считала его опасной и вредной для здоровья штукой и сама не пользовалась, по крайней мере на моей памяти. Скорей всего, она просто не успела от него избавиться, потому мышь вам и досталась.

– А вы сами? Неужели никогда не пытались поиграться?

– Я была патологически честной, мысль обмануть маму мне и в голову прийти не могла. К тому же амулет я увидела только лет в пятнадцать, когда искала какие-то документы на антресолях. Он лежал в шкатулке со всякой бижутерией. Мне эта мышь показалась забавной, и когда мама пришла домой, я спросила, не подарит ли она мне эту подвеску. Мама перепугалась сначала, а потом вынула мышь из шкатулки и говорит: смотри в мои глаза. И сжала предмет в ладони. Я смотрю – у мамы один глаз зеленый, а другой голубой сделались. Если честно, со стороны это страшновато выглядит, не знаю, что чувствуют люди, которые сами пользуются.

– Вы так говорите, будто это не волшебный артефакт, а дорогая игрушка в магазине, – хмыкнул я. – Вас разве не удивляли свойства мыши?

– А я до пятнадцати лет ничего о мыши и не знала. А как узнала, мама сразу все объяснила. У нее вообще так было заведено: с самого начала обо всем по-честному рассказать. Разумеется, я не очень верила, что эта штука может что-то вытворять...

– Может, – сказал я. – Я сам вытворял.

– Мы, – поправил Юся.

– Нашел чем гордиться. – Я постучал его пальцем по лбу. – Чуть город с землей не сравняли.

– Ну, я-то этого не знала. У нас в то время мировоззрение материалистическое было, – продолжила Далила. – Но фокус с изменением глаз меня очень впечатлил. С тех пор я о мыши и не заговаривала. А уж когда Самсон появился...

– Не надо о папе, – попросил я.

– Почему? – удивился Юся.

– Не надо – и все, – отрезал я. – Мы и так все о нем знаем.

– Но я хочу еще, – заупрямился Юся.

Иногда он просто ослом бывает...

– Не ссорьтесь, – сказала Далила. – В следующий раз расскажу.

– Только не при мне, – уточнил я.

– Так это... – стал возражать Юся.

– Не при мне, – отрезал я.

Вот, значит, как. Бабушка, получается, все это время тоже была под влиянием предмета. Пусть она им не пользовалась, но хотела найти способ, как от него избавиться, чтобы потом никто не смог завладеть артефактом. И таким образом, эта древняя фигня отравила ей всю жизнь. И хозяин становится в лучшем случае Горлумом, а в худшем – назгулом.

За этими невеселыми размышлениями мы добрались до Израиля. Кассатикетс доставил нас до самого порога большого частного дома, пожелал всего наилучшего – и скрылся, будто не бывало. Единственным свидетельством его существования остался контракт.

Далила открыла дверь. В прихожей нас встретили трое – долговязый некрасивый мужчина и глупо улыбающаяся лошадь о человеческих ногах детского размера в полосатых, как у Пеппи Длинныйчулок, гольфах.

– Привет, – сказала им Далила. – Это мои сыновья – Егор и Юра.

Признаться, в первые дни жизни на новом месте у меня возникло стойкое ощущение, что Далила не знает, что с нами делать. Будто к ней пришли люди из правительства, уговорили забрать родных сыновей, а что с ними – то есть нами – дальше делать, не сказали. Таким образом, мы оказались на положении не то животных, не то мебели, не то игровой приставки: нас все пытались накормить и почесать за ушком, поставить на самое видное место и узнать, что мы умеем. Почти как в компании кладоискателей, с той лишь разницей, что мне эта суета очень не нравилась.

Долговязого некрасивого мужчину звали Макс, он работал журналистом и по совместительству был мужем Далилы. В костюме лошади прятались их совместные дочки, Карина и Юля. Значит, нам с Юсей они приходились единоутробными сестрами. Девчонки тоже получились близняшками, хорошо еще, что не сиамскими. Проблему представлял их возраст – тот же, что и у нашей боевой подруги и соседки Виксы. Правда, ростом они были выше и выглядели взрослее – на Ближнем Востоке, говорят, вообще все быстрее созревает, – но это, сами понимаете, не показатель. Не могу сказать, что мы друг другу сразу понравились, но домочадцы не были виноваты, что их слегка чокнутая супруга и мать умоталась куда-то на другой конец света и привезла чудище о двух головах, которое некогда сама и произвела на свет.

Постепенно и Макс, и девицы с нашим существованием смирились, и обстановка в доме перестала напоминать сектор Газа во время перемирия: неосторожное движение – и тут же начнутся боевые действия. Макс с Далилой сначала разговаривали подчеркнуто любезно, отчего эти беседы воспринимались как поединок на двуручных мечах. Девчонки, да и мы с Юсей старались в это время не отсвечивать, а потом мне надоело, и я спросил у Макса:

– Если мы стесняем – вы скажите, мы обратно вернемся. Не особенно и рвались.

Макс покраснел, а потом сказал: