Текст книги "Полосатый Эргени (сборник)"

Автор книги: Алексей Толстой

Соавторы: Всеволод Гаршин,Александр Романовский,Виктор Потиевский,Василий Немирович-Данченко,М. Алазанцев,Ф Марз,А. Чеглок,Вл. Алешин,Борис Скубенко-Яблоновский,А. Даурский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

горящее полено.

Но уже к вечеру об этом узнало все становище. Все стали говорить о

том, что Иза и Куолу похитили огонь из священной пещеры. Куолу и Иза

упорно отрицали свое преступление. Но следопыты рода доказывали, что след

маленьких женских ног ведет от пещеры к летнему шалашу Изы и Куолу.

Мать матерей назначила на следующее утро суд над виновниками

страшной, кощунственной кражи. Суд должен был начаться гаданием, которое

откроет преступников. Виновных ожидало испытание огнем, и в случае их

осуждения им грозила немедленная и мучительная смерть.

Своевольная пара знала, что ее ожидает. Куолу и Иза в ту же ночь

бежали из своей землянки, захватив с собой оружие и два мешка, набитых

звериными шкурками. Они вырыли себе землянку на полпути между стойбищами

одноплеменных с Медведями родов Красных и Черно-бурых Лисиц. Долго и

искусно они скрывались, потому что боялись жестокой расправы. Но родные

выследили их. Лучшие охотники поселка Медведей отправились, чтобы

захватить их. Однако облава потерпела полную неудачу: найденная землянка

оказалась пустой.

На другой день преследователи рассыпались широкой цепью и стали

обыскивать соседний лес. Они уже напали на след беглецов. Гибель их

казалась неизбежной, как вдруг огромный носорог неожиданно бросился на

преследователей. Двух из них он убил своим рогом, одного затоптал насмерть

ногами. Остальные разбежались и вернулись домой, пораженные ужасом.

Охотники Вурры решили, что это Куолу превратился в носорога. Его

стали бояться как огня. Его считали могущественным колдуном, который может

сделать какое угодно зло. Всякую беду, всякую болезнь, смерть или неудачу

приписывали колдовским чарам Куолу.

Если охота была неудачной и жители поселка начинали голодать,

снаряжалось посольство на поклон Куолу. Его задабривали подарками или

обещаниями, просили не мешать охоте и после удачи лучший кусок относили к

землянке колдуна. Куолу выгодно было поддерживать о себе страшные

небылицы. При этом сам он начинал верить в свои россказни и в свои

колдовские способности.

И всякий раз, когда людям приходилось держать путь мимо землянки

Куолу, они старались сделать это как-нибудь незаметно: обойти ее стороной,

проскользнуть ночью или на утренней заре.

Вот почему угрозы Куолу так напугали наших охотников. Какое

облегчение почувствовали они, когда толстая фигура Куолу скрылась за

выступом берега! Как хорошо, что его уже больше не видно и он не может

послать им вслед враждебное заклинание!

Неожиданная встреча

Охотники под кручами лесных берегов осторожно пробирались на север.

Солнце уже начинало садиться. Тень от высокого берега перекинулась

через реку. Надо было подумать о ночлеге. Все трое стали взбираться на

высокий берег в том месте, где он был не так крут. Но только что они

вступили в лес, как из кустов показалось с десяток вооруженных людей.

Охотники приготовились защищаться, но услышали смех и веселые голоса:

– Черно-бурые Лисы не грызут Красных Лисиц!

Это была встреча соплеменников, друзей из стойбищ двух родов.

– Что видели хорошего?

– Все хорошо!

– Что видели злого?

– Ничего не видели!

Охотники из рода Черно-бурых Лисиц повели соседей к своему лагерю.

Неподалеку от берега горел костер. Около него тоже сидели люди. Двое из

них поджаривали на вертеле бедро убитой косули. Более голодные лакомились

сырой печенкой и кусками парного мяса. Старшие разбивали камнями очищенные

от сухожилий трубчатые кости, чтобы добраться до костного мозга.

Черно-бурые стали угощать гостей. За едой обменивались новостями.

Встреча с мамонтами всех заинтересовала. Сговаривались проследить их для

совместной охоты.

– Нет! – сказал самый старший из Черно-бурых. – Хуммы уйдут далеко.

Пойдут к Великому льду. Хуммы знают: прилетит мошка Зиа-Зиа и будет

забиваться в ноздри. Мошек боятся и хуммы. Теперь они худые, осенью будут

жирные. Пожелтеют березы, упадут листья, умрет мошка, подует холодный

ветер, приползут туманы с Великого льда. Тогда вернутся хуммы, и горбы их

будут еще выше, чем теперь. Черно-бурые будут тогда их сторожить. Они

расскажут обо всем Красным Лисицам и станут вместе ловить горбатых хуммов.

Черно-бурые рассказали, как они выследили стадо оленей. Они ходят за

ними уже много дней. Когда удастся погнать их к загону, Красные Лисицы

помогут им окружить рогатых зверей.

За едой и разговорами незаметно спустился сумрак. Вверху зажигались

звезды. Лагерь начал готовиться к ночлегу. На всякий случай зажгли костры.

Люди расположились на земле, и огонь охранял их сон от зверей и от злых

взглядов, которые приносит ветер.

Усталые люди крепко уснули, подложив под голову по охапке мягкой

травы. Только двое сторожевых остались сидеть у костра. Чтобы не уснуть,

они тихонько переговаривались между собой. По временам они подкидывали в

огонь заготовленные пучки валежника. Долго не спал также Ао. Он сидел,

охватив руками колени и откинув назад свою красивую голову. Ао

прислушивался к затаенным шорохам ночи.

После всех приключений и испытаний этого дня ему не спалось, и он

думал о том, что такое эти небесные огоньки. Ао привык слепо верить тому,

что ему рассказывали старшие родичи. Но про небесные огоньки говорили

по-разному.

Мать объясняла ему, что там, на небе, живут такие же светляки, как и

те, что сияют теплой летней ночью под кустами в густой траве на опушке

леса.

А вот Тупу-Тупу говорит по-иному. По его рассказам, это далекие

костры небесных охотников. Они зажигают их на ночь, когда садятся отдыхать

после долгой охоты в широких лугах высокого неба.

И Ао не знал, чему же надо верить.

Утро в поселке Черно-бурых

Летняя ночь накрыла темным пологом и поселок Черно-бурых, и соседний

лес, и всю долину Каменного оврага, где мирно спали люди в своих

землянках. Землянки были вырыты недалеко от края оврага и глядели в него

темными дырами входов. Ниже выступали каменные глыбы известняков.

Еще темнее было в лесу, который поднимался за поляной.

Но коротка летняя ночь.

Не успели люди отдохнуть, как с востока показались слабые отсветы

новой зари. Свет перекинулся и на правый, высокий берег, где у воды по

осыпи тянулись низкие кусты ивняка.

Две серые тени выползли из-под кустов и замерли на месте. Пока они

были неподвижны, их трудно было заметить. Вдруг они двинулись вперед и

темными комочками скользнули к самой реке.

Теперь их можно было разглядеть более ясно. Это были два пушистых

зверька ростом с небольшую собачку. Дымчатая шерстка летних шкурок как

нельзя лучше скрывала их в сумерках ночи. Осмотревшись хорошенько, они

припали к воде и начали жадно лакать горячими узенькими язычками.

Это были песцы, или полярные лисицы. Они водились тогда там, где

теперь расстилаются черноземные степи. А северные олени попадались у

склонов Крымских и Кавказских гор.

Лисички напились, подняли мордочки, навострили ушки и потянули

ноздрями воздух.

Ветер качнул тонкие лозинки и донес им отдаленный, но терпкий запах

человеческих нор. Пахло дымом костров, жженой костью.

Песцы жадно проглотили набежавшую слюну и, осмотревшись еще раз,

помчались туда, куда призывал их заманчивый запах. Они неслись по берегу

плавными скачками, словно пара серых ночных птиц, скользящих бесшумно над

самой землей. Возле устья Каменного оврага песцы остановились и

прислушались к журчанию холодного ручейка под сводами еще не растаявших в

овраге снежных сугробов.

Наконец они очутились у пологого спуска и стали взбираться на высокий

берег, прямо к землянкам Черно-бурых.

Песцы осторожно подкрадывались к поселку. Люди еще спали. Но тем

сильнее манили к себе песцов вкусные запахи.

На ровной площадке перед входом в землянки было разбросано немало

отличной еды. Везде валялись кости. Мясо на них было обглодано, но на

многих можно еще было найти присохшие сухожилия и свежие хрящи. Губчатые

части костей, пропитанные костным жиром, были вполне съедобны. Попадались

и куски мяса, брошенные в дни изобилия. Возле одной из землянок валялись

рыбьи внутренности, головы щук и налимов.

Зверьки с удовольствием доедали отбросы человеческой кухни. В

предутренней тишине отчетливо слышались чавканье и хруст костей.

Заря разгоралась.

В кустах уже заливались птицы. Над болотом потянулись туманные

полосы. Близилось утро, и прохладный воздух становился почти морозным.

Вдруг затрещала и отодвинулась заслонка у входа одной из землянок.

Из темного отверстия душного жилья высунулась кудрявая голова. За ней

показалась тонкая фигура полуголого юноши, почти мальчика, с широким

меховым поясом.

Это был Уа, старший сын рыжей Уаммы и самый бойкий из ее детей. Уа

выполз на четвереньках из черной дыры и осмотрелся.

– Фью! – свистнул он на песцов.

Они отбежали на несколько шагов и с любопытством уставились на

человека. Он свистнул еще раз, но песцы остались на месте и продолжали его

разглядывать. Тогда ему сделалось страшно.

«Может быть, это оборотни? Может быть, это колдуньи из враждебного

племени Лесных Сов? Отчего они так пристально смотрят? Может быть, они

хотят послать несчатье недобрым вражеским глазом?»

Уа глядел на них со страхом. Лицо его вытянулось. Он уже начал

пятиться назад к землянке, как вдруг взгляд его упал на кучку белых

камней, аккуратно уложенных направо от входа. Уа вспомнил, что это

наговорные камни: над ними долго шептала сама седая Каху, Мать матерей

Черно-бурых. Каждый из них был помечен черным углем.

Теперь Уа знал, что надо делать. Если кинуть в оборотня наговорным

камнем, от оборотня пойдет дым.

Уа схватил один из волшебных камней и метко швырнул им в лисичек.

Песцы взвизгнули и опрометью бросились в кусты.

В землянке Уаммы

Уа был высок и строен.

Если бы его спросили, сколько ему лет, он даже не понял бы вопроса.

Во-первых, он почти не умел считать. Если он хотел рассказать, что видел

четырех зайцев, он загибал на руке четыре пальца. Всякое число больше пяти

называл просто «хао», то есть много. Да и во всем поселке Черно-бурых

никому и в голову не приходило считать года. Важнее было вот что: на

верхней губе у него уже показался рыжий пушок, а голос начал грубеть и

ломаться. В последний год он сильно вырос.

Отрочество Уа подходило к концу. Уже давно с нетерпением дожидался он

того дня, когда взрослые дадут ему в руки боевое копье, примут в число

охотников. Его станут брать с собой на поиски оленей, на охоту за зубрами,

носорогами, а может быть, и за дикими лошадьми. Правда, ему придется

немного пострадать. Он еще должен выдержать трудное испытание. Но этого он

не боялся. Он сам готовился к этому «экзамену зрелости». И не раз он, уйдя

в лес, хлестал себя гибкой лозой по голой спине, чтобы уметь, не моргнув,

переносить самую острую боль.

Он готов хоть сейчас на какие угодно муки, только бы получить право

называться настоящим взрослым охотником.

А пока он еще мальчик. Он должен жить с сестрами и младшими братьями

в материнской землянке. Там было и душно и жарко. Хижина битком набита

женщинами и детьми. Здесь ютятся четыре семьи: семья его матери и трех ее

сестер.

Возле матерей копошится целая куча больших и малых ребят, от длинных

подростков до грудных младенцев. Только у самой молоденькой тетки один

ребенок.

Под утро воздух в землянке настолько спертый, что трудно дышать.

Люди начинают один за другим выползать наружу, чтобы глотнуть свежего

воздуха, освежиться холодной водой.

...Уа вприпрыжку сбежал в овраг и горстью стал черпать ледяную воду,

которая, журча, выбегала из-под снега. Несмотря на июньские дни, было

почти морозно. С севера тянуло сырым и холодным ветром.

«Старики говорят, – вспомнил он, – в той стороне Великий лед. Летом

из-под него течет вода. Там родится много ручьев и потоков. И Большая река

вытекает из ледяных ворот. Только это далеко, очень далеко. Ноги заболят,

пока дойдешь до Великого льда».

Уа остановился возле ручья и задумчиво стал глядеть в ту сторону,

откуда мчался сырой и холодный ветер.

– Бррр!..

Уа озяб и, дрожа от холода, прыжками понесся в гору. Он проворно

нырнул в дыру землянки. Воздух проникал в жилье не только через вход, но и

через небольшое оконце над дверью. На ночь его обыкновенно затыкали

заячьей шкуркой, но утром торопились открыть, чтобы избавиться от духоты.

В землянке царил утренний полумрак. Даже привычный глаз с трудом

различал в нем фигуры людей и звериные шкуры, развешанные по стенам. На

полу лежали толстые оленьи меха, они служили постелями. Жилище внутри

походило на внутренность большого шалаша или чума. Коническая крыша

посередине была подперта крепким столбом. К земляным стенам жилища

прислонен изнутри частокол из еловых жердей. Для прочности их связывали

лыками или гибкими прутьями ив.

Все уже проснулись. Матери кормили грудью ребят. Кормили не только

рожденных в этом году, но часто двух– и трехгодовалых. Кормилицам

приходилось сейчас очень трудно: уже два дня все люди поселка жили

впроголодь. Запасов пищи не было, дети хныкали и просили есть.

Матери удивлялись, куда пропали охотники-мужчины. Вот уже несколько

дней, как они отправились за добычей, и никто еще не возвращался. Верно,

забыли, что их ждут, или охота была неудачной.

Начало лета было тяжелым временем. Ягод, орехов и грибов еще не было.

Птичьих яиц стало гораздо меньше. Большая часть чикчоков – северных оленей

– уже откочевала в тундру. Если охотникам не удавалось овладеть

какой-нибудь дичью, приходилось питаться кое-как. Женщины собирали

поблизости съедобные травы и корешки. Подростки и девушки в поисках пищи

уходили далеко от селений. Ходили гурьбой, чтобы не было страшно.

Уамма только что кончила кормить своего младшего, пятого по счету

сына, Лаллу. Она завернула его в мех, сшитый из нескольких шкурок

зайца-беляка, и всунула в меховой мешок. Только головка его торчала

наружу. Розовый блинчик лица с пуговкой посередине и узкими щелками

зажмуренных глаз казался матери краше всего на свете. Уамма подвесила

мешок на ремнях к потолку, у самой стены. Нехорошо, когда ребенок на полу.

На него недолго и наступить в тесном и темном жилье.

Лаллу не протестовал. Он привык к своему мешку. Он был сыт и потому

закрыл веки и спокойно уснул в висячей люльке.

Уамма забросила руки за голову и стала закручивать пучком свои

длинные золотистые волосы. На вид ей было около тридцати лет. Она была

сильная, красивая и статная женщина.

Как и все матери, она в землянке ходила почти без одежды. Только

длинная бахрома из лисьих, песцовых и волчьих хвостов, подвешенных к

меховому поясу, составляла что-то вроде короткой юбки вокруг ее стана.

Другая такая же бахрома из хвостиков полевок, водяных крыс и мышей

охватывала ее шею.

Грудь ее прикрывал меховой нагрудник, сшитый из пушистых шкурок и

беличьих волосатых хвостов.

Покончив с прической, она подошла к старшему сыну. Уа лежал,

закутавшись в меха, и отогревал озябшие руки и ноги.

– Вставай, Уа! – крикнула она. – Рыба в реке! Птицы на яйцах!

Она шлепнула его ладонью по спине и громко засмеялась.

Мальчик вскочил на ноги, и по всему дому раскатился его громкий

голос:

– Рыба в реке! Птицы на яйцах! Хо, хо!

С десяток голосов откликнулось ему со всех концов. И скоро целая куча

ребят, наскоро натянув на себя меховое платье, стала собираться на охоту.

На поляне к ним присоединились дети из домов других матерей. Здесь детвора

разделилась на две партии. Девочки-подростки отправились на опушку леса

собирать съедобные травы, рыть корешки и искать в гнездах птичьи яйца.

Несколько мальчиков, завзятых любителей отыскивать яйца, отправились с

ними. Другая ватага двинулась на берег реки. Это были самые старшие из

подростков. Рыбная ловля требовала не только искусства, но и силы.

Рыбу добывали руками или рыболовным копьем. Острие такого копья

делали из кости. Копьем можно было ловить только крупную рыбу, добыть

которую было не так-то просто.

Старая Каху, Мать матерей Черно-бурых Лисиц, сама вышла, чтобы

проводить рыболовов.

К полудню вернулись девочки. Они принесли ворох корешков и съедобных

лишайников. В особом мешке были сложены молоденькие птенцы, найденные в

птичьих гнездах. Яиц принесли мало, да и те были насиженные. Время кладки

уже проходило. Всех запасов пищи было собрано немало, но накормить все

население поселка ими было невозможно.

Найденные яйца отнесли прежде всего Каху и другим старухам, которые

жили вместе с ней в землянке Родового огня.

Птенцами накормили маленьких детей.

К вечеру вернулись рыболовы. Они притащили довольно много крупной

рыбы. Но беда была в том, что старики Черно-бурых вовсе не ели рыбы. Это

был пережиток седой старины: предки племени не знали рыболовства. Только

недавно Черно-бурые научились печь ее на горячих углях.

Но и до сих пор старики, а особенно старухи, не ели рыбьего мяса —

оно внушало им отвращение. Только более молодые решались есть печеную

рыбу, но и то лишь тогда, когда не было никакой другой пищи.

На широкой площадке был разведен костер. Около огня собралось все

население поселка. Матери кидали рыбу прямо в чешуе на уголья, которые они

выгребали палками из костра. Там она, шипя, запекалась, пока кожа ее не

обугливалась от жара. Печеную рыбу раздавали желающим. Не давали ее только

маленьким детям: они могут подавиться костями.

Обычай требовал всякую пищу предлагать сперва старшим. Лучшие куски

рыбы матери отнесли в землянку Родового огня. Там жила сама Каху, Мать

матерей поселка Черно-бурых. Там жили старухи – хранительницы огня. Целыми

днями сидели они вокруг костра, подкидывая туда еловые сучья. Старики по

очереди ходили в лес за охапками валежника.

Когда женщины принесли рыбу, старухи отвернулись и сердито зашамкали

беззубыми ртами.

Некоторые плевались.

Фао, самый старый из дедов, сгорбленный, но высокий, поднялся во весь

рост и свирепо замахал кулаками. Серые глаза грозно сверкнули из-под

мохнатых бровей. Он вдруг рявкнул на всю землянку, словно большой медведь.

Женщины с визгом выбрались наружу и начали торопливо жевать отвергнутую

пищу.

Художник Фао

На другой день солнце встало золотое и яркое. Его лучи разогнали

холодную дымку тумана над оврагом и кочковатым болотом. Но в землянках

матерей долго не открывались входные заслонки. Вчерашняя еда только

ненадолго утолила голод. В жилье стоял полумрак. Людям не хотелось

подниматься со своих теплых лож.

Потом начали плакать дети. Они были голодны. Матери сердились и

шлепали малышей. Лучше всего было грудным: они были сыты материнским

молоком.

Всех голоднее были старики и старухи. Они по очереди выползали наружу

и долго вглядывались в даль, прикрывая глаза костлявыми ладонями.

Сама Каху вышла на площадку и пристально глядела через овраг. Потом

она вернулась к очагу и поманила рукой Фао.

Когда он присел возле нее на корточки, она тихонько прошептала ему на

ухо несколько слов и показала рукой на землянку Уаммы.

* * *

В жилище Уаммы дети особенно раскричались. Вдруг кто-то сильно

толкнул снаружи дверную заслонку, и она упала на пол. Через вход ворвались

ветер и холодный воздух. Дети замолкли. Все испуганно оглянулись.

В дверь просунулась белая голова, и вслед за ней в землянку на

четвереньках прополз дед Фао. Он огляделся вокруг своими красными и

слезящимися от едкого дыма глазами и подошел к шкуре, на которой сидела

рыжая Уамма. Фао похлопал ее ладонью по плечу, молча ткнул пальцем назад,

к выходу, и молча выполз обратно.

Уамма быстро набросила на себя меховое платье и вышла за ним следом.

В землянке Каху ярко горел огонь. Еловые сучья трещали и кидали вверх

целые снопы искр. Это был не простой костер. Это был неугасимый огонь,

покровитель всего племени, податель тепла и света, защитник от тайных

врагов и «дурного глаза». Серый дым струей поднимался вверх и уходил через

крышу в дымовую дыру. Она была открыта настежь. Дым клубился под

стропилами потолка и висел над головами. Когда Уамма поднялась на ноги,

едкая гарь начала щипать ее зеленоватые глаза. Она нагнулась и ползком

приблизилась к очагу. Вокруг сидели старухи. Одни из них были очень

толстые, другие – тонкие, костлявые и горбатые, все в морщинах и складках,

с дряблой, обвислой кожей.

Мать матерей Каху сидела посередине, на краю разостланного меха

бурого медведя. Она молча показала рукой на медвежью шкуру.

– Плясать будешь! Оленем! – сказала она.

Уамма засмеялась и сбросила с себя одежду. Она улеглась ничком на

шкуру и положила голову на колени Каху.

Подошел Фао. В руках он держал меховую сумку, из которой вытряхнул

какие-то разноцветные комочки. Здесь была желтая и красная охра, белые

осколочки мела и черные куски пережженной коры. Все это были краски

первобытного художника-колдуна.

Фао взял уголек и несколькими штрихами набросал на смуглой спине

Уаммы фигуру важенки – самки северного оленя с вытянутыми в воздухе

линиями ног. Готовый контур был подкрашен мелом и углем, и стало ясно, что

художник изображает весеннюю окраску оленя, когда белая зимняя шерсть

клочьями начинает выпадать и заменяется пятнами коротких и темных летних

волос. В передней части тела важенки Фао нарисовал продолговатое кольцо,

закрашенное внутри красным. Это было сердце оленя, полное горячей крови.

Копыта покрыты желтой краской, рога – бурой.

По знаку Каху Уамма поднялась. Старухи отвели ее за костер, так что

рисунок был отчетливо виден всем, кто сидел в землянке.

– Тала! – сказала Каху.

– Тала, тала! – повторили за ней хором все остальные.

Этим словом обозначали жители поселка важенку – оленью самку. Теперь

Уамма была не Уамма, она стала духом самки оленя.

В зверя ее превратили колдовское искусство Фао и заклинание Каху. Как

маленькому ребенку, Уамме можно было внушить все. Она верила словам

больше, чем глазам, и воображение, пылкая фантазия подчиняли ее себе

целиком.

С той минуты, как Уамма услышала слова Каху: «Ты тала! Ты самка

оленя!» – она стала сама чувствовать себя оленьей важенкой. Она стала

немой – ведь олени не говорят. Она больше не улыбалась – ведь олени не

смеются. Она чувствовала, как на ногах у нее выросли твердые двойные

копыта.

– Ложись! – сказала Каху. – Спи!

Уамма послушно улеглась ничком и зажмурилась. Два старика принесли

оленью шкуру и накрыли ее, а впереди положили голову молодой важенки с

шерстью и короткими рогами. Через полминуты Уамма уже спала и видела себя

во сне оленем.

Каху назвала еще два имени: Балла и Огга.

Это были две другие матери, которые должны были плясать танец оленей.

Огга была маленькая и толстая женщина, Балла – стройная и худая. Огга

была самая многодетная из матерей. Балла была молодая и веселая. У нее был

один только грудной ребенок. Два года тому назад ее привел из рода Вурров

охотник Калли, и она осталась жить с Черно-бурыми.

Фао расписал обеих женщин. Они были раскрашены так же, как и Уамма, и

так же укутаны в оленьи шкуры. Всем троим надели на шею по священному

ожерелью из оленьих зубов, а на талию – тонкий ремешок, к которому сзади

привязали по короткому оленьему хвосту.

Колдовская пляска

Главной заклинательницей племени была Каху. Три матери только

исполняли ее волю.

По знаку Матери матерей четыре старика вынесли на лужайку горящие

сучья. На них извивались золотые змеи – дети Родового огня. Старики

подожгли с четырех концов большую кучу валежника, сложенного посреди

поляны.

А кругом уже давно собралось все население поселка. Люди уселись

двумя кругами. Внутри сидели дети, кругом – матери, девушки и подростки.

Из землянки вышла сутулая Каху. Она опиралась на толстую клюку. Белые

космы волос падали на плечи. Голова и руки тряслись. Крючковатый нос

нависал над губами.

Старики постлали перед костром три мохнатые шкуры. Каху уселась на

средней, опустила голову и тихо забормотала непонятные слова.

Толпа затаила дыхание.

Фао и другие старики вернулись в землянку. Скоро они вывели оттуда

трех матерей, окутанных оленьими мехами. Головы их украшали пустые черепа

с маленькими рогами молодых важенок. Фао подвел женщин к костру. Каху

бросила в огонь связку сухого можжевельника. Пахучий дымок вместе с тучей

блестящих искр взлетел в воздух.

Каху и вслед за нею все остальные хлопнули в ладоши. Протяжный мотив

заклинательной песни тихо поплыл над завороженной толпой.

Три матери, взявшись за руки, ходили кругом костра. Через каждые три

шага они сгибались, опускали руки до земли и срывали зеленые травинки. Так

изображали они, как олени пасутся.

Когда плясуньи оборачивались спиной, зрители видели нарисованные там

фигуры. И все знали, что перед ними талы – рогатые важенки оленя.

Но вот Каху перестала бормотать. Фао помог ей подняться. Мать матерей

провела по воздуху пальцем: это она окружила себя волшебным кругом. Все

вскочили на ноги. Старики и старухи, матери и девушки, подростки и

маленькие дети сцепились в один хоровод.

Вне хоровода остались только три талы и сама Каху. Губы старухи

продолжали шевелиться. В то же время она внимательно искала кого-то

глазами. Из взрослых мужчин в хороводе участвовал только один. Это был

Тупу-Тупу, искусник в обработке кремня и лучший мастер-оружейник. Его

копья были высшими образцами оружейного искусства. Но Тупу-Тупу был

хромой. Искалеченная нога делала его негодным для охоты.

Вдруг Каху протянула свою клюку и дотронулась до проходившего мимо

Уа. Он был самый рослый из подростков. Руки и ноги его были стройны, а

стан гибок, как молодая березка. Глаза его сияли; на верхней губе слегка

пробивался рыжий пушок.

Все остановились. Уа, густо краснея, вышел из круга. Каху подала ему

палку с обугленным концом – волшебное копье в обряде заклинаний зверей.

Теперь началась самая важная часть колдовства.

Хоровод снова задвигался. Женщины и девушки пели. Напев их был

однообразен, дик. Они пели про то, как всходило солнце из-за синего леса,

как вышли на болото три белые важенки – талы – пощипать зеленой травы и

сладкой морошки. Выходил тут из леса молодой Уа-охотник. В руках у него

острое копье, во лбу меткий глаз, в сердце у молодца горячая кровь.

В это время Уа опустился на землю. Разрисованные матери ходили вокруг

костра и рвали руками траву. А мальчик, сжимая в руке воображаемое копье,

подползал к ним все ближе и ближе. Он изображал, как подкрадывается

охотник, как высматривает добычу и рассчитывает свое нападение.

Вдруг он вскочил и с криком взмахнул обугленной палкой. Женщины,

девушки и дети пронзительно завизжали, а татуированные матери бросились

убегать. Лица их побелели от страха, глаза широко раскрылись. Они бегали

вокруг хоровода сколько хватало сил.

Всего трудней было толстой Огге. Она задыхалась, ноги ее подгибались

от усталости. Уа быстро настиг ее и ткнул обугленной палкой в спину. Новый

пронзительный визг огласил воздух, и Огга, добежав до медвежьей шкуры,

рухнула ничком в густую пушистую шерсть.

Фао подошел к ней со своими красками. Он провел угольком черную линию

от красного кружочка кверху, а охрой – красную полоску вниз. Это означало,

что копье охотника пронзило сердце и из него побежала красная струйка

крови.

Одна самка оленя была убита, но игра продолжалась. Теперь Уа гонялся

за Уаммой. Это были не сын и мать: это был страстный охотник, который

гнался за испуганной добычей. Уамма бегала лучше Огги, но и она недолго

спасалась от своего быстроногого преследователя. Он ударил ее, и довольно

больно. Фао снова подошел к упавшей на шкуру женщине и проделал над ней ту

же церемонию, что и над Оггой.

Теперь настала очередь сразить молодую Баллу. Балла – высокая и

стройная женщина. Когда она убегала от мальчика, ветер свистел в ее ушах,

и сама она была похожа на резвую девочку-подростка. Уже три круга

пробежали они вокруг хоровода, а расстояние между ними почти не

уменьшалось.

Вдруг Балла споткнулась о кочку и шлепнулась в траву. Еще мгновение —

и охотник был уже над ней. Уа, забывшись, так ткнул ее палкой, что у нее

на правой лопатке появилась большая ссадина.

Когда Фао докончил разрисовку поверженной жертвы, у нее на спине

можно было заметить две красные полоски. Одна из них была сделана рукою

художника, а другая – настоящая кровь, вытекавшая из царапины.

Каху велела всем трем женщинам подняться. Они стали рядом: Уамма —

посередине, Огга, с рогом в левой руке, – налево, Балла – направо. Балла

держала рог в правой руке и с улыбкой посматривала на Уа, который так

больно ее ударил. Но почему-то ей было смешно и вовсе не хотелось

сердиться.

Охотник стоял неподвижно с поднятым копьем, как будто прицеливался в

добычу. А девушки и женщины пели про оленьих важенок, про то, как они

вышли на болото пощипать зеленой травы и как вонзил им в сердце копье

молодой Уа-охотник.

Загон оленей

Заклинательный танец кончился, но никто еще не расходился. Только

Уамма, Балла и Огга побежали проведать своих малышей. Балла мчалась

впереди, подскакивая по-детски на одной ноге.

Рыжая Уамма старалась не отставать, но это ей плохо удавалось. Она

завистливо любовалась легким бегом Баллы. Сзади трусила Огга. Она тяжело

переставляла короткие ноги, пыхтела и задыхалась.

Кашляя и прихрамывая, поплелась в землянку к Родовому огню старая

Каху. Она с трудом опиралась на корявую клюку. Губы ее все еще шевелились,

как будто она никак не могла кончить свое бормотание.

И вдруг случилось то, что навсегда утвердило за ней славу великой

заклинательницы. Из лесу выбежал высокий охотник.

Все обернулись. Дети закричали:

– Калли вернулся! Калли!

Калли показал копьем в сторону болота.

– Чикчоки! – кричал он. – Много оленей, как комаров! Много!

Все радостно засуетились:

– Где чикчоки?

– На болоте! Охотники гонят. Помогать надо! В загон загнать!

Олений загон был по ту сторону оврага. Там на кочковатом болоте были

воткнуты два ряда высоких жердей. Между собой они соединялись также

длинными жердями, привязанными пучками ивовых прутьев.

Это были две высокие изгороди. Через них не могли перепрыгнуть ни

олень, ни дикая лошадь. Изгороди в сторону болота расходились широким

раструбом. К береговому обрыву они суживались, как воронка. Здесь

оставался проход шагов в семь шириной. Он вел на небольшую площадку – род

террасы, сплетенной из древесных ветвей и замаскированной елями. Террасу

снизу поддерживали тонкие жерди. Сооружение было очень шатко. Даже

человеку ступить на него было опасно.

Все население поселка, кроме старух и больных, приняло участие в

облаве. Матери, девушки, подростки и дети лет от семи и старше перебрались

на другой берег оврага. Там залегли они длинной цепью, спрятавшись среди

низких кустов ивняка. Несколько дозорных во главе с охотником Калли

проползли вперед, чтобы лучше видеть все болото.

Ждать пришлось недолго. Скоро из-за низкорослой ивовой поросли

показался живой кустарник. Он качался и двигался. Это были рога, одни рога

– много десятков ветвистых рогов, еще обросших бурой шерстью, хрящеватых,