Текст книги "Полосатый Эргени (сборник)"

Автор книги: Алексей Толстой

Соавторы: Всеволод Гаршин,Александр Романовский,Виктор Потиевский,Василий Немирович-Данченко,М. Алазанцев,Ф Марз,А. Чеглок,Вл. Алешин,Борис Скубенко-Яблоновский,А. Даурский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Виктор Александрович Потиевский

ОДНО ДЫХАНИЕ У ВСЕХ...

Вступительная статья к

сборнику “Полосатый Эргени”

Зверь сидел на земле, спиной к тропке, и со смаком, чавкая и причмокивая, ел малину. Загребал передними лапами кусты и длинными чувствительными губами выбирал пахучие и сладкие ягоды. Огромный медведь, килограммов триста – триста пятьдесят весом, расселся у самой тропы, а на тропе, в метре от зверя, позади него, стоял, замерев от ужаса, человек...

Этот случай произошел однажды в августе в одном из районов Карелии. По лесной дороге двигался лесовоз. Водитель, остановив машину, стал спускаться к ручью, чтобы набрать ведро воды для радиатора, и наткнулся на лесного хозяина. Человек оказался с подветренной стороны, и увлеченный лакомством медведь не услышал и не заметил его. Зверю было хорошо и сладко.

А человеку в отличие от медведя вовсе сладко не было. Он стоял, боясь пошевелиться, и лихорадочно вспоминал, что же надо сделать, чтобы избежать беды, как поступить. Но он этого не знал. Такая ситуация в его жизни была впервые. Наконец он вспомнил, что когда-то слышал: если медведя сильно испугать, он убежит. И ошарашил зверя пустым ведром по голове.

Оригинально, не правда ли? Если посмотреть со стороны, то даже непонятно, кто в этой ситуации более разумное существо.

А если поставить себя на место медведя? Сидит он дома, в лесу, лакомится лесными ягодами, никого не трогает. А тут такое дело... В данном случае медведь поступил, как поступил бы на его месте всякий нормальный человек. Взревел, встал и отвесил обидчику ответную оплеуху. И ушел ворча. Аппетит и настроение испорчены.

С тем человеком не случилось большой беды. Просто наука на всю жизнь. И страху, конечно, натерпелся, когда огромный медведь вопреки его ожиданиям не испугался и не убежал, а решил наказать его за невоспитанность.

А все почему? Потому, что со школьной скамьи нам вдалбливают очень примитивное толкование и объяснение всей жизни животных; их образа существования: инстинкты, рефлексы. И все. Никакой психологии, никакой, даже самой элементарной, рассудочной деятельности. А ведь на самом деле это вовсе не так.

Нужно ли всем знать: мыслят животные или не мыслят? Думает ли волк и медведь? И о чем? Могут ли понять дикие звери те или иные действия человека? Могут ли они верно отреагировать на помощь человека в их трудной лесной жизни? Достаточно ли разумно ведет себя человек при неожиданных встречах с диким зверем? А таких встреч в нашей стране ежегодно случаются тысячи.

Науке уже давно известно, что рассудочная деятельность на элементарном уровне присуща и зверям, и птицам. К примеру, работы профессора Л. В. Крушинского о рассудочной деятельности волков были опубликованы еще в начале семидесятых годов (Москва, Изд-во МГУ). “Перенятие традиций, обучение щенков, коллективный, семейный, достаточно хорошо организованный образ жизни волков ничем иным, кроме рассудочной деятельности, объяснен быть не может”, – доказывают интереснейшие труды Л. В. Крушинского, написанные на основании многолетних исследований.

Ежегодно собирается в Москве всесоюзная рабочая комиссия по крупным хищникам (прежде она называлась “Комиссией по волку”) под председательством профессора Д. И. Бибикова, на которой анализируют исследования специалистов, положение дел в стране с волками, тиграми, медведями, леопардами. А главное – идет разговор о взаимоотношениях этих животных и человека.

К сожалению, все эти исследования и обсуждения, а также выводы комиссии остаются известными очень узкому кругу. Так уж сложилось, что в популярной, широкодоступной форме информация о жизни и психологии диких зверей доходит до широких читателей нечасто. Разве что появится в газете небольшой репортаж о том или ином неожиданном событии с тигром или медведем. А художественных книг о жизни диких зверей и того меньше. Но ведь книги такие необходимы читателям, которые должны познавать удивительный, но скрытый от них мир дикой природы. И познавать достоверно. Поэтому я глубоко убежден, что даже приключенческие книги о диких животных должны быть биологически достоверны.

Думается мне, что немалую отрицательную роль в дезинформации читателей сыграло и такое явление. В двадцатые – тридцатые годы выявился целый ряд писателей-анималистов. Книги их правдивые и увлекательные. Но официальной идеологической установкой было категорическое отрицание мышления у животных. Полное отсутствие даже элементов рассудочной деятельности. А если у какого-то писателя животные думают, то, значит, его книга пронизана идеологией “не нашей”. Буржуазной идеологией. Враждебной.

И все же в тех книгах животные были умными. Такими, какими они живут и по сей день на страницах знаменитых произведений Джека Лондона и Эрнеста Сетона-Томпсона. Такими, какими их и создала мать-природа.

И как-то незаметно книги тех авторов двадцатых – тридцатых годов перестали издаваться. А потом и фамилии их исчезли из справочников, из печати.

Но и судьба книги так же полна всяких поворотов, так же сложна, а порою и трагична, как и судьба человека. И потому может быть немало причин, по которым книга исчезает и забывается людьми.

В этой книге представлены многие из них: Ф. Марз, Н. Ловцов, А. Чеглок и др. Кроме того, без малоизвестных произведений таких авторов, как В. Гаршин, Н. Лесков, А, Толстой, книга тоже была бы неполноценной.

В сборник, например, включена повесть В. М. Гаршина “Медведи”, того самого Гаршина, чью сказку “Лягушка-путешественница” знают все. Звери показаны писателем правдиво, выразительно, впечатляюще. Один из мемуаристов свидетельствует, что для Гаршина содержание “Медведей” заключало в себе острый политический смысл. “Мне не позволяют писать о том, как вешают людей, я буду им писать, как расстреливают медведей” – так энергично, патетически воскликнул В. М. Гаршин при матушке, когда рассказ был принят к печатанию” (Соколов В. П. Гаршины // Исторический вестник, 1916. Кн. IV. С. 150). Рассказ был впервые напечатан в 1883 году. Писатель сумел обойтись без антропоморфизма, без очеловечивания зверей. Но тем не менее они у него привязаны к людям, к своим хозяевам – цыганам, и понимают всю трагедию происходящего. А раз они думают, соображают, значит, такая повесть тоже подходила под опасную категорию. И она издавалась только в полном собрании сочинений писателя.

Сергей Викторович Покровский – ученый и писатель. Все его произведения о животных достоверны биологически. Он много путешествовал, написал ряд произведений о насекомых, птицах. Одна из главных его работ, на мой взгляд, – повесть “Охотники на мамонтов”, включенная в сборник. Действие происходит много тысяч лет назад. Уже тогда взаимоотношения человека и диких животных были сложны и остры, и уже тогда начинала возникать проблема конфликта между “царем природы” и его “младшими братьями”. Увлекательно и ярко автор раскрывает перед нами древние страницы жизни зверей и людей.

Нет возможности рассказать обо всех авторах, чьи произведения включены в сборник. Но сегодня, мне думается, важен подход к теме, к проблеме взаимоотношений человека и дикого животного. А он, этот подход, у каждого автора особенный. Но все они едины в своем добром понимании животного мира, в безграничной любви ко всему живому на земле, любви, которую они, эти авторы, передают как эстафету нам, дожившим до экологической катастрофы нашей планеты.

Для чего же все-таки нужно широкому читателю знать хотя бы в общих чертах о жизни диких наших соседей по планете! Только ли для того, чтобы уметь с ними обращаться? Находить с ними точки соприкосновения? Для этого, конечно, тоже. Чтобы сохранить нашу природу, чтобы она не отомстила людям за их безразличие и жестокость к ней? Конечно, и для этого. Но еще и для того, чтобы воспитывать человечность в наших детях. Потому что внимательное отношение к этим животным, беззащитным перед людьми существам, делает самого человека другим.

Подросток, помогающий егерю подкармливать лосей и кабанов, постепенно становится добрее и к животным, и к людям. А это, мне думается, – самое главное. Именно острый дефицит доброты у подрастающего поколения создает социальные взрывы, обнажающие оголенные и больные нервы общества. Преступность, наркомания, узость интересов, жестокость, безразличие. А в корне зла – острый дефицит доброты.

Может быть, я и не прав, но я глубоко убежден, что отдаление человека от “братьев наших меньших” тоже одна из составляющих “дефицита доброты”.

Работая над книгами о диких зверях, я наблюдаю, собираю материал. В том числе в заповедниках, в дикой тайге. И иногда поражает, как гармонично и целесообразно строят свою жизнь звериные сообщества, семьи. Какие сложные взаимоотношения между особями, членами семьи. Будь то волки или обезьяны. Как горд и выдержан вождь сообщества диких обезьян, живущих на вольном поселении в Дедеркойском ущелье под Туапсе. Его зовут Махмуд. У него высокая и густая грива. С сединой. Триста шестьдесят гамадрилов живут семьями. Каждая семья живет своей жизнью. Но рядом с другими. И все почитают вождя. Они не совсем дикие. Признают людей, относятся к ним спокойно.

С удовольствием принимают корм от егеря. Но живут свободно. И могут быть весьма агрессивными. Если их задеть или обидеть. У каждого свои привычки, свой характер. Сложные и тонкие отношения и в семье и во всем сообществе, разделенном на четыре стада. Они умеют постоять за себя. Даже волки опасаются, боятся обезьян, далеко обходят стороной Дедеркойское ущелье. Но перед человеком эти обезьяны совершенно беззащитны. Как, впрочем, и все другие животные.

Не менее сложные отношения и в сообществах диких кабанов или волков, в барсучьих семьях. Они так же многообразны и полны различных тонкостей и нюансов.

Если ученый-исследователь наблюдает, например, за семейством бобров, то животные понимают, что человек изучает их жизнь, и даже, бывает, как бы демонстрируют перед ним свое умение, искусство строить плотины.

Конечно, волк ничего показывать не будет. Но и он хорошо понимает, кто из людей его враг, а кто нет. И его волчья сверхосторожность, случается, уступает место любопытству, даже некоторой доверчивости, что ли. Хотя для волка это, конечно, редкость. Очень осторожный и недоверчивый зверь. Но ведь звери, как и люди, далеко не одинаковы. Каждый – это индивидуальность со своими привычками, привязанностями, слабостями, недостатками и достоинствами. Бывают звери туповатые, бывают талантливые. А бывают и коварные. Все как у людей.

Мне думается, в предисловии к такой книге будет уместным и мнение ученого, посвятившего всю свою жизнь исследованию ряда видов диких зверей, доктора биологических наук, профессора Д. И. Бибикова. “Судьба живой природы вызывает нарастающую тревогу. В СССР уже существуют сотни участков и зон экологическою бедствия. Еще непонятна величайшая ценность нетронутой природы, которая еще сохраняется кое-где в виде уникальных ландшафтов. На рубеже третьего тысячелетия именно эти сбереженные участки составят бесценное состояние для всего мира... Книги о животных помогают понять и оценить состояние и перспективу состояния, сохранения и выживания не только этих ландшафтов, но и самого человека. Огромное воспитательное значение – развитие у читателя интереса к живой природе. А это невозможно без раскрытия интимной жизни животных, их поведения, взаимообщения. В таких рассказах и повестях читатель приобретает необходимые знания, у него возникают вопросы и тяга к дальнейшему познанию...

Многие годы советская философия, общественные и биологические науки не признавали элементов рассудочной деятельности у животных вопреки бесспорным фактам и экспериментам в природе, полученным натуралистами. Само понятие общественной жизни допускалось совсем недавно только для человеческого общества. В действительности же классические работы таких известных натуралистов, как К. Лоренс, Д. Даррелл, Э. Сетон-Томпсон, А. Формозов, Л. Крушинский, убедительно доказывают наличие сложной жизни, сложнейших взаимоотношений в сообществах животных, исследование которых сформировалось в самостоятельную науку (в середине нашего столетия), в этологию”.

Д. И. Бибиков считает, что выжить в нынешних нелегких условиях помогает животным “адаптация к изменению среды. У волков, например, при частом их преследовании, при интенсивных облавах наблюдается, что они раньше срока покидают гнездовья, логова, уводя щенков от повышенной опасности, раньше обычного переходят к кочевому образу жизни, тем самым как бы стимулируя акселерацию щенков. Продолжая о волках, интересно заметить еще такие любопытные особенности. Бывалые волки проходят облаву, флаги. И волчица, бывает, не раз возвращается в оклад, пытаясь увлечь за собой через флажки робких и нерешительных волчат”.

“На вершине трофической пищевой цепи находятся крупные хищники. Они, видимо, находятся и на вершине рассудочной пирамиды (во всяком случае, среди млекопитающих). И, как известно, именно эти звери уже многие тысячелетия конкурируют с человеком из-за пищи, что определило борьбу человека с этими животными и как следствие, исчезновение ряда видов. Мы потеряли туранского тигра, гепарда. На грани исчезновения в нашей стране барс (леопард)”.

Ученый видит один из путей к сохранению природы в сбережении целостности участков природного ландшафта – заповедников. И мне думается, что очень нужно сохранить в человеческих душах созданное в нас природой и неразвращенное жестокостью и безразличием, желанием разрушать, а не создавать. Именно это и остается жить в наших душах, когда мы приобщаемся к природе. Мудрой и древней. И когда начинаем заботиться о ней, понимать ее, чувствовать ее всем своим существом.

Многие тысячелетия складывались отношения между человеком и животными. Эти отношения шлифовались и оттачивались временем. И если сегодня лошадь и собака – домашние животные, то когда-то они были дикими. И, приманиваемые человеком и собственным любопытством, они добровольно пошли на службу к человеку. Добровольно. А человек сейчас уже рассматривает их зачастую вообще как неодушевленные предметы. Лошадь состарилась – на колбасу. Собака службу не может нести по возрасту – усыпить. Даже диких зверей человек рассматривает с крайне безнравственных позиций: если мясо годится в пищу или шкура – на шубу, на шапку, значит, полезное. Но в природе все прочно взаимосвязано. И сам человек, являясь частью природы, вряд ли имеет право уничтожать других жителей Земли для своих благ и тем более из-за прихоти. Но ведь совсем недавно люди стали признавать наиболее разумным доброе отношение к природе. Совсем недавно... Дай-то Бог, чтобы это признание не оказалось слишком поздним.

Мне хочется напомнить еще об одном свойстве, присущем диким животным. В трудные времена, когда им очень плохо, они нередко приходят за помощью к человеку. Я описал в одной из своих книг, как дикий кабан пришел к дому охотника, давнего своего врага. У зверя был нарыв, вызванный воткнувшейся в тело колючкой боярышника. И человек в этом случае спас его. Мне известен случай, когда медведь, одолеваемый тяжелой болезнью, пришел за помощью к человеческому жилью, известны подобные события, связанные с лосями и даже с волком. Правда, это, как правило, происходит там, где человек живет на небольшом хуторе из одной-двух изб или в тайге.

Так что история, знакомая нам с детства, о том, как человек вытащил занозу из лапы льва, вовсе не сказка. Мы призваны помогать животным, потому что сильный должен помогать слабому. Но не все об этом помнят. И это беспамятство не только ожесточает людей, в том числе и по отношению друг к другу. Но еще и опустошает нашу Землю. А что будет делать человек на опустошенной Земле?

Хочется надеяться, что этот сборник малоизвестных произведений о диких животных найдет еще тысячи тех, у кого откроются глаза на мир природы, мир диких зверей. Глаза добрые и внимательные.

В великой книге времен – Библии сказано:

“... Потому что участь сынов человеческих и участь животных одна; как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества пред скотом; потому что все – суета!” (Екклесиаст, гл. 3, стих 19).

Помните, люди, что у нас у всех одно дыхание. Одно у всех. Не остановите его.

Виктор Потиевский

А. К. Толстой

ВОЛЧИЙ ПРИЕМЫШ

1839 года, весною, был я свидетелем такого странного случая, какому в летописях охоты едва ли отыщется подобный. В Черниговской губернии, Мглинского уезда, в селе Красном Рогу лесничие донесли мне, что нашли убитую волчицу. Охотиться без ведома моего у меня запрещено, и я тотчас отправился в означенное лесничими урочище удостовериться, не чужими ли охотниками убита волчица.

При осмотре оказалось, что она не застрелена, но зарублена топором или другим каким-нибудь острым орудием; сосцы ее наполнены были молоком, и по всему было видно, что она недавно издохла. Я упоминаю об этих подробностях не потому, что считаю их важными, но чтобы не пропустить ни одного из обстоятельств, сопровождавших необыкновенное явление, которое мне случилось видеть.

Переворачивая волчицу с боку на бок, услышал я недалеко от себя сильный писк и вскоре заметил, что он выходит из волчьей норы или (по тамошнему местному выражению) _язвы_. Бывшие со мной охотники, по приказанию моему, раскопали _язву_ и вытащили из нее, одного за другим, шесть маленьких, едва прозревших волчат. Я уже хотел удалиться с этой добычей, как услышал в той же _язве_ еще другой, совсем особенный писк. Мы продолжали копать и, к величайшему удивлению своему, нашли в самой глубине маленькую лисичку, которая казалась немного старше волчат и была почти одного с ними роста. Я пустил всех семерых на землю, возле убитой волчицы, и они все семеро стали по ней ползать.

Волчата и лисичка жили у меня довольно долго в большой дружбе; они ели и спали вместе. Иногда только лисичка, будучи старше и проворнее, обижала волчат.

Сколько я ни старался узнать, каким образом она очутилась в волчьей норе, я не мог придумать для сего удовлетворительного истолкования. Ясные признаки показывали, что нора была первоначально лисья. Известно, что волки часто выгоняют лисиц из их жилищ и сами селятся на их месте.

Может быть, волчица изо всех маленьких лисичек, бывших в завоеванной норе, выбрала одну и вскормила ее со своими детьми; может быть, она пощадила ее по ошибке; может быть еще, она нарочно оставила всех найденных ею лисичек, вскармливала их собственным молоком и сама понемногу ими питалась. Предоставляю естествоиспытателям и старым опытным охотникам решение этого вопроса.

Кем и как была убита волчица, осталось мне также неизвестным.

  Всеволод Михайлович Гаршин.

Медведи

   На степной речке Рохле приютился город Бельск. В этом месте она делает несколько крутых излучин, соединенных протоками; все сплетение, если смотреть в ясный летний день с высокого правого берега долины реки, кажется целым бантом из голубых лент. Этот высокий берег подымается над уровнем Рохли сажен на пятьдесят и точно срезан огромным ножом так круто, что взобраться от воды наверх, туда, где начинается бесконечная степь, можно, только хватаясь за кусты бересклета, дерезы и орешника, густо покрывающих склон. Оттуда, сверху, открывается вид верст на сорок кругом. Направо к югу и налево на север тянутся холмы правого берега Рохли, круто спускающиеся в долину, как тот, с которого мы смотрим, или отлогие; некоторые из них белеют своими обнаженными от почвы меловыми вершинами и скатами; другие покрыты по большей части чахлой и низкой травой. Прямо на восток тянется безграничная, слегка поднимающаяся степь, то желтая от сенокосов, на которых густо разросся негодный молочай, то зеленеющая хлебами, то лилово-черная от поднятой недавно целины, то серебристо-серая от ковыля. Отсюда она кажется ровною, и только привычный глаз рассмотрит на ней едва уловимые линии отлогих, невидимых, глубоких лощин и оврагов, да кое-где виднеется небольшим возвышением старый, распаханный и вросший в землю курган, уже без каменной бабы, которая, может быть, украшает в качестве скифского памятника двор Харьковского университета, а может быть увезена каким-нибудь мужиком и заложена в стенку загона для скотины.

   Внизу река, изгибаясь голубой лентой, тянется с севера на юг, то отходя от высокого берега в степь, то приближаясь и протекая под самою кручею. Она окаймлена кустами лозняка, кое-где сосною, а около города выгонами и садами. В некотором расстоянии от берега, в сторону степи, тянутся сплошной полосой почти по всему течению Рохли сыпучие пески, едва сдерживаемые красною и черною лозою и густым ковром душистого лилового чабреца. В этих песках, верстах в двух от города, приютилось и городское кладбище; с высоты оно кажется маленьким оазисом с возвышающеюся над ним деревянной колоколенкой кладбищенской церкви. Сам город не представляет собою ничего особенно выдающегося и очень похож на все уездные города; впрочем, он выгодно отличается от своих собратий удивительною чистотою улиц, происходящею не столько от заботливости городского управления, сколько от песчаной почвы, на которой выстроен город; почва эта всасывает решительно всякое количество влаги, какое может произвести разгневанное небо, и тем приводит в большое затруднение городских свиней, которые должны отыскивать себе удобное помещение по крайней мере за две версты от города, в грязных, илистых берегах реки.

   В сентябре 1875 года Бельск был необыкновенно взволнован. Обычная тишина жизни нарушилась; повсюду: в клубе, на улицах, на скамейках у ворот, в домах, происходили шумные разговоры. Можно было бы подумать, что происходившее в это время земское собрание с выборами заставило так волноваться жителей, но бывали и прежде земские собрания – и с выборами и со скандалами – и не производили никакого особенного впечатления на бельчан. Иногда только встретившиеся на улице граждане обменяются короткими фразами:

   – Были? – спросит один, указывая взорами на дом, где помещалась земская управа.

   – Был! – ответит другой и при этом махнет рукою. А привыкший к способу выражения мыслей собеседник поймет без слов, в чем дело, и промолвит:

   – Кто?

   – Иван Петрович!

   – Кого?

   – Ивана Парфеныча.

   Посмеются и разойдутся.

   Но теперь было не то. Город шумел, как во время ярмарки. Толпы мальчишек бегали по направлению к городскому выгону и назад; солидные люди в широких летних парусинных и сырцовых шелковых костюмах направлялись туда же. Городские барышни с зонтиками, в разноцветных "панье" (тогда их носили), занимали собою всю ширину улицы, так что катавшийся в кабриолете на сером в яблоках не коне, а звере молодой купец Рогачов должен был натягивать вожжи и почти прижиматься к мазаным стенам домов. Барышень сопровождали местные кавалеры в сереньких пальто, с черными бархатными воротниками, с тросточками, в соломенных шляпах и – у кого были – в фуражках с кокардами. Братья Изотовы, коноводы всех общественных увеселений, умевшие во время кадрили кричать: "гранрон!" и "оребур!", неизменно присутствовали здесь, если не бегали по городу, сообщая знакомым дамам свежие новости.

   – Из Валуйского уезда пришли! Полвыгона заняли, до самой реки, – говорил старший, Леонид.

   – Я обозревал вид с вершины пристена, – прибавил младший, Константин, любивший выражаться изысканно. – Картина замечательная!

   Пристеном назывался тот самый холм, откуда открывается вид на город и окрестности.

   – Ах, какая мысль! Представьте! Знаете что: прикажем заложить линейку и поедем на пристен. Это будет вроде пикника. И посмотрим оттуда.

   Это предложение первой дамы Бельска, жены брата казначея (почти весь город звал ее мужа, Павла Ивановича, братом казначея), дамы, приехавшей лет восемь тому назад из Петербурга и потому владычицы мод и хорошего тона, встретило общее сочувствие. Заложили толстого гнедого в экипаж, который попадается только в уездных городах и состоит из длинных дрог с двумя длинными подножками, так что едущие помещаются в два ряда, по шести-семи человек в каждом, и сидят друг к другу спиной; компания человек в двенадцать уселась на него и поехала по городу, обгоняя отряды мальчишек, ряды барышень и толпы всякого иного народа, подвигавшиеся к выгону. Линейка, проехав по песчаным улицам города, переехала через мост и направилась к высокому правому берегу реки. Гнедой упорным шагом, морща лоснившуюся шкуру своих ляжек, взобрался на двухверстный подъем, и через полчаса путешественники сидели на краю заросшего кустами пятидесятисаженного крутого склона и смотрели на знакомый вид. Внизу, под их ногами, под самой стеной, тихо текла подошедшая в этом месте река, а за нею расстилался выгон, на который и было устремлено общее внимание.

   Он пестрел, как огромный ковер из лоскутьев. Видны были грязно-белые палатки, множество повозок, толпа пестрого народа: темные фигуры мужчин в кафтанах, серые грязные рубахи, яркие желтые и красные одежды женщин; толпа народа окружала все собравшиеся таборы цыган. Был чудный, немного жаркий и совершенно тихий день, на высоту, где сидели зрители, доносился говор тысячной толпы, тяжелые удары молота о мягкое железо, конское ржанье и рев десятков приведенных из нескольких уездов цыганских поильцев и кормильцев – ручных медведей.

   Ольга Павловна смотрела на эту пестроту в бинокль и восхищалась.

   – Ах, как это интересно! Какой большой! Посмотрите, Леонид, какой большой медведь, там, направо. И рядом с ним молодой цыган – совершенный Адонис.

   Она передала бинокль молодому человеку, и он увидел фигуру стройного и очень грязного юноши, который стоял около зверя, переваливавшегося с лапы на лапу, и ласкал его.

   – Позвольте и мне, – сказал толстый бритый господин в парусине и соломенной шляпе. Он внимательно смотрел несколько времени и, обернувшись к Ольге Павловне, сказал с тяжелым вздохом:

   – Да-с, Ольга Павловна, Адонис. Но какой, я вам доложу, из этого Адониса конокрад выйдет – первый сорт.

   – Mon Dieu! [Боже мой! – фр.] Вы непременно стараетесь перевести на прозу всякую поэзию. Почему конокрад? Я не хочу этому верить. Он так хорош.

   – Хорош-то хорош... но как ему прикажете поддерживать свое прекрасное тело без этого медведя? Вот перебьют их завтра, и из этой тысячи цыган половина пойдет по миру.

   – Они могут ковать, предсказывать...

   – Предсказывать! Был у меня вчера Илья-коновал: вот поговорите с ним. "Хороши, говорит, у вас, Фома Фомич, серые, да только берегите от нашего брата". – "А что, говорю, не ты ли стащишь?" Ухмыляется каналья! Предсказывать! Вот у него прорицания какие!

   От линейки отвязали большую корзину, из которой появились яства и пития, и общество начало насыщаться, весело болтая и почти не обращая внимания на расстилавшуюся у их ног картину. Солнце садилось, огромная тень от холма быстро бежала на выгон, на город, на степь; очертания сглаживались, и, как это бывает на юге, день быстро сменился ночью. Далекие извивы реки заблестели холодным лунным светом; в городе показались огоньки; в цыганском таборе зажгли костры, красневшие сквозь туман, подымавшийся с уснувшей реки под пристеном. А наверху Константин и Леонид наперерыв рассказывали смешные анекдоты; Ольга Павловна изредка снисходительно улыбалась; барышни громко хихикали и иногда __ прыскали. Зажгли свечи в стеклянных колпаках; кучер и горничная раздували в кустах самовар, причем последняя по временам отчегото взвизгивала, впрочем, весьма осторожно. Толстый Фома Фомич долго молчал и, наконец, перебил анекдот Леонида на самом интересном месте.

   – Когда же, наконец, назначена эта медвежья казнь? – спросил он.

   – В среду утром, – разом ответили братья Изотовы.

* * *

   С четырех уездов сошлись несчастные цыгане со всем своим скарбом, с лошадьми и медведями. Больше сотни косолапых зверей, от маленьких медвежат до огромных стариков в поседевших и выцветших шкурах, было собрано на городском выгоне. Цыгане с ужасом ждали решительного дня. Многие, пришедшие первыми, жили на городском выгоне уже недели две; начальство ждало прихода всех переписанных к тому времени цыган, чтобы устроить разом большую казнь. Им было дано пять лет льготы после выхода закона, прекратившего промысел ручными медведями, и теперь срок этой льготы истек: цыгане должны были явиться в назначенные для сбора пункты и сами перебить своих кормильцев.

   Они в последний раз совершали свой поход по деревням с знаменитою козою и ее барабанщиком, непременными спутниками медведей. В последний раз, завидев, как они спускаются со степи в яр, где обыкновенно расположены украинские слободы, толпа мальчишек и девчонок бежала к ним за версту навстречу и с ликованием возвращалась вместе с их нестройной толпой вниз, в слободу, где начиналось самое торжество.

   Да, это было торжество! Они останавливались у кабака или у какой-нибудь хаты побогаче, а где была помещичья усадьба, то перед панским домом, и начиналось представление, леченье, торговля и мена, гаданье, ковка лошадей и починка телег; и чего-чего тут не было в долгий летний день до самого вечера, когда цыгане уходили за слободу, на толоку, растягивали там свои палатки или просто натягивали холстину на оглобли, зажигали костры и готовили себе ужин. И до поздней ночи вокруг табора стояла любопытная толпа.

   – Ну, пора, пора, – говорит мне, маленькому мальчику, отец.

   – Еще немножечко, еще немножечко!..

   И отцу самому не хотелось уезжать. Мы сидели с ним на беговых дрожках; старый мерин Васька, повернув голову к огням и насторожив уши на медведей, стоял смирно, изредка фыркая; огни табора бросали дрожащий красный свет и неопределенные колеблющиеся тени; легкий туман поднимался из лощины сбоку нас, а за табором расстилалась степь. Темные крылья ветряной мельницы рисовались на небе; за нею уходило безграничное таинственное пространство, окутанное серебристо-серым сумраком. Шум табора не заглушал тихих и чистых звуков степной ночи: то донесется из далекого пруда торжественный, звонкий хор лягушек, то звенящим треском раздастся мерный и торопливый крик дергача, то перепелы начнут кричать свое "пить пойдем! пить пойдем!", то откуда-то долетят непонятные, неведомые звуки, слабые и гармоничные; что это? звук ли далекого колокола, принесенный легким ветерком, или голос природы, языка которой мы не понимаем?..

   Но в лагере все успокаивается; понемногу тушат ненужные огни; медведи, ворочаясь, звякают своими цепями и изредка глухо урчат под телегами, к которым прикованы; цыгане укладываются спать. Один из них отошел в сторону и горловым тенором запел странную песню на родном языке, не похожую на песни московских цыган и опереточных певиц, своеобразную, дикую, заунывную, чуждую для уха, донесшуюся откуда-то из неизвестной темноты... Никто не знает, когда сложена она, какие степи, леса и горы породили ее; она осталась живым свидетелем старины, забытой и тем, кто поет ее теперь под чужим, горящим звездами небом, в чужих степях...