Текст книги "Царская экспертиза"

Автор книги: Алексей Ракитин

Соавторы: Ольга Ракитина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

– Я вас обманул, Иван Владимирович. Я не болен астмой…

– В самом деле? – опешил Португалов. – Вы очень натурально всё описали. Про то, что плечи у астматиков потеют по ночам далеко не все знают…

– Я вам потом расскажу, откуда всё это знаю.

– Так что же вас привело ко мне?

– Захотел посмотреть, что вы за человек.

– Угу… угу… понимаю, – озадаченно пробормотал доктор. – Вернее, совсем не понимаю. Потрудитесь объясниться.

– Мне нужна ваша помощь в одном щекотливом вопросе, касающемся г – жи Максименко.

– Вот оно что… Это она вас послала? – Португалов внутренне напрягся, и лицо его моментально сделалось непроницаемым.

– Нет, что вы!.. Уверяю, что ей очень бы не понравилось, узнай она о моём появлении здесь.

Доктор молчал, видимо, не зная как вести себя дальше.

– Я слышал, вы были лечащим врачом её покойного мужа… – продолжил Шумилов.

– Да, это так, – осторожно ответил Португалов. – А в чем, собственно, дело?

– Видите ли, я работаю юрисконсультом в «Обществе взаимного поземельного кредита», и мадам Максименко обратилась ко мне с просьбой организовать для неё сделку по покупке крупного участка земли. Не буду сейчас вдаваться в излишние подробности, скажу только, что у меня есть основание полагать, что со стороны Максименко возможна нечестная игра. Помогите мне разобраться в происходящем. Я слышал, вокруг смерти её мужа был какой – то скандал?

Доктор замялся, потом тщательно подбирая слова, ответил:

– Да, вы правильно поняли эту дамочку. Скандал действительно имел место, да ещё какой! С применением осадной артиллерии и проходами кирасир по флангам. Для таких людей лгать и кляузничать не то, чтобы не грех, а прямо – таки отдохновение души. И, заметьте, будучи по самой своей природе неспособной ни к какому созидательному труду, госпожа Максименко всю мощь своего капитала и величие собственного положения употребляет на то, чтобы мешать делать дело другим. Она и окружает себя людьми праздными и никчёмными. А честный человек для неё – как бельмо на глазу, его честность она воспринимает как личное оскорбление. Знаете, я думаю, что таким людям, как она, вообще не стоило бы жить на свете. Грешно, конечно, говорить такое, тем более врачу, но всё моё естество восстаёт против этой жабы в женском обличии. Не советую вам иметь с ней никаких дел. Никаких.

– А вы не можете рассказать подробнее, что за история у вас с ней вышла?

– Извольте, тайны тут никакой нет. Её муж, Николай Фёдорович, заболел тем, что по латыни называется typhus abdominalis, а по – русски – брюшным тифом. Случилось это десять месяцев назад, в сентябре, когда он поехал по делам в Калач, а она здесь осталась, якобы, присматривала за постройкой нового дома.

– Почему «якобы»? Была другая причина?

– Думаю, была. Но я высказываю сугубо свою точку зрения и не навязываю её вам, поэтому о своих предположениях умолчу и предоставлю вам составить обо всём случившемся собственное мнение. Так вот, ему в Калаче стало настолько плохо, что все уже думали, что он умрёт. Александра Егоровна поехала в Калач, забрала его и перевезла сюда, а меня пригласила его лечить.

– А до этого вы лечили кого – нибудь из их семейства?

– Да, конечно. Уже года три, собственно, с той поры, как они в Ростов переехали. Так вот, я хочу сказать, что организм Николая Фёдоровича был молодой, крепкий – ему ведь и было – то всего тридцать четыре года! – и потому Максименко стал, в конце концов, поправляться. Проболел он в общей сложности около месяца. Восемнадцатого октября утром я был у него с очередным визитом и констатировал выздоровление. Всё было хорошо, понимаете, он чувствовал себя здоровым и был таковым. Со мной расплатились за лечение. И более я уже не собирался приезжать.

Португалов поднялся со стула и в волнении прошёл от стены к стене. Без сомнений, он уже не раз повторял свой рассказ, возможно, привык это делать в определённой последовательности, выработал некий стереотип. Шумилов, чтобы сбить его с накатанной колеи – и тем добиться более точного изложения событий – спросил нарочито невпопад:

– А что у вас с ногою? Почему не сгибается?

– А? Что? – опешил Португалов. – Ах, нога… ранение, полученное в Балканской войне. Я ведь был военным врачом. То есть, ранен – то я был в другую ногу… тремя шрапнельными пулями, но упав с лошади, запутался в постромках. Четвёрка лошадей тащила фуру с ранеными. Вывозили их поля боя. Санитарная колонна попала под обстрел. Лошади были нестроевые, неучёные, испугались, понесли. Я вскочил на коренную, думал, выведу. Но был ранен и свалился между парой. Нога запуталась, и лошади меня проволокли саженей сто, наверное. Колено всмятку – и мениски, и сухожилия. Такой вот военный анекдот: раненая шрапнелью нога зажила, как на собаке, а та, что не раненая осталась увечной.

От военных былей, подобных только что рассказанной доктором Португаловым, у Шумилова всегда щемило сердце. Была в них какая – то посконная, безыскуственная правда, лишённая того пафосного героизма, самолюбования и гордячества, что способны драму любой войны низвести до уровня лубочного представления. Как много людей на войне получали ранения и увечья просто в силу несчастливого стечения обстоятельств, по недоразумению, в силу ошибки, но сколь мало из них склонно в этом признаваться. Сказать о самом себе, что, дескать, не довелось мне стать героем, может далеко не каждый. Такие слова дорогого стоят и многое говорят о произнёсшем их.

– Спасибо, что объяснили, извините мою бестактность. Пожалуйста, продолжайте свой рассказ о Максименко, – попросил Шумилов.

– Ну, так вот… То бишь о чём я? Вечером, в 8 часов, за мной внезапно присылают от Максименко: «Срочно! Открылась сильная рвота». Бегу и нахожу Николая в ужасном состоянии – рвота с кровью, сильные боли в области желудка. Его трясло, как в лихорадке, и при этом наблюдалась сильная слабость. Пульс слабый, частый, плохого наполнения, конечности холодные, лицо синюшное, весь как – то почернел, осунулся, как говорят на Дону, спал с лица. Типичная клиническая картина отравления, разве что пена изо рта не шла… но в тот момент я этого не понял. Спрашиваю: «Что вы ели?» Оказывается – вообще ничего, только чай попил около часа назад. Ничего не могу понять, ведь был же здоровый человек!

– Он был в сознании? – уточнил Шумилов. – Вы с ним разговаривали?

– Да, был в сознании. Николай Федорович очень сильно страдал, постоянно просил: «Дайте что – нибудь, доктор, какое – нибудь лекарство, сил нет выносить!» Я оставил касторку и миндальную эмульсию.

– Объясните своё назначение.

– Смягчение слизистой, провоцирование полного очищения пищеварительного тракта, ослабление болевого синдрома.

– А вы не пытались вызвать рвоту, скажем, воды с марганцовкой дать?

– Для меня была очевидна бессмысленность подобных манипуляций. Во – первых, я тогда совершенно не думал об отравлении. Во – вторых, даже если бы я подумал об этом, то промывание явно запоздало: прошло около часа с появления первых симптомов, и яд уже впитался через стенки желудка.

– А в тот вечер вы, Иван Владимирович, вообще – то на что подумали? Как вы сами для себя объяснили происходящее?

– Несколько было предположений: возвратный тиф, желудочная колика…

– Желудочная колика? – переспросил Шумилов. – Какой природы?

– Николай Максименко практически месяц находился на довольно строгой диете: в основном жидкие каши, супы, правда, масла и кисломолочных продуктов получал достаточно, но, тем не менее, это не мясо. Что ещё? Икру кетовую ел – это при тифе показано, хотя и в ограниченных количествах. Если он действительно выпил кружку крепкого чая, да с сахаром, да с вареньем или мёдом… можно было допустить, что желудок не принял продукты, от которых отвык.

– Тем не менее, рвота с кровью после кружки чая – это, знаете ли, совсем уж необычно. – Шумилов покачал головой. – Ну да ладно, извините, если перебиваю своими вопросами. Итак, вы прописали касторку и миндальную эмульсию…

– Конечно, вылечить это его не могло, но, по крайней мере, облегчило бы страдания. Александре Егоровне я сказал, чтобы меня немедля вызывали, если Николаю станет хуже. Потом, в четыре часа утра приезжает за мною этот… это ничтожество Аристарх, говорит, совсем Николаю плохо. Я быстро собрался, выскакиваю на улицу и вижу, что он, оказывается, извозчика отпустил, и добираться нам не на чем. Каково?! Мне это сразу не понравилось, прям как червь в душе шевельнулся… И вот мы давай метаться по переулкам. Да ведь только у нас тут не Петербург, ночью город точно вымирает, не то, что извозчика – фонаря не увидишь. Да и фонари – то все наши на трёх улицах поставлены! Пошли мы, значит, пешком, а это далековато, как сами изволите видеть. Ростов наш расползся как чернильное пятно по промокашке. Уже на подходе к дому встретили прислугу максименкову на собственном возке, она вдогонку Аристарху была послана. Тоже игра своего рода… Короче, из – за этой потери времени приехал я, когда уже все закончилось – Николай Фёдорович скончался. То есть агонии я не видел и поговорить с умирающим не успел. Я полагаю, что он до последних минут был в сознании и мог бы что – то важное сказать, нечто такое, что пролило бы свет на события последнего дня.

– Что было с лекарствами, которые вы оставили? – задал уточняющий вопрос Шумилов. Вопрос этот был очень важен, ответ на него был способен многое объяснить в действиях вдовы. Подобные вопросы всегда задаются, когда возникают подозрения на умышленное отравление.

– Посмотрел я, а лекарства мои стоят нетронутыми. Возмутился, спрашиваю Александру Егоровну: «Как же так, почему вы не давали, ведь он так просил?!» А она спокойно так отвечает, мол, Коленька не хотел принимать. Врёт и глазом не моргнёт! Да такого просто быть не могло, чтобы он отказался! Он так меня просил дать ему что – либо! Спрашивается – зачем врёт? Чувствую фальшь одна кругом, ложь… Извозчик, предусмотрительно отпущенный Аристархом, нетронутые лекарства, рвота эта кровавая ни с того, ни с сего… Как – то всё это у меня стало складываться в голове. На другой день утром приглашают меня вновь в дом Максименко. Еду. И застаю там странную картину: вдова весела, вполне жизнерадостна, вполне довольна собою, никаких признаков печали. Я прям опешил… Аристарх тут же, подле, впрочем, как и всегда на протяжении последних месяцев. В тот момент, когда я вошёл, он рассказывал анекдот. Знаете, я не ханжа, но такое неуважение к смерти, когда за стеной лежит едва остывшее тело близкого человека, меня глубоко покоробило. Да, впрочем, и не только это… Одним словом, они пригласили меня, чтобы я подписал заключение о смерти, указав в качестве причины смерти брюшной тиф. Я отказался, сказал, что не усматриваю достаточных оснований для подобного диагноза, добавил, что причина смерти мне представляется не вполне ясной, и нужно сделать вскрытие.

– Представляю, что было дальше, – усмехнулся Шумилов. – Разгневанные фурии отдыхают!

– Да уж… вы бы видели эту с позволения сказать «мадам»! С Александры Егоровны слетела вся ее напускная ласковость, вся эта деланная, фальшивая утонченность. И чего я только не наслушался – и хам я, дескать, и неуч, и коновал, и отравитель спокойствия добропорядочных людей, да и плебей к тому же… Последнее замечание из уст купчихи, конечно, ни в какие ворота не лезет. Португаловы не столбовые дворяне, конечно, но дворянское звание носят уже в четвёртом колене. И предок наш удостоен его за службу Отчизне – матушке на полях сражений. Я не выпячиваю заслуг нашего рода, в конце концов, весь Дон в армии служит, но какой – то там блядской дочери честь семьи и рода марать не позволю. Так ей и сказал. Она заткнулась. переварила всё сказанное, потом говорит: пожалеешь о словах своих. Вот так и сказала, на «ты». Ну да что им, беспородным! – Португалов замолчал. Было видно, что он не на шутку разволновался, хотя изо всех сил старался себя сдерживать. Наконец, продолжил:

– На следующий день меня вызывают в Следственную часть прокуратуры – оказывается, вдовушка подала на меня жалобу, обвиняя в вымогательстве денег! Вы можете такое представить?!

– Могу, – спокойно кивнул Шумилов. – Уверяю вас, это отнюдь не самое абсурдное обвинение. Она вполне могла заявить, что вы, скажем, грязно её домогались у смертного одра. Или, например, будто вы обворовали покойного, вынули у него из подушки десять тысяч рублей. Когда язык без костей, то такие обвинения рождаются очень легко.

– Она написала, что я намеренно измыслил миф о непонятной причине смерти, понимая, сколь важно для любого христианина похоронить по – людски близкого человека! Дескать, я рассчитывал, что она ради этого никаких денег не пожалеет. Потребовал с неё четыреста рублей. Она, дескать, отвергла мои недостойные предложения. Вот так. Я, конечно, объяснил всё произошедшее. Господа в мундирах давай меня уговаривать: и город – де у нас маленький, и огласка никому не нужна, и история вся на ровном месте возникла, дескать, не поняли мы с Александрой Егоровной друг друга. И в конце открытым текстом: подпишите разрешение на захоронение и покончим с этим. Но тут я уже уперся. Нет, думаю, господа, я ятаганов турецких не боялся, а уж вашего строгого голоса не испугаюсь тем более. Я и сам умею строгим голосом разговаривать! Так им в Следственной части и сказал: не будет вам разрешения, настаиваю на проведении аутопсии. Причём в моём присутствии. Я лечил Николая Фёдоровича и желаю видеть, что послужило причиной его смерти. Это законное право врача, никто не имеет права меня в этом ограничивать.

– Да, я знаю инструкцию министра внутренних дел по этому поводу, – кивнул Шумилов. – Что же было потом?

– Вы бы видели лицо этого прокурорского… Он стал виться как гадюка на вилах! Позвал начальника. Они меня в две глотки стали уговаривать. Да только нашла коса на камень – баста! Я слову своему не изменю. И что же им делать? Как выйти из положения? Единственный способ понять, кто прав – делать вскрытие. То есть именно то, чего, как я понял, Александре Максименко больше всего хотелось бы избежать. Получилось, что она сама себя перехитрила, – доктор неожиданно засмеялся.

– И что же? Вскрытие состоялось?

– Да, на следующий день. Проводил его врач тюремной больницы Виталий Германович Красса, да ещё по приглашению мадам Максименко два врача. Я, разумеется, там был, а кроме меня – помощник пристава Англиченков. От полиции значит. Прокурорских не было.

– Ну, разумеется, раз дело не возбуждено, то что им там делать? И что же вы увидели на вскрытии?

– Много чего, – вздохнул Португалов. – Официально вердикт был таков: Николай Фёдорович Максименко скончался от излияния кровянисто – серозной жидкости в грудную и сердечную полости.

– Откуда ж она взялась? Из крови инфильтровалась, что ли?

– Ну да. Помимо выделения серозной жидкости было обнаружено прободение передней поверхности желудка. На стенках желудка обнаружены повреждения, которые патолог счёл следствием изъязвления тифозной природы. Повреждения желудка могли вызвать ослабление деятельности сердца, что и привело к параличу.

– Ну – ка, ну – ка, помедленнее… – Шумилов напрягся. Он не был медиком, но в судебной медицине понимал достаточно для того, чтобы почувствовать всю необычность зафиксированной картины. – В огороде бузина, а в Киеве дядька. И прободение, и паралич… Во – первых, причём тут тиф, если речь идёт о прободении желудка? Тиф, насколько я знаю, на третьей – четвёртой неделе болезни способен вызвать перфорацию кишечника. Но причём тут желудок? А во – вторых, не слишком ли много всего этого для одного выпитого вечером стакана чаю? Расскажите, что лично вы видели.

– Я наблюдал, что при вскрытии правого плеврального мешка в нём были обнаружены примерно три унции серозной жидкости. В левом плевральном мешке её оказалось гораздо более: примерно полтора стакана, т. е. не менее десяти унций. Слизистая трахеи и бронхов покрыта большим количеством вязкой слизи. Это означает, что Николай Максименко должен был задыхаться. Селезёнка и печень больше положенных размеров. Я бы сказал так: печень раздулась от крови. Её буро – коричневый цвет был ненормален. Желчный пузырь заполнен желчью, спёкшейся в комках. Это тоже весьма необычно для человека, получавшего на протяжении последнего месяца достаточное количество вполне сбалансированной по медицинским показаниям пищи. Разумеется, были расширены лимфатические узлы в кишечной и грудной полостях, но это было нормальное явление для человека, только что перенёсшего брюшной тиф. И, наконец, самое главное: желудок Николая Максименко имел прободение, подобное тому, что можно наблюдать у язвенников. Но Максименко не страдал язвенной болезнью. По крайней мере, мне ничего об этом не было известно.

– Опишите вид этого прободения и его местоположение.

– На передней поверхности желудка в районе его малой кривизны, от привратника на расстоянии примерно трёх пальцев. Небольшое уплотнение, величиной с ноготь большого пальца руки. Границы чётко очерчены. В центре – сквозное отверстие размером с булавочную головку. Сращения с печенью, порой наблюдаемое у хронических язвенников, в данном случае не было. Это означало, что отверстие в стенке желудка образовалось совсем незадолго до смерти.

– Ну, а содержимое желудка? – продолжал выспрашивать Шумилов.

– Тёмная густая слизь, издававшая крайне неприятный запах. Никаких остатков твёрдой пищи.

– Понятно. Продолжайте, пожалуйста.

– Присутствовавшие на вскрытии тела врачи согласились со мной в том, что прободение стенки желудка произошло совсем незадолго до смерти. Но они были склонны объяснять это тем, что больной страдал от тифа. Я же не усматривал здесь прямой связи. Тиф, вообще – то, мог вызвать множественные прободения стенок кишечника, его потому и называют брюшным. Но мне была непонятна причина, спровоцировавшая обострение язвенной болезни Максименко, даже если таковая и была. Повторюсь, мне об этой болезни ничего не было известно, а ведь я наблюдал этого человека три года. На вскрытии я заявил требование о назначении судебно – химического исследования внутренних органов покойного. Прочие врачи отнеслись к этой идее весьма скептически, однако, Англиченков, надо отдать должное его объективности, меня поддержал. Органы были изъяты и направлены в новочеркасскую областную аптеку, где работает лучший местный провизор Адам – Михаэль Роллер. Он – то и принял к исследованию присланные образцы. Берётесь угадать, каким был результат его анализа?

– Роллер нашёл минеральный яд, – не задумываясь ответил Шумилов.

– Браво, Алексей Иванович, – Португалов поднял вверх руки, словно бы шутливо сдаваясь. – Что – то вы не очень похожи на юрисконсульта. Часом не доктор?

– Нет. Просто изучал когда – то судебную медицину.

– Хорошо, стало быть, изучили. Во всех органах нашли мышьяк! Слышите, во всех: в лёгких, сердце, печени, разумеется, в желудке. Вы, полагаю, прекрасно понимаете, что означает сие открытие.

– Разумеется. Мышьяк попал в желудок Николая Максименко когда тот был жив, и кровоток разнёс яд по всему телу. И что же, началось расследование?

– О – о, ещё какое! Впрочем, вам, вероятно, эта казуистика неинтересна, – отмахнулся доктор.

– Напротив, Иван Владимирович, подозреваю, что тут – то и начинается самое интересное. Должен вам признаться, что я некоторое время проработал в столичной прокуратуре. Так, пару лет буквально. Но и поныне время от времени провожу негласные расследования по просьбам знакомых. Поэтому я прекрасно понимаю, сколь важна эта, как вы выразились, казуистика. Правильно расставленные акценты меняют подчас всю картину. Расскажите мне, что было дальше.

– Меня вызывали на допрос, и я рассказал всё, что знаю об этом деле. Разумеется, упомянул и о своих подозрениях. Прямо сказал, что, по моему мнению, имело место спланированное убийство. И даже указал того, кому оно было на руку и вероятную причину, которая сподвигла убийцу на преступление.

– И какую же?

– Я считаю, что живой Николай Максименко мешал своей жене и её любовнику. Да, да, вы удивлены? У мадам Максименко был роман с домоправителем, с этим самым Аристархом. И длился он весь 1888 год.

– Вы – то откуда знаете это? Как вообще это можно утверждать с точностью?

– Понимаете, Алексей Иванович, доктора знают многие интимные подробности, особенно если лечат всю семью не один год. Я был семейным врачом у Максименко в течение трёх лет. Аристарх появился при мне, примерно с начала 1888 года. Николай Фёдорович часто бывал в разъездах, жена его оставалась дома одна, а точнее – с Аристархом. И потом… – он запнулся, – существуют болезни, которыми болеют непременно оба супруга, – он опять замолчал, тщательно подбирая слова. – Так вот, именно от такой болезни я лечил сначала Аристарха, а потом Александру Егоровну.

– И что это за болезнь?

– Гонорея. Лечились они прошлым летом, когда Николай Фёдорович жил в Калаче.

– И как отреагировала на ваше заявление прокуратура?

– Они проводили расследование, опрашивали прислугу, родственников и вроде бы пришли к выводу, что любовная связь действительно имела место. А соответственно появлялся и серьёзный мотив для устранения супруга. Сама Александра Егоровна, разумеется, всё отрицала. Правда, надо сказать, что когда она осознала провал плана по моей компрометации, то забрала своё заявление о, якобы, имевшем место вымогательстве. Так что сейчас в деле его нет. Интересно то, что следственная власть позволила ей это сделать. Сделала так сказать вид, что не увидела в этом заявлении клеветы в мой адрес, дескать, это нормально, когда таким образом оговаривают людей… Хм, лицемеры! Примечательно то, как Александра Максименко стала выкручиваться в попытке объяснить появление своего клеветнического заявления. Она сказала, что, дескать, я не у неё лично вымогал взятку, а у её мамаши, которой, кстати, в день смерти Николая даже и в Ростове не было, она только к похоронам и вернулась. Да Бог с ними…

– И что же было дальше?

– Дальше – не знаю. Что – то там застопорилось в следствии. Я только знаю, что родилась весьма остроумная теория о попадании мышьяка в организм покойного: яд мог попасть в тело в момент вскрытия.

– Это ещё как? – изумился Шумилов. – Кто у вас специализируется на такого рода остроумных гипотезах?

– Кто – кто… господа присяжные поверенные! Как вообще происходит вскрытие? Анатом делает большой разрез от шеи до лобка, края его раздвигает и производит извлечение и визуальное освидетельствование состояния внутренних органов. По завершении этого возвращает органы обратно и прямо над разрезом обрабатывает руки антисептиком – сулемой, водным раствором солей ртути в пропорции одна доля к тысяче. Затем разрез зашивается. Так вот появилось предположение, что аптекарь, выдававший сулему для вскрытия трупа Николая Максименко, перепутал банки и дал вместо неё раствор мышьяка. Им – то Виталий Германович Красса и вымыл свои руки над телом.

– И чем же обосновывалась такая необычная догадка?

– Тем что сулему в тот день получали в аптеке очень рано утром – буквально в пять часов. И банки с растворами сулемы и мышъяка стояли на полках рядом. Аптекарь это признал. Более того, он даже признал, что мог забыть подкрасить сулему – ведь в аптеках её подкрашивают, выделяя бледно – розовым цветом как особо опасную жидкость. Аптекарь допустил собственную забывчивость и как следствие допустил возможность того, что им были перепутаны банки. Представляете?

– Да уж, хорошо, видно, Александра Максименко поработала с аптекарем. Важно то, что ему эта забывчивость ничем не угрожает, его даже от должности не отставят. Живой человек из – за этой ошибки не пострадал, ну а то, что при вскрытии трупа вышла накладка – так это несущественно! Н – да, толковые юристы работают на вдовицу, толковые… – проговорил, размышляя вслух, Шумилов.

– Эту мысль адвокаты Максименко раструбили на всех углах, и она стала настаивать на проведении повторного вскрытия и повторной химической экспертизы внутренних органов. Заметьте, сама настаивала!! И то, и другое было проведено.

– И каковы результаты? – Шумилов почти не сомневался в том, каким будет ответ.

– Разумеется, найден был мышьяк, но теперь его квалифицировали как попавший в тело уже после смерти. Но я одного не могу понять: если яд действительно попал в труп в процессе первого вскрытия – что, конечно же, теоретически возможно – то его не должно быть в тканях сердца и лёгких. Присутствие в этих органах мышьяка свидетельствует о его перемещении кровотоком, прижизненном попадании в организм. Есть и другое соображение: к тому моменту, когда Красса принялся мыть руки сулемой, фрагменты внутренних органов Николая Максименко, подлежавшие химическому исследованию, были уже извлечены из тела и помещены в судки. Когда я стал об этом говорить, все присутствовавшие сошлись в том, что не помнят точной последовательности действий анатома и допустили, что образцы извлекались позднее. Но я – то точно помню как именно было дело и в обратном меня не убедить! Но я ведь не патологоанатом, я был всего лишь свидетелем при вскрытии, и моё неофициальное мнение никого не интересует. А общий вывод химической экспертизы таков: признаков умышленного отравления не обнаружено. Вот так – то…

– А по поводу прободения желудка?

– Там тоже завели рака за камень. Профессор Патенко квалифицировал её как тифозную, которая неожиданно вскрылась, что вызвало сначала кровотечение, потом активное выделение в плевральные и околосердечные полости серозной жидкости, которая образуется из фракций крови; и в дальнейшем всё это привело к параличу сердца. Другой же доктор, приглашённый в качестве эксперта, по фамилии Беллин был с этим не согласен. Он определил повреждение стенки желудка как самостоятельное заболевание, то есть язву, которая вскрылась, по его выводу, из – за отравления.

– А вы – то сами что думаете?

– Я уверен, что Николай Максименко не страдал язвенной болезнью. Я достаточно наблюдал тифозных больных, для нас, жителей юга, в тифе нет ничего необычного; каждый год август – сентябрь мы наблюдаем сезонные вспышки. И я утверждаю, что тиф в первую очередь повреждает кишечник, грубо говоря, ведёт к перитониту и убивает человека именно из – за прорыва стенок кишок и последующего заражения. Может быть, тиф и способен привести к прободению желудка, но до этого он десять раз успеет убить человека из – за перфорации кишок. С другой стороны, врачам можно доверять – они хорошие специалисты и лгать не стали бы. Может, Патенко и наблюдал случаи прободения желудка при тифе. Опять же, Александра Егоровна сама настаивала на повторной экспертизе и это обстоятельство как будто говорит в ее пользу… Вот кто абсолютно уверен в виновности мадам Максименко – так это младший брат Николая Фёдоровича, Антонин. Я ему говорил о противоречивости медицинских выводов, а он и слушать ничего не хочет, стоит непоколебимо на своем: Александра отравила, и точка. Говорит, что знает это наверняка. И ещё говорит, что сделано это было вовсе не из – за любви к дурачку Резнельду, а из – за денег.

– Что – что – что? – опешил Шумилов, менее всего он был готов услышать нечто подобное. – Ведь это как раз она богата, а Николай был просто мужем при богатой жене?

– В том – то и дело, что нет. Вся штука в том, что имущество жены, было переписано на мужа. – Португалов наблюдал за Шумиловым и, видимо, не мог понять его реакцию. – Да, впрочем, что я вас мучаю? Хотите, я вас познакомлю с Антонином? Он сам всё вам и расскажет. Признаться, я в эти тонкости не вникал.

– Конечно же, хочу.

– Ну, прямо сейчас вместе сходим к нему. У меня есть время. Он, полагаю, тоже свободен. Антонин работает учителем, преподает в гимназии. И живёт в центре, неподалёку от Николаевской больницы. Рядом городской сад, можно погулять, хорошее место…