Текст книги "ЧЕЛОВЕК"

Автор книги: Алексей Дьяченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 17 страниц)

Певица

Галина Красина, она же Галка, Галчонок, была певицей Москонцерта. Постоянно что-то напевала. Пела и на сцене, и в дỳше, и, когда ела и, не поверите, даже, когда спала.

Мы с ней познакомились двадцать девятого марта. С неба падал мокрый снег, затем пошел дождь. Дул ветер, под ногами была грязная жижа, лужи. То и дело приходилось шарахаться от машин, чтобы не окатили грязью из-под колес. Улицы были пустынны, а мы с ней гуляли. Я Галке показывал спектакль на пальцах, говорил, меняя голоса, за вымышленных, тут же на ходу придуманных героев, и она заливалась чистым девичьим смехом. Казалось, часами этот спектакль смотреть могла.

Промокли до нитки, замерзли, но были счастливы. Удивительный, прекрасный был день. Шапка моя меховая, отяжелела, весить стала, должно быть, килограмм двадцать, вид у меня был смешной и нелепый.

Любили друг друга, нам хорошо было вместе. А, потом, как это бывает, поссорились из-за какой-то мелочи, уже и не вспомню, из-за чего. И понеслось: «Предатель!», «Враг!», « Иуда!». А ведь до этого говорила и такую фразу: «Если тебе понадобится когда-нибудь моя жизнь, то приди и возьми ее».

Поссориться-то мы с ней поссорились, а вот оторваться друг от друга долго еще не могли. И, конечно же, всякий раз после бурных объятий мы начинали выяснять отношения, докапываться, кто из нас больше виноват.

– Послушай, – говорил я, – не ты меня с женщиной, а я тебя застал с мужчиной в нашей постели. Да, ты же мне еще и претензии какие-то предъявляешь.

– Вот именно – застал. Я свою связь не демонстрировала. Да, лучше бы и сам спал с кем-то втихаря, а между нами было б так, как было.

После ссоры она уже не заботилась о том, чтобы в моих глазах выглядеть честной и верной. Мы с ее сожителем поменялись местами. Я из жениха сделался «залеткой», с которым можно не церемонясь обсуждать все и говорить обо всем, включая женские болезни, а сожитель стал претендентом на замужество, женихом. Она с ним осторожничала, маскировалась, уверяла его в том, что верна только ему, а со мной покончено. Я в прошлом.

А на деле же было не так. Безобразничали за его спиной. И зеркальная случилась ситуация. Он заходит с цветами, с шампанским, не исключено, что уже и обручальные кольца купил, хотел сказать «главное» слово. А, мы с ней в постели, в костюмах Адама и Евы.

Кто виноват? Что делать? Оставил я их разбираться, и больше Гальке не звонил. И она не беспокоила. Так, что даже и не знаю, чем у них все кончилось.

Знаю точно, что поет.

2001 г.

Первое декабря

Он так много мечтал о ней, а случилось всё буднично. Лежал с ней рядом и не мог заснуть. Она проснулась, посмотрела сонными глазами, и сказала:

– Спи, будешь завтра носом клевать.

И снова заснула.

«Это конец любви. – Подумал он. – Ни что уже не вернёт её поэзию и красоту».

Лежать рядом становилось нестерпимо. Он приподнялся на локтях, и потянулся за вещами.

«Почему всё так нелепо закончилось? – Терзал он себя и приговаривал. – Грустно терять самое дорогое».

Он рассматривал дверь, обои, потолок. Смотрел в сторону окна, на свои руки в темноте – всё было другим. И сам он теперь был другим.

Подходя к окну, поёжился и решил, что уйдёт через пару минут, не прощаясь, воспользовавшись тем, что хозяйка дома спит.

Но, не ушёл. Простоял всю оставшуюся ночь у окна. Утром прилетели снегири, толстые, холёные, с красными грудками и сидели на голых ветках гордые, самоуверенные. Городские воробьи поглядывали на них с растерянностью.

– Сегодня первое декабря. – Сказала она, подходя и, прижимаясь к его спине.

– Ну, и что?

– Девушка любит, и любовь даёт ей право на дерзость. Глядя на супруга, мирно засыпает она, но сон у неё чуткий. Чего хотела она? Хотела принадлежать ему. А ещё, что бы он принадлежал ей. Что бы был общий дом, общий стол и общее ложе. Что бы лобзал он её лобзанием уст своих.

– Хочешь замуж?

– Как всякая смертная.

– Зачем?

– Супруга имеет право на честь.

– Предпочитаешь быть чтимой, но не любимой?

– А, хотя бы и так.

– Великое дело любовь. Хорошо, когда кроме чести называться женой у супруги есть любовь мужа.

– Кто ж спорит. – Грустно сказала она и заплакала.

1.12. 1996 г.

Первый учитель

Я рано стал интересоваться тем, каким образом дети появляются на свет. Не было сестрёнки, и вдруг появилась. Как? Откуда?

Спросил отца, он ответил: «подрастёшь, узнаешь». У него на все мои важные вопросы была одна и та же отговорка. Спросил об этом у тётки, она улыбнулась, и уклонилась от ответа. К матери я так пристал, что оставить меня без ответа она просто не могла. И она всё подробно рассказала.

В тот же день я, как профессор студентам, рассказывал дворовой ребятне о том, каким образом дети появляются на свет. Меня слушали с открытыми ртами. Я говорил:

– Когда взрослые хотят завести ребёнка, они идут к врачу, и врач даёт им семечку. Если хотят сына, то врач даёт им семечку синего цвета, а если хотят дочь, красного. Эту семечку мама проглатывает и ждёт, пока у неё в животе вырастет ребёнок. Когда ребёнок вырастает, мама идёт к врачу и говорит: «Пора вам принимать роды». Врач моет руки (начинал я на ходу сочинять подробности), надевает белые резиновые перчатки, разрезает маме живот, достаёт ребёнка, а живот зашивает. Так дети на свет и появляются.

Рассказывая такие важные взрослые тайны, я ни как не ожидал, что буду поднят на смех. Сверстники, сидевшие на скамейке с открытыми ртами, конечно, не смеялись. Смеялась соседка, Зинка Шалункова, незаметно подкравшаяся ко мне со спины, и всё слышавшая.

Зинка была разбитной девчонкой с носом, усыпанным конопушками и рыжими, как огонь, волосами. Она была старше меня на пять лет, но у неё под кроватью всё ещё стоял детский ночной горшок. На мой прямой вопрос: «Зачем тебе горшок?». Она, не смущаясь, ответила: «Если ночью проснусь, чтобы не бегать в туалет. Далеко и страшно».

Я по ночам спал, и ни в туалет, ни, тем более, в горшок не ходил. Но, подумав, согласился с тем, что коль скоро она по ночам встаёт, то ей, возможно, без горшка не обойтись. Хотя применительно к себе это казалось непонятным и позорным. Мне стукнуло уже пять лет, и я совсем забыл то время, когда пользовался горшком. Казалось, это было давным-давно, и не со мной. А тут, такая кобыла, ходит уже не первый год в школу, а всё ведёт себя, как маленькая.

Эта Зинка, поднявшая на смех мою версию с семечкой, долго объясняла, что даже в белых резиновых перчатках резать живот человеку нельзя, что у него там желудок, кишки (я думал, пустое место), и что дети появляются на свет совершенно иначе.

Она популярно объяснила мне и всем присутствующим, откуда на свет выходят дети и каким образом зарождаются. Много спорного, нелепого и неприличного было в её рассказе. Мы отказывались ей верить.

Уверяла, что мой отец и моя мама, для того, что бы я появился на свет, занимались такими глупостями, за которые в нашем детском саду им непременно бы натёрли мылом глаза и поставили бы без трусов на подоконник. Так воспитатели у нас наказывали непослушных.

Слушая Зинку, я краснел, плевался и после того, как она закончила своё выступление, решил, что не буду ей верить, а буду придерживаться версии с семечкой.

Родителям о новой гипотезе ничего не сказал. Я тогда уже знал, что можно говорить, а что нет. Соседку, так и запомнил, как первого учителя.

1997г.

Перекрёсток

В одной из тюремных камер, на пересылке, чудесным образом сошлись пути, форточника, Степки Скокова, юноши восемнадцати лет, попавшегося в руки правосудия впервые и пятидесятилетнего вора в законе Харлампия Харитоновича Матыгина, который практически всю свою сознательную жизнь провёл за решёткой. Между ними состоялся разговор.

– Извините, за дерзость, Харлампий Харитонович, – еле слышно начал Стёпка. – Я не решился бы к вам лезть, но, боюсь, разойдутся вскоре наши дорожки, а если и сведёт судьба, то вокруг вас будет свита. Запросто не подойдёшь. Я же, сколько живу на свете, не видел человека умнее и справедливее, чем вы.

– Не тяни, – перебил Матыгин.

– Хочу задать принципиальный вопрос.

– Задавай.

– Разрешите мои недоумения. Сегодня ночью приснился сон, что попал я в далёкое будущее. Там, узнав о моей статье, сказали, что ни судов, ни приговоров не будет. И, направили в санаторий. Уверяли, что воровство не является преступлением и что их науке будущего давным давно известна эта болезнь. Обещали сделать укол, после которого мне не захочется воровать. Какой-то профессор в очках, с огромной седой бородой, рассказывал о своей диссертации. Пытался втолковать, что крадут только те люди, у которых имеются нарушения на генетическом уровне. Не то слишком много хромосом, не то слишком мало ритроцитов.

– Эритроцитов, – поправил Матыгин. – Чего задумался? Говори, я слушаю.

– Я не понял профессора и не поверил ему. Но, как только они мне сделали укол, я сразу же внутренне переменился. Появилась какая-то неутолимая жажда к созидательному труду. Захотелось встать к токарному станку и точить болванку, наблюдая за тем, как вьётся радужными кольцами стружка, и появляется деталь. И они поставили меня к станку. Я работал и испытывал наслаждение от своего труда. От того, что делаю общественно-полезную работу, являюсь одним из миллионов честных тружеников. Был горд сознанием того, что вношу свой вклад, свою частичку в то общее большое дело, которому и названия нет, но ради которого я готов работать день и ночь. Готов умереть.

– Смотрю, после этого кошмара, у тебя до сих пор голова трухой набита, – раздражённо сказал вор. – Ну, и что ты хотел спросить?

– Вот, проснулся и стал думать о том, для чего мне всё это снилось? И возможно ли это?

– Что именно?

– Ну, что делают укол и перестаёшь воровать. Ведь я во время кражи испытываю такие острые ощущения, такое наслаждение, какое не испытываю ни от чего другого. Однако ж, сосед мой, Толя – алкоголик, испытывал примерно то же самое от спиртного, а вот лечили же его и вылечили. Теперь не пьёт. Может, в будущем, действительно изобретут что-то такое, что будет лишать меня этого наслаждения, а точнее этой потребности его испытывать и наоборот, будет пробуждать во мне, как в этом сне, гражданское чувство причастности к общему делу. Тягу к общественно-полезному труду, на благо других. А? Как вы считаете, Харлампий Харитонович, может такое быть?

– Не может. И мой тебе совет. Никому никогда ни здесь, ни на зоне не рассказывай свои бредовые сны. Запомни раз и навсегда. Воровство – это не болезнь. Строгого определения тому, что есть такое, на самом деле, воровство, просто не существует. Для нашего народа, на данный момент, это просто образ жизни. Условия необходимые для выживания. Коммунисты семьдесят лет делали людям уколы и ставили их к станку, научили нести с трибун тот самый бред про общественно-полезный труд, точить болванки, но воровать они людей так и не отучили. Возьмём Сталина, тот расстреливал миллионами, но человека изменить и ему не удалось. Потребность воровать у человека в крови. Она есть в каждом. Но, у большинства всё это в зачаточном состоянии, совершенно не развито, заглушено сказками о совести, страхом понести наказание. Как только объявят, что за воровство человек не несёт уголовное наказание, люди разворуют не то что землю, но и вселенную. И, никакие уколы не помогут. Так, что не верь, Степан, кошмарным снам.

– Так всё же, что такое воровство?

– В нашем с тобой случае, Стёпа, это профессия. Осознанная необходимость. Даже более, чем просто профессия, это идеология. Ты пойми, идёт постоянная война между государством и личностью, и в свою очередь война между этими самыми личностями. Тут, кто кого. Каждый за себя. Есть, конечно, в этой жизни и настоящие друзья, не те хлебные, которые, как ты правильно подметил, станут окружать меня на зоне ради своей выгоды, а такие что готовы жизнь за тебя отдать. Вот они-то и составляют то настоящее воровское братство, ради которого можно и нужно жить. Хорошенько запомни одно. Вор – это аристократ, это король уголовного мира. Не смей и думать о том, чтобы встать к станку. Там, где ты будешь сидеть, за тебя будут работать другие. Нас слишком мало, чтобы разбрасываться. Я пошлю с этапом весточку и тебя повсюду, куда б не пригнали, примут как своего. И запомни ещё вот что. У тебя богатый внутренний мир, наивная и чистая душа. Спрячь всё это, затаись, не показывай на зоне никому этих сокровищ. Не поймут. Самые лучшие движения души примут за слабость. И не сомневайся в идее, в том что принадлежишь к высшей касте. Ведь только подумай, какую смелость, какое мужество надо иметь, чтобы бросить вызов общественному мнению. А ты наплевал на них. Ты им бросил в лицо перчатку. Этим гордись. Ну? Что опять голову повесил?

– Да, меня эта мысль поразила. Неужели же, Харлампий Харитонович, в душе каждый вор?

– Наивный ты, Степан, человек. Кто-то крадёт чужую жену, кто-то деньги доверчивых вкладчиков, кто-то чужую рукопись. Все люди – воры. Нет такого, который хоть раз да не украл. Конечно, вор вору рознь. Есть такие, что с жиру бесятся, из баловства крадут у нищей слепой старухи последнюю копейку из кошелька. По мне, так их ворами считать нельзя – обыкновенная крыса. Таким надо в ту же секунду головы отрывать. Только так. Настоящий, уважающий себя вор, выбирает себе, как правило, достойного противника. Жизнь интересна лишь тогда, когда на карту поставлено всё. Вот тогда весело.

Говорил Матыгин громко, с пафосом, явно рассчитывая на публику. И сидевшие в камере воры, слышавшие то, о чём он говорит, как бы поддерживая его, согласно кивали головами.

Ночью Скокову не спалось, он мысленно продолжал диалог с Харлампием Харитоновичем.

«Но если подумать. – рассуждал Скоков. – Никто не станет работать, сеять хлеб, затем его убирать, выпекать булки, все будут воровать. Умрём с голоду. Скажешь ему, а у него на всё ответ готов. Скажет: не умрём. Изучай классику. Что Пушкин писал в своих маленьких трагедиях? Что там Моцарт у него говорит? „Нас мало избранных, счастливцев праздных“. Скажешь, что смущает тюрьма. Что я в ней задыхаюсь. Ответит: в тюрьме сидели все лучшие люди земли и даже Иисус Христос. Кто не был в тюрьме, тот зря прожил жизнь, тот не знает её изнанки, не может ни о чём судить правильно. Тюрьма – школа жизни. Надо просто научиться философски относиться к ней».

За размышлениями Скоков не заметил, как с ним заговорил не вымышленный, а что ни на есть настоящий Матыгин, которому в эту ночь тоже не спалось.

– Чем я от тебя отличаюсь? – тихо спросил он.

– Вы, Харлампий Харитонович, авторитетный вор, а я молодой, начинающий, – испуганный столь неожиданным появлением своего давешнего собеседника, ответил Скоков.

– Нет, Стёпка, я не об этом. Говоришь, что любишь воровать? Это не хорошо. Действительно, похоже на болезнь. Смотри, не стань в лагере крысой. У тебя и так всё будет, но ты из-за этой болезненной привычки можешь начать лазить по тумбочкам. За это сразу лопатой голову отрубят. Это тебе моё предостережение. Я же от тебя, как раз, тем и отличаюсь, что воровать не любил, не хотел и более того, мне делать это было противно. А воровать стал из-за нужды, да и окружение заставило, не оставив выбора. Родился я в тюрьме, за колючкой, и рос среди воров. Мать замёрзла на этапе, отец погиб в сучьей войне. Жизнь была тяжёлая, послевоенная, очистки картофельные и те за счастье было поесть. Я потом в лагерях многого насмотрелся, ели при мне от голода и мышей живьём и тараканов, но всё одно с той нуждой, с тем голодом послевоенным ничто не сравниться. Тётка в очереди за хлебом стояла, а дома, у меня на руках, брат от голода умирал и всё просил «хлебушка». Я побежал, сказал, что он доходит, тётку без очереди пропустили карточки отоварить, но не успела. Так и не дождался он нас, братишка Юра. Так-то вот. Ты, Степан, как отсидишь свой срок, давай, больше не воруй. Иди, лечись, устраивайся на завод и обязательно женись. Пойдёшь в церковь, помолишься, покаешься, и Бог тебя простит. Даст сладкие слёзы раскаяния, и станешь ты жить счастливо. Жить так, как живут сотни тысяч других, трудом рук своих, поливая потом святую русскую землю. А мне уже всё, поздно. Жизнь зря прошла. Пропала жизнь впустую. Родятся дети, ты их не бей, не кричи на них. Воспитывай в любви. Жене помогай. А за меня, как выйдешь, если не забудешь, в Храме свечку поставь.

Долго в ту ночь не мог заснуть Скоков, ворочался с боку на бок, обдумывая последние слова сказанные Харлампием Харитоновичем. Не спал и Матыгин, нервно куря одну папиросу за другой, вспоминая юность, того старого вора на пересылке, который предостерегал его, Харламку, от соблазнов жизни воровской.

Солгал он сегодня Степану, что не было выбора. Всегда, сколько помнил себя, стоял он на перекрёстке двух дорог и всегда-то, по привычке ли или по слабости сворачивал на знакомую, проторенную. Хотел, очень хотел, но не получалось начать новую, честную жизнь, не смог завязать. Какая она будет, жизнь у Стёпки, те ли слова он нашёл для убеждения, да и мог ли он, всей своей жизнью утверждавший обратное, наставить мальчишку на праведный путь. Вот что мучило воровского авторитета на заре нарождающегося дня. И, пока эти терзания не оставляли его, он верил, он надеялся на то, что представится и ему ещё одна возможность для выбора, которую – то он не упустит.

25.02. 2000г.