Текст книги "ЧЕЛОВЕК"

Автор книги: Алексей Дьяченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Мужские проблемы

Накануне крещения жена все уши прожужжала. «Неси святую воду. Только раз в году дают». В тот же день, восемнадцатого, звонил дружку, Веньке Забелину, он живёт в трёх шагах от Храма, дал задание налить пятилитровочку.

Девятнадцатого, в пятницу, я приехать к Забелину не смог. Отмечали крещение и понятное дело – до беспамятства. Но перед тем, как потерять дар речи, я Вениамину телефонировал.

– Привет, бугай! – Поздоровался я. – Все углы моей водой окропил?

– Какие углы? Зачем?

– Это шутка. Вода святая у тебя?

– Ой, прости, Максим, забегался. Ты же знаешь, у меня рядом. В субботу зайду и налью.

Двадцать первого, в воскресение, я взял две трёхлитровые банки под святую воду, брата Феликса и поехали мы в Храм, что стоит у дома Забелина.

Думаю, что на Веньку полагаться, сам зайду и налью. Вышли из метро, купили у старушки воблу. Хотели взять бутылочного пива, поправиться. Смотрим, несут разливное.

– Мужики, хорошее? – Спросил брат.

– Да, что вы не местные? С Останкинского завода, неразбавленное, свежее. Вон палатка, идите, берите скорей.

– Ну, что? – Спрашивает Феликс. – Возьмём?

– Во что?

– Да, в твои банки. Твой же, корешь, должен был взять. Куда тебе столько святой воды?

Думаю, Забелин хоть и трепло, но не мог же не пройти три шага. Решил, в последний раз, ему поверить. Согласился с братом.

Налили в банки пива, шагаем к Вениамину. Перед нами по дороге идёт священник.

Я брату говорю:

– Надо в церковь всё же зайти, узнать наливают там ещё воду или нет.

Вдруг, поворачивается батюшка, я решил, что он услушал наш разговор и хочет ответить, а он сам с вопросом:

– Не подскажите, как к гостинице «Байкал» пройти?

Мы, подсказали, объяснили.

А, когда он ушёл, Феликс и говорит:

– Вот тебе загадка. По дороге к Храму идёт священник и два негодяя, с пивом в сумке. Кому из них в церковь, а кому в гостиницу?

– Да-а, – удивился я, – всякое в жизни бывает.

Зашли в церковь, спросили воды крещенской. Нам сказали: «На Крещение и нужно было приходить. Роздали всю».

Пришли к Забелину, он тоже не ходил.

– Ну, хочешь, убей меня. – Плакал Веня. – Ноги отнялись. Не то, что за водой в церковь, в магазин за пивом сходить не мог. Чуть ночью не умер, сердце останавливалось.

Ну, что тут поделаешь? Нет, так нет. Подлечили мы Веню. Пиво из банок выпили, а туда, налили воду из-под крана.

Пришёл домой, жена весёлая. Только что от соседа вернулась, ещё позёвывала.

– Опять пьяный? Ну, хоть воду принёс. – Миролюбиво сказала она, вынимая банки из сумки.

Через неделю вода протухла.

– Ну, вот, – ругалась жена, – а уверяли, стоит вечно.

Мне было стыдно, хотел открыться. Но, передумал. Что, бабе, говорить? Разве войдёт в положение? Разве поймёт мужские проблемы? Я промолчал.

Прости меня, Господи, грешного раба твоего.

1995 г.

На посту

Ночью, на дежурстве, два инспектора ГИБДД вели беседу.

– Сергунь, ты бы лег, поспал, чего зря маешься, – говорил молодому сотруднику старший товарищ.

– Да не могу, на душе тошно. Как похолодало. Смотри, ведь только начало августа, а ощущение такое, будто завтра октябрь.

– Избаловала жара, разнежились, забыли, что в Москве живем, а не в Сочах.

– Коль, а ты заметил, когда жарко было, то по улицам одни красавицы ходили, а как похолодало – ни одной. Словно все они с птицами на юг улетели. Остались одни кривые, горбатые и старые.

– Так ты из-за этого кручинишься?

– Нет. Другое печалит.

– Ну, расскажи. Отведи душу, полегче станет.

– Да, парень хороший девчонку любил, жениться на ней хотел, а тут вдруг нашелся другой, у которого хрен по колено, и она парня бросила. Ушла с другим, с тем, кто ей до гландов достать может.

– Этот парень, он что, дружок твой или родственник?

– Да, нет. Совершенно незнакомый парень. Просто, Коль, обидно, что столько зла на земле. Вот живешь с женой душа в душу, а придет тот, у кого хрен по колено, и она тебя бросит. – Сергей вдруг горько и безутешно заплакал.

Николай принялся товарища утешать.

– Да, с чего бы ей тебя бросить? – Говорил он. – У тебя что, очень уж маленький?

– Да, нет, не очень, – утирая слезы и всхлипывая, отвечал Сергей, – я линейкой замерял, двадцать сантиметров.

Николай засмеялся.

– Тебе, Сергунь, бояться нечего. Если и уйдет к другому, то не по этой причине.

– За другое я спокоен, а вот насчет этого пункта неувязочка. Конечно, у меня не самый маленький, есть люди, у которых еще меньше. Но, все же у меня не по колено. А придет тот, у которого по колено, и жена с ним уйдет. Я же вижу, что у нее гланды чешутся, а мой до гландов не достает.

– А, ты подкати с другого крыльца, тогда точно до гландов достанешь. Может успокоится?

– Николай… Ты, честное слово… Ты, такие вещи говоришь. Если бы не был ты старшим товарищем, я бы тебе за такие слова…

– Ну, тогда и не знаю, что тебе посоветовать, как успокоить. Скажу лишь одно. Живу на свете сорок два года, повидал немало, но ни разу не видел мужика, у которого хрен был бы по колено. Так что можешь спать спокойно.

– Ты не видел, а Любка Сидорова, подруга жены, видела. Точнее слышала. Она на хлебзаводе работает, и у них там какой-то Ваня Людоведов или Людоедов трудится. Так вот, мужики там смеются над ним, говорят, что он даже под душем трусов с себя не снимает, опасаясь насмешек. Жена, как услышала про этого Людоведова – Людоедова, все к Любке и пристает: «Познакомь меня с ним». И вот, сейчас я на дежурстве, а она, глядишь, с этим Ваней чешется. А уж после такого Вани, какой я ей муж? Одна эмблема, одно название.

– Ну, тут я и не знаю, что тебе сказать. Одна надежда на то, что к нему уже очередь выстроилась. Да, на совесть твоей жены, которая, может быть, просто и не захочет тебе подлянку устроить.

– Она, может и не захотеть сделать подлянку, и винить себя всю жизнь потом будет, но в какую-то минуту может не выдержать, и бабья сущность, похотливая, возьмет верх над совестью. Вот чего я боюсь. А потом-то ей, конечно, понравится, и она скажет сама себе: «Зачем совесть, верность, этот Серега?».

– А у меня, Сергунь, сказать по совести, в стоячем состоянии всего лишь восемь сантиметров, и я не боюсь никакого Вани Людоведова. Потому, что если жене только это и нужно, пусть она тогда берет швабру и засовывает себе промежду ног. Пусть тогда с этой шваброй всю жизнь и живет. А я найду себе такую, которой я, как человек, буду нужен и интересен.

– И то, правда. – Заулыбался Сергей. – Вернусь домой, так жене и скажу.

3.08.2001 г.

Наивный

Душно летом в Москве. Все, у кого появляется свободная минута, стараются искупаться. Окунуть разомлевшее на жаре тело в прохладную воду.

Так встретились на берегу Москва – реки три холостяка, Иван, Пётр и Василий. Искупались, выпили, а затем, как-то само собой, затеялся разговор. Из тех, что зовётся беседой по душам. О чём в таких случаях говорят мужчины? О женщинах.

– Если бы я поймал золотую рыбку, как дурак-Емеля из сказки, – стал говорить, захмелевший Иван. – Я бы щуке так и сказал: хочу сам себе выбрать жену, работу, и смерть.

Сделаешь, по-моему, отпущу. Не сделаешь, переломлю хребет и в уху. Она бы, думаю, согласилась. Какая ей, в сущности, разница.

И попросил бы я жену в возрасте, опытную. Умеющую, в постели, всё. Что бы даже за меня могла мою работу выполнять. Умеющую готовить, хорошо и разнообразно. Разбирающуюся в кухнях, всех стран. Захотелось, например, закусить мексиканским блюдом – пожалуйста.

А ещё хочу, чтобы рукодельницей была. Свитер зимний и вязанные шерстяные носки нужны. И, чтобы стирала, посуду мыла, пол подметала. И всё это делала с песнями.

За детишками чтобы смотрела, но, прежде всего, разумеется, чтобы меня, мужа своего, ублажала. Хочу, например, выпить. Она почувствовала это, и бегом в магазин, без лишних вопросов.

Весёлую хочу и, чтобы много родни было. Люблю шумные семейные застолья: то у брата свадьба, то у дядьки похороны. Нет ничего приятнее, чем сидеть за столом в семейном кругу. Да, да. Главное, чтобы весёлая была. Красивая, не нужна, с лица воду не пить. К любой красавице привыкнешь и красоту замечать перестанешь. Верность её мне тоже не к чему. Понравился, кто на стороне – иди, гуляй, сворачивай «налево». С тем условием, чтобы не знал.

Само собой, должна иметь квартиру, машину, много денег для моего содержания, тёплый гараж с погребом, и конечно дачу с садовым участком на берегу широкой реки. Чтобы выйти, так вот, позагорать, поговорить с мужиками.

На этом мои требования по первому, женскому, вопросу заканчиваются. Вторым пунктом. Следующим, жизнеобеспечивающим для щуки, условием, является моё трудоустройство. Она должна будет предоставить работу, какую я скажу. А саказ будет такой. По щучьему велению по моему хотению сделай щука так, чтобы на любом производстве, где бы не работал, ко мне не приставали. Пусть платят мало, пусть ничего не платят, но чтоб не лезли с претензиями.

У меня жена всё умеет, все делает. В конце концов, она богата, а это значит – всё будет хорошо. И теперь третий пункт. Самый важный и ответственный. Да. Это – смерть. Умереть хочу на миру. Будет не так страшно. Такую же смерть хочу, как у Степана Разина.

– Так его же четвертовали, – не выдержав, влез Пётр. – Отрубили руки, ноги, голову.

– Да? Это ж боль, какая адская. Тогда не надо четвертовать. Слышишь, щука, – сказал Иван, глядя в сторону реки, – я последнее пожелание переиграю. Хочу лечь, уснуть – и всё. Темнота, пустота. Уснуть и не проснуться, по-русски говоря.

Вот все мои желания. Не нужно берегов кисельных и рек молочных. Родина – с тобой навеки! Теперь вы узнали, что я за птица. Давайте, ваша очередь рассказывать философию своей жизни.

– Если можно было бы выбирать жену, работу и смерть, – вступил в разговор Пётр, – то я сделал бы свой выбор. И был бы мой выбор отличным от вашего. Женился бы на молодой, бедной сироте. Возраст, опытность, конечно, имеют свои преимущества, но молодость, свежесть. Они настолько притягательны. За что мы любим молодых?

– Я не люблю, – огрызнулся Иван.

– Простите, не точно выразился, – поправился Пётр. – Хотел сказать, за что мне они дороги. Да, за то, что из их глаз ещё не выветрилась сумасшедшая жажда жизни. За то, что жив ещё интерес ко всему окружающему. Рядом с ними и самому полнокровно жить хочется, становишься легче и моложе. И пусть не умеет готовить, это было бы даже забавно. Ведь какое удовольствие обучать юную, неопытную жену варить борщ. Сколько в этом прелести. Это не говоря обо всём другом, во сто крат более приятном. Разве есть в природе взаимоотношений полов что-то большее, нежели возможность стать для юной, входящей во взрослую жизнь девушки, первым мужчиной. Как стал этим первым мужчиной Адам для Евы.

– Давай не так высокопарно, – поправил Иван.

– Сбили вы меня с высокой ноты. Не знаю, что теперь и говорить.

– Вот я и не пойму. Какие, могут быть высокие ноты, раз ты на бедной сироте жениться хочешь?

– А-а, это я охотно объясню. Понимаете, бедная во всём от вас зависима. А, это на самом деле, очень большой плюс в семейной жизни. Может быть она и хотела бы взбрыкнуть, показать по молодости характер, а вы ограничите в средствах, и это её сразу охладит. Хорошая плеть всегда необходима резвой кобылке.

Сиротство вас задело? Ну, что же я и это поясню. Сироте, понимаете ли, надеяться не на кого. После брака стану ей и мужем и родителями в одном лице. Случись что, не побежит плакаться – не к кому. И ещё такой момент. Смотришь, иной раз, стоят рядом мамаша и дочь, похожие как две капли воды. Только то их и отличает, что дочь юная, цветущая, а мать седая и в морщинах. И тут волей неволей переносишь на юное лицо дочери морщины матери. Мысли сами в голову лезут: «А ведь и она такой дряхлой станет. Пусть через двадцать лет, а вдруг через два года – как знать». И сразу к такой девушке, как бы ни была хороша, интерес пропадает.

А сирота, она и есть сирота. Её не с кем сравнивать – одна на земле, одинёшенька. Что может быть прекраснее юной, бедной, красивой жены? Это предел мечтаний! С лица говорите воды не пить. Очень может быть, что вы правы, но я предпочёл бы вести рядом с собой красавицу, а не корягу какую – ни будь.

А работа пусть будет любая. Пусть даже самая грязная и тяжёлая, лишь бы хорошо за неё платили. Конечно, была бы щука из сказки, что, к сожалению не реально. Попросил бы у неё такую, чтобы время и силы не отнимала, и в то же время была бы высокооплачиваемой. Всё из тех же, всем понятных, соображений. То есть для того, что бы все силы и всё своё свободное время тратить на молодую жену.

Умирать – не хочу. Ни на людях, ни во сне. Хотел бы жить вечно. Но, коль скоро вечно невозможно, хочу жить годиков до ста. Буду цепляться за жизнь из последних сил, а отрадой мне в старости и болезнях будут внуки и правнуки. Красивые, молодые, полные сил.

Пришла очередь говорить Василию, он был краток.

– Смерти – нет. Я это знаю. Работу мне желать нечего. Лучше той, что имею – не найти. А жениться хочу по любви. А богатая или бедная, красивая или не слишком, юная или опытная – всё это второстепенно.

Иван с Петром подняли Василия на смех.

– Наивный! – Кричали они. – Любовь только в книгах бывает. Работаешь кем?

– Пишу эти книги, – тихо ответил Василий.

30.06.1999 г.

Настоящий мужик

Хотите, расскажу историю о настоящей, нелицемерной, любви? Слушайте.

Это было давно, когда водка была личным врагом, стоявшем на пороге во взрослую жизнь. С врагом, как известно, необходимо бороться. Водку надо было пить.

Да, да. Именно, надо. Надо было её побеждать. Она казалась отравой, чем-то средним между цианистым калием и серной кислотой, но всё моё окружение, настоящие мужики, её потребляли. А следовательно, тот, кто хотел, что бы его считали товарищем, а не изгоем, должен был соответствовать.

И я её пил. Выпью, через силу, чуть-чуть, так что бы только был запах, и скорее бегу к приятелям, хвастаться: «Простите, выпил с мужиками. Так как в общем-то, и сам мужик и почему бы нам, мужикам, не выпить».

И очень старался, при этом, дышать на собеседников. Что бы те, учуяв спиртные пары, зауважали. Так поступал не я один, то же самое делали все мои сверстники.

Все, кроме Сашки Парфёнова. С удивлением замечал я, что он никогда не хвалился, когда выпивал. И, даже наоборот, всячески старался это скрывать. Что бы сбить запах, заедал водку жаренными семечками, зажёвывал лавровым листом, холодком, просил понюхать не ощущается ли душёк.

Его, не характерное, для сверстника, поведение меня настораживало.

«Дурак, что ты делаешь? – думал я, – ведь если от тебя товарищи услышат запашок, ты только поднимешься в их глазах».

Его, как оказалось, это менее всего занимало. Теперь-то, по прошествии многих лет, я понимаю, что он был влюблён. Не притворно, как я, бегавший да похвалявшийся всем: «Я выпил! Смотрите на меня!», а по-настоящему. Когда о чувствах помалкивают.

Чувства, со временем перешли в привязанность. Привязанность в болезнь. В данный момент, Сашка опустившийся тип. Алкоголик, с синим опухшим лицом, который стоит у магазина и просит мелочь. Приятели, сумевшие завязать, из тех, что остались в живых, стараются побыстрее откупиться и пройти мимо.

А тогда, в юности, всё было иначе. Тогда я считал его, самым что ни на есть, настоящим мужиком. Чуть ли не чемпионом мира.

1995 г.

Неопределившийся

На паперти Храма Вознесения, что у Никитских ворот, стоял лженищий и просил милостыню.

– Подайте, копеечку, на пропитание, – обратился он к спешащему прохожему, мужчине приблизительно его лет.

Прохожий остановился, и с интересом стал разглядывать просящего.

Лженищий тотчас решил отрекомендоваться, объяснить, как дошел до жизни такой.

– Когда-то ощущал присутствие Бога живаго. Руководствовался принципами совести, – начал он, привычно, поставленным голосом. – Недолго это продолжалось. Пал, согрешив. Потерял благодать. Утратил ориентиры. Перестал различать, где белое, где черное. Но жить как-то надо. Стал придерживаться законов общества, по которым жило государство. А тут, сами знаете, трах, бах, и в один миг не стало государства. Не стало общества, законы перестали существовать. Как жить человеку, за какую щепку хвататься, попав в стремнину? Решил держаться за родственников. Все же кровные узы, и прочее. А пожил так, смотрю, каждый тянет одеяло на себя, всем на семью плевать. Сделался и я таким. Во главе угла поставил корысть, стал жить ради наслаждений. А ведь когда-то ангелов видел. В данный момент живу, как скотина, животной жизнью. Ко всему безразличный, опустившийся. Иной раз даже впадаю в отчаяние, посещают плохие мысли.

– Ну, что ж. Смешно, – сказал, терпеливо и внимательно выслушавший его, прохожий.

– В каком смысле?

– В прямом. Смешно отвергать Бога, человеку, видевшему ангелов. Ты золотой, который у тебя был, не оценил. Разменял на серебро и стал считать его ценнее утраченного золота. Но и на этом не остановился. Ты, и серебро не смог удержать в руках, разменял на медяки. Опять же уверяя себя в том, что они ценнее утраченного серебра. И как же не смеяться? Послушай себя. Весь мир перед тобой виноват. Впрочем, так устроены все люди, что живут без Бога в душе, без царя в голове. Ничего не поделаешь.

– Но, почему? За, что? Я столько хорошего сделал людям. Так – помогите. Верните мне хотя бы частицу того, что я отдал вам. Сделайте это по закону справедливости. Все должны возвращать долги.

– О каких законах ты говоришь? Жалуешься на невозвращённые долги? Но кому их возвращать? Кто ты?

– А, кто я?

– Не знаю. Мне не жалко ни копейки, ни рубля, но не могу я давать их пустому месту. Сначала определись, кто ты такой, а потом уже проси милостыню.

2003 г.

Непонимание

Взявшись за новое произведение, литератор Николай Наседкин решил, что для большей достоверности, ему необходимо посмотреть на те апартаменты, в которых его персонаж станет существовать.

Герой романа в начале повествования, должен был ютиться в общежитии, а затем, по мере развития сюжета, перебраться в жильё с приставкой «Люкс».

Нужно было освежить в памяти быт общежития, в которых пьянствовал неоднократно, а так же найти квартиру экстра-класса, в которых бывать не приходилось.

Проблем ни с тем, ни с другим не должно было быть. Через Нинку Набатову, печатавшую первый роман, он узнал, что её подруга, бывшая сокурсница, а теперь аспирантка, всё ещё живёт в общежитии. Звали подругу Надежда, и Наседкин, когда-то на дне рождения Набатовой, был ей представлен, а точнее, она была представлена ему.

Знакомство было шапочным, состоялось давно, но, по словам Нинки, Надя его помнила и, узнав о его желании прийти в общежитие с рабочим визитом, с удовольствием приглашала в гости.

С квартирой экстра-класса было ещё проще. Позвонил бывшей однокласснице, Наташке Новоструевой, отец которой занимал видный пост, отчего проживали они теперь как раз в таком доме, и объяснил суть дела. Сказал прямо, что пишет новый роман и хотел бы поселить вымышленного героя в её реальную квартиру. Для чего, если это возможно, в удобный для неё момент, ему будет нужно взглянуть на квартиру. Наташка покашляла в трубку и сказала:

– Всё это можно будет устроить, но не раньше чем через неделю, так как в данный момент болею. Выздоровлю, придёшь, попьём кофейку, поболтаем, заодно и посмотришь квартиру.

Наташка осталась «своей в доску», высокий пост отца её не испортил. Встретившись, месяц назад в фойе Старого цирка, Наседкин не смог с ней ни о чём поговорить, была с ревнивым кавалером, лишь обменялись телефонами. Когда же позвонил, дня через три после встречи, проговорили четыре часа и всё не могли наговориться.

Всё шло на лад, даже сосед по коммунальной квартире, Нил Нифонтович Неделькин, которого Николай не переваривал, уезжал на месяц в деревню к сестре, где собирался провести отпуск.

Однако надо было спешить, работа не двигалась. Нужно было назначить день визита к Надежде, а связь с ней осуществлялась только через Нинку. Та же всё тянула, да откладывала. Сама собиралась рожать, целиком была погружена в ребёнка готового в ближайшие дни появиться на свет, а о нём, о Наседкине, совсем не думала. От неё невозможно было добиться ничего вразумительного.

– Я звонила Наде. – Говорила Нинка. – Она приглашала в гости.

– Когда?

– Не знаю. Завтра в общежитии её не будет, послезавтра я не могу.

Так визит, день за днём и откладывался. К тому же, звоня Нинке, по голосу мужа чувствовалось, что ему не нравится настойчивый мужской голос, требующий к трубке его жену. В таких случаях все объяснения жены только усугубляют подозрительность.

Казалось бы, простое дело и вдруг превратилось в сложное, неразрешимое.

Прошла неделя, позвонил Наташке Новоструевой, надеясь до общежития побывать у неё, но та продолжала кашлять и, ссылаясь на простуду, откладывала приглашение ещё на неделю.

Вдруг позвонила Нинка и, как бы между прочим, сообщила, что гуляла с мужем по городу, и они зашли к Надежде в гости. Пили чай, беседовали, говорили о нём.

Николай принялся было ругать беременную машинистку, почему с мужем, а не с ним, но та его успокоила:

– Надя просила передать, что можешь прийти в любой день, – у Наседкина отлегло от сердца, но радость была преждевременной, – только предварительно надо договориться, что бы она была дома.

– Постой! Как договориться? Что же ты не договорилась? Я в любой день готов.

– А я откуда знать могла, что у тебя всякий день свободный. Думала, наоборот.

– Как откуда! Я каждый день звоню и всё об этом одном талдычу!

– Не кричи на меня.

– Как не кричать…

Нинка или муж, стоящий рядом и подслушивавший разговор – кто-то нажал на рычажки, и в трубке запищали короткие гудки.

– Дура! Набитая дура! – Крикнул литератор, что бы как-то облегчить душу и стал думать о том, как договориться с Надеждой.

«Надо звонить Набатовой, узнать телефон вахты, – размышлял он, – узнать фамилию Нади и номер комнаты, в которой живёт».

Набрав Нинкин номер, получил ещё один сюрприз. Оказывается, молодые только что вышли и не просто пошли гулять, а поехали к тётке, поближе к родильному дому, где до самых родов и предполагали жить. Тёткиного телефона родители, конечно, не знали, а, скорее всего, наученные зятем, не соблаговолили передать.

Ситуация всё более усложнялась.

«В конце концов, не чужой», – решил Николай, выпил для храбрости, и вечером пошёл в общежитие. На вахте, остановили.

– Из какой комнаты? Как фамилия? – Интересовался вахтёр.

Наседкин не мог на это ничего ответить. Он знал имя, то, что учится она в аспирантуре и то, что у неё коса до пояса. Этого было недостаточно. Вахтёр уверял, что аспиранты в общежитии не живут. Стал издеваться, задавая нескромные вопросы.

Пришлось прибегнуть к помощи входивших в общежитие студентов. Они, по его просьбе, нашли аспирантку Надю, подругу Набатовой Нины и передали ей, что к ней гость по фамилии Наседкин, которого не пропускает вахтёр.

О том, что её нашли, студенты пришли, сообщили особо. Доложили, что одевается и сейчас спустится.

Наседкин ждал тихую, скромную, слегка сутуловатую девушку с длинной русой косой и робким взглядом. К нему вышла прямая, как стрела, уверенная в себе женщина с распущенными волосами и взглядом победительницы. Писатель смотрел и не узнавал. Женщина улыбнулась и сказала:

– Здравствуйте.

– Надя, это ты? – Возбуждённо заговорил Николай. – Как ты изменилась. Я ждал девочку с косой. А ты настоящая невеста, царевна.

Наседкин, в порыве отеческой нежности, обнял её и поцеловал в щёку. Направился было мимо вахтёра, но страж не дремал.

– Куда? Паспорт?

Паспорта, с собой, не оказалось.

Надежда принесла свой. Замученный строгим вахтёром, литератор дрожал, думал, не подойдёт, но паспорт приняли. Оказывается, всё это делалось лишь для того, чтобы гость не засиживался дольше одиннадцати. Если засидится, придут в комнату и выгонят. А если, вдруг, гость откажется уходить, чтобы выгнать потом из общежития Надежду, как нарушительницу режима проживания. Обо всём этом она ему и рассказала.

Пришли в её комнату, сели за стол, Наседкин всё не мог привыкнуть к тому, что перед ним совсем другой человек. Ему необходимо было посмотреть общую кухню, систему расположения комнат, душевую и туалет. Но ничего не посмотрел, проговорил с Надеждой. Успокаивал себя тем, что всё одно надо будет приходить днём, смотреть, что из окон видно, запомнить, как смотрятся через стёкла окружающие общежитие деревья и дома. Решил, тогда же, заодно, осмотреть и интерьер.

Спрашивал, есть ли жених, сколько ей лет, что думает о будущем, где отдыхала летом. Обо всём она подробно и обстоятельно рассказывала. Засидевшись, не заметил, как часовая стрелка подбежала к одиннадцати. Надежда пошла его проводить, а за одно, и на вахту, взять паспорт.

Прощаясь, Наседкин объяснил, зачем ему нужно было прийти ещё раз. Записал фамилию Нади, номер комнаты и телефон вахты. Запомнил порядок передачи информации: « Звонок на вахту, фамилия, номер комнаты, передать, чтобы позвонили по такому-то телефону», – а уж дежурный вахтёр передаст.

Огорчало то, что Надежда не могла знать, когда будет дома днём, просила звонить, уточнять, зато отпадала необходимость в посредниках. Теперь всегда мог договориться напрямую.

Утро следующего дня Наседкин начал с того, что позвонил в экстра-класс. Наташка выздоровела, но с походом в гости просила подождать, так как за время вынужденного бездействия скопилось много дел, не терпящих отлагательств. Литератор согласился ждать. Что ещё оставалось? Положив трубку, тут же поднял и набрал номер общежития, продиктовал вахтёру записку, в которой просил Надежду позвонить. Звонка не последовало. Позвонил ей на следующий день и оставил другую записку, затем третью, четвёртую, пятую. Наконец, рассердился, и звонить перестал.

Через неделю она сама позвонила.

– Надя, в чём дело? Что произошло? – Спрашивал Наседкин, пытаясь понять причину недельного молчания. – Может, попросил что-то непристойное? Может, был чересчур пьян и смотрел нескромно?

– Да, от тебя попахивало. А надо тебе знать, что я пьяных на дух не переношу, и если человек ко мне пришёл под градусом, то я с ним не общаюсь. Для тебя сделала исключение.

– Постой. – Обиделся Наседкин. – Спасибо за исключение, но я же не в женихи набиваюсь, мне бы только на общежитие взглянуть. Не можешь днём, не надо. Хотя бы вечером, как в прошлый раз. Пятнадцать минут – и всё! По-моему, не сверхъестественная просьба. Но если находишь в ней что-то неприличное, то так и скажи. Если нельзя, то нельзя. За водку выпитую прошу прощения, беременная Нина всё тянула, а потом и вовсе пропала, вот я для смелости. В конце концов, не мог же я знать, что у тебя такие строгости. Прошу прощения ещё раз. Теперь, если разрешишь прийти, то капли в рот не возьму.

– Забудем. Я давно тебя простила. Помнишь, что при институте у нас драмкружок?

– Помню.

– Хочешь посмотреть спектакль с моим участием?

– Хочу.

– Тогда жду тебя завтра в семь вечера. Назовёшь мою фамилию, и пропустят.

– Обязательно приду.

Николай пообещал прийти, а сам подумал: «Зачем мне какой-то спектакль, драмкружок? Общежитие давай. Нет, водит вокруг да около».

Пошёл на спектакль. Играли слабо, Надежда была героиней. После спектакля шли под ручку, беседовали. Николай решил, что осмотрит общежитие этим вечером, откладывать не имело смысла. Плёвое, на его взгляд, дело превращалось в проблему, не имеющую разрешения. Но у Надежды, планы были другие.

После спектакля, всё ещё ощущая себя героиней, она взялась играть роль невесты, ему, разумеется, в этой комедии навязывая роль жениха. Смеялась, кокетничала, Наседкин против воли подыгрывал, испытывая при этом нехорошее желание отпихнуть её от себя. Она, как и положено невесте прогуливающейся с женихом, медлила, он, памятуя, что одиннадцать часов не за горами, её подгонял.

Наконец, не выдержав, прямо сказал, что хотел бы сегодня осмотреть общежитие и поэтому им надо торопиться.

– А я в общежитии больше не живу. – Улыбаясь, ответила Надя. – Снимаю квартиру.

– Конечно, – сказал вслух Наседкин, а про себя подумал:

«Просьбу мою восприняла, как повод встретиться, не обратила на неё внимания. Простила запах спиртного, хотя жених не должен пить. Нарядилась, показала себя на сцене. Сняла отдельную квартиру. Что ж, молодец. И как только всё это раньше до меня не дошло».

Не став Надежду провожать, не став объясняться, он помахал ей рукой, она отвернулась, не ответила.

Придя домой, позвонил Новоструевой. Наташка была навеселе. Поговорив для приличия о том, о сём, спросил о главном, когда можно будет взглянуть на квартиру.

– А ты знаешь, что это неприлично? – С откровением пьяного человека, заявила «своя в доску». – Ты же писатель, наблюдаешь за людьми, должен быть психологом, а лезешь напролом. Нельзя ли квартирку посмотреть? Ты мог бы сделать всё это поделикатнее. Сказал бы, что соскучился и хочешь прийти выпить чашечку кофе. Я бы тебе, конечно, отказала. Отказала бы раз, два, а на третий бы пригласила. Мы бы посидели, поболтали, вспомнили школу. Ты бы заодно посмотрел и квартиру. Так это у воспитанных людей делается, а то сразу начал с корыстных интересов, какая жилплощадь. Нельзя же так.

«Что ей сказать? Как объяснить? – Думал Наседкин, слушая. – Считая меня мерзавцем, отпетым проходимцем, который прежде чем жениться, намерен оценить квартиру, она продолжает говорить, любезничает, шутит. В глубине души прощает мне эту гадость и учит маскироваться. А, казалось бы, говорил понятным языком, подишь ты куда завернула».

Какое-то время он ещё поддерживал разговор, отшучивался, а затем, сославшись на то, что отсутствовавшему соседу якобы срочно надо куда-то звонить, распрощался и положил трубку.

На следующий день вернулся из деревни Неделькин. Отдохнувший, загорелый, стал допытываться, отчего писатель такой мрачный. Приняв любопытство за живой интерес и желание сострадать, Николай всё ему рассказал. Когда же стал сетовать на человеческую глупость, сосед погрозил ему пальцем и сказал:

– Мне-то лапшу не вешай. Я же знаю тебя, как облупленного. Девчонки правильно тебя поняли. А то, придумал, для романа. Для постели они нужны тебе были, а не для романа.

Нил Нифонтович зашёлся в хриплом смехе. Наседкин смотрел на него, молчал, а про себя думал: «О чём говорить с человеком, который тебя не понимает?».

1995 г.