Текст книги "ЧЕЛОВЕК"

Автор книги: Алексей Дьяченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Любимчик

Ее полное имя – Элеонора Генриховна Кривоколенцева. Но, все её звали попросту – Норой, так как не только фамилия кривая с коленцами, но и имя под стать, пока выговоришь, язык в узел завяжется. Её матушка, Татьяна Николаевна, назвала дочку в честь Элеоноры Беляевой, которая вела в бытность свою телевизионную передачу «Музыкальный киоск».

Отца Нора не знала. Он зачал ребенка, можно сказать, отметился, и был таков. На этом его отцовство закончилось. Узнав, что Татьяна Николаевна беременна, он сбежал, не оставив ни только алиментов, но даже и фамилии. С мужчинами такое случается. К тому же Татьяне Николаевне на тот момент было пятьдесят два, а ему всего двадцать.

Татьяну Николаевну все отговаривали, но она родила Нору и растила ее одна. Ни сестры, которых было восемь, ни взрослые дочери ей не помогали.

Когда я с Норой познакомился, то как-то сразу отметил, что очень старенькой была ее матушка. Но, Татьяна Николаевна на этот счет не комплексовала.

– Пусть я старуха, – говорила она, – зато смотрите, доцка у меня какая. Сколько любимциков у нее.

Это любовников Татьяна Николаевна называла любимчиками, а так как букву «ч» не выговаривала, то получалось «любимцики».

Одним из таких «любимциков» Норы, был я. И учитывая то, что любил ее нелицемерно, хотел быть единственным, и, подобно Одиссею Гомера, всех других соискателей руки и сердца мечтал перебить. Но, ничего не получилось. Нора не позволила. Все же у Одиссея была другая ситуация. Пенелопе он был законным мужем, а я у Норы одним из женихов. И прав, какие были у Одиссея на Пенелопу я не имел.

Да, «любимциков» у Норы, действительно, было много. Гормоны играли, девица была в самом соку. Бывало, идешь с ней по улице, и все мужчины оглядываются. Смотрят на нее с восхищением, а на меня с нескрываемой завистью. Да, и не только мужчины восхищались Норой, любовались и женщины. Многие, те, что были в возрасте, подходили и говорили:

– Вы очень красивы и должны это знать. Смотрите, распорядитесь красотой правильно. Это дар Божий, он дается единицам для того, чтобы миллионы могли любоваться и стремиться стать лучше.

Нора, благосклонно выслушивала подобные объяснения, не смеялась, знала себе цену. Надо отметить, она умело пользовалась красотой. Пока человек был ей хоть чем-то интересен, она смотрела на него широко раскрытыми глазами, слушала раскрыв рот. Позволяла до себя дотрагиваться. Но, как только человек утрачивал в её глазах свою изюминку, то, главное, в чем заключался интерес к его персоне, то он и сам утрачивался. Нора переставала его замечать.

Тянулись к ней многие, единицы дотягивались. Еще меньше было тех, кто дотянувшись, мог удержаться на той высоте, которую Нора им задавала. Падали, и разбивались.

Миллиардеров превращала сначала в миллионеров, а затем в людей без определенного места жительства. И это в лучшем случае. Случались и трагедии.

Собственно, Нора не ставила перед собой задачу пустить кого-то по миру. Несчастные сами кидали к её ногам миллионы, пытаясь привлечь внимание. Удержать ее интерес к своей персоне.

Со стороны могло показаться, что Нора настоящая акула, пожирающая и толстых карасей и премудрых пескарей, но на деле все было не так. Я, например, золотых приисков не имел, но, как выражалась ее матушка, Татьяна Николаевна: «Смог влезть к доцке в душу». А все потому, что любил ее. Любил, повторюсь, нелицемерно.

Любовь, что ни говори, творит чудеса. При мне один «миллионщик», ползая перед Норой на коленях, рыдал и кричал дурным голосом:

– Ну, что ты нашла в этом голодранце? У него же нет ни гроша за душой. Ты с ним не сможешь быть счастливой.

– Смогу быть любимой, – отвечала ему Нора. – Ты же не можешь мне этого дать. Не сможешь любить меня так, как он любит. Ты деньги любишь, ну, так и живи с ними.

– А если я от всего откажусь? – Кричал «миллионщик», в горячке. – От денег откажусь, буду жить тобой?

– Деньги измены не простят. Отомстят жестоко. Да, и я такой жертвы не готова принять. По той причине, что не люблю тебя.

– Люблю, не люблю. Все это детство, глупость какая-то! Нет ее, никакой любви! Нет, и не может быть! – Вопил, «миллионщик» и безутешно плакал.

Он был не прав. Общаясь с Норой, я понял, что любовь не только существует, но и сама по себе есть величина всеобъемлющая. И тот, кто имеет в себе любовь, воистину всесилен. Любящему человеку все подвластно. Жаль, что меня, как сосуд, который любовь выбрала, в котором поселилась и жила какое-то время, она все же оставила.

Оставила, но понятие о себе, знание своей силы, своего величия дала.

Своим крылом и Нору любовь коснулась. Нора так же знала цену любви и не хотела менять «золото» на «медь». Ей смешны были люди, принявшие черепки за целое, о «миллионщиках» говорю, пытающиеся сбить её с истинного пути, своими заблуждениями. Она играла с ними, как кошка с мышками, а затем съедала.

Любил я Нору, думал, что буду любить всегда. Но, как-то вдруг, взял, да и разлюбил. Проснулся однажды в своей постели и понял, что больше ее не люблю. На мой взгляд, без видимых причин это случилось. А там, как знать, отчего, почему.

Я даже не стал ничего объяснять. Увидев меня, сама все поняла. Заплакала.

Что с ней сейчас, не знаю, но мне кажется, она не пропадет. Элеонора хорошо разбирается в людях, а главное, любит людей, и люди платят ей той же монетой.

Я желаю тебе счастья, Элеонора.

2001 г.

Месть

Подходя к остановке, Геннадий Горохов знал, что народу будет тьма. Это обстоятельство не сильно печалило, у него была своя тактика, как в обход толпы пробраться к дверям и войти в числе первых. Он останавливался чуть поодаль, не доходя до остановки шагов десяти. Оттуда и вёл наблюдение. Когда автобус подходил, бежал, как помешанный, рядом с задними дверями, кричал не своим голосом и пихал локтём всякого, кто попадался на пути. Таким образом, впереди всех и оказывался.

Но на этот раз не суждено ему было уехать на автобусе. Поздно заметил, не успел принять образ зверя, и оттеснили. Он и знал, что не пробиться, не залезть, но продолжал работать локтями, кричать: «Пропустите мамашу с ребёнком». В результате в автобус не сел, сцепился с громилой и чуть не получил по зубам.

После того, как автобус ушёл, Геннадий отошёл в сторонку. Во-первых, надо было занимать новый старт, чтобы на этот раз не промахнуться, выйти прямо к задним дверям. А во-вторых, хоть у громилы, сразу после отхода автобуса, пылу и поубавилось, но его подстрекал к драке беззубый старичок. Дедок на случившуюся потасовку отреагировал с опозданием и стоя теперь рядом с соперником Горохова, облизывая губы, приговаривал:

– Что вы, ребятки, ругаетесь? У вас что, кулаков нет?

«Только драки не хватало», – подумал Геннадий.

И тут, в самый притык к бордюру, на котором, подражая канатоходцу, он балансировал, подкатил белый «жигулёнок». Из открывшегося пассажирского окошка выглянула женщина. Сняв с глаз солнцезащитные очки, она спросила:

– Не узнаёте? Меня Яной зовут. Вспомнили?

– Да, – неуверенно произнёс Горохов.

Солгал. Не помнил он никого с таким именем. Тут к остановке стал подходить автобус, сигналя стоявшему на пути «жигулёнку». Горохов занервничал. Янна поняла суть его переживаний и предложила:

– Садитесь, Геннадий, я подвезу.

Горохов ушам не поверил, успокаивало лишь то, что незнакомка знала его имя.

– Давайте, давайте. Мне по пути. – Приглашала она, подталкивая к действиям.

И, под сигналы нетерпеливого водителя автобуса, под гул негодующей толпы, он схватился за ручку дверцы.

Вскоре и гул, и толпа, и то беспокойство, которое было – всё осталось позади. В Горохове проснулся внутренний голос, который годами молчал. Этот голос сказал: «Ехал бы, на автобусе. Зачем тебе всё это?»

Он даже спорить с ним не стал. «Какая разница, на автобусе приеду домой или на машине? Хотя жена может караулить на остановке. Если заметит, устроит скандал. В последнее время совсем спятила, цепляется за каждую мелочь, а тут такой подарок. Надо будет попросить, что бы высадила, не доезжая до остановки». – Так успокаивал себя Горохов. А Яна говорила:

– Вижу, Геннадий, Вы меня совершенно не помните. А ведь было время, я в вас по уши была влюблена.

– Да? – Удивился Горохов.

– Да. – Подтвердила Яна, глядя на него тепло и ласково, от чего Геннадий вдруг взял, да и зажмурился.

Далее всё происходило так, как бывает только во сне, когда руками и ногами двигаешь, способен соображать, но собой не владеешь. Твоя воля, как бы парализована и ты действуешь по чужому произволению.

До остановки действительно не доехали, хотя он её об этом и не просил. Остановились у ресторана. Был столик, официант, выпивка и закуска. Яна не заметно, под столиком, совала Горохову деньги, чтобы тот, как это и подобает кавалеру, мог расплатиться.

Затем поехали к ней за зонтиком, который у Яны оставила его сестра. «Она и сестру мою знает», – думал Геннадий, не переставая удивляться.

Не стал удивляться лишь тому, что когда приехали и вошли в квартиру, Яна о зонтике уже не вспоминала.

Снова выпивали, закусывали. Яна смеялась, говорила о каких-то пустяках и не двусмысленно дала понять, что он может остаться. Горохов забыл и про жену, и про то, что мастер грозил уволить, если тот ещё хоть раз опоздает. Сидел и как заворожённый смотрел на красавицу, взявшуюся неведомо откуда и озарившую тёмную жизнь его.

Захотелось пожаловаться. Он стал рассказывать о том, что руководство завода отменило два перекура по десять минут, во время которых можно было хоть в туалет сходить и заставляет всех гнать план, не разгибаясь.

– Как же так? – Удивлялась Яна. – И в мужскую комнату совсем нельзя отойти?

– Можно. – Охотно пояснял Геннадий. – Но заметят, спросят, где был. В туалете? А может, не в туалете? Может, просто шатаешься, не хочешь работать? Смотри. С «Серпа и Молота» люди пришли. Им, платим меньше чем вам, но они не ропщут. На «Серпе и Молоте» им платили совсем крохи, да и выплату задерживали на три месяца. Ты ходи, скажут, Горохов в туалет. Ходи, но помни, что они тебе в спину дышат. И план спускают большой, с утра до вечера работаешь, как проклятый.

Яна посочувствовала и рассказала о себе. Говорила до четырёх утра, а затем постелила ему отдельную постель. Горохов нервничал, дрожал и, несмотря на не свежее бельё и на большое количество выпитого, вспомнив былую удаль, стал умолять Яну о близости. Яна улыбалась, гладила его по темечку, начинавшему лысеть, утирала ему пьяные слёзы, но на уступки не пошла.

Разбитый, не выспавшийся, не удовлетворённый, брёл Геннадий, с утра пораньше, к себе домой. О том, что бы идти на завод, не могло быть и речи. Пусть уволят – ему было всё равно. С женой не хотелось ругаться. Хотелось лечь в постель и уснуть.

Повезло. Скандала не было по той причине, что не было жены. На столе лежала записка, начинавшаяся словами: «Долго я терпела». Он читать её не стал, сел с наслажденьем на диван, готовый завалиться, отшвырнул в сторону цветастый дамский зонтик, данный ему Яной и якобы принадлежащий его сестре и вдруг, как ужаленный, вскрикнул:

– Янка! Да, неужели же это она? Точно! День рождения сестры!

Горохов всё вспомнил.

Десять лет назад, он, тогда ещё студент Университета, факультета журналистики, отмечал тридцатилетие сестры.

Было много гостей, много вина, много дорогих и хороших закусок. До окончания Университета оставалось меньше года. Он тогда уже пил за троих и всем жаловался. Его не понимали, отказывались слушать. Жалобы воспринимались, как кокетство.

Вот в таком настроении он и прибывал на дне рождения сестры. Сидел пьяный за столом, бубнил что-то, себе под нос, никого вокруг не замечая. Затем встал и, с трудом передвигаясь, направился в другую комнату, где играла музыка и танцевали гости.

Там, прислонясь к стене, стояла юная девушка. Даже в темноте Горохову было видно, что она хорошо воспитана и о мужчинах серьёзно ещё не помышляет. Это-то Геннадию в ней и не понравилось. Нужна была прожжённая, с которой можно было бы и ночь провести и утром не мучиться от угрызений совести.

Он давно приметил такую, среди гостей. Следил за ней, навёл у сестры справки. Прожжённая работала врачом патологоанатомом. Она поглядывала на него бесстыжими, похотливыми глазками. Впрочем, она поглядывала так на всех мужчин, и её надо было стеречь. А он засиделся за столом, упустил прожжённую из вида, оставалось теперь только руками разводить.

Делать было нечего, не стоять же истуканом в проходе, пригласил на танец юную, хорошо воспитанную, но такую при этом не нужную. Девушка отозвалась на его приглашение с готовностью, но только стали они танцевать – музыка закончилась.

Он пригласил её за стол. Очень уж хотелось ему, в тот вечер, жаловаться. Она спиртное не пила, но нытьё его слушала терпеливо и вдумчиво. Из чего он заключил, что она совсем ещё ребёнок и ей что не говори, всё будет молча и покорно принимать.

Он разозлился и умолк. Так и сидели какое-то время в гнетущем молчании. В комнату заглянул гость и окликнул её по имени. Тогда-то он и услышал впервые имя Яна.

Гость звал в ту комнату, из которой Горохов её увёл.

– Пойдём танцевать? – Предложила ему девушка.

– А это кто? – Недовольно осведомился Геннадий.

– Мой родной брат. Он вместе с вашей сестрой работает. – Пояснила Яна.

– Не люблю танцевать. – Отрезал Горохов. – А ты иди, повихляйся.

– Я немного потанцую и вернусь. – Сказала Яна и скрылась с гостем.

Оставшись в одиночестве, Геннадий выпил ещё пару рюмок и принялся разыскивать женщину-патологоанатома.

Он искал среди танцующих. Искал на кухне, в ванной, в туалете, на лестничной площадке и даже у соседей. Поиски ни к чему не привели. Сестра, после долгих расспросов и дознаний, повинилась в том, что сознательно спровадила прожжённую домой. А в сопровождение даме дала кобелину ей под стать. Очень уж опасалась того, что её брат с ней подружится.

Разочарованный Горохов вернулся к столу, что бы продолжить пьянку и оторопел от увиденного. В самом тёмном углу комнаты сидел гость, которого Яна представила, как родного брата. А у него на коленях Яна. Причём брат страстно, взасос, целовал сестру в губы.

«Вот тебе юная и чистая, – подумал Геннадий, – а мне сразу показалось странным, что с братом на вечер пришла».

Его, как кто взял и встряхнул. Весь хмель из головы вылетел. Он кинулся в прихожую, схватил свой плащ и, не прощаясь с сестрой, ушёл. Точнее убежал. Только на улице вспомнил, что у Яны чёрные волосы, а у той, которую целовал её брат, были белые.

Хотел вернуться, но передумал, гордыня не позволила. Но на следующее же утро прибежал к сестре, заставил звонить коллеге по работе и узнавать у него телефон Яны.

Брат Яны жил отдельно, о чём Горохов узнал от сестры.

Коллега охотно продиктовал телефон и он вечером того же дня звонил Яне. Она, по-детски непосредственно, обрадовалась его звонку и согласилась встретиться. На встречу пришла вовремя, не заставляя себя ждать. Но, пришла сама на себя не похожая.

Губы были ярко-красные, крашенные, ногти такие же, сапоги надела мамины, голенища были широки, ноги в них болтались, как палки в проруби, на голове то же было непонятно что надето. У Горохова сразу же пропал к ней интерес. Он и понимал, что она хотела сделать всё как лучше, чтобы понравиться, но не смог побороть в себе отвращения.

Осмотрев Яну с головы до ног, он извинился, солгал, что появилась срочная работа и ушёл. Ей, наверное, было обидно, но он не хотел думать об этом.

Разве мог он предположить, что когда-нибудь с ней ещё встретится. С тех пор много воды утекло. Он бросил Университет. Можно было бы взять академический отпуск, не захотел. С тех пор кем только не работал. Много пил, лечили, снова пил.

«Эх, Яна, Янка. – Думал Горохов. – Кто бы мог подумать, что такой красавицей станет. И зачем ей была нужна эта ночь со мной? Потешить самолюбие? Захотела унизить? Сомнительно. Ведь ни словечком не обмолвилась о прошлом. Но, отомстила. Отомстила».

1995 г.

Методы лечения

За утренним чаем, листая газету, Хохлов обратил внимание на объявление красовавшееся на последней странице. Оно состояло из двух частей. Первая часть была посвящена борьбе с алкоголизмом и звучала так: «Новая методика прерывания запоя. Снятие физической алкогольной зависимости, по методу профессора Кощеева. Дорого. Эффективно. Конфиденциально». Вторая часть посвящалась борьбе с ожирением. Она гласила: «Однажды становится очевидным – необходимо похудеть. За последние восемь лет огромное количество страдавших ожирением избавилось от „родных“ килограммов благодаря психотерапевтическому воздействию профессора Кощеева. Значит метод действенен.» Далее шли две фотографии. Полной девушки весом в сто тридцать килограммов и той же девушки похудевшей до семидесяти пяти.

Хохлову показалась эта девушка знакомой и он вспомнил, как она приходила к его однокласснику Сморкачёву, жившему тогда уже за городом и мечтавшему разбогатеть, занимаясь не традиционным лечением.

– Представляешь, Максим, – делился Сморкачёв своими соображениями, – набрать группу, из обжор и пьяниц человек в двадцать. Запереть их в холодный подвал, предварительно отняв одежду и средства связи. И кормить одной водой в течение месяца. Да, но сначала желающие похудеть и излечиться от алкоголизма, должны будут подписать бумаги, что заранее отказываются от претензий к методу лечения в пользу обещанного, стопроцентного, результата. Для этого надо будет походить перед ними в чёрном шёлковом халате, накинув капюшон на голову, и представиться каким-нибудь профессором Кощеевым. Люди склонны к мистике и любят авторитеты. И конечно пугать каждый день, в течении этого месяца смертью лютою. А по истечении срока, можно будет объяснить им, что это модель Ада в который они непременно попадут, только во сто крат облегчённая. И ручаюсь, люди не только перестанут пить и обжираться, но и вообще чем-либо злоупотреблять. Спасибо мне потом скажут.

– Неужели Сморкачёв решился? – Глядя на фотографию девушки, вслух сказал Хохлов. – Бога не боится.

2002 г.

Молодость

– Это было в семидесятом году. Восьмого мая, накануне дня Победы, – рассказывал Сергей Леонтьевич. – Холодно было, но мы поехали на дачу. А тут дружок, Андрюша, привязался. «Я с вами», – говорит. Пошел, купил двух синих куриц. Сели в машину, поехали к знакомой продавщице в кулинарию. Хотели прикупить кое-чего для стола. А у этой продавщицы, Нинки, грудь – девятый номер. Андрюша, как увидел ее титьки, говорит: «А можно взять ее с собой?». Спрашиваю: «Нинок, поедешь?». «Поеду». И взяла с собой торт, размером в поднос.

Сели в машину, она и спрашивает: «А музыка у вас там есть?». «Нет». «Ой, а давайте, заедем к подруге, у нее магнитофон. Ей ничего не надо, ей только музыку послушать, похохмить». Короче, взяли и Ленку с магнитофоном.

Приезжаем, а на даче гости гуляют, человек пятнадцать. Эта Ленка поддала, с дядей Васей взасос целоваться стала. А ему шестьдесят три, жена его психанула, ушла. Но, это так, частности.

Андрюша все рядом с Нинкой вился и все гладил ее по плечу, да по титьке сбоку. Ну, пока она трезвая была, все это терпела. А, как выпила, да вышла покурить, там ее сорвало. Андрюша-то на террасу следом за ней побежал. Он тогда не пил, не курил, но он с ней за компанию, рядом постоять. И все крался, гладил. Она к тому моменту контроль за собой потеряла, говорит: «Ну, что ты все гладишь, да гладишь. Ну, на». И взяла, вывалила груди. А там, такие дыни, больше чем у ребенка голова. Народ, как увидел, так попадал с крыльца от смеха.

Смотрю, и Ленка ужралась, и Нинка. А они заранее предупредили: «Завтра День победы, нам в Парке надо за столиками стоять, поскольку мы буфетчицы». Спрашиваю: «Как завтра торговать будете?». «Просто. Инвалиды налево, ветераны направо. Вот и вся наука».

Пили, ели, веселились, как угомонились, Нинка легла с Андрюшей, а в соседней комнате Ленка с нинкиной дочкой. Только Андрюша на Нинку залазит, Ленка ребенка за зад ущипнет, та орать. Нинка кричит из-за стены: «Лен, ну угомони ее». Та вроде как успокоит. Только они соберутся, Ленка опять за свое. И так раза три. Нинка рассердилась, плюнула, ушла от Андрюши к дочери, говорит Ленке: «Иди, добилась своего». Та, пошла к Андрюше.

А утром просыпаюсь, я же человек ответственный, будто мне больше всех надо. Смотрю – уже половина десятого, а они-то просили в девять разбудить. То есть вру. Они сказали, что им к девяти надо быть у ресторана. Я будить их скорее. Повскакали, одеваться, а Ленка ни трусов, ни лифчика найти не может. Искали, искали, – плюнули, поехали так. Подвожу их к ресторану, директор на крыльце стоит, все глаза проглядел, торговать-то некому. Вышли из машины, подошли к нему. Он, как глянул и говорит:

– Лена, что такое? Вы без бюстгальтера.

– А у меня и там ничего нет, – говорит ему Ленка и, смеясь, задирает юбку.

Ну, мы хохотали тогда до слез. Что же ты хочешь – молодость.

1995 г.