Текст книги "ЧЕЛОВЕК"

Автор книги: Алексей Дьяченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Обращение

Широк путь зде и угодный сласти

творити, но горько будет в последний

день, егда душа от тела разлучатися

будет: блюдися от сих, человече,

Царствия ради Божия.

(Канон покаянный ко Господу

Нашему. Глас 6, песня 4.)

История эта произошла в 1991 году, в то переломное время, когда коммунистическая партия теряла могущество и из-под ног её бессменных руководителей уходила земля. В эти, самые грозные для партии, дни пришёл в органы внутренних дел молодой человек, который сразу же изъявил желание вступить в КПСС. Не смотря на рекомендации старших товарищей, коммунистов (бюрократия была и будет всегда), первичная партийная организация запросила на молодого человека характеристику с прежнего места работы. Прежним же местом работы оказался мужской монастырь. Именно в нём жил и трудился в должности послушника Сурков Вениамин Владимирович. Раз без характеристики не обойтись – делать нечего, пошёл молодой милиционер в монастырь и таковую спросил.

На следующий день она была в руках у замполита.

«Раб Божий Вениамин Сурков, сын Суркова Владимира, – читал вслух майор Остапчук, – потеряв страх Божий, усомнился в святых догматах Веры Православной. Отчаявшись в Божием милосердии, забыл о служении и молитвах и перестал посещать церковные богослужения. Позабыв о главном, о приготовлении к вечности и ответу пред Богом, предавался суете, лени, беспечности и удовольствиям. Позабыв о том, что на первом месте должен быть Бог, занимался собиранием денег, приобретением имущества, стремился обращать на себя внимание, играть первую роль. Ведя обыкновенные житейские разговоры, Раб Божий Вениамин Сурков, сын Суркова Владимира, без благоговения и с легкомысленностью, употреблял имя Божие, и что ещё хуже, обращал святыню в шутку. В припадке ожесточения, злобы и отчаяния позволял себе дерзко роптать на Бога и хулить требования Матери – Церкви. Вместо праздничных богослужений проводил время на каком-либо увеселении, где нет речи о Боге, где нет молитвы, коей надлежит встречать праздничный день. Нарушал святые посты, упивался спиртными напитками, отвлекал людей от посещения церкви. Сожительствовал с лицом другого пола, находясь с ним в плотских отношениях без церковного брака. Осквернялся, допуская себе предаваться нечистым и развратным мыслям и вожделениям, рассуждая об оных вслух. Присваивал чужую собственность прямым и косвенным образом (обманом, хитростями, комбинациями). Клеветал на ближних, осуждал других, злословил, поносил их как за действительные пороки, так и за кажущиеся. Любил слушать о ком-либо дурную молву, а потом охотно разносил её, увлекаясь сплетнями, пересудами, празднословием…»

Оторвавшись от чтения характеристики, замполит ободряюще подмигнул, упавшему духом, Суркову и сказал:

– Считай, что ты уже одной ногой в нашей, ленинской, партии. Ну-ка, глянем, чего там ещё про тебя попы понасочиняли.

Остапчук продолжил чтение.

«Раб Божий Вениамин Сурков, сын Суркова Владимира, прибегал ко лжи, неправде. Завидовал другим, забыв о том, что это чувство может довести его до какого – либо тяжкого преступления, подобно тому, как злобная зависть книжников и фарисеев возвела на крест Самого Сына Божия, пришедшего на землю спасти людей. Завидовал, забыв о том, что это чувство всегда приводит к злобе и ненависти и способно довести до самых безумных поступков, вплоть до убийства. Самая же опасная черта Раба Божьего Вениамина Суркова, сына Суркова Владимира – это гордость. Гордость в том или ином виде присуща всем нам, она стоит над всеми грехами и является начальницей и родительницей всех греховных страстей. Гордость, тщеславие, более всего и мешают нам видеть свои грехи, сознавать их и исповедовать. Современные молодые люди, к коим в полной мере относится Раб Божий Вениамин Сурков, сын Суркова Владимира, не хотят каяться в грехах своих именно потому, что они гордо и надменно считают себя всегда и во всём правыми или, по крайней мере, желают, чтобы другие их считали таковыми.

Молись, Раб Божий Вениамин, Господу Богу, чтобы открыл Он грехи твоей души и чистосердечно их исповедуй. Молись и спасёшься с помощью Божией».

Дочитав характеристику до конца, майор Остапчук призадумался, загрустил и попросил Суркова, чтобы тот ему принёс церковную литературу, рассказал подробнее о том, как исповедоваться, причащаться, и как следует вести себя на богослужении. Наконец обозвав Суркова «дураком», приглушив голос, посоветовал ему хорошенько подумать, перед тем как менять православный крест и свою совесть на кусок картона. Он говорил о том, что Сурков ещё молод и впереди у него целая жизнь, что платье беречь нужно с нову, а честь с молоду. Говорил о том, что в сложившейся ситуации, когда свобода совести уже не за горами, нет смысла лезть в ряды КПСС, что раньше просто выбора не было, и он сделал это ради карьерного роста, а так же из страха за собственную шкуру (всё же стая, что случись, не выдаст).

Заметив, что Сурков его не слушает, что он где-то далеко в мыслях своих, побагровев от злости, Остапчук сказал:

– С такой характеристикой, милый мой, ни о каком вступлении в партию не может быть и речи. Тебе со всеми твоими преступлениями ни в органах работать, а на нарах сидеть. Пиши прямо сейчас заявление по собственному, на имя начальника отделения милиции, и чтобы духу твоего тут больше не было.

Приправив выход Суркова из кабинета крепкими выражениями и облегчённо вздохнув, Остапчук неожиданно для себя выкрикнул: «Не хотят каяться в грехах своих, Господи!».

27.07. 1999 г

Обыватель

Я простой человек, живу не задумываясь. Ем, не задумываясь, читаю, не задумываясь, женился и разводился, не задумываясь. И поэтому мне хорошо. Сам себе кумир, идол, предмет для поклонения. Бывшие жёны ненавидели за это. Обзывали бесхребетным, беспозвоночным. Последняя, молодая, называла овощем. Это их главное молодёжное обзывательство – овощ. Не понимала, что говорит, но ей было приятно называть мужа овощем. Сама Аляску с Камчаткой путала, вместо слова «кабель» писала «кобель», а всё туда же. Да. Я медлительный, нерешительный человек, что с того? Да. Жилище моё – кунсткамера. Но меня всё это устраивает. И не делаю из этого драму. Не драматизирую. Для этого есть театры и актёры. Так я говорю? До сих пор я уверен в том, что на балет люди ходят лишь затем, чтобы на балерин полюбоваться. Хотя и тощие они все, как одна. Были бы в теле, с хорошими бюстами, народ бы валом на балет валил. Я это так понимаю.

Вообще-то всё воспитание идёт от семьи, от отца сын получает понятия о жизни. А у меня-то был отчим. Вот какая штука. Разбудит в три, в четыре часа ночи и говорит:

– Понимаешь, когда ты влюблён, то неважно взаимно это или нет. Ты скажешь, «разве это возможно – любовь без взаимности?». Для тебя не знаю, для меня возможно. Ну, спи, спи. Тебе завтра в школу вставать.

И что я должен был думать? Он меня как-то в гости к себе пригласил. Войдя к нему в комнату я чуть было в обморок не упал. Оконные стёкла заклеены газетой, занавесок нет. Мебель отсутствует. В углу койка с панцирной сеткой, табуретка, тумбочка. На стене, вместо ковра, знамя спортивного клуба «Спартак». Всё. Шаром кати. Стола, на котором водку пить, селёдку резать – и того нет. Я только и нашёлся, что спросил откуда знамя. Оказалось в Лужниках когда-то сантехником работал, спёр. Я тогда ещё подумал, какого лешего он матери нужен? Но жила с ним пять лет, всё детство моё. Он мне душу и искалечил.

После отчима был у матери дядя Ричард. Его звали, как английского короля, имевшего прозвище Львиное сердце. Он мне всё про этого короля рассказывал. Как возглавил тот крестоносцев. Как взял две неприступные крепости. Как отказался от мечты своей, взятия Святого города Иерусалима, хотя тот уже лежал у его ног. Умнее, красивее, благороднее человека я в жизни своей не знал. Но матери он чем-то не угодил, а моего мнения никто не спрашивал. А он бы вывел меня в люди. У него было желание мне помогать, мною заниматься. Да, что теперь об этом говорить. Всё это упущенные возможности, которых не вернуть, не поправить.

Из курьёзов своей жизни подметил я одну особенность. Все мои рабочие специальности начинаются на букву «О». Работал я обвальщиком мяса, обивщиком мебели, облицовщиком, то есть плиточником. Затем обувщиком, обувь ремонтировал. Официантом, оформителем, теперь вот охранником. По мне любая работа хороша, если человека не портит. А такого, как я не сломать. Не зря же, жёны, называли бесхребетным.

2000 г.

Осечка

Лектор общества «Знание», Жора Рыжаков, беседовал с секретарем комсомольской организации курса, Ларой Грищенко. А, что еще делать молодым людям, оказавшимся ранней осенью в Подмосковье, на уборке картофеля.

Подопечные трудятся, руководство общается.

– У тебя, Ларка, – говорил Жора, облизываясь, – вместо Бога – Карл Маркс, жизненная цель – коммунизм. А у меня вместо Бога – Иерархия Светлых Сил Космоса. Жизненная цель – развитие психической энергии.

Понимаешь, всякая причина производит свое следствие, которое становится причиной для следующего следствия. Участие человека в вечном круговороте жизни состоит в том, что по мере продвижения эволюции великое назначение человека, как сотрудника Космоса в поддержании космической жизни будет становиться все более и более очевидным.

Миры зарождаются и умирают, тогда как человек, трансмутировавший на огне духа все свои чувствования, преображается в сверхчеловека, занимает место среди Высших Духов и живет в вечности. Высочайшие Духи являются сотрудниками Великого Зодчего и Матери Природы, Строителями миров и Руководителями народов. В Гималайских горах обитают таинственные Существа. Старшие Братья человечества. Эта заповедная область называется: Обитель Белого Братства. Они руководят эволюцией человечества.

– Неинтересно. Танцевать хочу, – сказала комсомолка.

– Тебе неинтересно, а между тем, положение очень серьезное. На весах Немезиды взвешивается Судьба нашей планеты. Чаша весов сильно наклонена в сторону гибели Земли.

– Даже там обвес идет. Ну, и что?

– В наших с тобой руках судьба планеты.

– Не поняла?

– В нашей власти не только выровнять весы, но и наклонить чаши весов в сторону спасения Земли.

– Каким же это образом?

– Залезай на сеновал. Я сейчас тебе подробно все объясню.

Через полчаса бесполезных попыток «спасти Землю» заговорила Лара Грищенко.

– Ты, Жора, ничтожество, – говорила она, – не удавшееся творение, которое пойдет, выражаясь твоей терминологией, в Космическую переработку. А я-то почти поверила, что ты – представитель Высочайших Духов, или человек, приближающийся к этой ступени. Тот, кто опередил в своем развитии остальное человечество.

– Постой, ты чего так озлилась? – интересовался Жора. – Из-за того, что я перенервничал, и у нас не получилось? Да, мы с тобой едва знакомы. И потом. Ты называешь меня ничтожеством, хотя сама не знаешь, что это такое.

– Я дам тебе определение этому понятию, опять же, адаптированное для таких, как ты. Ничтожество образуется от неосознания сил, присущих человеку.

– Погоди. Может, я согреюсь и еще осознаю свои силы. У меня просто случилась осечка. Все наверстаю. Слово даю.

– Отойди. Ничтожество заразительно.

– Оскорбляешь?

– Оскорбить можно того, у кого есть собственное достоинство. У тебя в этом месте – тряпка.

– Неправда. Я еще себя покажу, – сказал Жора и красный, как рак, зашагал восвояси.

09.01.2009 г.

Отвергнутый соискатель

Впервые, за полтора года, я побывал в гостях у Вари. Она жила в доме, над которым каждые полчаса пролетал самолет. Шли на посадку, на аэродром Внуково. Слыша гул над головой, я постоянно вздрагивал.

Ее отец был летчиком на пенсии, не мог удержаться, чтобы не комментировать:

– «Ил» шестьдесят второй пошел.

– Неужели к этому можно привыкнуть? – спросил я Варю.

– Конечно, нельзя. Ненавижу, – отвечала она. – Что ты глупые вопросы задаешь? Выбирать же не приходится.

А отцу ее нравилось. Он пояснял:

– Двенадцать километров до аэродрома. Над нашим домом так низко пролетая, самолёт попадает прямо на полосу. Если на полминуты ошибется, то уже на полосу не попадет.

– Или на полметра, – зло пошутила Варя.

А, познакомился я с ней так. Ехал в автобусе. Смотрю, девушка письмо читает.

Спрашиваю:

– Ну, что? Как ему служится, с кем ему дружится?

– А, как вы узнали, что от него?

– Догадлив. Вас, как зовут?

– Варя. Варвара.

– А куда, Варвара, едете?

– В автомагазин.

– На работу наниматься?

– Да. С биржи труда направили. Я бухгалтер. С прежней работы рассчитали, пошла на биржу, там в этот магазин и направили. Но, в магазине уже место занято. Я просто штемпель поставлю, для биржи, и назад. Магазин этот найти еще надо.

– Я помогу. Вот только сумку с продуктами занесу домой и тотчас отведу вас туда, куда надо.

Забежал я в квартиру, из ванной вынес на балкон таз с замоченными неделю назад и уже закисшими, носками. Кое-как, прибрался в комнате, и к ней.

Дошли до магазина, поставила она там штемпель. А, потом я пригласил ее зайти, чайку попить. Откровенно говоря, думал, откажется. Но, она согласилась.

Полтора года безмятежно с ней жили, а теперь вдруг, под гул самолётов, сообщает, что со службы возвращается друг. Он, значит, друг, а я, выходит, не друг. Недруг, враг, которого надо отогнать от своих пределов. Да так, чтобы и в мыслях у него не было приближаться к «воротам» крепости. «Крепость» отныне стала недоступной.

В качестве утешения сказала:

– Как мы с ним распишемся, так я сразу тебе позвоню.

– Ты, – говорю, – перепутала. Я же не мать, не отец, чтобы подобным сообщением меня радовать. Я отвергнутый соискатель.

– Когда бы на самом деле соискал, то не был бы отвергнутым.

На том и распрощались.

2000 г.

Папина дочка

Яну Прутикову рожали в воду. «Водные роды» проходили дома, в ванной. Отец, Роберт Эмильевич, был инициатором и принимал в них самое действенное участие. Держал роженицу подмышки. Она должна была не лежать, не сидеть, но стоять.

Он первым прикоснулся к родившейся дочери, что по его убеждению должно было направить жизнь новорожденной в лучшую сторону. Именно с момента прикосновения отца к ребенку все должно было пойти правильно, по-другому, не так, как у всех.

Подразумевалось, что у всех неправильно.

Как только Яна подросла, Роберт Эмильевич определил ее в музыкальную школу. Записал на бальные танцы. Стал водить на каток, обучать фигурному катанию. Вершиной отцовской заботы о ребенке, стал детский хор.

На счет хора, у Роберта Эмильевича, была своя, особая идея.

– Каждый человек, – повторял он ежедневно Яне, – для того, чтобы стать личностью, должен петь в хоре. Без этого никак. Без этого невозможно.

К слову, себя он считал высоконравственной, высокоинтеллектуальной личностью, но в хоре никогда не пел и петь не стремился.

Роберт Эмильевич возил Яну на фестиваль бардовской песни. Ходил с ней в Большой театр и, не забывал ругать за неуспеваемость. И за то, что та вдруг стала грызть ногти.

А у Яны был обыкновенный невроз, за неврозом последовала неврастения, за ней психозы и психопатия, вылившаяся в попытку свести счеты с жизнью. Только после того, как Яну увезли в больницу, Роберт Эмильевич от нее на время отстал.

Без дочери он не находил себе места. Некого было жизни учить, кроме Яны, его никто не слушал. За семнадцать лет, с момента ее рождения, он ни дня, ни ночи, ни часа, ни минуты не мог прожить без нее. Его трясло крупной дрожью, он впервые за сорок лет выпил водки.

Все то время, пока Яна лежала в больнице, он пил. А как только ее выписали, он кинулся к ней и не узнал своего ребенка. Он хотел было взяться за нее с удвоенной силой, но не получилось. Дочка из больницы вышла другой. Это была не девочка Яна, которую он знал, а созревшая и закалившаяся в страданиях женщина.

Когда Роберт Эмильевич, отбросив бутылку в сторону, подошел к ней с набором привычных отмычек, то сначала даже и не разобрал того, что она ему сказала.

После того, как Яна повторила сказанное и подтвердила ему это словами: «Ты не ослышался», Роберт Эмильевич, находясь в замешательстве, смог произнести только одно:

– Вы ругаетесь, как грузчик.

Затем были вопли:

– Они испортили мне ребенка! Это не Яночка, это Иуда в юбке! Это предатель! Это помойка!

И много других, подобных слов выкрикивал Роберт Эмильевич на территории больницы.

То, что Яна давно уже была не ребенком, этого он и знать не хотел. Не хотел он признавать очевидного, что Яна росла, развивалась, умнела. На самом деле дочка ему не как личность была нужна, а как кукла – марионетка, которой можно было бы постоянно управлять, дергая за ниточки.

Но ниточки истлели, а он этого не заметил. И пошел, как говорят спортсмены и ракетчики, «обратный отсчет». Пришла очередь самому Роберту Эмильевичу испытать на своей шкуре, что такое невроз, неврастения, психозы и психбольница.

После выписки был хор в самодеятельности, где он пел фальцетом, и ванна с водой, та самая, в которой он принимал роды.

И даже то, что до него, ушедшего в жизнь вечную, первой дотронулась дочка, было очень символично, так как это ставило жирную точку в их весьма непростых и противоречивых взаимоотношениях.

Однако воспитание Роберта Эмильевича не прошло даром. Как-то зайдя к Яне в гости, я увидел на стене плакат. Надпись на плакате гласила: «Я, Яна Робертовна Прутикова – самый плохой человек на свете». Эти слова, как заклинание, она повторяла по утрам, как только просыпалась и по вечерам, перед тем, как лечь спать.

– Зачем ты это делаешь? – Поинтересовался я.

– Не спорь со мной, – опустив глаза, затараторила Яна. – Я, видимо, на самом деле, очень плохой человек. Да, да, да, да.

– Хорошо, пусть так. Но, с чего такая убеждённость?

– С того, что вокруг одни подлецы, негодяи, воры да мошенники. Я все это вижу, понимаю и осознаю. Сама же себя со стороны я наблюдать не могу. Значит, точно такая же, если не хуже.

– Если задумываешься об этом, то не так все плохо, – смеясь, ответил я.

Яна оживилась, подняла глаза и стала со мной говорить нормальным языком, а не скороговоркой.

– На самом деле я повесила этот плакат по причине возросшего во мне самомнения. Чтобы не возгордиться. И повторяю все это каждый день только для смирения. Мне сейчас нужно смириться. До этого у меня самооценка была низкая, и на месте этого плаката висел другой. Там было написано: «Я, Яна Робертовна Прутикова, самая умная, самая красивая, самая обаятельная, самая привлекательная». Вот. Как только самооценка поднялась, плакат сняла. Но, я с самовнушением переборщила. Самомнение во мне стало зашкаливать. Вот и сделала новую мантру.

– А без этих словесных костылей ты передвигаться уже разучилась? Не можешь двигаться, без подобной помощи?

– Так других же помощников нет. На тебя же нельзя понадеяться.

– И не надо. Не надо на кого-то или на что-то надеяться, кроме себя самой. Сама себе не поможешь, никто не поможет. Запомни это, – сказал я.

И Яна это, видимо, запомнила, так как обо мне совершенно забыла. Я на нее не сержусь. Всего ей хорошего.

2001 г.

Пари

Историю свою начну с конца.

Приехал я к матушке и стал жаловаться:

– Строил планы, – говорил я, – имел идеалы, а сейчас ничего. Ничего не хочется.

– Выпей водки, – улыбаясь, сказала мама.

– И водки не хочется. Не вижу смысла.

– Смысл, все же ищешь? Значит, не совсем пропащий. Помучаешься, поплаваешь в океане страстей, и выберешься на берег.

Так утешала матушка.

А началось все со спора, который должен был показать, у кого из нас с Ульяной, больше силы воли. Кто будет в доме хозяин. Собственно, Ульяна сама всю эту кашу заварила. Устав от моей четырехмесячной пьянки, сказала:

– Любимый, хватит пить. Ты склонен к алкоголизму.

– А тебе, любимая, – сказал я, – хватит говорить с подругами по телефону. Ты склонна к болтливости. Сможешь удержаться, не болтать часами, слово даю, и капли в рот не возьму.

– И сколько удерживаться?

– Всего одну неделю. Позвони подругам, объясни. Скажи: «Недельку потерпите. Любимый зарекается навсегда бросить пить». Подруги, надеюсь, поймут.

– Не хочу никаких «слово даю», потому что все это несерьезно. Ведь на самом же деле не выдержишь.

– Ты, сплетнезависимая, бесхарактерная, – закричал я в исступлении, – обвиняешь меня в том, что у меня нет силы воли? Давай! Давай, испытаем друг друга. Возьмем отпуск на месяц, закупим продуктов, запремся и посмотрим, чья возьмет. Тебе будет можно все, кроме разговоров по телефону. А мне нельзя будет пить. Ни водки, ни пива, ни кваса. Давай поспорим! Давай заключим пари!

– Ты законченный алкоголик, – закричала, не выдержав, Уля. – Ты и одного дня не выдержишь. У тебя же интоксикация начнется. Понос, рвота, пятое-десятое.

– Тебе же лучше, выиграешь пари. С меня, проигравшего, норковая шуба.

– У меня есть норковая шуба.

– Тогда соболья. А если проиграешь, то получишь ремнем по мягкому месту и пойдешь сама, купишь мне ящик водки. И станешь слушаться беспрекословно. Но, ты же не проиграешь. Чего тебе бояться?

И ударили по рукам. Заключили пари, забыв о том, что главная опасность не в самих идеях, а в их искажении. Идея была хорошая. Через соперничество, побороть в себе пагубные привычки. Мне – изжить то, что Ульяну раздражало. А Ульяне – справиться с тем, что меня доводило до белого каления.

Оставлю за скобками описание нашей жизни в течение этого месяца. Скажу только, что и я, и Ульяна оказались людьми с поразительной силой воли. Можно было бы сказать, «победила дружба», или «никто не победил, остались при своих». Но, это не так.

«При своих» не остались. За этот месяц изменились и я, и она. А о «дружбе», даже простой, человеческой, – и речи идти не могло, какая уж тут «победа».

Не победили мы, а проиграли. Вместо того, чтобы поборов в себе все плохое, стать лучше, стать желаннее друг для друга, – стали врагами. Из «любимых» сделались «сожителями», тихо ненавидящими друг друга. Вот, до чего все эти «принципы», эти споры доводят.

2001 г