Текст книги "ЧЕЛОВЕК"

Автор книги: Алексей Дьяченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

6.12.2006 г.

Беседы в женской бане

Раскрасневшись, разомлев после парилки, женщины отдыхали в просторном предбаннике. Одни сидели, обернувшись простынёй, другие, накинув на плечи полотенце. Некоторые, отдыхая, предпочитали оставаться нагими. Пили чай из термоса, молоко из пакета, пиво и даже кое-что покрепче.

Между ними происходил неспешный, совсем не обязательный, но очень доверительный разговор.

– Хотелось ходить в шляпках с вуалью, в кружевах, спать на шелковых простынях, иметь украшения из золота и драгоценных камней. – говорила женщина «Из бывших». – Мечтала встретить настоящего мужчину. Остроумного, веселого. Чтобы в нем была бездна, неиссякаемый источник юмора. Пусть он даже был бы в преклонном возрасте. Это даже было б предпочтительней. Он бы подошел ко мне и сказал: «Станьте опорой моей старости, разделите со мной радости и огорчения жизни». Понимаете, покоя хочется, эдакого спокойного старичка. Уж слишком натерпелась я от молодых, да беспокойных.

Влюбчивая была. Влюбилась в игрока. Был он человеком азартным, неспокойным. Карты, бега, лотерея, страсть, ревность, долги, преступления. Все он куда-то спешил, куда-то торопился. Пешком не ходил даже в туалет, все время бегом. Бегал по улицам, по квартирам, по постелям, по головам. Я понять не могла, куда он торопится? А, оказывается, он спешил на тот свет.

В детстве я была необыкновенно красива. В нашем рабочем посёлке меня так и звали – Принцесса. А как только чуть-чуть подросла, что вокруг меня началось! Появилось много поклонников. Со мной стали говорить по-другому, не так, как со всеми. На меня стали смотреть по-другому, не так, как на всех. Мне стали дарить цветы. За мной стали ухаживать. Ухаживали молодые и старые, красавцы и уроды, принцы и нищие. Какие комплименты я слышала! Герои посвящали мне свои подвиги, подонки и негодяи – свои предательства и мерзости. Музыканты играли на скрипках, филателисты дарили мне редкие марки.

Каждый хотел услужить. Сосед-инвалид, будучи хромым и одноруким, выращивал для меня на своем подоконнике алую розу. Сочинял наивные, но при этом замечательные, искренние стихи. Появились первые женихи. Молодой, красивый, военный. Ухаживая, все втолковывал мне о том, что отвечает за людей, а те в армию приходят с гражданки слабые, неподготовленные. Говорил, что будет верным мужем. Я бы за него пошла, ей-богу, пошла бы, да уехал он на неделю в командировку, по своим военным делам, а там его и убили.

После военного руку и сердце предлагал профессор физик. От него узнала, что скорость света, представляете, триста тысяч километров в секунду, и, по словам Эйнштейна, она была конечна, но ученые в Принстоне, пропустив через сверхохлажденный цезий лазерный луч, достигли такой скорости, которая была быстрее скорости света, что противоречит второму постулату теории относительности Эйнштейна.

Я смеялась над ним, говорила: «Хотите понять устройство мироздания, читайте Библию». Не слушал. По поводу второго постулата объяснил, что полторы тысячи лет, если совсем точно, то тысячу шестьсот лет мы жили по понятиям о вселенной, открытым Птолемеем, затем триста лет жили по системе, рассчитанной Ньютоном, а с 1905 года живем по научной системе Эйнштейна, по теории относительности. Вообще-то их две. Это мне тоже он рассказал. Я бы своим умом не додумалась. Две. Общая и специальная. Общая, как ни странно, сложнее специальной и позволяет строить модели вселенной. От него же. Не от Эйнштейна, а от профессора своего я узнала, что в 1920 году Сан Саныч Фридман рассчитал и доказал, что пространство и время, то есть наша вселенная, возникла из точки максимальной плотности. Она взорвалась и распалась на элементарные частицы. Стала потихоньку остывать, складываться в молекулы и атомы, создавая, таким образом, наш многообразный мир. Что, скучно? Вот и я все слушала, слушала, и решила, что мне скучно. Профессор меня любил, но еще сильнее любил он свою науку. И я сказала ему, чтобы ехал он в свой Принстон, там искал своего счастья.

Затем ко мне посватался певец контр-тенор. Пел фальцетом, исполнял женские партии в шутливых спектаклях. Обладал всеми теми качествами, которые я ненавижу в мужчинах. Когда наступили «лихие года», то певца из театра выгнали, и бандиты назначили его директором магазина по продаже кожаных изделий. У него история развития кожаных изделий начиналась со слов Бытия: «И сделал Господь Бог Адаму и жене его одежды кожаные и одел их». То есть подразумевалось, что коль скоро из Рая, понимай, из театра, выгнали, то ходить надо только в кожаных изделиях. «Ходить в коже, жить широко, щедро, – повторял он чужую глупость, как самые мудрые слова, – это на данный момент правильный тон, высокие манеры».

Бывало, как выйдешь во двор, у подъезда его машина стоит, и он рядом. Зазывает в ресторан. Обещал подарить колечко с бриллиантом. Говорил, что уже купил. Да, все никак, во время встреч, колечка с ним не оказывалось. Так и не передал. Застрелили его прямо в машине, а вместе с ним и девушку, сидевшую рядом. Я тогда подумала: «А ведь на ее месте могла бы оказаться я». И стало страшно.

Красота – беспокойная штука. Брат родной, играясь, покоя не давал. Под видом борьбы, тискал. Подглядывал за мной, когда мылась. Да, и отец проявлял нездоровый интерес. Мать ревновала, устраивала скандалы, закатывала истерики. Таким образом организовала время моего обучения и досуга, что дома я практически не появлялась. Тем внимательнее становились их взгляды, тем сильнее увивались они вокруг меня, в те короткие отрезки времени, когда мы встречались. Отец с матерью развёлся из за любви ко мне. На прощание завёз в березовую рощу, где сквозь листья зелененькие пробивалось лучами слепящее солнце. Я, как мертвая, подставляла свое бесчувственное лицо, под его холодные, прощальные поцелуи. Он уехал далеко на север, бежал. Но, напоследок, все же попросил у меня в той роще: «Разденься. Дай, на прощание, я на тебя полюбуюсь.».Я сказала: « А не ослепнешь?». Он извинился, уехал, и с тех пор ни весточки.

Не знаю, жив ли, нет ли. Я тогда училась в математической школе. Там настолько любили цифры, что даже классы отличали не по буквам, а по цифрам. Не первый «А», а первый «Первый». Не первый «Б», а первый «Второй». Тяжело в этой школе математической было, но лучше, чем в той, что до нее. В так называемой «средней». Там училось много детворы, было пять первых классов, пять вторых, и так далее. Учиться приходилось в две смены. Зимой хорошо по утрам, можно выспаться, но вот учиться зимой, во вторую-третью смену просто невмоготу. На улице тьма кромешная, а ты только в школу идешь.

– Я видела сегодня сон. Саму себя танцующую с бутербродом в руках. – Перебила её «Обезжиренная», худощавая женщина с длинным носом. – Звучала настоящая музыка. Повторяю, настоящая, а не какая-нибудь там инструментальная истерика. И я одна в пустом зале кружусь в вальсе, с бутербродом в руках. И счастливее меня не было никого. Бутерброды во сне мне заменяли кавалеров. Они были огромные, с человеческий рост, с руками, с ногами, они улыбались, они со мной разговаривали. Кавалер сменял кавалера. Бутерброд с бужениной сменял бутерброд с колбасой… С салом, с сыром, с красной икрой. У меня от этих танцев кружилась голова. От них исходили такие ароматы, они так влекли к себе, что я каждому признавалась в любви. Я от них ничего не скрывала. Я говорила, что готова съесть каждого, но они позволяли себя только целовать. О, что это был за бал! Как жаль, что такое бывает только во сне.

– А я счастье нашла буквально под ногами, на дороге лежало. – Заговорила женщина «Практичная». – Все проходят мимо, никто не замечает. Например, книги я не покупаю. Зайду в магазин, и читаю, какая понравится. В зоомагазин забегу, посмотрю на зверюшек. И не надо дома держать, кормить, ухаживать. В переходе музыкантов послушаю, и не надо платить за концерт. А потом куплю себе легонького вина, конфет, белую розу, приду домой и мечтаю. А что еще человеку нужно для счастья? Я счастливая.

Так жила я, купаясь в счастье своем до тех пор, пока не пустила к себе жильца. Попутал лукавый, захотелось легких денег, сдала свободную комнату старому чёрту. Он жизнь мою превратил в ад. Думала, общаться будем, беседовать за чаем. Какой там, он со мной не разговаривает. Позавтракает и на бульвар. В шахматы там на деньги дуется. А поздно вечером придет и на выигранные деньги купит водку и кефир. Выпьет и спать. И если бы спал, так нет же. Поверите, нет ли, но понравилась ему моя грудь. И этот старый ловелас каждую ночь, пользуясь тем, что комната, в которой я сплю, не запирается, приходит и трогает меня за грудь, думая, что я сплю. А я, во-первых, не сплю, как тут можно заснуть, а во-вторых, послушайте, как все это происходит. Он крадется ко мне на цыпочках, боясь разбудить, и я боюсь пошевелиться, показать, что не сплю. А потом, мысли же всякие в голову лезут: а может, он с бритвой в руках идет, или идет душить или насиловать? Я же одинокая, беззащитная, со мной можно сделать в такой ситуации всё что угодно. Но он только грудь трогает, и то одним пальцем, тихонько, чтобы не разбудить, а потом в обратный путь, так же, на цыпочках. Я с ним не высыпаюсь, и не знаю, как прекратить все это безобразие.

Смотрела свой альбом со старыми фотографиями и прожила с ним вместе жизнь заново. От колыбели, первой влюбленности до настоящих дней. В нем только последней фотографии не хватает, но ее вклеят уже без меня. Не догадываетесь? Да. Не хватает фотографии могильной плиты.

– Не знаю, как у вас, но у меня очень много достоинств. – Вступила в разговор «Старушка». – Я, например, знаю, как можно дешево похоронить. Спрашивайте о чем угодно – отвечу, так как хочу принести пользу, ибо помышления сердец человеческих для меня открыты. Я и внучку свою учила, говорила ей: «Когда тебя целуют, не стой соленым столбом. Одной рукой обними мужичка за шею, прижми к себе, а другой снизу, за «бубеньчики» легонько тронь, и зазвенит твой любезный, зажжется».

– А я, когда ходила со своей бабушкой в Парк культуры и отдыха, то каталась на колесе обозрения. – Заговорила «Внучка». – Его почему-то называют «чертовым». Я еще подумала, если у черта на велосипеде такие большие колеса, то какой же он сам должен быть. Я не папина и не мамина, я бабушкина. Она меня с пеленок растила, и сорок лет за мной ходила, как за инвалидом. Готовила, убиралась за мной. Насилу я от нее замуж вышла. А как вышла, бабушка сразу отдала Богу душу.

Пошла я в Храм, чтобы панихиду заказать, и удивительно хороший день выдался. Хотя погода была неважная, дождь противный моросил, люди хмурые бегали, а на душе было легко, благостно. Шла по переходу и остановилась, засмотрелась на то, как лепестки от роз заметают веником. Метут, как мусор. Продавщица цветочного магазинчика, находящегося в переходе, мела. Что-то в этом было трогательное. Продавщица бросила убираться, поинтересовалась, не нужно ли мне цветов. Потом посмотрела на меня, на гору лепестков и сказала: «Хотите, возьмите себе». Я поблагодарила и пошла своей дорогой.

Зашла в Храм, там ко мне сразу подошла девочка, дочка церковной служки, пожаловалась на то, что стержня нет в ручке, положенной для написания записочек. Скучно ей было одной в полупустом храме. Я дала ей шариковую ручку, и она тотчас принялась на чистом листке рисовать цветок. Как ни странно, тоже розу. Стол был для нее высок, ей приходилось стоять на цыпочках. Она мне на это пожаловалась. «Не беда, – постаралась я ее успокоить, – скоро вырастешь, так еще наклоняться придется». «Да. Вырасту и наклоняться придется», – сама себя утешая и уговаривая, повторяла девочка. Так в этот день я панихиду и не заказала. Развлекла меня девочка, развеяла грустные мысли.

– Беспокойное наследство досталось мне от родителей. – Перебила её «Завистница». – Кому в наследство достается дом, кому квартира, кому – капитал. А мне по наследству передалась от родителей зависть. Странное наследство. Сколько помню себя, всем всегда завидовала. Мать, и отец завидовали другим – я над ними смеялась, а сама за собой не замечая, так же завидовала. Говорят, у завидущих людей нет друзей. Наоборот. Весь мир – мои друзья. Нас абсолютное большинство, больше, чем индусов и китайцев, вместе взятых. Мы – та сила, которая двигает саму жизнь, прогресс, науку. Без нас земля бы не вращалась.

– Послушайте, – сказала «Поэтесса», – какие я стихи сочинила:

«Вот и кончился мой бабий век,

Сорок лет – одинокая баба.

Где же ты, мой родной человек,

Мой принц золотой, моя награда?

Я ждала тебя ночью и днем,

Нету веры, любви. Есть усталость.

Или так:

Выла, плакала, пела, смеялась

Вот:

Где же ты, мой родной человек?

Лишь надежда на чудо осталась.

Правда, здорово? Да? Нет? Не здорово? У меня на самом деле все есть. И семья, и дети, и дом – полная чаша. И даже принц золотой. По-моему, даже не один. Спросите: зачем мне это? Сама не знаю. Хочется пострадать. Пожалеть иной раз себя очень хочется.

– А я с семьей своей, с дочкой и мамкой, живу в одной комнате, в коммуналке. – Сказала «Распутница», засмеявшись. – По выходным, раз в неделю, привожу к себе мужика. Мать с дочкой выпроваживаю из комнаты, пока мужик моется, стелю постель. А у нас из ванной выходят два окна, на кухню и в уборную. Ванная комната получается, как бы проходной для дневного света. Вот в эти окна дочь из туалета, а мать с кухни, за мужиком и наблюдают. Подглядывают. Бывало, мужик заметит, что на него изо всех окон смотрят, и с криком убегает. Но чаще привожу таких, как бы точнее охарактеризовать, – не нервных. Таких, которым повышенное внимание к их скромной персоне нравится.

Приходят в комнату, со смехом об этом рассказывают. Я матери с дочкой ничего не говорю, не ругаю. Во-первых, бессмысленно, во-вторых, должны же они получить хоть какую-нибудь компенсацию за неудобства, связанные с изгнанием из собственной комнаты. Бывает, неделю другую никого не приводишь, они уже скучают. Интересы то у них какие? Мать уже старенькая, ей все время спать хочется, дочь на улице пропадает и днем и ночью, неизвестно, чем занимается.

Так и живём, песни поем, надеемся на лучшее, ждем хороших новостей.

2008 г.

Болгарочка

Ваня Иванова, черноглазый бесенок из Варны. Сама была, как мальчишка и научила меня играть в игру под названием «Сорванец». Это игра в кости. Играют две белые и одна черная, после броска из суммы белых костей вычитается число, выпавшее в черной кости. Мне кажется, она сама придумала эту игру. Большая была выдумщица. С ней было забавно.

Когда в первый раз я ее раздевал, она на нервной почве говорила мне такие слова: «Срамная баба кричала мне вслед, задирала свои юбки и звала меня в канаву». Уверяла, что сие творчество принадлежит перу русского поэта Александра Блока.

Солнечные зайчики наполняли ее маленькую комнату беспокойным светом. Нам было хорошо вдвоем.

А еще у нее все было расшито бисером – и кошелек, и сумочка, и даже нижнее белье. Научила меня древнему искусству счета на пальцах. Это не то, чтоб досчитать до десяти. На пальцах я теперь умею и девять тысяч показать. Другое дело, что вы не поймете, да и мне в быту ни к чему такая мудрость. Это тоже была игра. Одна из многочисленных любовных игр, которыми она владела.

Была она большой любительницей всего индийского. Песен, танцев. Иной раз сама надевала и носила сари. Готовила пряные индийские кушанья. Неугомонная была. Сразу, как только познакомились, дала мне задание подыскать ей квартиру с высокими потолками в центре города.

По профессии Ваня была танцовщицей. Чтобы не поправляться, вместо сахара в чай все какие-то таблетки бросала.

Танцевала для меня в неглиже умирающего лебедя. Понял я в ту ночь бессмертную музыку Чайковского. Понял и полюбил. А, с Ваней Ивановой из города Варны, так и неподыскавшей себе квартиры в центре Москвы, вскоре расстался. Уехала, Ваня домой.

2000 г.

Болтушка

Ксения Бусько была умная, богатая, красивая, но при всем притом, глубоко несчастная в личной жизни женщина. Какое-то время мы вместе работали и даже жили. Жили так, как живут соседи в коммунальной квартире – была общая кухня.

По утрам Ксюша была сама собой, естественной, томной, приятно было смотреть на нее, не защищённую косметикой и нарядами. И потом, по утрам она была молчалива. Молча, сварит кофе, сделает бутерброд и уйдет. А по вечерам, словно бес в нее вселялся, болтала, не умолкая. Принималась рассказывать о своих женихах.

То, это преследующий ее везде и всюду моторист со спецкатера премьер-министра, где она была в качестве приглашенной переводчицы и познакомилась с ним. Будто этот моторист ей звонит, поджидает на улице, а она уже, что только не перепробовала, чтобы он от нее отстал. Говорила, что замужем, что дети есть – не помогло. Просила брата позвонить мотористу, тот звонил, разговаривал с ним, все напрасно. Она уже и с психологом своим о мотористе беседовала.

Слушал я Ксюшу, а про себя думал: «Либо все это выдумка, либо ты сама сумасшедшая. Ведь к здоровым людям психи не пристают. Психи ищут таких же ненормальных».

То, это какой-то владелец приисков, который настолько богат, что его не интересует сколько, что стоит в цифрах. Требует, чтобы с помощью пальцев ему показали толщину денежной стопки. Тоже, на мой взгляд, выдумка.

Итак, слетая с ее языка, проходили передо мной бесконечной чередой тысячи Ксюшиных знакомых. И все приговаривала при этом: «Ты только не подумай. У меня с ними ни с кем ничего не было».

Говорила:

– Мы с тобой друзья, – и тут же поясняла, – но если будешь себя хорошо вести, то со временем…

И не договаривала. Дескать, додумайся сам. И я додумался: «Хорошо себя вести» – это у Ксюши означало – домогаться.

Я, конечно, все видел, понимал ее переживания, связанные с тем, что я к ней «не лезу». Понимал, но предпочитал придерживаться проверенной тактики, то есть держаться на расстоянии от коллег по работе. А в быту мы были добрыми соседями, хорошими друзьями. А если быть предельно откровенным, скажу так. Поменьше бы болтала про бесчисленные знакомства, глядишь, давно бы получила, чего хотела. А то рассказывает:

– Подруга шла ночью по городу, подъехал пьяный милиционер на «козлике», предложил подвезти ее. А у подруги пять лет никого не было, и в ту же ночь она милиционеру отдалась. И вот с тех пор подруга всячески подкупает милиционера, за уши тянет под венец. А тот упирается. Обещала, если он к ней приедет, на Новый год подарить ему новую стереосистему. Не приехал. Так теперь у нее в квартире стоят две стереосистемы. Покупала ему однокомнатную квартиру, не польстился, соблазняет теперь трехкомнатной.

Удивлялся я в этом Ксюшином рассказе двум вещам. Во-первых, тому, насколько же глупой должна была быть ее подруга, предлагая все эти «коврижки» за то, чего, в принципе ни покупать, ни продавать нельзя. А во-вторых, тому, какие, оказывается, есть у нас капризные и привередливые милиционеры.

И от всех этих ее бесконечных басен у меня шла кругом голова. Я не хотел, не желал ничего подобного слушать, а она все рассказывала и рассказывала мне о своих похождениях и о похождениях подруг.

– Пора рожать, – как-то сказала мне Ксюша, – и совсем необязательно при этом замуж идти.

– Да, – говорю, – но чаще всего интересным положением и приневоливают к женитьбе.

– Не очень-то вас, мужиков, этим приневолишь.

Я подумал и согласился с ней. В этом, возможно, была она права.

Все у Ксении было: красота, богатство, положение в обществе, интеллект, даже чувство юмора. В ее арсенале имелась тысяча басен и столько же побасенок, но, к сожалению, не было ни одной душевной истории, за которую можно было бы ее полюбить.

А так бы я сдался. Даже с удовольствием.

2000 г.

Будем радоваться

К художнику Золотокопытину подошёл сосед Карпов и, краснея, сообщил:

– Антон Анисимович, ваша жена, Катерина Васильевна, вам изменяет. Кавалера её зовут Сергей Любомудров, молодой парень, наш новый водопроводчик.

– Молодец, – пожимая руку доносчику, сказал художник.

– Да, я по дружески, по соседски, – с соболезнованием в голосе, зашептал Карпов.

– Я говорю, какой молодец этот Любомудров. Мою работу делает. Я конечно перед женой виноват. Весь в работе, в замыслах. Да, ещё и подхалтурить надо, денежку заработать, что бы семью содержать. А на Катеньку ни сил, ни времени не остаётся. И какая же она умница. Чтобы не скандалить, не трепать мне нервы нашла выход из положения. Насладилась с водопроводчиком, и должно быть уснула после этого сладким сном. Проказница.

– Да, вы что? Глумитесь?

– Ничуть. Вот вы, Олег Андреевич, и сами жену не ласкаете и строго следите за тем, чтобы её со стороны никто не приласкал. Поэтому у вас в семье бесконечные ссоры. Жизнь друг другу омрачаете. Но, вернёмся к моей семье. Конечно случившееся не норма, а исключение. Но относиться к этому надо философски. У нас, у мужчин, великие замыслы, мечтаем мир спасти, никак не меньше. За реализацией этих замыслов частенько забываем жену поцеловать. А ведь это смысл жизни любой женщины – быть целованной. Она и вам, ручаюсь, не раз приглашения делала. Вот почему вы так возмущены? Отчего с таким трепетом о измене моей жены сообщаете? Вы, наверное, и сами были бы не против оказаться на месте Сергея Любомудрова. Совесть помешала. Передо мной неудобно. Да, и перед своей женой стыдно. Жизнь, милейший Олег Андреевич, так сложна, из таких противоречий соткана. А семейная в особенности. Так, что я давно для себя решил. Чтобы ни случилось, буду всё встречать с пониманием. Всё прощать. Запрещать-то всё одно бессмысленно. Злиться, кричать – глупо. Только людей смешить. Так, что будем радоваться. И за жену, и за водопроводчика Любомудрова, и за себя, совестливых и находчивых.

Золотокопытин приобнял на прощание Карпова и отправился к семье.

– Как то это не по-русски, – Сказал Олег Андреевич ему в след. – Мир меняется, и люди становятся непредсказуемыми.

2012 г.

Бунтарь

Днем я спал, ночью бодрствовал. В будни отдыхал, в праздники работал. Зимой ходил в летней одежде, а летом в зимней. Ненавидел любую власть и презирал все мыслимые и немыслимые законы.

Моей любви искали умные, богатые, красивые женщины. Но я, всем наперекор, женился на нищей, уродливой дуре. С ней было невозможно прожить и одного дня. Я же заставил себя жить с ней в течение десяти лет. До тех пор, пока сама меня не бросила.

Все всегда я делал наперекор. Черное называл белым, белое черным. За добро платил злом, а за зло, чтоб не быть последовательным, и чтобы враги не смогли понять моей логики, еще большим злом.

И теперь я задаю себе только один вопрос. Зачем так глупо, так бездарно я прожил свою жизнь? Почему все делал шиворот навыворот? Нет, идея, конечно, красивая, быть революционером. Но зачем мне, все это было нужно? На что, потратил я лучшие годы свои? Мечтал прокричать на весь мир: «Бунтуйтесь!». Все это глупо. Но, годы уже не вернуть.

1995 г.

Бытовуха

Участковый Кондрашин разбирал дело соседей, подавших друг на друга жалобу. Опрашивал одного из потерпевших.

– Как было дело, Сергей? – Спросил он Гусева.

– Ко мне пришел Прошкин и стал звать на улицу. Якобы машину помочь ремонтировать, а на самом деле водки хлебнуть. А моя с ним сцепилась. Говорит, у Сергея и дома дел хватает, никуда его не пущу. И тут произошло интересное. Слушаю я, как они спорят, и вдруг вижу, на моих глазах, они превращаются в чертей. То есть самым натуральным образом. На голове рога растут, говорят на своем, лукавом языке.

– Опустим мистику. Из-за чего вышел спор, перешедший в драку?

– То-то и оно. Сосед говорит моей жене: «Я погублю этого праведника». А она ему: «Нет. Я погублю». И на меня смотрят. Ну, и чего мне было ждать? Схватил сковороду, что под руку попалось, и кинулся, жизнь спасать. Помирать – кому ж охота?

– Чего вы только, алкоголики, не придумаете.

– Истинный Бог, Сергей Сергеич, так все и было.

1995 г.

Валентины

В моей молодой бесшабашной жизни, оставили след три Валентины.

В Вале Тихомировой было что-то от годов пятидесятых. И лицо, и тело, и манера одеваться. Может мать пародировала, может бабку. Но ей это шло. Лицо было простое, без прикрас. И лоб, и нос, и губы – всё обыкновенное. А вот глаза! В них находилось то самое ретро. Сам взгляд был приветом из тех времён. Ну, и конечно причёска. Две косички без лент, спадающие на лацканы пиджака, очень напоминающего мужской, перелицованный. И юбочка строгая, и туфельки строгие. Самые обычные. И говорила просто, без затей. И жила бесхитростно. Без двойного дна, вся, как на ладони. Ясная.

Дома фикус, огромный, в кадушке. Листья блестящие, словно маслом растительным натёртые. Сантиметров по двадцать каждый. Круглый стол, матерчатая скатерть, пол дощатый. Обычные широкие доски, выкрашенные в жёлто-оранжево-коричневый цвет. На стене фотографии родни. Стулья деревянные старинные. Но, прочные, сто лет ещё прослужат.

С ней было просто. Всё просто. Она была, как воздух, к которому привыкаешь и перестаёшь замечать. К ней всегда, в любое время, в любом виде можно было прийти. И приютит, и накормит, и денег на дорогу даст. Бессловесная была. Жилы не тянула, признания не вымогала. Не говорила: «А, помнишь? Ах, не помнишь! Так, я тебе напомню». Умница. На таких стояла и стоит Россия.

Пришёл к ней как-то, а она беременная.

– Мой? – С испугом и тайным трепетом, спросил я.

– Ну, тебя же не было, – как-то кротко ответила она.

И я успокоился, повеселел. Выпил, покушал, переночевал и ушёл не прощаясь. Больше к ней не ходил.

И было ещё две Вали. Причём встречался с ними одновременно.

Валентина Владимировна Мах, когда-то была моей учительницей химии. Страстная была до безумия, искала меня повсюду и, как ни странно, находила.

И Валя Колесникова, так же со школой связанная. Ученица выпускного класса. Я к ней долго не прикасался, держал на расстоянии. Она мне по этому поводу даже истерики закатывала. Дескать: «Не любишь».

Знакомство с Колесниковой было романтическим. Я в тот день был сильно пьян и как там в сказке? На больного льва даже шакал нападает? Так вот, шакал был не один. Шакалов было много. Обычная шпана, подвыпили, раздухарились, а тут навстречу я – «тепленький». Ну, и слово за слово. Понеслось. Руки у меня ватные, ноги ватные, свалили с ног и били. Тут и появилась моя спасительница – вступилась.

Шпана оценила девичий порыв. А, может сами испугались того, что делают. В общем, отстали. Помогла мне Валя встать, дойти до дома. Помогла помыться, покормила. Помню, все лицо зеленкой измазала, раны прижигала. После этого с неделю носа на улицу не мог показать. Зеленый был, как Фантомас.

Хорошее было время, приятно вспоминать.

2002 г.

Великан

– Говоришь, делать добрые дела. А с чего начать?

– С мысли. Сначала подумай о том, что хочешь помочь. Не для выгоды. Не для славы. Не себе – вот главные слова. И Бог даст силы сделать доброе дело.

– Помыслить? Не глупо. Но как ты к этому пришёл? Когда?

– В юности. Сон видел. Чёрная пустыня бескрайняя, холод, ветер и на всём этом пространстве, как тени, толпы мечущихся людей. Напуганные, в лохмотьях. Один из них подбегает ко мне и говорит: «Надо бежать. Тьма сгущается. Это не туча. Это летит огромная чёрная птица, которая склёвывает всё, что движется». Я рассмеялся. «Наоборот, – говорю, – надо стоять на своём месте». «Как не бежать? Страшно.» – твердит он своё. «Так склюёт же? – Недоумеваю я. – Ты же это знаешь!». «Все это знают. Но невыносимо. Понимая, что глупо, все пытаются скрыться бегством. Для того, чтобы выстоять, нужно иметь стержень. А у оказавшихся здесь стержня нет. Поэтому бегаем и нас склёвывают». «Бедные, – подумал я, – надо, за них заступиться. Помочь». И только так подумал, стал расти и, прямо на глазах, превращаться в великана. И зловещая птица из монстра превратилась в безобидного воробушка, испугавшегося взмаха моей руки. Стоило только подумать о том, что сделаю доброе дело, как оно уже сделалось. Так и в жизни всё происходит. С Божьей помощью всё просто.

2010 г.

Взросление

В ранней юности была у меня любовь, звали Агния. Я, конечно, все больше тогда в киноактрис влюблялся, но они небожители, были далеко, а эта рядом. Работала мастером в парикмахерской. Я ходил подстригаться только к ней и втайне мечтал о взаимности. Работала она, то вечером, то утром, то с двух, то с девяти.

Меня уже знали. Пришел как-то утром, говорят: «Твоя после двух». Пришел вечером, говорят: «Раздевайся, садись, сейчас подойдет». А сами между собой щебечут о ней, о моей возлюбленной.

«Сходи, позови Агнию, – говорит одна другой, – стоит на ветру, в такую холодину и все болтает. Да, было б с кем, с Илюшкой».

Так в тот день она ко мне и не подошла, стричь стала другая. Я сказал, чтобы сняли немного. А через неделю опять в парикмахерскую прибежал, к своей.

Застрекотали ножницы над моей макушкой, сердце колотится, сижу, ни жив, ни мертв. Никого нет, только мы вдвоем. Я и она. Ну, думаю, сейчас объяснюсь, приглашу на свидание.

И вдруг приходит парень. Не раздеваясь, садится в свободное кресло и просит у нее денег. Да так, будто право на это имеет. Машина у него сломалась, а ему на ней надо в институт. Моим присутствием не смущаются, ни он, ни она.

А далее и вовсе, взял, да и вынес, искреннему чувству моему, смертельный приговор. Спросил:

– Может, у Кольки взять? До вечера. Вечером отдам.

– Сам ему и звони, – ответила Агния.

– Да, как же ты не понимаешь, – закричал на нее парень, – я с мужем твоим не могу говорить.

«Вот, – думаю, – и вся любовь».

Она подстригла, я расплатился и скорее на воздух.

Казалось, свет белый для меня померк. Последний день живу. Ан, ничего, прошло, зарубцевалось. Она и не узнала о моей любви. А я повзрослел.

2000 г.

Влияния

– Охо-хо, – произнес Огольцов.

– Что такое? – поинтересовался Щукин.

– Со мной происходит что-то ужасное. Одновременно возникло несколько проблем. От которых не уйти, не спрятаться.

– Все не вовремя, ни к месту? Руки опускаются? Это влияние Плутона.

– А может, кризис среднего возраста? Мне вчера стукнуло сорок лет.

– Тогда это влияние Урана! Точно, точно. Планета долго копит обиду на человека, не понимающего ее проявлений и, естественно, жестоко наказывает его. Причем, делает это всегда внезапно, используя свои, уранистические, механизмы.

– Ох уж эти, иронистические, механизмы. Но ничего, ирония иронией, но смеется хорошо только тот, кто свои сорок лет переживет. Правильно?

– Правильно. В сорок лет человек должен или более активно использовать накопленный опыт, либо совершенно отказаться от всего привычного и кардинально изменить свою жизнь.