Текст книги "ЧЕЛОВЕК"

Автор книги: Алексей Дьяченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Нерасторопный

Изольда. Изольда Лукова. Лично для меня это имя стало нарицательным. Символом упущенных возможностей.

Когда она родилась, отец решил назвать ее Зосимой. Такая вдруг в его голову поразительная мысль пришла. Поразило, собственно, его то, что одно имя вмещало в себя два. И он, когда бы того захотел, мог называть дочку то Зосей, то Симой.

Мать у Изольды работала в райкоме, состояла в рядах коммунистической партии, то есть бала идеологически подкованной. Знала, что имя Зосима, во—первых, мужское, а во-вторых, почти что сугубо церковное, то есть для истинного члена коммунистической партии чуждое и враждебное. Она предложила назвать дочку Галиной, в честь жены первого секретаря их райкома Галины Бесфамильной. Тут уж взъерепенился отец. Пришла его очередь возражать.

– И, что из этого выйдет? – Говорил он. – Галя Лукова? Все одно, что «горе луковое».

После долгих споров и препирательств решили назвать девочку Изольдой в честь любимой киноактрисы Изольды Извицкой.

На Тверском бульваре было когда-то кафе «Тверь», там впервые я Изольду и увидел. Собственно, с таким названием было там два кафе. Одно самообслуживания, а другое кафе-ресторан. Речь идет о последнем.

В этом кафе-ресторане всегда были свободные места, всегда было безлюдно. Так, как обслуживание отвратительное, водка не подавалась, а коньяк был плохой и стоил дорого. Угрюмые официанты, наряженные в рваные и грязные косоворотки, бесцельно слонялись по залу, или сбившись в кучку и насупившись, сидели в углу, разглядывая редких и до крайности раздраженных посетителей.

А раздражало посетителей чудовищное несоответствие цен и предоставляемых за эти цены услуг. Это несоответствие не находило никакого объяснения и поэтому вызывало вполне обоснованную злобу.

В те дни, когда я не хотел себе готовить, я заходил в «Тверь». Сидел и пережевывал не прожаренное, но подгоревшее мясо в этой атмосфере обоснованной злобы. Всякий раз уверял себя, что этот раз последний. Но, так уж получалось, что питался в этом кафе частенько.

Изольда пришла в кафе с кавалером, как я потом узнал, со своим непосредственным начальником. Начальник был немолод, но молодился. Волосы с затылка зачесал на темечко, надел джинсы, на которые предварительно утюгом, как это делается на брюках, навел стрелки.

Выглядел смешно, нелепо, понимал это, из-за чего чувствовал себя, как не в своей тарелке. Он, видимо, в тот вечер решил шикануть, сводить молодую сотрудницу в ресторан. Выбрал для этой цели тот, который, как ему казалось, был поскромней. Знал бы он, о заоблачных ценах.

Но он не знал. И вел себя сначала по-хозяйски. Крикнул официанту: «Голубчик! А ну-ка, принеси чего-нибудь, и закусить». Вальяжно расселся, закурил, стал развлекать Изольду анекдотами.

Официант, зная наперед, чем все закончится, вместо того, чтобы бежать, исполнять приказ, лениво подал меню с расценками. Начальник глянул на цены и подавился дымом от сигареты. А, когда прокашлялся, то попытался театрально присвистнуть, но даже это от смущения у него не получилось.

Начальник с Изольдой встали и направились к выходу. Ушли, не прощаясь. Но, мы с Изольдой друг дружку заметили, поздоровались глазами.

На следующий день я увидел Изольду, шагающей по улице Малая Бронная. Подошел и спросил разрешения идти рядом. Так молча и шли, ни о чем не говоря, не знакомясь. И, представьте, разошлись так же молча. Она по своим, я по своим делам.

Третья встреча была самая интересная, она шла из аптеки в хлебный магазин, все по той же Малой Бронной. Я ее догнал, поравнялся и пошел рядом, уже не спрашивая на то разрешения.

Опять шли молча, а как стали проходить мимо школы, то к нам навстречу устремились выбежавшие после уроков ученики младших классов. Все, как один, стали дружно здороваться со мной.

– Вы что, директор школы? – Поинтересовалась Изольда.

– Нет, – ответил я.

– Учитель?

– Нет. Просто я их всякий раз конфетами угощаю. Вот они со мной и здороваются.

– Хорошо.

– Что хорошо?

– Что хоть что-то выяснилось.

– Что, например?

– Узнала, что живете где-то здесь или работаете. А, то такая загадочная личность, молчите все. Ну, ничего невозможно узнать.

– А, вы спрашивайте. Я вам все о себе расскажу, – смеясь, сказал я.

И рассказал. И она мне о себе рассказала.

И ведь не хватило ни ума, ни сообразительности спросить у нее телефон или узнать адрес. На, что я надеялся? На то, что так же всякий раз будем встречаться, то в кафе, то на улице. Боже, как это все наивно и глупо. Как говорится, понадеялся на авось. И Изольда пропала, исчезла из жизни моей.

Три счастливых дня, как в песне, было у меня. И все. Улетела жар-птица куда-то за далекие моря, за высокие леса, оставив в полном недоумении. А может, мне, такому нерасторопному, так и надо. Но, я, все же, продолжаю надеяться, что мы с ней встретимся.

Изольда, где ты? Откликнись, отзовись.

2001 г.

Никакой

Неспешно гуляя по Тверскому бульвару, мужчина и женщина беседовали.

– Влюбляются в носителей сверхзадач, сверхидей, – говорила женщина. – В тех, кто способен нести в себе нечто божественное или дьявольское. А как можно влюбиться в такое ничтожество, как вы, Фролкин? Сами-то, как думаете?

– Еще как можно, Катерина Витальевна, – ничуть не смущаясь колкими словами собеседницы, отвечал мужчина. – Женщинам свойственно влюбляться. И когда она созревает для любви, то ей все равно, кого любить, в кого влюбляться. Она может влюбиться в дверную ручку, в ножку от табурета. Прошу прощения, даже в унитаз.

– Согласна. Но продолжаю все-таки настаивать на своем. Что в такое ничтожество, как вы, женщина не сможет влюбиться даже тогда, когда будет находиться в том самом состоянии, о котором вы говорите. В обостренном, или я бы даже уточнила, в болезненно обостренном желании кого-то или чего-то полюбить.

– Неужели я так безнадёжен и плох?

– Нет. Плохих, как я уже сказала, тоже любят. И, в них так же легко влюбляются, как и в хороших. Вы – никакой! Ни плохой, ни хороший. Вас нет. Фролкин, где Вы? Я вас не вижу. Ау!

– Да, схвати ты её, помни в своих объятиях, – подсказал Фролкину пожилой прохожий, шагающий при помощи трости. – Она же играет, готова на всё.

Фролкин проигнорировал подсказку, лепетал, что-то пустое, видимо из прочитанного и заранее заготовленного.

– А, ведь и в самом деле пустышка, – сказал прохожий, и в сердцах огрел Фролкина тростью по спине.

2000 г.

Нина

У кафе «Шоколадница», что на Октябрьской, я познакомился с Ниной Огоньковой. Она спросила, как пройти к французскому посольству, и, разговорились.

– В Париж собираетесь? – Спросил я, провожая Нину к бывшему особняку купца Абрикосова, в котором располагалось французское посольство.

– Нет. На бесплатные языковые курсы иду записываться. Хочу узнать, что для этого нужно.

– Откуда такая тяга к французскому?

– Как вам объяснить. В театральное училище поступила, а с учителем французского не повезло. Не нашли общего языка. А экзамены сдавать надо. Вот и ищу, где бы помогли.

– А в вашем училище нет английского? Я бы помог.

– Нет. Только французский. Приходится учить с нуля. В школе я тоже английский изучала.

Так, за разговорами, подошли к посольству. Объяснили вышедшему навстречу милиционеру, что нужно. О курсах французского при посольстве он ничего не знал, и знать не хотел. У него была своя работа, никого из посторонних на территорию посольства не пускать. С этой задачей он справлялся, любые другие вопросы, не связанные с пропускным режимом, его раздражали. Мы это поняли и долго его не мучили.

Забегая вперед, скажу, что никакие курсы французского Нинке не понадобились. Вскоре, после описываемых мною событий, в училище пришел новый педагог и все у нее наладилось.

В тот же день, а точнее, вечером того дня, Нина пригласила меня в театр оперы и балета имени Станиславского и Немировича-Данченко. Давали оперу «Кармен» Жоржа Бизе. Вместе с нами в театр пошла Нинкина сестра, которую звали Астра. Но, она, после первого акта, ничего не объясняя, ушла. Нинка смеялась.

– Ты чего? – Спросил я.

– Да, Астра, как и Кармен, тоже на табачной фабрике работает. Только, тут за Кармен офицер приударяет, а у Астры в жизни все наоборот. Она за офицером бегает. Вот и ушла.

Я забыл сказать, что и Нинка, и ее сестра Астра Огонькова были цыганками. Семья у Нинки была большая, пять сестер и два брата. Все очень музыкальные. Я вместе с Нинкой, отмечал в их семье Новый год. Жили они в Нарофоминске. За столом, не подумав, я сказал тост:

– Отцов бывает много, а мать, всегда одна.

У меня, кроме отца, было еще два отчима. Меня вежливо поправили. Как оказалось, в их семье было все наоборот. Отец был один, общий для всех, а матери разные.

За тем новогодним столом цыгане своим пением сотворили чудо. Они не только разогнали мою грусть-печаль, в которую впадал я тогда частенько, они душу мою окрылили, заставили летать. Слушал их песни, и душа парила над всем бренным и суетным. Я влюбился и в Нинку, и в ее семью, и во всех цыган на свете.

После Нового года предложил Нинке выйти за меня замуж. Она отшутилась, не дала прямого ответа. Говорила, что я еще маленький, а ей нужно учиться.

Не доучилась. Весной вышла замуж за цыгана по имени Божко, и уехала жить к мужу на родину, в город Ужгород.

2001 г.

Ночной звонок

В половине второго ночи зазвенел телефон.

– Григорий Германович? – Спросили в трубке.

– Ну?

– Здравствуйте.

На приветствие я неприязненно промолчал. Сообразил, что сработала сигнализация и придётся ехать в магазин. Третий раз за неделю, и всё среди ночи.

Так и есть, слышу, на том конце провода говорят о сигнализации.

Я слушаю в пол уха их бред, спросонья что-то гундосю, поддакиваю, соглашаюсь приехать и тут, окончательно проснувшись, кричу:

– Как приехать? Да, что вы с ума сошли, на чём я вам в три часа ночи приеду!

Извинились и сказали, что пришлют за мной машину. Я наспех оделся и вышел раньше их возможного приезда, что бы встретить у подъезда. Дело в том, что они три раза переспрашивали какой подъезд, да так видимо и не поняли. Объяснял, что если считать с того угла, с которого они заезжают, он второй, а если считать подъезды по порядку, слева направо, то он третий. Вот и вышел заранее, что бы их опередить.

Вышел, смотрю, стоит милицейская машина у соседнего дома. Хотел туда пойти, но передумал. Адрес у них есть, что я буду бегать, подъедут. Дёрнулся в их сторону и замер. Стою, как стоял. Милиционер, находившийся у той машины, заметил мои волнения, и уже собрался подойти, проверить документы. Но, тут, ко мне такая же подкатила, да и выходят, козыряют, а я, не отвечая на приветствие, молча сажусь в машину. Милиционер сразу успокоился, а то за жулика принял.

Едем в машине, они переговариваются по рации, всё номерами называются:

– Первый, первый, я второй, везём хозяина.

Все, сколько их не приезжало за мной, хозяином называли, видимо жаргон у них такой.

Едем, один у другого попросил закурить, тот ему отвечает:

– Последняя осталась. Последнюю, даже вор не берёт.

– Давай, давай, доставай. – Не отстаёт проситель. – Это вор последнюю не берёт, а мент берёт.

Ничего себе, думаю, обращение. Сами себя ментами называют. И закурили они зря. И так дышать в машине нечем, да ещё двое курят рядом, это почище газовой камеры. Чуть не задохнулся.

К магазину подъехали, они и выходить из машины не стали. Те, что раньше привозили, входили первыми в магазин, да с пистолетами в руках, а уж я за ними следом. И в самом деле, а вдруг ограбление? А этим и дела нет. Я вышел из машины один, пошёл перезакрывать, когда выходил из магазина слышал два хлопка.

Смотрю, у магазина стоят четыре милицейские машины, а из них выскочило человек десять сотрудников и чего-то все отворачиваются, шинелями закрывают лица. Я сначала не понял. Вдруг, что-то в носу защипало, насморк сразу схватил, и глаза резать стало.

Они, как оказалось, из газового пистолета стреляли. Ну, думаю, спасибо. Подняли в два часа ночи, обкурили, ослепили, да к тому же ещё и подвергли опасности возможного нападения.

Когда отвозили домой, остановились у перекрёстка на красный свет. Прямо у самого светофора по земле ползал пьяный мужичок.

– Чего ищешь? – Не без ехидства спросил один из милиционеров.

– Друга потерял. – С трудом ответил пьяный и своим ответом вызвал смех.

– Ну, ищи, ищи. Может, найдёшь. – Пожелали они ему и поехали дальше.

1995 г.

Няня

Случилось так, что жена отправлялась в командировку, а я был занят писанием диссертации. Ребёнку нужна была няня. И в этот момент, как нельзя, кстати, приехала тётя Клава, дальняя родственница моей жены.

Узнав о нашей проблеме, она вызвалась присмотреть за Никитой. Жена с лёгким сердцем на это пошла. Её можно понять, она командировку ждала целый год. А я, признаться, тёте Клаве не поверил, и вместо того, что бы заниматься делом, сидел, подслушивал, что там у них в детской происходит.

– Мать, Никитушка, значит уехала? – Говорила тётя Клава. – Ну, что ж, молодая, пусть себе гуляет. А муж, он не стенка, можно и отодвинуть.

– Мама любит папу. – Пробовал заступиться за меня сын.

– Ты ещё мал, не понимаешь. В семье, как говорится, сильно мил не будешь. На стороне оно всегда слаще.

Эти речи меня насторожили. Я вспомнил, как тётя Клава, сразу по приезду, рассказывая жене что-то секретное, на весь дом кричала: «А я ему отвечаю, и слава Богу, что сексуально озабоченная! Это счастье моё, что мне шестьдесят лет, а я всё ещё сексуально озабоченная!». Становилось ясно, отчего тётю Клаву несло в одну сторону.

В этот момент Никита, видимо, ударил её молотком по голове.

Не настоящим, игрушечным, при ударах которого раздавался характерный музыкальный звук. Именно такой звук я за стеной и услышал. И сразу же вслед за ним, послышался обиженный голос тёти Клавы, пытавшейся взять вышедшую из-под контроля ситуацию в свои руки.

– Ой, Никита, как говорил кот Базилио, ребята, давайте жить дружно.

– Этих слов кот Базилио не говорил. – Тоном знатока заметил сын. – Эти слова говорил кот Леопольд.

– Да? Разве? Не один ли чёрт? Всё одно не русский.

– Бабушка Клава, расскажите мне сказку про Сивку-Бурку Вещую Каурку.

– Э-эх, милый, укатали сивку крутые горки. Не помню я этой сказки.

– Тогда про зайца и лису. – Не отставал Никита.

– Про лису и зайца? А тебе можно такие сказки слушать?

– Можно. Мне папа и мама по книжке читают и так, без книжки, рассказывают.

– Такое в книжках теперь печатают? Ну, хорошо, слушай. Встречаются, значит, в лесу на опушке, «косой» с лисицей. И заяц у неё спрашивает: «Кума, а кума, как бы нам с тобой поладить?». «А в чём дело, – лиса ему отвечает, – подари мне сапожки со скрипом, и мы поладим».

Пошёл заяц в деревню, залез в чужой огород, нарвал там целый мешок капусты и снова к лисе возвращается. «Вот тебе лиса, что просила, да не одни, а сразу десять пар». А капуста же твёрдая и скрипит, поверила ему лиса. Легла, раскинулась, как лягушка. Мешок под голову положила, чтобы не стащили.

Заяц делает своё дело, знай старается, а она лежит счастливая, улыбается. И такую песню поёт: «Ты тряси меня, зайчишка, скоро буду щеголять». А заяц ей подпевает: «Ты давай, крутись-вертись, такая-сякая, скоро будешь щи хлебать».

Надо признаться, что я, увлечённый сюжетом сказки, совсем забыл о том, кому её рассказывали. Представил себе лису, лежащую на мешке с капустой, зайца получающего своё и то, как они об этом поют. Вообразил находчивых, современных, людей, которые с удовольствием поставят такую оперетку на сцене академического театра и улыбнулся.

Тётя Клава, тем временем рассказывала о том, как она, будучи юной, полюбила строителя.

– Он Братск строил. Братскую ГЭС, – говорила она. – Автослесарем в колонне работал, шестнадцать лет ему было. Он по малолетству четыре часа работал и в вечерней школе учился. За год два класса заканчивал шестой и седьмой. Я жила по соседству, на год старше была. Забегу к нему и кричу с порога: «Славка, пойдём на танцы в Постоянное?». Посёлок там был такой, так назывался. Там всё кругом одни посёлки были: Братск – 9, Братск – 3, Братск – 5. А потом, как расстроили – стал просто город Братск.

А в Постоянное надо идти было через мост. А мост этот, смех один, над водой только на пять сантиметров и возвышался. Вода прибывала и пока мы до него дошли, он уже под водой оказался. Делать нечего, Славка ботинки снял, брюки засучил до колен, меня на руки взял и пошёл через мост. Мост прошёл, давай меня снимать, а я в шею ему вцепилась и ни в какую. Он сразу сообразил, в чём дело, видать, в голове мысль прошла.

А там, за мостиком, крутая насыпь с одной стороны, а с другой стороны дорога и за ней брусничник. Он меня понёс, положил на бруснику, я и заплакала.

– Сразу заплакали? – спросил Никита.

– Ну, конечно не сразу, потом. Что ты такие вопросы задаёшь, как маленький.

– А почему вы заплакали?

– Не знаю. С юностью, наверное, прощалась. – Смеясь, заметила тётя Клава. – Жалко мне его было, он замуж меня звал, а я уехала из Братска и не вернулась.

В этот момент в детскую вошёл ваш покорный слуга, поблагодарил словоохотливую няню за помощь, и в тот же вечер отвёз сына к своей матери, на что ранее, не смотря на все её просьбы, не решался.

Матушку мою Никита любит, но думаю такую няню, как тётя Клава, он запомнит на всю жизнь. Так, по-взрослому, с ним никто ещё не разговаривал, а дети это ценят.

11.09.1996 г.

Обманул

С Дуняшей Фиалкиной, я легко познакомился. Сказал: «Давайте, будем дружить. Если дружба перейдет во что-то более возвышенное и романтическое, я не буду этому препятствовать, не перейдет – останемся друзьями». Она согласилась, и захотела покаяться в грехах своих. Говорю: «Не надо».

– Дуня, Дуся, душенька, – говорил я ей, – у кого их не было? Все прощаю. С тем условием, однако, что впредь того, за что сейчас стыдно, делать не станете. Договорились?

– Договорились. – Ответила благодарная Дуняша, и кинулась мне на шею.

И жили мы с Фиалкиной душа в душу долгие три дня, а потом она опять совершила то, за что ей стало стыдно. Она опять захотела покаяться. Затем снова и снова.

Я понял, что это у нее такая форма общения с противоположным полом. Сначала покается, изольет душу, наплачется вдоволь. А после этого кидается в жаркие объятия, осыпает поцелуями, наслаждается минутой прощения.

На десятом «покаянии» я не выдержал, сказал ей следующее:

– Знаете, Евдокия, а ведь получается так, что я вас обманул.

Она решила, что я ей подыгрываю и в свою очередь так же стану лить слезы и каяться, как это всякий раз проделывала она. Но, все же, насторожилась.

– Я предложил вам дружбу, – продолжал я начатую речь, – в надежде на то, что со временем эта дружба перерастет в любовь, а наши отношения станут серьезными. Так вот. Вынужден констатировать, что отношения никогда серьезными не станут. В любовь дружба не переросла. Да, и дружбу, которую я обещал сохранить в любом случае, ее основы, так сказать, вы всячески разрушили. Вот и выходит, что не остаться нам с вами даже друзьями.

– Ты меня так и не понял, – сказала Евдокия. – А намерения у меня были хорошие.

– По делам о человеке судят, а не по намерениям. Намерения, возможно, и были хорошие, а поступки – самые отвратительные. И рискну предположить, что намерения, раз от раза становились все лучше и лучше, потому что поступки все гаже и страшнее. Боюсь, что если станем продолжать встречаться, то однажды услышу: «Прости меня, я человека убила».

Конечно, это я виноват, что бурная река наших взаимоотношений нашла для себя такое русло. Я проморгал момент, когда вино сделалось уксусом. Поэтому именно я, все это и должен остановить, прервав отношения раз и навсегда. Знаю точно, что это пойдет на пользу, как мне, так и вам.

Так и расстались.

2001 г.

Обнимающая дерева

Я подошёл к миловидной девушке, обнимающей дерево, и спросил:

– Как звать тебя?

– Люба Кофейникова, родом с Иванова. Ткачихой была, вышла замуж в Москву.

– А где муж твой?

– Я с двадцати двух лет вдова.

– Муж погиб?

– Зачем погиб? Сам повесился. Я как узнала, перекрестилась от радости.

– Он, что? Обижал тебя? Бил?

– Я сама его обижала.

– Не любила, значит?

– А, кто ж по любви замуж идет? Только дуры одни.

– Ты, хоть ешь что-нибудь? Тебя в обнимку с деревьями только и вижу. И утром, и днем, и вечером.

– Я готовить умею, но не люблю.

– Тебе, может, жить негде?

– Есть где. Не переживай. Бабка рядом тут живет. Только у нее грязь, и я лучше на асфальте буду спать, чем у нее.

Складывалось впечатление, что Люба даже и на асфальте не спала. А спала стоя, как это делают лошади и слоны.

Спала, обнимая деревья во дворе. Не было во дворе дерева, в обнимку с которым я бы ее не видел. Иногда она их целовала, гладила. Случалось, прижималась к ним со страстью, что-то нашептывая. Они, должно быть, с ней разговаривали.

Интересная была девушка. Своеобразная.

1999 г.