Текст книги "Корона от обороны (СИ)"

Автор книги: Алексей Герасимов

Соавторы: Татьяна Минасян
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Фрейлина прислушивалась к себе, пытаясь понять, что привело ее в такое волнение, но все ее усилия были тщетными. Причина была не в сбежавшем на войну юном фон Айсе. Несмотря на то, что Мафальда относилась к нему с симпатией и ей было бы жаль, если бы он погиб, для нее он все-таки был чужим человеком и сходить с ума от страха за его жизнь она бы не стала. Но причина не могла быть и в брате – ведь Эрвин уже давно был там, среди пуль и снарядов, и раньше Мафальда, хоть и переживала из-за него, никогда не теряла головы. И никаких новых известий о брате она не получала с тех пор, как узнала о поражении его войска...

«Старею я, что ли? – пыталась шутить про себя Мафальда в надежде, что хотя бы это поможет ей успокоиться. – Раньше ни от каких дурных предчувствий не страдала, пока не знала точно, что с кем-нибудь из наших родных случились неприятности. И что дальше с тобой, душечка, будет – дурные сны, истерики, обмороки на ровном месте, как у нашей обожаемой госпожи Эвелины?» Эта мысль немного развеселила камер-фрейлину, и на ее лице появилась легкая улыбка, которую рассказывавший ей что-то сосед по столу – еще один молоденький паж – с радостью принял на свой счет. Но потом обитатели замка встали из-за стола и разошлись по своим комнатам, и Мафальда, снова оставшаяся наедине со своими мыслями, почувствовала, что опять погружается во все возрастающее беспокойство.

За окном шел мелкий противный дождь, а это значило, что Эвелина проведет весь день в замке, и Мафальде придется из кожи вон лезть, чтобы придумывать для нее разные развлечения. «Ну, ничего, одна я мучиться не буду, уговорю ее сиятельство позвать и других фрейлин!» – злорадно решила Мафальда, отправляясь к госпоже. А потом ее мысли снова вернулись к Эрвину. Что, если предчувствия не врут? Что, если раньше она была слишком черствой, и поэтому не придавала им такого значения, а теперь просто научилась слышать свое чутье? Или раньше ее предчувствия не были такими сильными, потому что Эрвин не бывал в такой большой опасности, как сейчас?

Герцогиню Эвелину Мафальда застала тоже испуганной и страшно расстроенной.

– Ты представляешь?!! Франц! Этот мальчишка!!! – принялась сбивчиво рассказывать она своей любимице, картинно заламывая руки. – Он сбежал на войну!

– Что вы говорите, ваше сиятельство?! – в голосе Мафальды прозвучало такое естественное изумление, что она сама почти поверила в то, что ничего не знала о побеге молодого человека.

– После всего, что мы для него сделали! После всех благодеяний, которые мой муж ему оказал!!! – возмущалась герцогиня. – Как он мог так поступить?! Как ему вообще могло прийти такое в голову?!

– А это точно? – теперь Мафальда спрашивала с сомнением и недоверием, жалея, что ее превосходную актерскую игру некому оценить.

– Совершенно точно, он обо всем написал нам с Максимиллианом, и поскольку моего августейшего супруга сейчас нет в замке, письмо передали мне! – казалось, герцогиня вот-вот расплачется. – Ему, видите ли, совестно прятаться в замке, когда все мужчины, способные держать оружие, защищают страну!

Мафальда в ответ лишь развела руками со скорбным выражением лица:

– Что ж делать, молодые юноши – они такие...

Про себя она в тот момент впервые всерьез пожалела, что не родилась мальчиком, как Эрвин. Была бы сейчас в походе рядом с братом – там, где не нужно притворяться и терпеть чужие глупости! Увы, об этом фрейлина могла только мечтать...

Эвелина, тем временем, выкрикнула еще несколько горьких упреков «глупому, бессовестному и неблагодарному» Францу и, схватив с туалетного столика полупрозрачный батистовый носовой платок, принялась промокать сухие глаза. Мафальда поняла, что настал момент для утешения расстроенной герцогини, и не упустила его:

– Не переживайте так, этот мальчишка не стоит ваших слез!

– Да, ты права, – скорбно вздохнула гросс-герцогиня. – Нельзя так переживать из-за неблагодарного мальчишки, но ведь ты же меня знаешь... Знаешь, какая я чувствительная...

– Знаю, но так все-таки нельзя, ваше сиятельство, – понимающе закивала в ответ Мафальда. – Надо вам как-то развеяться, давайте я позову Розалинду и остальных? Давно мы все вместе не собирались...

– И правда, позови наших дам, может, они знают еще какие-нибудь подробности о побеге Франца! – глаза «чувствительной и не жалеющей себя» Эвелины загорелись любопытством, и Мафальда с удовольствием отправилась выполнять ее распоряжение.

Вскоре в покоях гроссгерцогини собрались все ее приближенные, и Мафальда получила возможность немного поразмышлять обо всем, что ее беспокоило, пока Эвелину занимали остальные фрейлины. Большинство из них действительно рассказывали всевозможные подробности о побеге Франца, приукрашивая их на ходу и отстаивая друг перед другом правдивость своих версий. Больше всех, как и следовало ожидать, сочиняла Розалинда. По ее словам, фон Айс покинул замок, потому что пообещал жениться сразу на двух горничных и на одной из помощниц главного повара, после чего испугался скандала. Правда, другие дамы утверждали, что дело совсем не в этом, а в том, что бедный юноша был безответно влюблен и ускакал воевать в надежде героически погибнуть в бою, поскольку иначе излечиться от своей несчастной любви не мог. Разногласия у них начинались только в одном: в том, кто был той роковой женщиной, из-за которой Франц захотел умереть. Одни приписывали эту роль кому-нибудь из известных знатных дам, хотя Мафальда сильно подозревала, что с половиной из них он вообще никогда не встречался, другие – все тем же горничным и прочим служанкам, третьи – крестьянским девушкам из ближайшей деревни.

Мафальда слушала их болтовню краем уха и поначалу надеялась, что хоть кто-нибудь из ее товарок назовет истинную причину, по которой молодой человек отправился воевать. Но то, что он просто захотел быть полезным своей стране, ни одной из женщин так и не пришло в голову. Впрочем, госпожу фон Шиф это не слишком сильно удивило.

Сплетни о Франце плавно перешли в пересказ не менее пикантных историй о других пажах и господах, которых фрейлины знали великое множество. Большинство из этих историй Мафальда слышала, а о некоторых из них ей даже было доподлинно известно, как все обстояло на самом деле, но о некоторых любовных авантюрах она слышала впервые и постаралась запомнить их во всех подробностях. Это помогло ей немного развеяться и даже развеселиться, но все же полностью гнетущее настроение госпожи фон Шиф не прошло. Мысли ее все чаще возвращались то к брату, то к маленькому сыну, и безотчетное волнение за них обоих усиливалось с каждым часом. Ей надо было увидеть их, надо было убедиться, что с ними все хорошо. Но если встретиться с Эрвином фрейлина не смогла бы при всем желании, то навестить сына ей было не так уж трудно: единственным препятствием для этого была ее капризная госпожа.

Подошло время обеда. Эвелина выпроводила остальных фрейлин и собралась переодеваться, и измучившаяся дурными предчувствиями Мафальда заговорила с ней со смиренным и даже слегка виноватым видом:

– Ваше сиятельство, простите, могу я обратиться к вам с просьбой?

– Дорогая моя, для тебя – все, что угодно! – после трех часов сплетен герцогиня пребывала в превосходном настроении.

– Я хотела бы съездить на несколько дней в имение моего бедного покойного мужа, – сказала Мафальда. – Очень уж давно я там не была, а оставлять моего управляющего без присмотра – дело рискованное... Да и сына я долго не видела...

– Да, понимаю, – без особой радости отозвалась Эвелина, и ее губы недовольно скривились. Отпускать от себя Мафальду ей не хотелось, и она уже жалела, что так легкомысленно пообещала выполнить любое ее желание.

– Благодарю вас от всей души, госпожа! – с жаром воскликнула фрейлина, отрезая герцогине все пути к отступлению. – Я знала, что вы не будете против!

– Да, конечно же... – сникла Эвелина и от огорчения даже сама застегнула одну из поддерживающих ее платье булавок. – Но, надеюсь, ты ненадолго меня покинешь?

– Всего на несколько дней, клянусь вам! – убедительно заверила ее Мафальда.

«Два дня на дорогу туда, два дня – обратно и хотя бы неделя в имении! – решила фрейлина про себя. – Одиннадцать дней без Эвелины – что может быть прекраснее на этом свете?..»

Глава VII

– Навались! Поднажмите, черти, еще немного!.. – увязшая в грязи пушка, с громким чавкающим звуком дернулась вперед и измазанные липкой жирной глиной обода колес вышли из ямы, вкатились на накиданные впереди ветки. Эдвин фон Гогенштаузен выпустил спицу и сделал шаг назад и в сторону: дальше его солдаты могли справиться и без помощи своего генерала.

Покуда вытягивали застрявшее орудие, плащ слетел с плеч эрцгерцога, ледяной дождь вымочил его насквозь, и теперь, оглядывающийся по сторонам, поминутно отирающий глаза от небесной влаги, разгоряченный трудом наследник престола парил, словно забытый на огне кофейник. Кто-то из свитских сунулся было к нему с новым плащом – прежний был безнадежно испачкан и годился теперь разве только на то, чтобы скатав, бросить его под колеса очередной конной упряжки, – однако Эдвин с мрачным смешком отмахнулся.

– Поздно, поздно господа, я уже насквозь, – про себя он отметил, что невзирая на то, что тут целый дивизионный генерал августейших кровей вровень с нижними чинами около пушки корячится, большинство господ офицеров запачкали лишь обувь, но никак не перчатки. Действительно помогавшим в возне с орудием выглядел один лишь фон Шиллинг, чей плащ сбился куда-то за спину и на бок, отчего ротмистр также изрядно промок.

– Ваше сиятельство, извольте в карету, в тепло, – подал голос другой адъютант.

– Карету к черту! – зычным голосом отозвался фон Гогенштаузен. – Коня мне! Барон, едемте в авангард, надобно глянуть, отчего задержка там.

Йоахим фон Шиллинг молча склонил голову и, громко чавкая ботфортами по грязи, двинулся к своему жеребцу. Когда коня подвели эрцгерцогу, он был уже в седле и, окончательно избавившись от бесполезного теперь плаща, терпеливо ждал своего командира, не обращая, казалось, ни малейшего внимания на потоки ледяной воды, низвергающиеся с небес.

– Ну вы-то, вы куда разоблачились? – выкрикнул эрцгерцог, трогая коня с места. – Не хватало еще, чтоб вы простыли!

– Как вы изволили метко заметить, господин эрцгерцог, – невозмутимо ответствовал барон, поравнявшись с генералом-наследником, – уже поздно, я тоже промок до нитки.

– Не пытайтесь доказать мне, Йоахим, что саксонцы сделаны из железа. Мне отлично известно, что их черепушки изготавливают из дуба.

– Как будет угодно вашему сиятельству, – фон Шиллинг с легкой улыбкой склонил голову, выражая видимую покорность.

До головы колонны они добрались достаточно быстро, однако выяснить, отчего была заминка не успели – солдаты уже продолжили движение, вытягивая артиллерийские упряжки с раскисшей проселочной дороги на мощеный брусчаткой, по подобию древних карфагенских дорог, тракт. Впрочем, на покрытии сходство заканчивалось – если античные большаки тянулись подобно лучам, прямо, никуда не сворачивая, разрезая, если была в том надобность, неровности местности, поздний аллюстрийский собрат карфагенского шляха петлял между деревьями и холмами, словно змея.

– Да как же так, господа? – донесся до приближавшихся эрцгерцога и барона юный взволнованный голос. – Отчего же вы отступаете?

Обладатель этого голоса, промокший, скорчившийся в седле темноволосый юноша не старше шестнадцати лет, в некогда светлом, а теперь буро-грязном заляпанном плаще поверх партикулярного платья, в шляпе с обвисшими от накопившейся в них влаге полями, видимо, только что появился из-за ближайшего изгиба тракта и теперь не мог поверить своим глазам.

– Что же случилось? – в отчаянии вопрошал он у мрачных, усталых солдат и офицеров. – Что произошло?

– Конфузия. – подал голос фон Шиллинг, решительно обгоняя эрцгерцога. – Полнейшая конфузия, юноша. А что вы, позвольте узнать, здесь делаете?

Тот обернулся на голос, увидал барона, и глаза его вспыхнули огоньками радости и испуга одновременно.

– Господин фон Шиллинг, как я рад вас встретить! – воскликнул он. – Но... как же так, мы что же – разбиты?..

– Если успеем отступить и перегруппироваться, то еще нет, фон Айс, – решительно ответил тот. – Однако вы не ответили мне.

Франц смутился под прямым, испытующе-выжидательным взглядом барона, столь разительно отличавшегося от его же надменно-ленивых взглядов, которыми он щедро одарял всех в Лихтервинде.

– Я... Я решил вступить в армию, господин лейбгвардии-ротмистр, – выдохнул он. – Для чего спешил в бригаду генерала фон Эльке, надеясь, что он не побоится принять меня под свое начало.

Грязный, потерявший где-то головной убор Эдвин, менее чем когда-либо похожий в этот момент на наследника престола, сдавленно хрюкнул.

– Вот только вас ему сейчас не хватало, молодой человек, – резко бросил Йоахим. – Генерал фон Эльке остался прикрывать нашу ретираду во главе остатков своей бригады и двух мушкетерских полков.

– Как видите, ему и впрямь терять нечего, – подал голос эрцгерцог. – Однако, признайтесь, молодой человек умеет выбирать себе покровителей. Во всей нашей армии только два человека способны наплевательски отнестись к непременному неудовольствию со стороны гроссгерцога за то, что дадут этому юноше эполеты.

– Я счел невозможным обращаться к наследнику, к тому же имею честь быть другом госпожи фон Шиф... – молодой человек осекся, признав Эдвина в этом грязном и мокром офицере.

– А вы сильно подросли, Франц, – тепло улыбнулся ему эрцгерцог, но тут же посерьезнел. – Однако барон совершенно прав, кузен остался на верную гибель, и если от его сил спасется хоть треть, я буду почитать это великим чудом. Вам определенно нечего там делать.

– Ваше сиятельство! – вспыхнул фон Айс. – Я... я обещал его сестрице, что попрошусь именно в его бригаду и непременно позабочусь о господине генерале!

Пускай слова эти и были сильным преувеличением с его стороны, однако же сам паж в них, в этот момент, искренне верил. Перспектива оказаться в свите наследника престола Великого Герцогства ему, едва улизнувшему из-под опеки двора, казалась ужасной.

– Мафальде? – искренне изумился Эдвин. – Так она что же, знает, что вы отъехали в действующие части, и не помешала вам этого сделать? И не говорите, что у вас есть на это безумство благословение моего папеньки, я в это в жизни не поверю.

– Госпожа фон Шиф изволила проводить меня в дорогу, когда я тайно покидал Лихтервинд, – юноша ощутимо покраснел, понимая сколь двусмысленно звучат его слова, отчего фраза стала звучать окончательно пикантно, – и дать мне свое благословение.

Дивизионный генерал выразительно поглядел на фон Шиллинга, как бы говоря: «Вот! Я же вам говорил, что Эвелина законченная дура, и за этим якобы ее интересом к ходу кампании что-то кроется». Барон столь же молча развел руками, словно отвечая: «Вы были абсолютно правы, ваше сиятельство, это был только повод побыть наедине».

– Господин дивизионный генерал! – из-за пелены дождя показался погоняющий лошадь во весь опор гусар, без плаща, похожий в мокрых ментике и доломане серого колеру на разукрашенную мышь. – Господин генерал, лейбгвардии-юнкер Цигенбок, второй эскадрон «Серых соколов». Майор фон Лёве докладывает о выходе эскадрона к Таннетёлеру. С нами остатки Аурумштадтского уланского полка, господин майор просит разрешения прервать ретираду и совершить глубокий обход Кляйнеегерсдорфа с запада, дабы отвлечь неприятеля от позиций фон Эльке!

– Ах, отчаянная голова, что задумал-то... – покачал головой Эдвин. – А ведь может, может выйти, чёрт возьми! Где эти свитские, когда они нужны? Опять отстали? Цигенбок, осилите обратную дорогу до фон Лёве?

– Не извольте сомневаться, герр генерал! Через час буду в полку! – молодцевато, явно форся перед высоким начальством, доложил тот.

– Эк! – крякнул эрцгерцог. – С часом, это вы хватанули, юнкер. Но, скачите, скачите голубчик – ежели успеете подкрепить Эльке, быть вам подпоручиком.

Гусар лихо козырнул, поворотил коня, и стремглав (насколько позволяло мокрое бездорожье) пустил своего скакуна прямиком через луг.

– Загонит скотинку, – вздохнул фон Шиллинг.

– Главное, чтобы поспел вовремя, – генерал проводил удаляющегося юношу взглядом и повернулся к своему адъютанту. – Непременно стоит сообщить о передислокации фон Лёве кузену Эрвину. И не думайте даже, вас я от себя не отпущу, Йоахим! Единственный толковый человек при штабе, а туда же, под пули, собрался. Найдём другого курьера. Что?

Фон Шиллинг глазами указал на позабытого эрцгерцогом Айса.

– Да! – генерал резко повернулся к юноше, настолько резко, что конь под ним «затанцевал» недоумевая, был ли это ему приказ трогаться, или напротив, сдать назад. – Хотели послужить отчизне, Франц? Так извольте, предоставлю вам такую возможность. Фон Шиллинг, я слыхал – вы по сю пору носите с собой свои первые, юнкерские погоны на-удачу?

Ротмистор кивнул, и легонько, кончиками пальцев похлопал себя по груди, там-де они.

– Отдайте их фон Айсу, ротмистр, ему нынче нужнее. Ну же! – требовательно приказал эрцгерцог и дождавшись исполнения приказа, обратился к беглецу от двора своего батюшки. – Поздравляю вас юнкером, молодой человек. Служите с честью, не осрамите и все прочие, приличествующие случаю фразы. Местом службы определяю вам бригаду фон Эльке, с родом войск кузен сам разберется. Формой озаботитесь в ближайшее время.

– Уже, – глаза у мальчишки (ну что тут лукавить, мальчишки, конечно – кто он ещё в свои пятнадцать-то лет?) горели от счастья, невзирая на холод и мокрую одежду. Ещё бы, сбывалась, вот тут и сейчас, заветнейшая его мечта!

– Что, простите, юнкер? – изогнул бровь дивизионный генерал.

– Виноват! – подтянулся фон Айс. – Осмелюсь доложить, формой озаботился заранее, лежит в вещевом мешке!

– Разумник, – усмехнулся в усы наследник великогерцогского престола. – Хвалю. Дорогу до Кляйнеегерсдорфа найдёте?

– Яволь! У моей двоюродной тётушки усадьба недалеко от этого городка, местность мне хорошо знакома.

– Ну тогда скачите, скачите к Эрвину, фон Айс, – произнёс Гогенштаузен. – Скажите, что фон Лёве будет тревожить неприятеля с левого флангу. И передайте ему мой наказ – не сметь погибать, и отступить не позднее завтрашнего рассвета. Он обещал мне, но мало ли что.

***

– ...di putana! – донесся до фон Эльке голос Кальмари.

Бригадный лекарь что-то снова не поделил с эскулапами из Эзельбургского и Берштадского пехотных полков. Хотя, доброго доктора Абеле можно было понять: это прочие офицеры бригады после дела при Фюртене и последовавшего за сражением маршем отдыхали аж до начала бесславной Аурумштадтской баталии, эскулап же, при поддержке лишь двух ассистентов из студиозусов-медиков и дюжины санитаров, и во время самого боя раненых принимал, и на марше их выхаживал, да и потом лёгких, тех, что в дивизионный госпиталь не отправились, обиходил. Это уже не говоря про хворых, да недужных животом. Устал человек, чего уж тут добавить?

А тут новый бой, новое отступление, новые раненые да увечные (пока, к счастью, немного), да всё это под дождём, в грязи, в холоде – чьи нервы такое выдержать способны?

– Инструмент мочить в spiritus vini и руки им протирать, но не желудок никак, Corpo di Bacco!!!

К тому же доктора из приданных в подмогу бригаде полков явно не оправдывали высоких надежд Кальмари, которые он относительно них питал. Эзельбургский был сущим ослом, привыкшим лечить по-старинке, пиявками, кровопусканиями да клистиром – имел он ранее частную практику среди пожилых вдовушек да скорбных животом и разумом господ, однако польстился на длинный талер военврача – а Берштадтский, высоченный, могучий, ну сущий медведь, слыл поборником травничества, что нынче стало модно, и лечил по рецептам аж блаженной памяти Клархен Айнфах и Хельги Шторх, знаменитых Тевтонских Травниц. Дамы-то, конечно, были вполне достойные, жизнь повидавшие, сподвижницы отцов-основателей Ордена, но это ж сколько веков с тех пор прошло?

Доктор Кальмари же, выпускник Сорбонского университета, медик новой – натурфилософской – школы в медицине, исповедовавший сугубо научный подход к делу врачевания прозывал их не иначе как неучами, невеждами и косными ретроградами, через что у ученых мужей проистекали постоянные диспуты, где безбожно мешались грязная ругань и медицинские термины.

Сам генерал в споры ученых мужей предпочитал не лезть, с присущим ему, как истинному аллюстрийцу, прагматизмом полагая, что лучше иметь трех докторов разных школ, нежели ни одного.

Да и не до них ему, в общем-то, было.

Сражение при Аурумштадте началось совершенно неожиданно для обеих сторон. Все наработки штабов армий Кабюшо и фон Берга, все эти «Колонна один марширует... Колонна два марширует...», результаты бессонных ночей и мозговых штурмов оказались не востребованы и ненужны всего-навсего из-за выходки кирасирского поручика померанцев.

Случилось так, что корнет из эскадрона поручика Левински, хороший его товарищ (к тому же задолжавший оному поручику немалую сумму денег), решил, вместе с двумя приятелями-драгунами, попытать удачи на нейтральной территории. Выехав рано поутру, когда едва ещё рассвело, и господа старшие офицеры покуда изволили почивать (а поручик Левински отсыпался после вчерашних обильных возлияний со своим ротмистром и артиллерийским майором), и прибыв на пространство между двумя армиями стали всячески поносить бранденбуржское офицерство, вызывая охотников подраться, причём настолько не стесняясь в выражениях, что это никак не делало им чести. На беду их, неподалёку случился уланский пикет в полуэскадрон, командовавший которым подпоручик весьма оскорбился высказываниям корнета сотоварищи и решил их примерно наказать, для чего и воспользовался своим положением по службе – приказал уланам атаковать и захватить хамов.

Кирасир и драгуны, увидев приближающийся галопом отряд более чем в полсотни сабель развернули лошадей и попытались удрать, но конь закованного в тяжелую кирасу корнета явно уступал в скорости уланским лошадкам, так что участь его наездника была незавидна и, казалось бы, предрешена. Однако, на удачу его, именно в это самое время поручику Левински приспичило сходить до ветру. И именно в тот момент, когда страдающий от тяжелейшего похмелья поручик стоял на пригорке, презрительно мочась в сторону бранденбургской армии, на его, если можно так выразиться, траверзе появились совершающие ретираду драгуны, корнет и их преследователи.

Оценив перспективы своего однополчанина, Левински пришел к неутешительному выводу о том, что занятые им корнету денежки, похоже, сейчас ни то ухнут, ни то ахнут, после чего поручик незамедлительно, со всей присущей ему решительностью, приступил к спасению своих финансовых вложений. Застегнув чакчиры, он стремительно бросился в расположение, отрядил своего денщика будить ротмистра, сам же, как был, в одних лишь брюках, ботфортах и рубахе, повёл свой взвод спасать незадачливого корнета.

Разбуженный в момент сладкого сна о свадьбе с богатой наследницей знатного рода ротмистр, отравляющий перегаром окружающее пространство, не сразу уразумел, чего от него хочет денщик поручика Левински – мужик малообразованый и косноязычный, и даже намеревался было дать ему в морду, однако слова, что «их превосходительство драться поехали и вас просили поспешать», до его разума всё же дошли. Ротмистр, человек ничуть не менее решительный, чем поручик, поднял по тревоге уже весь эскадрон, быстро облачился в кирасу и последовал за Левински, не забыв послать гонца к полковнику, сообщая последнему о том, что подвергается атаке вражеских улан и вступает в бой.

Левински, к моменту появления всего эскадрона, своего корнета у улан отбил. Стороны, после короткой сшибки, разъехались в разные стороны и решали, надо ли им драку продолжить, либо стоит податься до бивуаков. Появление превосходящих сил кирасир помогло уланам принять окончательное решение в пользу ретирады, на чём дело бы благополучно и завершилось, однако случилось так, что отчитывающий корнета Левински своих приближающихся однополчан не видел из-за торчащего посреди поля, аки прыщ, холмика. Узрев отступление неприятеля, поручик решил, что никак не сможет указать в рапорте о том, что обратил противника в бегство, коли уж он сам уходит. Отличаясь не только решительностью, но также честолюбием и здравым карьеризмом, поручик немедленно прекратил выволочку корнету и приказал организовать преследование неприятеля, дабы все войско могло подтвердить тот факт, что он, Левински, не только вступил в бой с численно превосходящим противником, но обратил оного противника в бегство, преследовал, и кабы не были б уланские лошадки быстроходнее, так и вовсе бы разгромил.

Уланы же, которым вовсе не улыбалось завязнуть в драке со взводом поручика, когда ещё три таких же приближались к ним на рысях, пришпоривали своих лошадок не размышляя уже ни о пленниках, ни о наградах, отходя к позициям своей армии – к несчастью для всех, в сторону дивизии генерала Хальбштейна, человека хорошего, но отличающегося, что называется, «дурным патриотизмом».

Увидав ретираду бранденбуржских улан, генерал, человек из-за болей в пояснице страдающий бессонницей, а потому в столь ранний час бодрствующий, выразился в том духе, что сколько можно от нахальных померанцев отступать, и отправил супротив кирасиров три гусарских эскадрона. По задумке Хальбштейна супостат, узрев численное превосходство бранденбуржцев, оставит поле боя, что будет поводом не только для победной реляции маршалу фон Бергу, но и повысит боевой дух защитников Великого Герцогства. Молва разнесет весть о виктории по всему воинству, приукрасит и раздует эту рядовую, в общем-то, стычку до гигантских размеров, а там, глядишь, враг и сам отойдёт.

Если с первой частью плана генерала всё прошло как по задуманному, то дальнейшее развитие событий в первоначальный замысел Хальбштейна не вписывалось никак.

Ротмистр – история сохранила имя сего достойного мужа – Ганс Нойнер, не уступал Левински не только в решительности, но и в честолюбии, отчего отступление перед брандербуржскими гусарами своего эскадрона никак полезным для карьеры полагать не мог. С другой стороны, и принять бой было для него совершенно невозможно. Дождавшись взвода Левински на месте и отправив вестового к полковнику с просьбой о подкреплении (на явление прошлого посланца командир полка, моментально разобравшийся в ситуации, лишь пробурчал «вольно же ему, сдурев, по-полю с ранья носиться»), он начал неторопливо отводить эскадрон как раз к позициям того самого майора, коий составил ему и поручику компанию прошлым вечером, намереваясь таким своим маневром подставить врага под залпы.

Полуполковник д`Ориньяк, командовавший гусарами, видя, что враг отступает слишком медленно, и имея приказ кирасир прогнать, а не дать им уйти, наоборот, приказал наддать шенкелей, намекая врагу, что тому тоже поторопиться стоило бы.

Разбуженный солдатами майор, узрев катящуюся в его сторону кавалерийскую лаву, но всё за тем же холмиком-прыщём своих давешних собутыльников не видящий, решил, что вот оно, началось, что фон Берг решился на контратаку и немедля послал гонца в ближайший пехотный полк, дабы тамошний командир прислал ему мушкетеров для обороны редутов. По чистой случайности, вестовой от кирасиров также промчался через расположение того же полка, только чуть раньше, так что полковник, четко следуя инструкциям, полученным от Кабюшо, двинул своих солдат в контрнаступление. Залпы же батареи, под огонь которой заманил гусар хитроумный ротмистр Нойнер, так и вовсе перебудили командование всех окрестных частей, заставляя их принимать мучительное решение – приступать к баталии или дожидаться приказов командующего, понимая, что приказы эти могут и опоздать. Схожая, впрочем, ситуация сложилась и в армии противоположной стороны. Едва первые ядра просвистели над головами гусар, а кирасиры начали перестраиваться с явным намерением контратаковать, д`Ориньяк затормозил свои эскадроны, а различив подходящие колонны мушкетеров и вовсе решил, что этот, по его словам, «цирк– заутреню» следует прекращать, развернул гусар восвояси и был бы таков, но... Как уже говорилось, гусары состояли в дивизии Хальбштейна, а тот, узрев движение вражеских мушкетеров, решил парировать их марш своими. Стоявший же от него на правом фланге генерал фон дер Танн, человек решительный не в меньшей степени, чем Левински и Нойнер взятые вместе, слыша канонаду, пока ещё слабую, исполняемую всего несколькими орудиями, наблюдая маневры и марши неприятеля, узрев, наконец и движение бранденбуржской пехоты, счел, что враг приступил к баталии, но вестовой от командующего до него так и не добрался (что на войне порой бывает). План действий на случай померанского наступления до всех старших командиров армии гроссгерцога был заблаговременно доведен, и фон дер Танн, действуя строго в соответствии с полученными инструкциями, приступил к исполнению поставленной перед его дивизией задачей. Поскольку порядок действий был заранее распределен, наблюдающие его марши и перестроения соседи приходили всё к тому же выводу о не добравшемся до них вестовом и начинали исполнять свою часть батального замысла.

Не стоит, пожалуй, и упоминать о том, что в армии Померании ситуация повторялась с зеркальной точностью. Надобно было видеть лица фельдмаршалов фон Берга и Кабюшо, к которым прибывали один гонец за другим с тем лишь, чтобы доложить об успешном начале в выполнении их, маршалов, приказов, о которых командующие точно знали, что ими никаких распоряжений к бою не давалось. Более того, весь рисунок боя, каковой эти высокоумные полководцы выстроили себе в своих ученых головах, оказался смят и разорван, и в то время, как в центре сражение уже давно кипело во всю, на флангах оно еще только разгоралось. Ни о каком управлении войсками в таких условиях и речи быть не могло, каждый генерал, полковник, да что там – каждый лейтенант, – вёл свое подразделение туда и так, где и как полагал необходимым его применить. Оба фельдмаршала полагали себя противником околпаченными, одураченными и уже разбитыми, притом совершенно бесславно, однако время шло, битва продолжалась, картинка её складывалась у фельдмаршалов всё более и более отчетливо, им даже удалось наладить управление частью своих войск, и со всё большим и большим изумлением оба командующих приходили к выводу, что их визави владеет ситуацией ничуть не в большей степени, чем они сами. Ситуация это была дикая, для славных своей дисциплиной аллюстрийцев немыслимая – но она была!