Текст книги "Лось (СИ)"
Автор книги: Алексей Федорочев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
Федорочев Алексей
Лось
Глава 1.
Если в тебе сто шестьдесят килограммов живого веса и имеется застарелая травма позвоночника, то подъем с кровати – это серьезный ритуал, зачастую сопровождающийся целым набором звуков в виде кряхтенья, сопенья, скрипа, иногда заклами «твою мать!» и чем покрепче, и почти всегда – неприятными ощущениями. И никакой катаклизм уже давно не вынудил бы меня подпрыгнуть и помчаться куда-то. Даже пожар или наводнение. Десять пудов суеты не любят, их надо перемещать по всем направлениям степенно.
Но жуткий реалистичный сон, где я зачем-то наглотался таблеток, а потом злые тетки в белых халатах закачивали мне воду со всех сторон (и с нижней тоже!!!), заставил подскочить настолько резво, что еще почти минуту я напряженно ждал привычной расплаты за спешку.
Не болело.
Или не так: болел живот, болело горло, болело то самое место, куда... (не вспоминать!!!), болела голова, но спина... не болела!
До меня наконец-то дошло, что жмуриться в ожидании приступа не обязательно.
Первое, на что наткнулся взглядом – это голые мосластые коленки. Слабо волосатые. Судя по положению в пространстве, мои, но так-то – нет.
Поймите меня правильно: сто шестьдесят кило, они не за один день ко мне пришли, я их копил последовательно около тридцати лет со злополучной травмы, закрывшей путь в большой спорт и наложившей массу ограничений на остальные области жизни. Но и до неудачного падения я не был задохликом, выступая в тяжелом весе, так что ноги у меня были соответствующие. Не эти.
Потыкал в колени и ляжки пальцем. Ощущения говорили, что ноги все же мои. Хотя тоненькие с просвечивающими венками кисти рук моими тоже не были. Задрал майку – трусов не обнаружил, а все хозяйство, не накрытое привычным пузом, в мельчайших подробностях предстало перед не близорукими теперь глазами.
– Ну, привет.
– Масюня, зайчик, ты как?.. – раздался от двери женский голос.
Где-то на периферии отметил: Масюня... зайчик...это ко мне?
Но даже странное обращение не перебило мой шок:
– Я его вижу...
– Зайчонок, кого ты видишь? – растерялась посетительница.
– Его. – Вернул майку на место, улегся и укрылся с головой казенным одеялом.
– Сыночка, тебе плохо? У тебя галлюцинации? – подскочила и стала тормошить женщина.
Только тут сообразил, что эта особа чуть старше моей дочери, обращается ко мне как к сыну. Выглянул из-под одеяла: нет, мамой моей она точно не была.
– Масюня, ну не молчи! Скажи, как ты себя чувствуешь? – продолжала теребить меня дамочка.
Я сошел с ума, женщина сошла с ума, мир сошел с ума...
Ничего, всех нас вылечат.
– Нормально. Сейчас усну, проснусь, и все станет нормально. Совсем нормально!
И уснул.
Унылый бред со мной-чморенышем в главной роли заканчиваться не желал.
– Проснулся, сыночек? – спросила молодая женщина, сидевшая на стуле рядом с кроватью, стоило только вновь открыть глаза. Мадам была ничего так – симпатичная, но, что характерно, не та, что намедни.
– Да, мама, – раз от меня ничего не зависело, решил не сопротивляться и плыть по течению.
– Узнал! – радостно выдохнула она, – Узнал!!! Я верила, я знала!!! – И она стала покрывать поцелуями мое лицо и ладонь, которую сдавила в крепком захвате, – Узнал! Кровь-то, она не водица!
– Мам-мам-мам! – начал отбиваться я от ее ласк, – Мам! Мне бы...
– Судно подать? – встрепенулась женщина, догадавшись о моих потребностях.
– Да я сам!
– Сам, когда доктор разрешит! Ну, не стесняйся, что я там не видела! – залепетала она, пытаясь подставить мне специальный сосуд, чему я отчаянно сопротивлялся.
На мое счастье в палату зашла целая делегация в белых халатах, прервав нашу возню, в которой я вот-вот бы слился.
– Так! Я смотрю, очнулся, наш любитель таблеток? – при виде врача – а никем иным этот внушительный мужчина в окружении сразу пяти разновозрастных, но поголовно красивых женщин быть не мог – "мама" смущенно спрятала судно обратно под кровать, – Как самочувствие, пацифист?
Я и пацифист? Шутка юмора до меня не дошла, но прислушался к себе:
– Нормальное, вроде бы.
– Ага! Речь связная, вопросы понимаем...
– Что тут понимать-то?..
– А скажите-ка мне, голубчик, как вас зовут?
Вопрос на миллион. Я совершенно точно знал, как меня зовут: Михаил Лосев, что регулярно во всех компаниях сокращалось до Михи, Лося или Лосяша. Еще те, кто знал меня по армии, частенько по старой памяти обзывали Бурым, совмещая в одной кликухе намек на имя и характер. Жена в порыве нежности могла ласково назвать Мишаней или Медвежонком, хотя, это она мне, конечно, льстила. Но есть здравые опасения, что ни один вариант здесь не проканает.
– Мы-ма-ми... – неуверенно начал я мычать и заикаться, вспомнив о "Масюнечке".
– Сыночка! – счастливо всплеснула руками "мама", обрадовавшись правильному началу.
– Варвара Трофимовна! Выйдите! Зайдёте, когда я разрешу!
– Конечно-конечно... – и "мать", робко и даже заискивающе улыбаясь, смылась из палаты.
Ничего общего с моей настоящей матерью! Та – цунами в юбке, такое же беспощадное и неотвратимое, и характером я в нее, отец, погибший до моего рождения, по воспоминаниям родни гораздо спокойнее был. То есть, чтобы родившая меня женщина вот так смиренно скрылась за дверью? Когда с ее кровиночкой что-то непонятное делать собираются?! Держи карман шире! Уж на крайняк, она хотя бы последнее слово за собой оставила!
А дальше пошли новые странности: доктор подошел вплотную к койке и вместо прослушивания, простукивания или каких-то других ожидаемых с его стороны действий, стал водить ладонями над моим (ну, видимо, все же моим!) тщедушным тельцем. Пару раз мне показалось, что от его рук мелькнули неясные отблески, но, наверное, это были солнечные блики от окна. Или нет?
– Тело почти в норме. Осталось выяснить, что с разумом, – вынес он через долгую минуту вердикт, и, оставив руку на моей макушке, начал допрос, – Дважды два?
– Четыре... а что, есть другие мнения?
– Не сбивай. Как тебя зовут?
– Не знаю, – решил не перебирать варианты, кося под амнезию.
– Фамилия?
Если с именем хотя бы подсказка была в виде первой буквы, то с фамилией – полный облом. И к лучшему: пока думал, истекло время ответа.
– Так, понятно. Жи-ши?
– Пишется через "и"! – автоматом отскочило от зубов.
– Как зовут твою мать?
– Варвара Трофимовна?..
– Отца?
– ? (Упс...)
– Вторую мать?
– ? (А их, что, две?.. Как это вообще возможно?)
– Сестер?
– ? (Итицкая сила! У меня еще и сестры есть!)
– Синус ноля?
– Ноль, – надежно похороненное, ни разу не пригодившееся после универа знание настолько четко всплыло в уме, что ответ опять вырвался бездумно.
– Красный-желтый-...?
– Зеленый.
Допрос продолжился в подобном духе еще некоторое время, вопросы из школьной программы и логические цепочки перемежались вопросами о моей семье. Ладонь доктора наверняка не просто так касалась головы, потому что, если синусоиду и ее пики я теоретически еще мог вспомнить, то с чем едят производные и интегралы, и уж тем более, как решаются квадратные уравнения, – это я давно и уверенно забыл. А так даже что-то из биологии кроме инфузории-туфельки и сакраментального параграфа N41 ответил. Чудеса!
– Позовите мать ребенка! – приказал он своим сопровождающим, покончив с опросом. Одна из зашедших с доктором дамочек рванула за "мамой", пока я озирался в поисках упомянутого дитятка. Понимание, что ребенком назвали меня, пришло не сразу.
Теперь, когда все внимание перестало уходить на викторину, появилась возможность заметить, что все пять красавиц восхищенно, да что там говорить – вожделенно, как кошки на сметану, облизывались на доктора. Слегонца подивился степени ничем не обоснованной популярности у слабого пола: красавцем лечащий врач не был – среднего роста крепкий пузатый мужик с короткими толстыми пальцами-сосисками и заметной плешью среди полуседой неаккуратной шевелюры.
"Завидую, что ли?"
Но если на свою свиту доктор взирал вполне благосклонно, то к "матери" он обратился со скрываемым, но все же различимым презрением:
– Комментировать душевное здоровье мальчика не буду – этим пусть психиатры занимаются, не мой профиль. И хотя у меня очень многое просится высказать вам по поводу воспитания и обстановки в семье... промолчу. Не мое дело. А что касается остального: на наше счастье предварительные прогнозы не оправдались – мальчик связно разговаривает и помнит большую часть полученных знаний. В быту, вероятно, тоже будет ориентироваться. Кое-что по мелочи конечно забыл, но быстро выучит снова. Но вот личное... здесь многого не ждите!
– Он же помнит меня?..
– Скорее всего, он просто принял к сведению ваши слова. Не так ли? – обернулся доктор ко мне.
Пришлось виновато кивнуть. Женщина, выдающая себя за мою мать, заметно поникла.
– Варвара Трофимовна! Да вы радоваться должны, что ваш Миша, – "Ура! Я Миша!" – в овощ не превратился! То сочетание лекарств, что он принял, должно было привести к гораздо более печальному исходу! А так – небольшая социализация, и он снова станет полноценным членом общества!
– А есть надежда, что он вспомнит?
– Нет! – категорично отрезал мужчина, – Даже не надейтесь! Та область, что отвечает за его "я" почти полностью уничтожена. Поверьте моему опыту, и прекращайте лить слезы! – гаркнул он на "мать", завидев ее скривившееся от сдерживаемого плача лицо, – Какие-то повадки, характерные жесты возможно еще сохранятся, но личность будет абсолютно новая. Мальчик начинает жизнь с чистого лица. И в ваших интересах не повторить старых ошибок! За рекомендациями зайдете ко мне позже, часа через два, а сейчас позвольте! – и, отодвинув "мать" с дороги, доктор пошел на выход вместе со своей очаровательной свитой.
– А вставать-то мне можно? – крикнул я ему вслед.
– Можно и нужно! – обернулся мужчина.
Трусы! Какое счастье натянуть трусы – символ дееспособности! К концу обхода я уже и бубенцами готов был позвенеть, но «мать» сжалилась и выдала откуда-то из закромов родины стратегически важный предмет гардероба. Нарисованный мышонок на самом видном месте меня позабавил, но сгонять в туалет не помешал.
Будь воля "матери", все два часа до назначенного врачом времени пришлось бы выслушивать, каким хорошим мальчиком был ее сынок. Умненький, послушненький, золотце, а не парень! И на скрипочке-то он играл (жуть!), и рисовал, как дышал (точно не про меня!), и стихи-то сочинял (ну, был грех по молодости...), и конкурсы-то всякие выигрывал (Ага! Я! По кулинарному искусству!!! Не буду врать, с голоду без жены или дочки я бы не помер, но стряпать кексики?! На конкурс?!!), а уж танцевал-то, танцевал!!! В общем, даже если делить на восемь, то более ярких противоположностей, чем мы с Масюней, еще требовалось поискать. На всякий случай еще раз тревожно нащупал яйца – нет, были на месте.
Устав искать хоть какие-то совпадения интересов, свернул разговор на семью, и вот тут-то выяснил много интересного. Отец Масюни – человек, по ходу, небедный. Не олигарх, но уже и не средний класс. "Мать" – это его третья жена. При наличии вполне живых и здравствующих первых двух. И – ловите прикол! – две первые вовсе с папаней не в разводе!
"Ага, матерей у меня, значит, даже не две, а три! Итицкая сила! Я попал в гаремник!!! И бятя-то у меня – мужЫГ!"
Уже без удивления выслушал, что кроме меня у отца есть еще дочери – мои сестры от старших жен – Женя и Вика от Янины Августовны и Полина – от Маргариты Ивановны. Евгения – уже взрослая, вышла замуж за одного из отцовских инженеров, некоего Ивана Алексеевича первой женой – насчет первой "мать" даже специально несколько раз повторила! Остальные девицы возрастом: восемнадцать и девятнадцать, живут с нами вместе. Мне – единственному сыну – на днях то ли стукнуло, то ли стукнет восемнадцать, а зовут меня теперь Михаил Анатольевич Лосяцкий – непривычно, но близко к старому варианту.
Папаня – Анатолий Сергеевич Лосяцкий – страшно деловая колбаса, вечно в разъездах. А даже если и в городе – домашние его видят редко. Сейчас, кстати, опять в командировке, и даже несчастье с сыном не заставило его прервать свой вояж. Вроде бы логично – дела, бизнес, но... ну не знаю! Любящей семьей все это не выглядит! И стоит ли удивляться, что выросший в бабьем царстве мой предшественник – типичный затюканный ботан.
От доктора "мать" вернулась пыхтящей как скороварка. Похоже, колобок-сердцеед все, что постеснялся высказать ей на людях, произнес тет-а-тет. Ему-то хорошо – пропесочил и забыл, а мне пришлось отдуваться от неуёмной родительской любви. Радует, что хоть вставать разрешили, иначе бы лежал под ее присмотром, кряхтел на судне.
Но есть в жизни счастье – приемные часы имеют свойство заканчиваться. Перед обедом "мать" мягко, но непреклонно выставили из палаты и вообще из больницы.
– Сынулечка! Я еще вечером зайду! – она прощалась так, словно бросала меня не на несколько часов, а на полгода минимум, – Что моему зайчику принести?
– Мам, принеси газеты.
– Солнышко, я принесу тебе "ИЗО сегодня"! Лапулечка, после обеда обязательно поспи! Чмок-чмок-чмок!
"Мама!" – мысленно вознес обращение к своей настоящей, – "Каюсь! Твое "без телячьих нежностей" иногда меня напрягало. Был неправ!"
После обеда, который и обедом-то сложно назвать было: водичка с тремя жиринками да размазанная по тарелке кашица, настроение не улучшилось. А при тщательном изучении своих тонких ручек, накатило осознание, что все это – реальность и, похоже, навсегда. Долго крепился, но не выдержал и всплакнул. Как там теперь мои девочки? Мысль, что им пришлось ворочать мою тушу с навсегда остановившимся сердцем, заниматься похоронными процедурами и другими не менее "приятными" вещами, навела такую тоску, что мама не горюй! Хотя как раз мама-то горевать по-любому будет – единственный сын, замуж после гибели отца она так и не вышла, всех ухажеров гнала от себя. Да и та, что была со мной "в горести и в радости", вряд ли прыгает от счастья. Хотя бы потому, что заметных капиталов мы не нажили, а основное обеспечение семьи лежало на мне. Про чувства... про них я запретил себе думать, иначе бы свихнулся.
В больнице я провел еще долгую неделю. И чем дольше лежал – тем больше понимал Масюню, так жить невозможно! Маменька, проводящая со мной все доступное приемное время и немножечко сверх него, зверски душила своей заботой! А когда к ней присоединялись две старшие мамаши – наступала полная жесть!!!
С Маргаритой Ивановной и Яниной Августовной познакомился на следующий день. Мама Рита – та самая, что звала меня Масюнечкой – симпатичная бабенка с блудливым взглядом, которым постоянно сканировала пространство. Этот блядский огонек в глазах никаким скромным нарядом не замаскировать! Она и на меня смотрела так, что кровь устремлялась вниз, и хотелось проверить резинку от трусов – не лопнула ли? Ой, батя, зря ты так подолгу ездишь! Сдается мне, кости у тебя хрупкие, потому что весь кальций на рога уходит!
Янина Августовна – дама постарше и, как бы, типичная немка, как я их себе представлял. Орднунг! К языкам у меня склонности нет, из всех лет изучения немецкого вынес только "шнеллер", "битте-дритте", "хенде хох" и "Гитлер капут", а тройка, регулярно выставляемая в конце дневника, являлась результатом жалости нашей училки иностранного. Как же ругалась мама Яна, выяснив, что я ее не понимаю! В той лающей речи, которой она разразилась, цензурными явно остались только предлоги. Аж заслушался! Неправду говорят, что только на русском ругаться хорошо: резкий отрывистый немецкий по-моему очень соответствовал моменту.
Но мама Яна или муттер из всех мамаш была хотя бы самой нормальной. Не сюсюкала, не лезла с нежностями, не облизывала каждую минуту губы, я ее почти зауважал.
– Я есть старшая жена у Анатолий, Михель, – объяснила она мне, когда мы как-то остались с ней наедине. По-русски она говорила неплохо, разве что путала падежи и окончания, и строила фразы не всегда верно, но это почти не мешало ее понимать, – Мне есть очень жаль, что амнезия затронул язык, раньше ты мочь говорить на Дойч, как истинен берлинец.
– Что есть, – развел руками я, – Мама Яна, прости, но я ничего не понимаю. Объясни мне. Чем отец занимается? Почему у него три жены? Почему я хотел покончить с собой? Мама Варя и мама Рита только причитают, а толком ничего не говорят.
– Самый простой ответ: твой отец и я есть промышленный архитектор. Очень известный. Из-за окна, – я сделал зарубку на незнакомое слово, потому что не обычные же окна она имела в виду? – архитектура промышленный сооружений стал очень серьезный дел, не работа мы не сидеть. Встретился мы в Берлинский университет, где молодой он проходить магистратура. Встретился, представился, общее дело, любовь. Мой папа Август Троттен иметь... имел своя фирма на проект. Папа Август не есть сторонник полигамия, иметь один жена, я есть один наследница, сестра Гретхен умереть совсем маленькая. Твой отец иметь ничего, но он есть чертовски талант! Мы есть брак не только любовь, но расчет, это есть очень хорошо. Германия – маленький, Россия – большой страна. Льгота, меньше налог. Потом мы переехать фирма сюда. С ребенок я не мочь помогать как надобность, мы взять два жена – Маргарита.
Слушая историю собственной семьи, не мог не отметить этого изящного и многозначимого для понимающих людей "мы взяли", даже делая скидку на неродной язык. Не отец взял, а "мы взяли". По ходу, все очень непросто в этом гаремнике.
– Твой мать есть три жена. Я и Маргарита тогда два был сидеть дома опять с маленький ребеноки, когда Анатолий привозить Барбара. Барбара есть дочь Шелехов в девочка, по родитель. Ее приданое быть хорошо, мочь поширить дело, тоже не только любовь. Сейчас мы самый известный и дорогой фирма. Мы есть лучший. Из-за лучший твой папа не мочь приехать, когда с тобой был беда, только я мочь приехать. Я гордиться с себя, но я есть только второй.
"То бишь без бати все развалится, а без тебя, фрау-мадам, обойдутся. Самокритичненько, но походу так и есть. Поэтому он откомандировать... тьфу, подхватил ее манеру! откомандировал тебя домой разобраться, потому что от двух других клуш четкой картины не получишь. Ясненько-понятненько"
– А что такое окна?
– Окна... Дас ист... – «Фантастиш!», закончил я про себя, эту жемчужину немецкого знали в моем мире все старше восемнадцати, – Трудно объяснить русский язык, а Дойч ты забыть. Я буду принесть комм, там книжка. Завтра.
Книжка, так книжка, в том информационном вакууме, в котором я находился, любому печатному слову обрадуешься. Но кое-что об окнах, я узнал раньше.
За трое суток я отоспался, и даже химия, которую мне кололи, уже не справлялась. Ночью опять накрыло – стал перебирать воспоминания, скучать по своим родным, оставленным в прошлом мире. Да я, бля, даже по своему неповоротливому телу тосковал! Это были мои килограммы, которые не так уж и ужасно смотрелись при моем почти двухметровом росте. А здесь – шибздик, дай бог полцентнера перевалил, соплей же перешибить можно! И кормят исключительно размазанными на водичке кашками! Где, бля, мой кусок мяса? С картошечкой? А?!
Так сам себя накрутил, что вялую дрему как рукой снесло. Встал, походил по палате. Апартаменты мне достались одиночные, даже словом в отсутствие мамаш перекинуться не с кем, а сунулся, было, побродить по этажам, так бдительные медстервозы живо завернули обратно на койкоместо. И лаяться с ними было стрёмно – один раз попробовал, так получил на ночь три дополнительных укола, а жопа-то не казенная!
Такого недостатка обычного общения я в своей жизни припомнить вообще не мог, разве что на "губе" один раз, так и там мы быстро с охранниками скорешились. Нормальные ребята были, такие же раздолбаи, как и я. А тут!.. Зла не хватает! И страшно напрягал переизбыток баб на душу населения конкретно в моем лице: мамашки, врачи, медсестры, соседки по этажу – кругом одни бабы. Так-то оно хорошо, да только лежал я в желудочном отделении, и контингент больных здесь был соответствующим – старые бабки с запорами. А пациентки помоложе и посимпатичнее водились где-то на других этажах, куда меня не пускали. И молчу за мужиков – единственным виденным за три дня хероносителем являлся пришедший с осмотром в первый день доктор. Всё!!! Ну, еще, где-то там, за стенами больницы, в теории существовал батяня. В его существование оставалось только верить, потому что он так и не приехал.
"Эй! Где ты, нормальный мужик, с которым я мог бы нарушить режим?"
Вой сирен, крики и грохот внизу отвлекли от мрачных раздумий. Хоть какое-нибудь событие, хоть что-то в этой тишине!
Выглянул в коридор – пост медсестры у двери в отделение пустовал. Тихонечко прокрался до переходов – по-прежнему никого. По свободной лестнице спустился на шум.
На первом этаже царил бедлам, над которым горой возвышался Андрей Валентинович – тот самый доктор, которого я только что вспоминал. Его зычный бас проникал, казалось, во все закоулки.
– Эту и эту в сторону, потерпят, – командовал он сотрудницам, вкатывавшим одну за другой каталки, – Эту в первую операционную. Костя! Где Костя, мать его! Костя, еб твою, бегом в первую! Первая бригада, какого хера вы еще здесь? Марш за Константином! У вас две минуты!
Каталка с окровавленной девушкой скрылась в дверях лифта, по лестнице, едва не снеся меня, промчалась дежурная бригада.
– Галя, этих на рентген, мне не нравятся их раны! Доложишь! Юля, ну бля где тебя носит?! Вызвала?
– Вызвала, еще четверть часа назад, едут! – отозвалась женщина в форме медсестры из хирургического.
– Всех?
– Всех. Пять минут, Андрей Валентинович, сейчас будут!
– Так, эта терпит, Галя, ей раствор!
Раненые всё прибывали. И все: девушки, девушки, девушки, раскромсанные так, словно побывали в гигантской мясорубке.
Андрей Валентинович лихо колдовал – я уже не сомневался в характере искрящихся нитей, тянущихся от него к каждой новой пациентке. Притулившись в уголке, я боялся помешать ему и всей этой хаотичной и в то же время упорядоченной суете и только наблюдал во все глаза.
Мимо меня промчалась растянутая толпа полуодетых людей – вызванных с отдыха хирургов и хирургинь. Одна из них, оценив фронт работ, ошеломленно присвистнула, прежде чем скрыться в переходах. Каталки с требующими немедленной операции пациентками переместились вглубь здания, освобождая место в холле. Поток прибывающих тел, казалось, иссяк, но вот вновь послышался вой сирен. В раздвижных дверях показалась группа военных, затаскивавших носилки с кровящим куском мяса – по-другому увиденное я назвать не мог.
– Ведьма! Ведьма! – пронеслось по помещению.
– Бля!!! Ну почему в мою больницу?! – прорычал потолку Андрей Валентинович, прежде чем броситься к новой раненой.
– Еще будут? – изо всех сил колдуя над новенькой, спросил он у сопровождающей носилки девушки-офицера, в знаках отличия я пока еще не разбирался.
Та успокоила:
– Остальных во вторую, вам только самых сложных.
Матерную тираду доктора следовало бы записать для потомков – даже с моим опытом кое-что новенькое узнал.
– Сам оперировать буду. В пятую! Готовьте! – скомандовал он персоналу.
Галина – его помощница в летах, но звали все ее только по имени, наклонилась к нему:
– Андрей Валентинович! У нас нет первой отрицательной "икс".
– Бля! Галя! Почему не пополнили запас?! Почему, я спрашиваю? У соседей есть?
– У них тоже нет.
– В банке, в центральной?! Вы еще где-то искали?!! – проорал целитель на помощницу.
Медсестра, едва сдерживая слезы, отрицательно покачала головой:
– Был большой расход, везде нет.
Лица военных построжели. А целитель, ничуть не обращая внимания на холодность прибывших, пробежался мимо их шеренги, хватая всех за рукава. Чуть позже, увидев нашивки, я сообразил, что он высматривал группу крови. Главная офицерша побледнела почти до синевы.
– У нас только вторая и третья. И до ста искр.
Еще один загиб понесся по холлу. Безумный взгляд доктора шарил по заляпанному кровью помещению, пока не остановился на мне, а следом его пухлый палец указал точно в мою хилую грудь.
– Лосницкий?.. бля, Лосяцкий! Первая отрицательная, сто сорок искр. Не лучший вариант, но потянет!
– Он же...
Доктор так зыркнул на Галину, что она не рискнула продолжать. А меня очень-очень слаженно схватили с двух сторон две крепкие женщины, выволокли из закутка и куда-то потащили.
– Мальчик, не переживай, побудешь донором! – успокаивали они на ходу не столько меня, сколько себя, – Тебе денек слабости, а Ведьма может и выкарабкается. Андрей Валентинович, он еще и не тех с того света вытаскивал, что ему Ведьма!
Масюня – местный пациент, и брать его кровь вряд ли законно. Но неизвестной Ведьме только чудо сейчас может помочь – таких страшных ран я никогда не видел, и если я могу хоть как-то этому чуду поспособствовать, то пусть! Приняв решение, я ничуть не сопротивлялся ни переодеванию, ни скоростной укладке на стол (да меня словно свёрток на нем раскатали!), ни установке катетера.
Любой работой можно любоваться, если работает профессионал. Андрей Валентинович был профессионалом с большой буквы. В том месиве, что лежало перед ним, он безошибочно находил нужные куски и сшивал, сращивал, закрепляя собственной силой, умудряясь по ходу дела еще и за мной приглядывать. Что плескалось в моих венах к концу операции – боюсь даже предполагать. В одну руку вливали какую-то бурду, из другой тянулась кровавая ниточка к операционному столу. Пакеты в капельнице меняли пять раз, и это только то, что я запомнил.
– Выживет? – спросил я, едва ворочая тяжелым языком, когда каталку с телом Ведьмы, уже похожим на человеческое, увезли в реанимацию.
– Надо же! – вяло удивился Андрей Валентинович, прислонившись к холодной кафельной стене, – Ты все еще в сознании?.. Выживет. Теперь выживет! Спасибо тебе, парень.
– Мамам не говорите, они такой вой поднимут!
– Не скажем. Не поднимут. Спи, давай.
Уже потом из случайно подслушанного в коридоре разговора я узнал, что операция длилась около семи часов, в течение которых у Ведьмы трижды останавливалось сердце, вновь запускаемое недрогнувшей рукой. Она стопудово была важной шишкой, потому что больницу на три последующих дня закрыли для посторонних, избавив меня от радости лицезрения мамочек. Иначе не представляю, как бы удалось скрыть мое участие.
Два дня лежал пластом, не было даже сил разобраться с переданным коммом – гибридом наручных часов и простейшей читалки. Телефон, кстати, в нем отсутствовал, а моему вопросу страшно удивились – беспроводной связи кроме радио здесь до сих пор не изобрели. Итицкая сила! Тут, оказывается, даже до спутников не дошли! И никаких полетов в космос до сих пор не было! Что ж за мир-то такой?
Мамашки, наконец-то допущенные к телу, ничего к счастью не заметили, списав слабость на успокоительные. Не думаю, чтобы кто-то поставил мне в упрек невольное донорство, просто не хотелось слышать очередные ахи-вздохи и причитания.
Накануне выписки, вконец ошалев от безделья, еще раз рискнул выбраться в путешествие по больнице – захотелось хотя бы напоследок узнать о состоянии прооперированной женщины.
Медстерва Надя на сестринском посту к моему несказанному счастью отсутствовала, что позволило беспрепятственно пробраться на лестницу, где был схвачен за ухо курящим Андреем Валентиновичем.
– Нарушаем?
– Ничего не нарушаем! – потер пострадавшее ухо, – До отбоя еще полчаса.
– Из своего отделения выходить нельзя!
– А я на своем этаже! Это вы тут... пришли, – теперь я уже знал, что целитель не был куратором моего отделения, а в первый день его только пригласили на консультацию. Целители так-то были очень редкие звери.
– А это, между прочим, моя больница, где хочу, там и стою, – отбрил он мой наезд, – Я тут главврачом немножечко подрабатываю, любое отделение моё. Чего шарахаешься?
– Отоспался, сил уже нет лежать.
– Игрался бы с коммом, – указал он сигаретой на мой новый прибамбас.
– И рад бы, только я знаю, как включить и выключить. Привезли, а показать, где и что некому.
– Все время забываю, что ты все забыл, – выдохнул он струю дыма в потолок, подхваченные вентиляцией клубы рассеялись где-то вверху. – Попроси Надю, она тебе покажет, все равно бездельничает.
– Да я так... Как Ведьма? Выжила?
– Переживаешь, что стал кровным братом Кровавой Ведьмы? Экий каламбурчик получился! – он криво усмехнулся собственной шутке и снова затянулся.
– Переживаю за женщину, которую видел куском мяса, – отрезал я, – и в спасении которой довелось поучаствовать!
– Опять мимо! – наигранно огорчился мужчина, – Знаешь, ты так связно мыслишь и говоришь, что кажется, что ты совсем нормальный. И только притворяешься.
Пожал плечами. А что я мог сказать?
Целитель еще раз пытливо оглядел меня с головы до ног, прежде чем затушить окурок в приспособленной под пепельницу банке.
– Нормально все с Ведьмой. Пошли, просвещу немного, чтобы не строил иллюзий.
И он стал спускаться, жестом позвав следовать за ним.
– А-а? Э-э?.. – очень информативно задал я вопрос и мотнул подбородком на дверь в отделение, – После отбоя закроют.
– Мне?!
– Ну, да, вы ж тут главврачом подрабатываете, – действительно, чего переживать? – Куда идти?
В его кабинете расположился на уютном кожаном диване. В прошлой жизни как раз такой домой присматривал. Только где она теперь, эта прошлая жизнь?
– Окна, твари, кланы, Шелеховы, Ногайские... что-то говорит?
– Мать моя, вроде бы Шелехова в девичестве.
– Выбраковка?
– А?
– Понятно. Остальное?
– Ничего! – для убедительности еще и головой энергично покрутил.
– Придется тогда с самого начала. Учебник тебе наверняка на комм закинут, если уже не закинули, но я без подробностей, подробно потом сам почитаешь. – Сразу уточнил целитель. – Твари. Инопланетяне, иномиряне, чужие, внеземная форма жизни, агрессоры, но если коротко, – то твари. Хер знает, что у нас забыли, точнее, предполагаем, что ресурсы, но это окончательно не доказано, есть и другие гипотезы. Лезут к нам через окна. Что за окна – умники тоже так и не могут разобраться, иногда называют порталами, но вроде бы это не портал, а какой-то иной способ переноса. Хотя я и портал тебе не объясню, просто знай, что окна – это не порталы! Появляются окна, где попало, хотя больше любят промышленные объекты, но не всегда. Логику, цикличность никто пока так и не смог рассчитать, а если и рассчитал, то до общественности не довел. Могут десять раз подряд появиться в Сибири, а потом бессистемно по всему миру, потом прикипеть к какому-то ничем не примечательному району, и опять вернуться в Сибирь. Поговорка, что одна мина дважды в одну воронку не залетает, для тварей не работает. Первые окна засекли еще в семнадцатом веке, есть мнение, что и раньше было, но официально – начало семнадцатого. Плотность населения тогда представляешь?
