Текст книги "Жидков, или о смысле дивных роз, киселе и переживаниях одной человеческой души"

Автор книги: Алексей Бердников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Кичиться нечем мне, не сир, не босс,

Я утром выходил, и сир, и бос,

На лед, укрывший поле и запруду,

И, прислонясь к ветлы промерзшей хлуду,

Смотрел на облак ледяной обоз,

На дальний лес, где завывал барбос,

И на спираль поземки вниз по пруду.

А после в трепетной молитве ник,

Благодаря Творца за мир подзвездный -

Между зеницей и далекой бездной, -

За волосы приречных вероник, -

А рядом, в суете своей полезной,

Веселый булькал и кипел родник.

Я говорил: Души моей Родник,

Пошли мне знак благой твоей неволи,

А будет сень темницы или воли

В твоей руке тогда – мне равен миг.

Повей мне, хочешь ли, чтоб я проник

В твой град, прекрасный, словно роща в поле,

А будет ли мне это стоить боли -

Светла мне боль, которой время – миг. -

О прочем же, я думаю, забуду

В моем рассказе: что вам за нужда

Знать то, о чем вот-вот и сам забуду.

Но если бы спросили вы, – когда

И чем, Сократ, окончилась страда, -

То вам повем сейчас, не то забуду.

Я вам повем зараз, не то забуду, -

Что после их попытки отклонить

Переговоры, мы связали нить

С их контестаторами – не в осуду! -

И без кровопролитья под погуду

Их собственных рожков, смогли вчинить

Им справедливый мир, чтоб охранить

Впредь от ошибок славную Потуду.

Представьте, сколь был радостен наш клик,

Обретши в вороге былое братство,

И лишь упадничества психопатство

Затаивало впрок свой слезный хнык.

На победителей лауреатство

Смотрел бесслезный побежденный лик.

А мне во сне в ту ночь явился лик,

Был кущи мрак копьем сиянья вспорот,

И стало больно глаз, чей слабый взор от -

Я не отвлек, как свет был ни велик.

И словом был уже не звук, но блик,

Бегущий ледяной водой за ворот,

Он говорил: Сократ, чудесный город -

Не твой, под сенью сладостных прилик. -

– Молю тебя, ответь: когда там буду? -

И внятный прозвучал ответ: Когда

Прейдешь... – Но это значит – никогда...

Я никогда в том городе не буду...

А может быть и буду, но тогда,

Когда сомнений тягостных избуду.

***

Пока мы кровь в войне со Спартой лили

Сошедшей за грехи на худых нас

Не отдаляли смерть мы и на час

Бежали те кому нас поручили

Равно для рыб все сказанное в силе

Из тех что видел что не видел глаз

С лицом сведенным болью без прикрас

Волна купели прядала в могиле

И словно квота мал любой язык

Но если буду жив я с тем не буду

К тебе покоя моего родник

У тех вторых и третьих не забуду

И взыщешь истины суровый лик

Когда тоски и страха не избуду

VII. Чума

Панического страха не избуду,

Холодного, сводящего с ума -

Милее мне тюрьма или сума,

В чем признаюсь вовсеуслых без студу.

Я предпочту любую инвестуду,

Пусть утеснительную мне весьма,

Такой великой скорби, как чума,

В Афинах вытеснившая простуду.

От мест иных дарованная нам

В придачу к канифоли и ванили,

Устам веселым и тугим гузнам,

Она прошла сухою струйкой пыли

По нашим взорам, теменам, гумнам,

Пока мы кровь в войне со Спартой лили.

Пока мы кровь в войне со Спартой лили,

Мог демон Лакедемонян из тщи

Нам подпустить бацилку и прыщи

Из тех, что специально впрок солили?

Они же говорят: Мы ль подвалили?

А кто подвез – того ищи-свищи;

Он прыщет, точно камень из пращи,

В мирах, где быть ему определили.

Мы за стены цепляемся, стенясь,

Невмогуту нам от телесной скорби,

И миром мору – ORBI, URBI, MORBI -

Поклоны бьем, то каясь, то винясь,

Но бич все не преста, и велий мор бе,

Сошедший за греси на худых нас.

Сошедший за греси на худых нас,

Сей мор казнил направо и налево,

Там юну Дафну обращая в древо,

А здесь стрелою извлекая глаз.

Кровь выбирала ей лишь видный паз -

Излиться из кишечника и зева,

И, будь ты старец важный, будь ты дева

Невинная, кто мог избавить вас?

Жар головой овладевал тотчас,

Пусть головой, владеющей умами,

Умы же в страхе разбегались сами.

Но, затаясь иль в панике мечась,

Петляя мыслями или следами,

Не отдаляли смерть мы и на час.

Не отдаляли смерть мы и на час,

Но тем скорее приближали много,

Чтоб, корчась в темном пламени стоного,

Кончину звать, смирясь и огорчась.

Законы кинули нас, отлучась,

И все, что было вычурно иль строго,

Близ Бога стало лишно иль убого -

И мерло в соучастии, сучась.

Упали нравы, цены подскочили, -

Всяк, не желая черпать грязь лицом,

Хамил и бражничал перед концом.

Забыто было все, чему учили;

С кифарой под полой, в ноздре с кольцом,

Бежали те, кому нас поручили.

Бежали те, кому нас поручили:

Одни под землю, те на небеса, -

И было все то Божия роса,

Чем мы в глаза нестужие мочили.

Не стану отрицать, что нас лечили

Работники – на найм и за фикса, -

Но жала их – уж не стрела, коса,

Заразой же их – будто проперчили.

Равно все те, кто от стерва вкусили,

Хоть зверь, хоть птица, будь то волк иль вран, -

Все в муках издыхали, как от ран,

И паки тлю заразы разносили

Для четырех открытых взгляду стран -

Равно для рыб все сказанное в силе.

Равно для рыб все сказанное в силе,

Тлетворный дух, идущий изо рта,

Не оставлял ни древа, ни куста,

С которых бы листы не обносили.

Покойников во двор не выносили,

Однажды смерти зайдена черта, -

И часто помертвевшие уста

Жевали то, что съесть живой не в силе.

С небес открылся неширокий слаз,

И праведные сонмы оземлились

И с беженцами заплелись и слились.

Встречь шли за скалолазом скалолаз,

Живые хлебом с мертвыми делились.

Из тех, что видел, что не видел глаз.

Из тех, что видел, что не видел глаз,

И часто человеческое око

Обманывалось в образе жестоко,

Народом смертным населяя плас.

И часто ноги уносили в пляс,

А руки вглубь свежительного тока

В объятьях смерти, принятой с Востока,

Не ведая, что жизнь их пресеклась.

Бывало так, что и умерший раз -

В жестоких муках изгибал вторично -

Подчас заочно, но нередко лично.

И продолжался чардаш либо брасс

В пределах, что с земными околично,

С лицом, сведенным болью без прикрас.

С лицом, сведенным болью без прикрас,

Стяжатель хапать продолжал на ложе,

А сеятель разбрасывать, что всхоже,

Но бесполезно, кинутое раз.

Став королевой младших всех зараз,

Болезнью века, истиной его же,

Хворь отказала насморку и роже

И прогнала софистику с террас.

Тот с фразой умирал, те молча гили,

Но умирали все же, и дома

Швыряли души, как стручка спрангили.

Душ восприимницей была Сама

Живительного Эроса кума.

Волна купели прядала в могиле.

Волна купели прядала в могиле,

И женщина, вчера лишь на сносях,

Сегодня видела на воздусях

Плод живота в крылышковой стригили.

Но припадали на плечо враги ли,

Друзья ли разбегались на рысях,

Ничей порыв не сник и не иссяк,

Покуда судоргой не заштангили.

И мысли, что живой сплетал язык,

Предсмертная икота либо рвота

Умело расплетала для кого-то,

Кого бессилен нам назвать язык

И оценить так непомощна квота,

И, словно квота, мал любой язык.

И, словно квота, мал любой язык,

Приученный к тому, что ощутимо.

Вотще молитвой сердца Диотима

Пыталась алый погасить язык.

Что десять лет спасало нас? Язык

С его чудесными авось, вестимо?

Идеология, что так костима,

Что без костей не выдержал язык?

Когда язык нам приподнес "не буду"?

Когда решил молчать, в какую рань?

Когда мы в подлую ввязались брань

И лжи раскачивали амплитуду,

И честным сыпали хулу и брань, -

Но, если буду жив, я с тем не буду.

Нет, если буду жив, я с тем не буду, -

Я говорил себе в прыщах, гугнив,

Нутром огрузлым гноен и огнив

И подотчетен лишь брюзге и зуду.

Просить вторях одну и ту же ссуду

Я не могу, я для того ленив,

К тому ж, мой колос средь Господних нив

Исполнился и подлежит сосуду.

Ты видишь, я теперь сплошной гнойник,

И это хорошо, затем что важно...

Почто почтил еси так авантажно? -

Не ведаю холоп Твой и данник,

Взывающий в моей юдоли блажно

К Тебе, покоя моего родник.

В Тебе покоя моего родник,

Да вот еще, пожалуй, Диотима,

К нам приходящая невозмутимо,

Как будто корью болен ученик.

– Сократ, ты стал ветрянке ученик,

И оттого в тебе необратима.

В страданьях ты погряз неисхитимо,

Себе единый циник и ценник.

Не счел бы ты, любезный, за причуду

Страсть к горькому беременных? – Сочту! -

– А к горечи любовников? – И ту!

– У кратких мыслью – к долгому прелюду? -

– Конечно! – Словом, не забудь черту

У тех, вторых и третьих. – Не забуду. -

– У тех, вторых и третьих, – Не забуду.

– Я знаю. Есть пространная черта

Вкушать их благо с судорогой рта,

А не чесать, где чешется – по зуду.

Ты не согласен? – Да, согласен! – Буду

Конкретнее. Что хуже: маята

Или поброшенность? – И та, и та!

– Берешь ли жар иль крайнюю остуду?

– Нет, выбракую обе. – Из толик,

Тебе отпущенных, что б ты оставил,

А с чем расстался – с даром, что велик,

Иль с тем что меньше? – С меньшим бы! – Из правил

Смягчил бы жесткое? – Ага б. Исправил. -

– И взыщешь истины суровый лик? -

– Я истины взыщу суровый лик?

Конечно же, а что – не должен паки? -

– Но отчего ты слушаешь все враки

Тех, кто по мненью множества, велик?

Во лжи ли ищут правоты толик?

Возможен ли в пустыне свет Итаки?

И если взад плывут толчками раки,

Не наш ли путь от рачьего отлик? -

– О Диотима, что подобно чуду

Сих слов божественных! Они во мне

Слагаются, как золото на дне

Канистры, в ту же темную посуду, -

Но в праве ль я теперь молить о дне,

Когда тоски и страха не избуду?

***

Что горла язычки гортани лили

Единственной достойной тварью в нас

Боюсь что нет боюсь что как сей час

И голос тот кому нас поручили

И я прорепетировать вам в силе

Незаинтересованный в нем глаз

А молвить истинно и без прикрас

Команду я не обрекал могиле

Изменник ты и прикуси язык

Тех пятерых и я ведь лгать не буду

Зане изобретательства родник

Так что есть резидент не то забуду

Как побледнел как дернулся твой лик

Как вошь изъяв позволь я мысль избуду

VII.I Глас

Как вошь, изъяв, позволь, я мысль избуду,

По ней же, голоса, те, что слышны -

Те из близи, а се из вышины, -

Одни вподобье вод ужасных гуду, -

Иные писку мыши либо зуду

На коже насекомого равны,

Как бы из полостей внутри стены,

Известные, истекшие в остуду, -

Те, словно жар, поющие в камнях,

Когда их зной и ветры округлили, -

Песчаник, мрамор, галька, известняк, -

Все шопоты, все звоны, трели, дрили,

Всяк посвист, оперяющий ивняк, -

Что горла, язычки, гортани лили, -

Те горла, язычки, гортани лили

Не с ломом ли серебряным? – весь шум,

Плеск крылий, гогот, бурунов бурум,

То, что разлили, то, что вместе слили,

Все, что настроили, настропалили,

Все дудки дудкины, струны хрум-хрум,

Ну, словом, все – не блазнит ли твой ум

Зловещею напраслиною гили?

Не к прорицанью ль тянет, соблазнясь,

Твой мозг тогда, инструмент сей неверный

Божественной услады непомерной,

Внимательную душу, словно князь,

Охотливый за легконогой серной,

Единственной достойной тварью в нас? -

– Единственной достойной тварью в нас

Ты взыщешь душу, – Да. – Ответь тогда мне,

Зачем в ветрах, в воде ручья и камне

Многоголосый зиждется парнас?

Когда б весь этот шум был не про нас

Или не в нас, что все одно пока мне,

Не слишком ли была бы жизнь легка мне,

Не лучше ль было б ей одной без нас? -

– Зачем, тебе отвечу не тотчас,

Но полагаю, что без нас ей лучше. -

– Хотя б и люди померли все? – Хуч же!

– Но голоса, от нас разоблачась,

Тогда б исчезли? – Без особых буч же!

– Боюсь, что нет. Боюсь, что, как сей час.

Боюсь, что нет. Боюсь, что, как сей час,

Из голосов любой не кинет службы,

Лишившись нашей зависти и дружбы.

На вечер жизни. Навсегда. На час.

Действительно, ни на единый час

Нас не оставят за грехи, за куш бы.

Есть голоса приязности и дружбы.

Есть голос смерти. Голос каждый час.

Есть голос рад. Есть будто огорчили,

Он лезет в той яруге, где ивняк, -

И голос тот мне кажется бедняк.

Есть голос точечный – звезды, свечи ли.

Есть голос-ветерок, зефир, сквозняк,

И голос тот, кому нас поручили.

И голос тот, кому нас поручили,

Прилично гол, как подобает быть.

Он никогда не нудит нас как быть,

Но отнуждает от того, что мнили.

Но что б о том мы ни вообразили,

Он помешает нам достать, добыть, -

Но сократиться, замереть, убыть -

Он станет нам внушать, когда б мы згили.

Всех голосов повадки, вкусы, стили -

Кто нам исследует? Кто их следы

Нам назовет и этим явит или

Нам обозначит, тропы у воды, -

Но голоса нужды, беды, вражды -

И я прорепетировать вам в силе.

Я вслух прорепетировать вам в силе

Доступное сознанью: колосник,

Оно лишь трансформирует родник,

От струй его же боги и вкусили.

Два гласа в языке нас поносили -

Один из них наш бывший ученик,

Второй нам чужд, не трус, не клеветник,

Пожалуй, мученик, хоть попросили.

– Джентльмены судьи, – возглашает глас, -

Я с предыдущим гласом не согласен,

Сей зычный глас поистине ужасен:

Он, в душу к вам отыскивая лаз,

Становится лишь дерзок и прекрасен,

Не на внимательный, однако, глаз.

Незаинтересованный в нем глаз

Легко отметит ложь и передержки.

Прошу у вас залуки и поддержки

От кары, о которой просит глас.

Молю, да не прикроете вы глаз,

Вподобье сводни или же консьержки,

На те процессуальные издержки,

Что не окупит выдранный мой глаз.

Ни острый меч, ни скорлупа кирас

Спасать нам диктатуры несподобны,

Пока не привлечем тех, кто способны

Служить по убежденьям, не в острас,

Кто знает мыслить, пусть добры, пусть злобны,

И молвить истинно и без прикрас. -

– А молвить истинно и без прикрас,

То смолвился как раз самодокладчик,

Крамольным колеям путеукладчик,

Он олигархий подводил не раз.

В правление четырехсот в тот раз,

Он, вслух рекомендуясь как приватчик,

Играл в обобществленника, отхватчик,

Чем и подвел доверившихся раз.

Затем в нем гласы совести зазгили,

И триста девяносто девять душ

Он кинул, не на счастье – на беду ж.

Но если в шторм, когда трещат рангили,

Всяк кормчий убежит холодный душ,

То он команду обречет могиле.

– Команду я не обрекал могиле:

Команда это массы, а деспот,

Пусть коллективный, из четырехсот,

Как раз работал, чтобы массы гили.

Теперь спартанцы к нам присапогили

И пчел повыковыряли из сот.

Втридцатером мы проливаем пот,

А кто не входит в тридцать – нам враги ли? -

– Нам вреден всякий глас и всяк язык,

Способный нас бесстыдно втуне высечь. -

– Вы отобрали список из трех тысяч,

Где вами каждый купленный язык

По приговору будет хоть валы сечь. -

– Изменник ты и прикуси язык.

Да, ты изменник, прикуси язык. -

– Не прикушу язык. Я не изменник.

Изменник тот, кто не жалеет денег,

Чтоб клеветам развязывать язык. -

– Но в клеветах ты сам небезъязык, -

Припомни, как при Лесбосе меж стенег

Ты наблюдал, как тонет соплеменник,

Как слизывает их волны язык,

А генералам, что валов по гуду

Тебя просили помощь оказать,

Ты что ответил – не хочу? Не буду?

Не по доносу ль твоему связать

Приказано и казнью наказать

Их пятерых? Быть может, лгать я буду?

– Тех пятерых, и я ведь лгать не буду,

Пытавшихся послать команду в шторм,

В обход рассудка здравого и норм, -

Не я, но форум обрекал в осуду.

Я сам оплакал каждую посуду

Из пущенных в безветрие в раскорм,

И гласы с корм и с непонятных форм

Меня ужасно мучат и посюду.

Но мой зоил, однако, клеветник.

Его в то время не было в Афинах.

Во Фракии он подданством повинных

Против законных возмущал владык,

Пленяя запахом запасов винных,

Зане изобретательства родник.

Он, правда, всякой выдумки родник,

Хоть пробою скорей низок, чем высок,

Его изобретенье – белый список,

Всяк вне пределов коего – данник.

Кто в этот адов перчень не проник,

Уже не пей вина, не ешь сосисок,

В любой момент будь пущен, как подлисок,

На белосписчий чей-то воротник.

Но тот, кто в списке, – не плати за буду,

За экипаж, за пищу – им патент

На полученье почестей и рент -

За папу, маму, за Гомера, Будду.

За остальными кличка – резидент.

Что резидент? Не то спросить забуду.

Так что есть резидент? Не то забуду. -

– А резидент, дружище, это тот,

Кто самобытно в Аттике живет,

Чья жизнь ему дана, но как бы в ссуду.

Ты ждешь по справедливости рассуду,

А справедливость в этом деле пот

Холодный с чел и травяной компот,

То лихо, от которого нет худу.

От резидента, в общем, ты отлик

Не столь уж многим – лишь иммунитетом,

Полученным от столь бранимых клик.

Сотру-ка твой иммунитет стилетом.

Смотри – из списка ты ушел, при этом

Как побледнел, как дернулся твой лик!

Как побледнел, как дернулся твой лик,

Сократ, внезапно! – Извини, я выпал

Из мысли напрочь. – Вовсе нет, ты сыпал

Аттическою солью, изгилик.

Бесспорно, в этих гласах тьма прилик,

Хоть Ферамен, увы, из-за травы пал,

А тот немало зелья всем подсыпал.

Но твой ли, вправду, Критий ученик?

– Да, но тот самый, что в ночи, в остуду,

Ко мне из-за стены таскался в дом,

Презрев осуды, старость и простуду.

Он говорил: Сократ, с таким трудом

Народ жестокий к миру приведом, -

А ты – смущаешь (в скрежет). Не избуду!

***

В ресницы веянье мне пташки лили

Пред мордой зверя оборжавшей нас

Но в их глазах стоял мой светлый час

Мне разобраться в том не поручили

Мой милый мальчик акция же в силе

Глаз предал плоть но я не выдрал глаз

И кривизна пространства без прикрас

Второй нелучший наш залог могиле

Я самому себе казал язык

Страну нет две страны о них не буду

Плотину точит тоненький родник

Он клялся сукой все тебе забуду

Умытый зад но рядом сраный лик

Не знаю может может быть избуду

IX. Алкивиад

Не знаю... может... может быть, избуду

Ничтожество мое. Моя душа

Алкала чуда с детских лет, спеша

Функционировать... в упреку чуду.

Быв отроком, я успевал повсюду:

Как бы взвиясь в полетном антраша,

Мимолетящий и едва дыша

Я предносился воздуху иль пруду.

За домом к лету созревала пыль,

Которую кнуты возниц крутили

И осаждали на лопух, копыль.

И птицы взвихривали и мутили

Воздушную серебряную быль

И на ресницы веянье мне лили.

В ресницы веянье мне пташки лили,

И часто бита, зоска иль лапта,

Иль прыгалки или черты черта

Имели продолжение в воскрыли.

Однажды там, куда мы чижик били

С ребятами, где цель была взята,

А цель процессуальная свята,

Ее, Сократ, не боги ль нам открыли, -

Кобылу в яблоках гнал темный влас,

И попытался власа я окликнуть

Чтоб отвратить от зла, хотя б на влас.

Все разбежались, не подумав пикнуть,

Как я успел прыжком к пыли приникнуть -

Пред мордой зверя, оборжавшей нас.

Пред мордой зверя, оборжавшей нас,

Груженного Бог знает чем полезным,

Я говорил: Мужик, зачем полез нам?

Иль нет опричь тебе дороги щас?

В тик запульсировал немытый глаз,

И развернулись в скрежете железном

Два колеса, подобны громным безднам,

Мужик закрякал и пропал из глаз.

Мои содворники меня тотчас

В смущении великом окружали,

Ладони были теплы и дрожали

От страха, смешанного с гневом враз:

В ушах их жуткие оси визжали,

Но в их глазах стоял мой светлый час.

Но в их глазах стоял мой светлый час, -

Сократ, ты сведущ? – Да, не сомневайся,

Я знаю... пусть не все. – Тогда пытайся

Ответить мне: зачтется мне мой час?

– Алкивиад, тебе зачтется час... -

– Ты веришь в это? – Да, и постарайся

Не думать об ином. Не отвлекайся

От Вечности, – она твой лучший час.

– Знаком ты с тем, как Ей меня вручили?

Быть может, нет. Но, прежде чем приду

К конечному, позволь я приведу

Тебе все то, чему меня учили

Мои поступки здесь – пусть на беду,

Но разобраться в том не поручили.

Мне разобраться в том не поручили,

Что слово часто допреж факта факт, -

Оно то пыль мирская, то смарагд

И подтвержденье всякой поручили.

– Изрядно выдвинуто. – Не ключи ли

Поступки наши скрытых катаракт, -

Любое наше действо – лишь контракт,

К которому сторон не подключили.

Иное дело слово прежде дел,

Ну не на нем ли дух наш замесили,

В конечном акту положа предел?

А мы глагол поступком искусили

И сторожем поставили при дел. -

– Мой милый мальчик! Акция же в силе! -

– Сократ, конечно, акция же в силе,

Но это шлюха, и она меня

Прочь извела от игр, но – изманя

От пыльной зелени, где чижик били.

В конце концов, тем, что меня убили,

Мой курс бездержный резко изменя,

Обязан я лишь ей, не извиня

Ничуть себя: и мы при этом были.

Как бы то ни было, уйдя со глаз

Игры или глагола – как по вкусу... -

– Мой бедный мальчик! Что за вкус! За глаз! -

– Я стал свидетель новому искусу,

Сладчайшему гранатового жюсу,

Глаз предал плоть, но я не выдрал глаз.

Глаз предал плоть, но я не выдрал глаз,

Навстречу древней не пошел проформе:

Сократ, и плоть нуждается в прокорме,

Не токмо что души бессмертный глас.

Подумай лишне, как питают глаз

Грозд либо ягодица, если в норме,

Как уж тебя в десятибалльном шторме

Такой таскун затреплет – вырви глас.

Тут не поможет баттерфляй ли, брасс:

Чем четче прочь бежишь, тем ближе к цели.

Земля кругла, и, побегая веле,

Скорей в той точке сбудешься как раз.

Парить в пространства? Так уразумели

И кривизну пространства без прикрас.

И кривизна пространства без прикрас

Является, когда мы, побегая,

Как кажется, прямыми, вокругая,

В исхода точке запоем урас.

Нет взгляду соблазнительней кирас,

Чем та, что облекла скелет, тугая

Что, нас размучая, воспомогая,

И есть душа лаис или саврас.

Вот так мы перво-наперво погили, -

За бардаком явился ипподром. -

– Мой мальчик! Мальчик! Не собрать ведром -

– Соцветие соили и бегили,

Сократ, всех здравых тягостный синдром,

Он самый лучший наш залог могиле.

Второй, нелучший наш залог могиле -

Игра в орлянку с демосом, зане

Мы станем глиной, пронырнув в говне,

А все, кто нам друзья, – нам не враги ли?

Противников мы всех заострогили,

Пристроив этих внутрь, а тех вовне.

Ах, что за дар речей был даден мне -

Дымучий огнь фейерковой бенгили.

Я вел, пьянил, как знамя, как язык, -

На самом деле – знаменье и прорва,

Да, да, я знаю, пагуба, оторва... -

– Несчастный мальчик! Да, но слог! Язык! -

– Самоопределяясь далеко рва,

Дразнился я, себе казал язык.

Я самому себе казал язык,

Я предал клан мой, аристократию:

Ломая простодушного витию,

Стакнулся с чернью, стал ее язык.

Стучал в сердца, как в колокол язык,

Впадал в суровой Спарте в аскетию,

А в заводной Ионии в питию,

А в Аттике прогуливал язык.

Не в силах дале противляться зуду

И зову чести, взял душе вину,

Втравив в Пелопоннесскую войну

Афины, Спарту, Делион, Потуду,

Коринф, Мегару и еще страну

Одну, нет, две страны, о них не буду.

Страну, нет, две страны, о них не буду

Входить в словесный загодя расход,

Я вместе с Аттикой вовлек в поход

На Сиракузы, снарядив посуду.

Но предприятье стало мне в осуду:

Взамен успеха легкого, сей ход

Принес разгром, мы потеряли флот,

Я сам чуть не подвергся самосуду.

И потому из лагеря изник,

Бежав во вражеский и поделившись

С врагом, чем знал, во что я с жаром вник.

Я объяснил, где, крепко навалившись,

Мы сломим силу: так, струей пролившись,

Плотину точит тоненький родник.

Плотину точит тоненький родник,

И, объяснив, где слабина во флешах,

На наших кинул конных я и пеших,

Но был разбит, но этим не поник.

Я снова побежал моих аник

И вторгся в Персию, где при депешах

Летают диппаши, одни, хоть режь их,

Где стал царю свояк и коренник.

Там я обрел размах и амплитуду

И знаньем слабостей вооружал,

Но, обманув персицкий двор, бежал,

Чем близок стал аттическому люду,

Который, со врагом борясь, мужал

И клялся сукой: Все тебе забуду!

Он клялся сукой: Все тебе забуду! -

И вновь я во главе родных полков

Своими трупами кормлю волков,

И вновь презрен, и вновь оскомен люду.

Теперь бегу туда, где смерть добуду, -

В Фессалию, под сень чужих штыков,

Где тайно кончен группой знатоков

Анатомички – се им не в осуду.

– Так твой куррикулум... он не велик,

Мой жалкий мальчик... Духа благородство...

Высокость помыслов... идишер глик...

Такое верхоблядство и сиротство!

И вместе крохоборство и юродство...

Умытый зад – и рядом сраный лик.

– Умытый зад... – Но рядом сраный лик:

Ты, верно, слышал: береги лик срана? -

– Сократ, моя душа сквозная рана,

Я знаю, не хорош я, не прилик.

Молю тебя, пролей мне ты толик

Бальзама на душу, тем, что не странно

Внимал ты и не потому что странно -

Приимен дом твой в сетке повилик. -

– Алкивиад, я слушал не в осуду,

Что шелестела тень твоя в пыли

С приправой горькою, зачтется ли.

Зачтется. В оправданье ли, в осуду -

Тому, кто прах от праха, грязь земли? -

Не знаю. И незнанья не избуду.

***

Ну сколько б прочие воды ни лили

Печалящая бедностию нас

Высокой алгебре подвластный час

Как тот кого себе и поручили

Законы справедливейшие в силе

Чтоб тихо радовать всеведов глаз

Навис там зацепившись без прикрас

В обставленной но все-таки могиле

И сам собою держится язык

И ни одна не говорит не буду

Омыв в себе как яростный родник

Итак я порознь разносить забуду

Являет нам любой ушедший лик

Ты постоянен в этом не избуду

Х. Платон

Ты постоянен в этом не избуду

В зачине, как и в фабуле речей,

Как если бы полдюжины ткачей

Миткалевое ткали не избуду.

И ты готов начать нам с не избуду

Из полуста отмычек и ключей,

Не отмыкавших речек и ключей

С тех пор, как спор сознанья не избуду.

Но объясни, зачем твой выбор пал

На гласный ряд, которым наделили,

Отдавши букву "а" в распил на пал?

Не оттого ли соль речей в солиле

Мне рот дерет, как будто в ересь впал,

Ну, сколько б прочие воды ни лили?

Ну, сколько б прочие воды ни лили,

Ответь мне попросту про знак, про строй,

В котором услаждаешь ты игрой

Тех, кто с тобой их путь определили. -

– Отвечу, даже если б вы молили

Меня смолчать на ваш вопросный рой,

Он крови истеченье, геморрой

Души, ее же хламом завалили.

Итак, зачем из спектра звуков в нас

Я изнимаю сломанную птицу,

Судьбе оставив остальное в нас,

УОАЭИ малую частицу,

Средь галок, горлинок, щеглов – утицу,

Печалящую бедностию нас.

Печалящая бедностию нас

Не столь бедна, как кажется, так ворот,

Чем незначительней, тем меньше порот,

Хоть невполне устраивая нас.

И, точно гласный мир, поющий в нас,

В нас зиждется согласный с нами город,

Отлаженный, вполне отличный хор от

Пространства многоликого вне нас.

Попробую ли вам явить тотчас

То, что в начале слышно как шипенье,

Как всплески, бульканье, вослед лишь – пенье -

До нас и после нас, но и сейчас, -

Лучей неразличимое кипенье -

Высокой алгебре подвластный час.

Высокой алгебре подвластный час,

На самом деле миг ничтожно малый,

В начале фиолетовый иль алый,

Лишь после белизной лучистый час.

На бесконечности отрогах час,

Как бесконечность, сам велик, пожалуй,

Свет гласный гул и будет небывалый,

Затем структур и форм он станет час.

Ну то есть, город нам, как есть, всучили,

К Потуде иль Афинам не сводим,

От них он, вместе с тем, не разводим.

Он, окруженный бездной торричили,

Внутри любой, извне неуследим,

Как тот, кого себе и поручили.

Как тот, кого себе и поручили,

Он внутренним законам подлежит,

Он собственное небо этажит,

Прокладывая змейкой поручили.

Его б в несчастье мы не уличили,

Но и не счастье глаз ему смежит, -

Он просто вечно жив, он Вечный Жид,

Его стеклянной пылью промочили.

Но если б вы затем меня спросили -

Каков закон, что управляет тем

Великим городом без мелких тем,

Я вам ответил бы: туда сносили

Законы мудрости, там вместе с тем

Законы справедливейшие в силе.

Законы справедливейшие в силе

В том городе, где правят мудрецы,

Они не женолюбы, но скопцы,

Чтоб не было у них расходов в силе.

Извне они нуждаются лишь в силе,

Производящей хлеб и огурцы

И возводящей ради них дворцы

Всеграда в благоденствии и в силе.

Пред ними круглый апоплексиглас,

В который виден им Всеград подвластный, -

Не несчастлив, не счастлив, а бессчастный;

Плоск в апоплексигласе, словно пляс,

Вечнокипящий жизнью безопасной,

Чтоб тихо радовать всеведов глаз.

Чтоб тихо радовать всеведов глаз -

Прошло семь войн и столько ж революций,

И семь подобных им других поллюций,

Не названных, но видимых на глаз.

И время вовсе умерло на глаз,

Не посвященный в тайну резолюций,

Печально циркулирующих в куцей

И миробъемлющей фсеградоф-плас.

Сто раз пред стен его являлся Красс

С ордой, но стен нигде не обнаружив,

Стал просто швабский немец Гюнтер Грасс,

Плетущий кипенье словесных кружев,

Да, да и самый лет форштевень стружев

Навис там, зацепившись, без прикрас.

Навис там, зацепившись без прикрас,

Обломок струга неизвестных ратей,

Тимархией стал строй аристократий,

И олигархией запахло раз.

Но вскоре олигархия сто раз

Сменилась видимостью демократий

Под яростным напором нищих братий,

Наведших на имущество острас.

Сатрапы неугодных батогили,

И сам народ, зализывая ран,

Избрал совет из двух иль ста тиран,

Задачей коих и было, чтоб згили

В дыму нирван, а может быть – и пран,

В обставленной, но все-таки – могиле.

В обставленной, но все-таки – могиле

Живут и подданные. Смысл казарм

Везде. Повсюду мрещится жандарм.

Хоть внутренние с внешними – все сгили.

Для земледельцев сделаны бунгили,

Где есть тонарм и сборник сельских карм.

То высшая суть общества – вакарм

Самодовлеющей разумной гили.

Поэты изгнаны, ведь их язык

Был органом мятущегося духа,

А дух по сути дела подъязык.

Везде, где он, – чума иль голодуха.

Итак, поэтов нет теперь и духа,

И сам собою держится язык.

И сам собою держится язык,

Нетленный, светлый, вечный, орудийный,

Внеэлегический, атрагедийный,

Гузном отполированный язык.

Род женщин, как известно, злоязык,

Но не в республике экстрарядийной, -

Здесь тоже разум, он всепобедийный,

Сказал себя без эк их и без ик.

Тут женщины приравнены повсюду

К мужчине, к немощнейшему из них,

В зарплате, в битве, даже в этих их

Немужских немощах, что, как простуд,

Легко излечивает лекарь их,

И ни одна не говорит – не буду.

И ни одна не говорит, не буду

Обобществленной бабою когорт,

Или: рожу, не лягу на аборт,

Или: с моим дитем я, баба, буду.

Напротив, слышится повсюду, буду -

Как все! – И женщины здесь высший сорт,

Их талии – как горлышки реторт,

Щенки их общие, в том сукой буду.

Как только плод из чрева в мир изник,

Она уже, не мать, пускай не дева,

Готова вновь круговоротом чрева

Приветствовать, с упряжкою квадриг,

Возницу, воина, – оглобли древо

Омыв в себе, как яростный родник.

Омыв в себе, как яростный родник,

Всю боль веков, все нищенство, все блядство,

Вакарм свободы, равенства и братства -

Единый в мире чистоты родник.

В нем дух кровей наследственных поник,

Суровый смысл сменил в нем верхоглядство,

Пожалуй, нет в нем даже святотатства -

Из-за отсутствия мощей и книг.

Но уровень наук в нем равен чуду,

Особенно наук не наобум,

Что строжат тело, возвышают ум

И гонят прочь измыслия причуду

И весь паноптикум высоких дум,

Которых порознь разносить забуду.

Итак, я порознь разносить забуду

Все то, чему разнос и не к лицу, -

Ведь время движется там по кольцу,

Где не стареют, ни к добру, ни к худу.

Беда здесь только скрюченному уду

Иль в чем неполноценному мальцу,

Дурную весть принесшему гонцу,

Хоть подступу в тот град нет ниоткуду.

Тот град стоит – не мал и не велик,

И в почве града две дыры, и в небе, -

Для сообщенья с теми, кто в Эребе

И кто в Элизиуме католик.

И вечный круг как бы осмерки в небе

Являет нам любой ушедший лик.

Являет нам любой ушедший лик,

Как нотный стан, один значок из хора,

Который, словно мощная подпора,

Возник из почвы и в ту твердь пролик.

Но можно вслушиваться до колик,

Как дышит та пространственная пора,