Текст книги "Напоминание"

Автор книги: Алексей Гравицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

– Если голова болит – это хорошо, значит есть чему болеть, – сказал он сам себе и подошел к окну. Он смотал и отцепил веревку, закрыл окно, сунул веревку за пазуху, взял ключи и вышел из номера.

– Где тебя черти носили, – спросил его Виктор, опуская в карман ключи от триста пятьдесят восьмого номера.

– Потом расскажу, – также тихо ответил Сергей.

Он улыбнулся милой брюнетке, которую представил Виктор и плюхнулся рядом за стол.

– Официант! Мне тоже, что и им. Быстро.

Потом посмотрел на Виктора:

– Я голодный как собака, – и вдруг смутившись добавил тихо, – ну вы не обращайте на меня внимания. Я поем и уйду.

Спустя еще полтора часа он сидел у себя в номере и пересказывал Виктору все, что с ним произошло, а потом порылся в кармане и достал оттуда сложенные в восемь раз листы, которые упер из библиотеки.

– Только один из словаря, – вспомнил Сергей, а что во втором, не знаю. Он был закладкой.

Виктор развернул, протянутые ему листы и начал читать:

"– Вот вы говорите, что слезы людские – вода?

– Да.

– Все катаклизмы проходят для вас без следа?

– Да.

– Христос, Робеспьер, Че Гевара для вас – лабуда?

– Да.

– И вам все равно, что кого-то постигла беда?

– Да.

– И вам наплевать, если где-то горят города?

– Да.

– И боли Вьетнама не трогали вас никогда?

– Да.

– А совесть, скажите, тревожит ли вас иногда?

– Да...

– Но вам удается ее усмирить без труда?

– Да.

– А если разрушили созданый вами семейный очаг?

– Так...

– Жестоко расправились с членами вашей семьи?

– И?..

– И вам самому продырявили пулею грудь?

– Жуть!

– Неужто бы вы и тогда мне ответили "да"?

– Нет!

– А вы говорите, что слезы людские вода?

– Нет...

– Все катоклизмы проходят для вас без следа?

– Нет!

– Так, значит, вас что-то тревожит еще иногда?

– Да! Да. Да..."1 Виктор отложил листок, посмотрел на Сергея. Тот сидел тихо и неподвижно, как загипнотизированный. Да, Виктор умел читать стихи, а кто-то умел их писать.

– Это и есть твоя закладка? – спросил Виктор.

– Чьи это стихи? – вопросом на вопрос ответил Сергей.

– А я откуда знаю? Стихи были, видимо, написаны до истории просвещения. – Виктор помолчал, потом добавил. – Вот так имя автора не дошло, ну не дали ему дойти до нас, а стихи помнят, хранят, видишь, – Виктор показал другу листок. – даже переписывают. А почему? Потому, что хорошие стихи. Плохие бы не дожили до наших дней.

– Хорошие, – согласился Сергей. – только странные какие-то.

– Ничего, – утешил Виктор со странной улыбкой на лице. – Я думаю ты их поймешь, и очень скоро.

Сергей смолчал, он думал сейчас о другом:

– Черт, уроды, – в сердцах вскричал Сергей. – такой пласт культуры похерили! Но почему, почему так?

– Потому, что не хотели напоминать людям о войнах. Не хотели, чтобы то черное и мерзкое всплыло снова. Ведь люди агрессивны. Поэтому и засекречена информация о войнах, поэтому и не учат нас истории до истории просвещения, я еще удивляюсь, как вообще о ней упомянули в учебниках, поэтому и не говорят о том, что в мире полно преступности, а где-то в других галактиках и сейчас идут войны. Они умалчивают, утаивают, что бы только в человеке не проснулась та искусственно задушенная агрессия и...

Виктор вдруг замолчал, Сергей боялся произнести хоть слово. И в комнате повисла оглушающая тишина. Может прошла минута, может час, а может вечность, когда Виктор также молча развернул второй листок и стал читать статью из книги со странным названием: "Советский Энциклопедический Словарь".

Сергей смотрел на друга, он никогда еще не видел его таким серьезным. Виктор дочитал, сложил лист, уперся взглядом в никуда и снова надолго замолчал. Сергей тоже молчал. через некоторое время он рискнул нарушить тишину:

– Ну? Что скажешь?

– Да, – задумчиво протянул Виктор, снова развернул тонкий лист и перечитал еще раз.

– Ну, – проговорил Сергей опять уткнувшись в непроницаемый взгляд Друга.

Виктор дернулся как от удара, резко поднялся, сложил лист и протянул его Сергею:

– Спасибо.

– За что?

– Мне надо подумать, – ответил Виктор невпопад, как будто не слышал о чем его спросили.

Сергей проводил его до двери:

– До завтра, Витя.

– До завтра, – автоматически ответил Виктор, потом встрепенулся. – Ох, прости. До свидания, Сережа.

Дверь за ним закрылась, а Сергей еще долго стоял и смотрел на закрытую дверь.

После двух суток бодрствования, да еще такого активного Сергей заснул сразу же, как только опустился на кровать. Глаза пропали под отяжелевшими веками и...

...Он проснулся. Виктор тряс его за плечо.

– Серега! Серега, вставай. Серега.

Он открыл глаза, поднял голову и только теперь заметил, что поезд стоит.

– Что случи... Да кончай меня трясти!

Что случилось?

Виктор перестал теребить его плечо, но вытянулся и вдруг заорал:

– Подъем!

Сергей подскочил.

– Теперь, пойдем, – сказал Виктор уже спокойным тоном. – по дороге объясню.

Они подхватили вещи и побежали к выходу из вагона.

– Витя, – на бегу обратился к другу Сергей. – а что это бухает?

– Волков, у тебя нервы крепкие?

– Да, вроде.

Они вылезали уже из вагона.

– Наш поезд разбомбили, – прокомментировал ситуацию Виктор, когда Сергей вылез из вагона и остановился, как вкопанный.

– Ложись!!! – вдруг крикнул Виктор и дернул его, уже падая, за шинель.

Сергей грохнулся лицом в землю, оцепенение с него, как рукой сняло...

...Он подскочил на кровати и долго смотрел в темноту пытаясь понять показалось ему, или он действительно почувствовал привкус земли во рту. Потом он лег и заснул...

...Они пережили эту бомбежку. Пережили оба. Когда последние взрывы грохнули, подымая на дыбы землю, когда затих в дали, сходя на нет, гул летящих самолетов, они лежали зарывшись лицами в мягкую землю оглушенные и не верили, что все кончилось. Прошло неимоверное количество времени, прежде чем один из них поднялся, провел рукавом по грязному лицу, стряхивая землю. Потом он встал на ноги и помог подняться второму, такому же грязному. Тот второй даже не стал отряхиваться и они пошли шатаясь и поддерживая друг друга.

Сергей шел спотыкаясь.

Кругом были трупы и это было страшно. Впереди раздались шаги. Сергей поднял голову. На него смотрело знакомое и не знакомое лицо Виктора.

– Ну что?

– Там все умерли.

– И там одни трупы.

– Что же, никто не выжил?

– Почему? Просто разбежались, не сидеть же на рельсах.

– А мы?

– А мы сами валялись, как два трупа.

Он замолчал. Сергей тоже не знал о чем говорить. На душе было мерзко. Затем Виктор молча пошел в сторону леса. Сергей догнал:

– Куда теперь?

– К своим. Мы же туда и ехали.

– Мы ехали воевать, – невпопад ответил Сергей.

– Ишь ты? Ну вот немного и не доехали.

Молча дошли до леса.

– А ты знаешь где свои? А? У нас ведь и компаса нет... А деревья на мху, они ведь со всех сторон растут, я проверял. Это только маленьких детей учат...

– Мох на деревьях.

– Что?

– Я говорю, мох на деревьях растет, а не деревья на мху.

– Какая разница.

– Одна дает другая дразниться, вот тебе и разница.

– Что? – голос Сергея сорвался на писк.

– Слушай, Волков, кончай паниковать, – голос Виктора звучал спокойно, размерено и ровно, в нем чувствовалась усталость. – идем прямо, прийдем к своим, там и повоюешь. Пошли.

И он уверенно двинулся через лес. Сергей вздохнул и побежал догонять, а догнав засеменил рядом...

...Когда он проснулся, в пору было уже обедать. Будильник, неоднократно прооравший дату и время, уже смолк.

Он оделся, привел себя в порядок и спустился в ресторан, позавтракал (или пообедал?), поднялся к себе и весь день просидел в прострации.

Поздно вечером он пошел ужинать надеясь встретить в ресторане Виктора или Марину, больше ему видеть никого не хотелось. Но ни Виктора, ни Марины он там не застал. Пришлось пожрать в одиночестве.

Поднявшись на этаж он решил зайти к Виктору. Подошел к двери, постучал, не открыли. Тогда он выдрал листок из блокнота, написал на нем несколько слов и пихнул под дверь.

Потом встал и пошел к себе в номер.

Листок выскользнул из-под двери и замер.

С него в потолок смотрели буквы, корявые, написанные дрожащей рукой:

"Витя, что же теперь будет?"

Он вернулся в номер, уселся на кровать и сидел там в прострации временами проваливаясь в сон. Во сне он бежал по лесу, впереди него бежал Виктор, потом они переходили на шаг, потом снова бежали, потом он просыпался и смотрел в темноту, стараясь ни о чем не думать и снова засыпал.

Ближе к утру он поднялся с кровати и уселся писать письмо. Сергей долго мялся над листом бумаги, потом уверенно взял ручку и одним четким движением вывел на листе одно слово: "Мама". И снова замер в раздумье. Взгляд его пронзил пространство и время и остановился, казалось он видит то, что никому не дано увидеть.

Он сидел упершись глазами в стол, но стола не видел, а рука дернулась и сама собой написала: "Мамочка", и потом: "Мама Мама Мама". И снова, и снова.

Очнулся он тогда, когда лист кончился, а рука начала царапать стол, пытаясь вывести заветное слово.

Сергей поднялся и подошел к бару:

– Дай стакан воды, – голос прозвучал хрипло, как-то не по человечески, как будто он не говорил несколько лет. Вода в один глоток перекочевала из стакана в Сергея. Он поставил стакан и тот исчез. Сергей улегся на кровать:

– Потухни.

Свет погас. Сергей повернулся, потом опять. Долго ворочался, пытаясь найти удобную позу и заснуть. Сон не шел. в голову лезли дурацкие мысли.

А стоит ли вообще засыпать? Ведь вся мерзость ворвавшаяся в его жизнь от снов. От этих снов. Хотя нет, не вся. Ведь хозяина убили не во сне, а в жизни. И его друг, Виктор, не во сне был вором, а на яву. И сам он Сергей пошел против полиции не во сне.

Постепенно мысли его пришли в порядок, выстроились в логическую цепочку и потекли размерено и ровно, но лучше и спокойнее от этого не стало. Внутри сидело что-то, что-то нехорошее и грызло его душу. Так паршиво он себя еще никогда не чувствовал.

А под конец, помимо этих чувств и непонятной тревоги, помимо чувства необратимости пришла жалость к самому себе, а после...

А после он уснул...

... Снова был лес, снова впереди мелькала спина Виктора, снова они бежали.

– Ви-тя, остановись. Я б-ольше не могу.

Виктор притормозил и обернулся к запыхавшемуся Сергею:

– Ты чего?

– Ничего, просто еще сто метров в таком темпе и я сдохну.

Виктор посмотрел на друга, хмыкнул:

– Ладно, перекур – десять минут.

Сергей плюхнулся на землю, где стоял.

Виктор закурил.

– Витя, а где здесь?.. – спросил Сергей немного отдышавшись.

– А где хочешь, деревьев в лесу много.

– Но нельзя же загрязнять...

– Можно, – перебил Виктор. – Знаешь сколько здесь зверья? Ого-го. Одним Волковым больше, одним меньше...

– Спасибо, уговорил, – бросил Сергей и побежал в ближайшие кусты с резвостью, которой сам от себя не ожидал.

Отбежав подальше он спустил штаны и почувствовал облегчение. "Теперь я знаю", – подумал он. – "где находится душа. Вот облегчился и так на душе полегчало". Сергей привел себя в относительный порядок и собрался уже было идти обратно, как вдруг услышал впереди треск ломаемых веток. Виктор? Нет, не Виктор. Он пришел с другой стороны, а значит Виктор остался сзади.

Кто тогда?

Он не успел испугаться, как в голову пришла спасительная мысль. СВОИ! От этой мысли на душе полегчало, солнце засветило ярче и даже пропала злость на Виктора, который его загонял.

Сергей рванулся вперед.

Может позвать Виктора? Да нет, успеется.

А еще лучше привести к нему своих. Вот у него рожа вытянется. Сергей представил себе вытянутую в изумлении рожу Виктора и от этого ему стало совсем весело.

Впереди появился просвет, видимо там была поляна. Сергей переполненный чувствами радости и гордости за себя сделал последний рывок к кустам.

Сквозь кусты он увидел фигуру. Метнулся к ней.

Он вывалился на поляну с диким треском и дурацкой улыбкой на роже. Фигура повернулась и только теперь он разглядел ее. Это был враг. Сергей дернулся было обратно, но было поздно: в грудь ему смотрел пугающий своей бездонной чернотой, ствол автомата.

Улыбка постепенно сползла с лица. Сергей задрал руки вверх.

Сзади послышался шорох. Виктор! – мелькнуло судорожно в голове, и тут же последовало подтверждение.

Это было не так, как показывали в кино, где было много крови, шума и спецэффектов, где полчаса стреляли в итак истерзанную тушу, а она дергалась, поливая все вокруг красненьким и никак не умирала.

Это было тихо быстро и страшно! За спиной раздался хлопок, сразу же отразившийся эхом, и еще до того как эхо затихло человек, только что живой человек рухнул, как подпиленное дерево. Отголоскам эха подпел новый звук звук рухнувшего тела.

Потом все затихло.

Сзади зашуршали сапоги по траве. Подошел Виктор. В руке его был зажат пистолет:

– Что, сдрейфил?

Сергей промолчал. Он смотрел на то, что только что было человеком, жизнью, личностью. "Господи, как мало надо", – подумалось. Он смотрел на труп. Теперь это не было врагом.

Это был просто мальчишка с испуганным побледневшим лицом, с остекленевшими голубыми глазами упертыми в небо, а между этими голубыми глазами зияла дыра. Страшная, пугающая, она была здесь не к чему, но она была и...

– Витя, ты убил человека!

Виктор проследил за его взглядом, усмехнулся. Подошел к телу, обыскал, вытащил перочинный ножик, снял автомат. Потом поднял труп и потащил в кусты.

Сергей тупо смотрел на то место, где только что лежал труп, а до того стоял человек. Теперь там растекалась лужица крови быстро впитывающаяся в сухую землю. От нее шла дорожка из красных капелек. Сергей проследил за ее направлением – она вела в кусты, где что-то трещало и шуршало. Виктор появился как всегда внезапно:

– Пошли, а то тут наверняка и друзья его есть. Не один же он такой, хм... Я его ветками завалил в одной канаве – найдут не сразу, но все равно надо драпать.

– Витя, ты убил человека, – тупо повторил Сергей.

Виктор посмотрел на него с жалостливой улыбкой, в глазах его было что-то доброе, теплое, но сказал как-то резко и холодно:

– Не ты его, так он тебя – закон таков.

Дурень сопливый, неужели ты еще не понял, что это война и ты не властен что-либо изменить. Ты, Волков, не волк в этой игре, благородный и жестокий, даже не дикий огрызающийся волчонок. Ты – волчок. тебя раскрутили и смотрят, как ты вертишься и смеются, а может думают о чем. а ты должен стать волчонком, ты должен огрызаться, а то остановится твое кручение-верчение и заглохнешь ты навсегда с поломанными пружинами...

Сергей слушал и смотрел на засыхающую и впитывающуюся в землю кровь, и думал.

Думал, что это могла быть его кровь и его глаза стеклянно смотрели бы в небо, и это пугало, но легче не становилось.

Они бежали по солнечному осеннему лесу.

Мелькали разноцветные деревья. В редких лужах плавали желтые лодочки листьев, появлялось какое-то движение воздуха, природа начала оживать. Уже доносились голоса птиц и трещали сухие ветки под тяжелыми сапогами. А над всем этим высилось чистое, холодное голубое небо. Но Сергей ничего не видел и не слышал. Он ничего не видел, кроме этого чистого, ледяного неба нежно-василькового цвета отраженного в таких же чистых, таких же голубых, но уже остеклянелых глазах...

...Он проснулся. Перед глазами стоял жуткий образ. Он отдернулся от него, приходя в себя.

Поднялся, и только теперь услышал шум в коридоре. Он быстро оделся и вылетел за дверь.

В конце коридора шумела толпа. Он подошел и без расспросов протолкнулся внутрь. Толпа, как оказалось, стояла у двери в номер, и протиснувшись сквозь нее он увидел кровать, на которой лежал человек. На его еще детском лице бледном, под цвет простыни, отразилось какое-то удивление, а между голубых остекленевших глаз зияла страшная дыра. Это было то самое лицо и те самые глаза, только теперь они смотрели не в голубое чистое небо, а в белый потолок гостиничного номера.

Это было как откровение, как выстрел, как ведро ледяной воды опрокинутое на голову. Он вдруг все понял, понял, осознал, испугался, возненавидел. Он вдруг понял, что перешагнул через себя, что теперь он волчонок, теперь он сможет нажать курок, сможет вцепиться в глотку, сможет растерзать и лишить жизни себе подобного, сможет убить человека. А еще он вспомнил хозяина. Маленького, пухлого человечка, который никогда не смог бы причинить другому боль. Теперь он понял и его смерть. Он понял кто его убил, а точнее что его убило. И он понял что такое настоящая жалость и что такое настоящая ненависть. Потом в памяти всплыл Виктор со своей вечной ухмылкой.

Он рванулся к двери:

– Полицию вызвали? – спросил он на ходу.

– Да, – сдавленно ответил кто-то.

– Давно?

– Нет, только-только.

Сергей наконец вылез в коридор и помчался в другой его конец. Там он остановился и забарабанил в дверь:

– Витя! Витя, открой! Виктор! Черт!

Он схватился за отбитый кулак. В следующий момент распахнулась дверь и Сергей молча, потирая отбитую руку ввалился внутрь.

Виктор закрыл за ним дверь:

– Витя, ты убил человека.

– Я это уже слышал.

– Да нет же, черт! Ты его действительно убил. Я не знаю как это может быть, но этот мальчик лежит с дырой во лбу в номере, в том конце коридора.

– Сережа, брось свои шутки, я с утра плохо воспринимаю юмор.

– Какие шутки, иди проверь. Сейчас здесь будут ребята из ГП и наверняка припрется твой любимый следователь.

– Погоди, – Виктор встал и выбежал из комнаты. Вернулся он через минуту. Лицо его побледнело, руки тряслись. – Плохо, плохо, плохо. Плохо!

– Витя, а...

– Сережа, – перебил Виктор. – а ты знаешь что это значит?

– Я...

– Это значит, что если бы не я, то ты сейчас лежал бы вот так, в своем номере. Только вместо одной дыры во лбу, у тебя было бы много дырок по всему телу. У него был автомат!

– Витя, а как это? То есть я хотел...

Как это может быть?

– Не знаю "как", но знаю только, что во-первых мы не сумасшедшие, во-вторых это происходит не только с нами, в третьих ни пули, ни пистолета, они не найдут, а в-четвертых это дурдом и выхода я не вижу.

– А что мы скажем полиции?

– А ничего. Мы ничего не знаем, спали каждый у себя и все. Ничего не знаем, ничего не слышали.

Он прошелся взад-вперед по комнате повернулся к Сергею:

– Пошли! Мне надо срочно пообщаться с твоим баром.

Сергей поднялся. Уже у двери Виктор повернулся, резко остановил его и сказал:

– А толстячок-то наш на мине подорвался, или гранату получил...

Часть вторая.

А может, не было войны,

И людям все это приснилось?..

А. Розенбаум

На смену золотой осени пришла слякоть и непогода. Сильный холодный ветер гнал по серому небу рваные клочья облаков, срывал последние золотистые, красные, рыжие листья с деревьев и уносил их куда-то.

По лесу шли двое. Они шли уже не первый день, который по странному стечению обстоятельств был ночью и резкая перемена погоды им совсем не нравилась.

Холодный промозглый ветер пробирал до костей. Сверху сыпался мелкий противный дождичек. Под ногами хлюпала размокшая земля. Один из двоих остановился:

– Витя, у меня уже в сапогах хлюпает.

Второй, тот что шел первым, замедлил шаг и оглянулся:

– Конечно хлюпает, ты посмотри, ты же в луже стоишь.

Сергей наклонил голову и посмотрел под ноги: по серому небу бегут серые облака, под ними торчат черные скелеты деревьев, а по всему этому обесцветившемуся пейзажу расходятся круги от падающих в лужу капель дождя. Сергей посмотрел вперед, потом оглянулся назад, пожаловался:

– Да здесь везде лужа.

– Свинья свою грязь найдет, – ехидно сообщил Виктор и пошел вперед.

Сергей поплелся за ним. На душе было муторно и тошно, а еще большую тоску навевала серость пейзажа вокруг.

Как будто художнику не хватило красок или фантазии.

– Витя, я дома до всего этого рисовал чуть-чуть, так под настроение...

– И что, порисовать захотелось?

– Зря смеешься. Многим мои акварельки нравились, хотя ничего такого в них не было. Так вот, отец мне всегда говорил, что я беру неестественные краски, какие-то очень чистые.

Витя , посмотри вокруг, я говорю не о пейзаже, хотя и это тоже... Я говорю вообще, посмотри! Посмотри как природе, как миру не хватает этих по-детски чистых красок. Есть белое и черное, как два полюса, как основы мироздания и между ними серая жизнь, серые... Ты знаешь, это конечно детскость, но я выбираю чистые яркие краски.

– Значит прешь против природы... Слушай, Серега, ты стихи не пишешь?

– Нет, хотя если мы не выберемся из этого леса, придется.

– Что придется?

– Стихи писать, эпитафию например. Я промок, замерз и скоро сдохну.

Виктор ухмыльнулся, но смолчал. Пошли дальше.

Они шли медленно, на большее уже не было сил.

– Стой! Кто идет? Стрелять буду, – голос прозвучал резко и неожиданно, но последнюю фразу произнес как-то неуверенно, с дрожью.

Сергей дернулся, а Виктор опустился, где стоял, прямо в лужу и облегченно выдохнул:

– Стоять? С удовольствием.

– Вы кто? – послышалось из кустов.

– Братья Стругацкие, – съязвил Виктор, сидя в луже. – может слышали?

В кустах замолчали, потом там что-то зашебуршилось и перед ними появился молодой парень с винтовкой в руках.

– Шутник, – неуверенно заметил парень.

– А то, – Виктор рассмеялся.

Сергей, который до того стоял столбом и молча хлопал глазами, опустился в лужу рядом с Виктором. Мокрой рукой он провел по лицу и с облегчением выдохнул:

– Свои.

– Ну свои, или не свои это мы еще разберемся, ты автоматик-то отдай. Виктор усмехнулся и протянул автомат. – Немецкий, заметил парень. – откуда у своих немецкий автомат?

– Да хлопнули по дороге лопуха типа тебя, – улыбнулся Виктор. – Ты подумай, парень, если б были мы не свои, мы б тебя из этого автоматика... И ойкнуть не успел бы.

– Сам ты лопух, – обиделся парень. – если б я был уверен, что вы чужие я бы вас не выходя из кустов пришиб. А на тот случай если вы дернитесь, у меня прикрытие есть.

Рик! Рик, иди сюда, я их обезоружил.

Через кусты с жутким треском выломился здоровенный лысый мужик с добродушной улыбкой на лице.

– Да, действительно не лопух, – заметил Виктор. – И в знак доброй воли я складываю оружие.

С этими словами он вытащил из-за голенища сапога нож и протянул его парню. Парень смотрел слегка ошалело. Виктор решил добить:

– Сережа, отдай мой пистолет.

Сергей нехотя протянул парню пистолет.

Громадный, улыбающийся Рик, глядя на это не выдержал и захохотал.

Громогласный смех потряс окрестности.

Оружие к ним вернулось почти сразу. Теперь они шли по лесу вчетвером. Те двое, как оказалось, ехали в том же поезде и так же затерялись в лесу. Шли в основном молча, изредка перебрасывались короткими фразами.

– Тебя как зовут-то хоть, вояка? – поинтересовался Виктор.

– По паспорту? – смущенно спросил парень.

– Нет, по жизни.

Парень замялся. Виктор смотрел на него с улыбкой. Толстый Рик пялился на Виктора и тоже улыбался. Эти двое споются, подумал Сергей, не пройдет и часа, как будут риготать на два голоса над ним и над этим мальчиком.

– Да ты не стесняйся, – пришел на помощь Виктор. – здесь все свои, смеяться не будем. И потом, чего над тобой-то смеяться, ржать надо не над человеком с идиотским именем, а над его дурными родителями, которые не знали как выпендриться. Я, например, никогда не назову своего ребенка Олегом.

– А что такого в имени Олег?

– Для ребенка ничего, зато для внуков...

Вот представь: родится у этого Олега ребенок.

– Ну?

– Что "ну"? Хорошо еще если мальчик, а если дочь? Будет всю жизнь мучится.

– Да почему?

– Да потому, что будет зваться она по отчеству Олеговна. Ну как, ничего, а?

Рик заржал, а парень непонимающе уставился на Виктора:

– Ну и что здесь плохого?

– А чего здесь хорошего? – вопросом на вопрос ответил Виктор. – Так я не об этом, зовут-то тебя как?

– По паспорту я Володьон, а так, кто как хочет, тот так и называет. Мама звала Володей, – парень вдруг вспыхнул. – Вот тоже, нет чтоб назвать Владимиром, все равно ж Володя, так она выпендрилась.

– А Володьон чем плохо?

– Старинное имя, – отмахнулся парень. – сейчас так никого уже не называют.

– Ага, под моду косишь. Ну а знаешь ли ты, что всем этим "современным" именам, кстати включая и мое, тысячи лет. А все новое это хорошо забытое старое. я под моду не подстраиваюсь.

– Ну да, – вклинился в разговор Сергей.

– а одеваешься по последнему слову моды, сам видел. – Виктор скептически оглядел свою грязную засаленную гимнастерку, а Сергей быстро добавил, – не здесь, а там.

– Я, Сережа, никогда не подстраивался под моду. Ну имя мне родители дали, со мной не посоветовались, да и соображал я тогда мало, так что я здесь не причем, а в остальном...

Одеваюсь я всегда так, как мне нравится и всегда в одном стиле, просто мода не стоит на месте, а я стою, в плане одежды. И вот эта мода совпала с моим стилем, а не я оделся помодней, совпала не на долго, а потом опять пойдет дальше, по кругу, потому что ничего нового уже давно не придумывают, а вспоминают старое. мода пойдет дальше, а я останусь верным тому, что мне нравится.

– А что тебе нравится?

– Стиль одежды ты уже видел, а так...

Мне нравятся машины обтекаемой формы, без лишних углов и наворотов, мне нравятся маленькие уютные домики и квартирки, а в них мне нравится старая деревянная мебель, но не из пластика или де эс пе.

Мне нравится приятная музыка, мелодичная и ласкающая слух, а не дребезжание стекла, по которому царапают гвоздем и не барабанная дробь плохого качества. мне нравятся старые милые, пусть и наивные фильмы, которые теперь не в моде и некоторые комедии, которым все предпочитают мордобой. И так далее, и тому подобное. В общем обвинить меня в модности нельзя. Я делаю и люблю то, что люблю, а не то, что модно. А на общественное мнение мне насрать.

– Ладно, уговорил.

Перешли на бег и снова замолчали, стараясь дышать ровнее. бежали быстро, грязные и оборванные, промокшие до нитки. Это только в кино супермен бегает по джунглям в белом костюме и при галстуке (попробуй так побегай), а потом вступает в схватки с лесными хищниками и плохими парнями, кого-то спасает, кого-то имеет, но выходит всегда из всех передряг чистый, умытый, с налаченными и хорошо уложенными волосами, в чистом выглаженном костюме и выглядит как манекен с витрины магазина. И пахнет от него не смотря на беготню парфюмерной лавкой.

Это было не кино. Они то бежали грязные, мокрые и замерзшие, то переходили на шаг. Шли молча, тяжело сопя, восстанавливали дыхание. И снова бежали.

Кровь стучала в висках, а в голове билась только одна мысль: добраться до своих, пока не сдохли в этом лесу. Если принять во внимание, что они блуждали по лесу несколько дней, не трудно представить, что помимо холода и ночных заморозков, и дождя, и пронизывающего ветра их мучил голод. точнее еще не мучил, но уже начал донимать.

Снова перешли на шаг. Впереди появился просвет. Володя дернулся было вперед, но Сергей, наученный горьким опытом, выкинул вперед руку и остановил:

– Тихо. Куда ломишься?

Пошли тихо, взвешивая каждый шаг.

Прислушиваясь они вышли на опушку леса. перед ними раскинулось поле.

Серое, перепаханное, с помороженной ночными заморозками землей.

трудно было сказать, что росло на этом поле, но что-то здесь сажали это точно. По всему полю бороздили серые столбики. Ходили, наклонялись, вгрызались маленькими пальчиками в промерзшую землю, что-то выкапывали.

– Господи, это же дети, – выдохнул Рик.

На его мягком, добром лице проступила гамма чувств, которую трудно было описать словами.

– Где дети, там и родители, – холодно отметил Виктор. – или хотябы кто-то взрослый.

Он шагнул вперед, но вдруг остановился и прислушался. Сергей тоже замер. В первый момент он ничего не услышал, а потом на самой границе слуха появился слабый, но упорно нарастающий гул.

– Самолет, – выдохнул Володька.

– И явно не наш, – заметил Виктор, который разглядывал уже хорошо различимый самолет.

– Там же дети, – Рик дернулся вперед, Виктор дернул его за плечо.

– Стой! Стой, дурак, не дергайся.

Посмотри, – он показал на столбики, но тех уже не было. Дети легли, тоже заметив самолет, и превратились в серые бугорочки, слившиеся с землей. – Видишь, они тоже не слепые. А с самолета их еще и не увидят.

Но с самолета их увидели, а может знали, что они здесь будут и летели специально. Самолет не бомбил и не стрелял. Он покружил над полем, а потом спикировал, пролетел над серыми бугорочками и снова поднялся в высь. Над полем разлетелся детский визг полный страха и отчаяния.

– Видишь, – с облегчением сообщил Виктор. – не стреляет.

Рик повернул бледное лицо в сторону поля. Самолет пошел в очередное пике. Снова раздался детский визг полный мольбы и страха. Самолет шел настолько низко, что можно было рассмотреть лицо летчика. На лице этом не было ни злобы, ни ожесточенности, на нем была улыбка. Улыбка человека, который пошутил и теперь весело смеется над своей шуткой, не обращая внимания на то, что окружающим не смешно. Улыбка даже не злорадная, а жизнерадостная.

Летчик провел самолет над полем, над серыми холмиками, улыбнулся детскому визгу и снова поднял самолет вверх.

– Ублюдок!

– Кто? – не понял Виктор.

– Он, – Рик махнул рукой в сторону самолета, – да и мы тоже. Там дети, этот гад над ними издевается, а мы, четыре здоровых жлоба, в кустах сидим.

Виктор усмехнулся, но не с издевкой, а по доброму, посмотрел на самолет, который развернулся и спикировал в третий раз.

– Пошли! – скомандовал Виктор и двинулся вперед, на открытое пространство. Никто не стал спорить. Четверо мужчин вышли из-за деревьев молча и слажено.

– Дай бог, чтобы он нас не уложил на месте, – пробормотал Виктор и вскинул автомат. Следом за ним в небо уперлись два пистолета и винтовка.

– Ну пли, что ли, – усмехнулся Виктор.

И они начали стрелять, стрелять неприцельно, неумело, не надеясь попасть. Они надеялись только на то, что заметив их летчик улетит, а если и не улетит, а расстреляет их, то по крайней мере не тронет со злости детей.

Летчик не уложил их на месте, он даже не сразу заметил их. Он только услышал выстрелы идя в очередное, последнее в своей жизни пике. Он не знал, что для него в этот момент существовало две силы во всем мире: его самолет – огромная махина, способная уничтожить столько, что трудно себе представить и маленький свинцовый комочек, выпущенный на волю с дикой скоростью, способный уничтожить гораздо меньше, но достаточно много. Победила вторая сила.

Летчик не успел понять, что случилось.

Маленький кусочек свинца столкнулся с самолетом, пробил стекло.

Осколки полетели в улыбающееся лицо, но летчик даже этого не успел осмыслить. Девять грамм свинца пробив стекло неумолимо двинулись дальше и размозжили улыбающуюся еще мордашку. Летчик умер сразу, так и не поняв, что случилось, самолет тоже, оставшись без пилота.

Огромная машина не вышла из пике, а пролетела дальше и ниже, и грянулась о землю.