Текст книги "По прозвищу Святой. Книга вторая (СИ)"

Автор книги: Алексей Евтушенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

– Это кто такие? – нахмурился лейтенант.

– Украинские националисты. ОУН.

– А, эти. Вспомнил. Но нам о них особо не рассказывали. Мы что – пехота. А этими НКВД занимается.

– Могу рассказать при случае. Звери. Немцы могут проявить милосердие при случае, особенно вермахт. Эти – нет. Всех в расход: коммунистов, комсомольцев, евреев, поляков, пленных красноармейцев и командиров… Никого не жалеют.

– Поляков? – удивился лейтенант. – А этих-то за что?

– А евреев за что? – задал встречный вопрос Максим. – Стариков, женщин и детей. Включая грудных. Наших пленных – за что?

– Да, ты прав, конечно, – сказал Латышев. – Фашизм и национализм – это такое зло, что хуже всякой буржуазии. Давить их надо, гадов, до полной и окончательной победы, – он пристукнул кулаком о ладонь, и Максим с ним согласился.

Задачей разведроты было выяснить возможные пути прорыва дивизии к своим.

– Трое суток дал нам комдив на всё про всё, – рассказывал Латышев. – Генерал-майор Васильев Илья Васильевич. Слыхал?

Со слов КИРа он уже знал, что генерал-майор Васильев с остатками своей дивизии вырвется из киевского котла. В феврале сорок второго года примет триста тридцать седьмую стрелковую дивизию. В мае того же сорок второго года дивизия в составе пятьдесят седьмой армии попадёт в окружение под Харьковом и почти полностью будет уничтожена. Сам Васильев погибнет в бою двадцать пятого мая сорок второго года у села Протопоповка Харьковской области.

Но не говорить же об этом своему новому знакомому.

– Нет, – покачал головой Максим. – Не слыхал.

К тому времени, как рота получила боевое задание, в строю оставалось шестьдесят три человека от штатных ста двенадцати.

– Мы ещё ого-го были, – рассказывал Латышев. – Орлы, можно сказать. Меньше пятидесяти процентов потерь. В других ротах едва сорок процентов от штата оставалось, а то и меньше.

Короче говоря, рота ушла на задание и на второй день нарвалась на передовую часть немцев. Свежую, наглую, злую. Танки, бронетранспортёры, мотоциклы. Пехоты – до батальона.

Пришлось отходить, огрызаясь. Причём отходить на восток, поскольку западное направление было перерезано немцами.

Из шестидесяти трёх человек осталось сначала сорок, а затем и вовсе двадцать шесть, из которых трое тяжёлых – вон они, на носилках и пятеро лёгких. Плюс шестеро из других частей прибились – артиллеристы, связисты и даже один танкист. Погибли командир роты, политрук и двое взводных. Из командиров в живых остался только он.

– Вот так вот из взводного и стал я ротным в одночасье, – закончил Латышев. – Временно исполняющим обязанности, понятно. Только роты той осталось… сам видишь. С гулькин хрен. И что теперь делать – ума не приложу.

[1] Пистолет-пулемёт Дегтярёва.

[2] Самозарядная винтовка Токарева 1940 года выпуска.

Глава девятая

– В смысле, что делать? – не понял Максим. – Выполнять приказ, конечно. У тебя какой приказ был? Разведать обстановку и доложить. Обстановку ты разведал – немцы кругом. Хотя, может, и не кругом пока. По крайней мере, не сплошь. Мне кажется, на восток можно прорваться.

– Знаешь, куда именно? – деловито осведомился Латышев.

– Карта есть?

Лейтенант достал из планшета карту, развернул.

– Мы здесь, – показал пальцем.

– Верно, – согласился Максим. – А двигаться нужно сюда, – он показал. – Сначала на Петровку-Роменскую, а после на Гадач. Я в нашем штабе карту видел, – пояснил он. – Мы желётчики, у нас радиосвязь имеется. У тебя, кстати, по идее тоже рация должна быть?

– Была, – вздохнул Латышев. – Уже нету. Как и радиста. Пал смертью храбрых. Попали под миномётный обстрел и… – он махнул рукой. – Даже похоронить не сумели.

Помолчали.

– Смотри, – продолжил Максим. – Гудериан наступает с северо-запада, вот отсюда. Клейст с юго-востока. Это если грубо. Лохвицы уже заняты. Но южнее прорваться можно. Я так думаю. Но думать – это одно, а знать точно – другое, – добавил он. – На немцев уже повсюду можно нарваться.

– Ты прав, – сказал лейтенант. – Надо выполнять приказ. А немцы… Ну что ж. На то мы и разведка, чтобы знать, как их обойти. Спасибо, Коля, поставил ты мне мозги на место. А то я что-то того, растерялся малёхо.

– Это не ты растерялся, – сказал Максим. – Это ранение твоё. И усталость многодневная. С каждым может случиться.

– Кстати, о ранениях, – сказал Латышев. – Может, ты и остальных того… подлечишь?

– Как? – спросил Максим. – Егор, я не волшебник, как тебе показалось. Что-то могу, но очень мало. Боль снять без лекарств, рану небольшую помочь организму затянуть. Всё. Если что-то серьёзное, то врач нужен. Настоящий.

– Понятно. Значит, помрут ребята. Где мы, а где настоящий врач.

– А где?

– В медсанбате, где ж ещё. А медсанбат в расположении дивизии. Километров пятнадцать отсюда. Это, если напрямки. Окольными путями, сам понимаешь, больше.

– Чёрт, – выругался Максим. – Я посмотрю, конечно. Но ничего не обещаю.

Из троих тяжелораненых один умер, не дождавшись помощи Максима, и его похоронили прямо на поляне, ближе к опушке. Двоих удалось немного поддержать.

– Есть шанс, что выживут, – сообщил Максим, утирая пот со лба. Он отдал почти всего себя и теперь сидел в изнеможении, привалившись спиной к ближайшей сосне. – Если дотащим до медсанбата. Проникающие ранения, операция нужна. Как ваш медсанбат дивизионный, хороший?

– Был хороший, – ответил Латышев. – Только лекарств и обезболивающих, считай, не осталось. Бинтов тоже. Ты как? Лица на тебе нет.

– Устал, – признался Максим. – Это дело много сил отнимает. Ничего, сейчас у сосенки посижу, подпитаюсь от неё маленько.

– Как это – подпитаюсь? – не понял Латышев.

– Дуб, сосна, кедр, берёза, липа – это деревья-доноры. Они подпитывают человека энергией. Дуб особенно. Но и сосна неплоха. А вот тополь или, скажем, осина и ель, наоборот отнимают.

– На колдовство какое-то похоже, – признался Латышев. – Хотя я, конечно, атеист и ни в какое колдовство не верю, – добавил он. – Как и в бога.

– Бога нет, и это медицинский факт? [1] – процитировал Максим.

– Не знаю, медицинский или какой другой, но точно нет, – сказал Латышев серьёзно. – Партия давно разоблачила поповские сказки.

– Это называется народное целительство, – сказал Максим. – Вполне реальная вещь, которую некоторые тёмные и необразованные люди до сих пор называют колдовством. Что тут поделаешь, для некоторых и электричество – колдовство. У нас в партизанском отряде был дед Аким, такой вот народный целитель. Руками лечил, травами, мёдом. Это у него я кое-чему научился.

– За месяц? – недоверчиво прищурился Латышев.

– А я талантливый, – улыбнулся Максим.

И подмигнул.

Выходить решили в ночь. Меньше вероятности нарваться на немцев. До вечера было ещё довольно много времени – как раз выспаться, восстановить силы.

Только вот жрать хотелось.

В таких случаях Максим всегда вспоминал слугу д’Артаньяна Планше, который еду с успехом заменял сном. Однако Планше – литературный персонаж, а в реальной жизни калории из ничего не появляются. Сосна – это, конечно, хорошо, но её энергия энергию куска хлеба и мяса не заменит.

Латышев на вопрос Максима ответил, что НЗ добили ещё сегодня утром.

– Да его, считай, и не было НЗ этого, – добавил. – Пяток сухарей на брата и горсть пшена, сухой горох, соль. Вот и весь НЗ. Давно воюем, подъели всё, что могли, а снабжение – сам понимаешь. Тот же горох нам в мешках с самолётов сбросили один раз. Может быть, даже ваши. В смысле, вашей дивизии летуны.

Максим покачал головой – не знаю, мол.

– Так комиссара одного полкового чуть мешком не убило, представляешь? – он засмеялся. – И смех, и грех. Мешки летят вниз, что твои бомбы. Народ, кто поумнее, залёг. Ему орут: «Ложитесь, товарищ комиссар!» А он стоит, рот разинул. Хорошо боец из нашей роты вовремя кинулся, сбил его с ног, покатились оба по земле. И тут же на это место, где комиссар стоял, мешок – хрясь! А в мешке – пуд гороха.

– Да уж, – Максим тоже засмеялся, представив себе эту картинку. – И что потом с тем комиссаром случилось и с бойцом?

– Комиссара убило на следующий же день. А боец – вон он, – ты с ним уже знаком. Сержант Найдёнов. Так что, – закончил он неожиданно, – жрать нечего. Придётся опять в ремне дырку вертеть. А куда вертеть, ежели живот скоро к хребту прилипнет?

Максим понимал, что голодный солдат – это пол солдата. Что в походе, что в бою. Да и сам он энергии за этот день потратил немерено. А прихода нет. Надо бы как-то подкрепиться.

Охота?

Охотник из него никакой. Нет, наверное, выследить зверя он бы смог – на то и сверхрежим. И даже, пожалуй, убить какого-нибудь оленя или зайца голыми руками – тоже. Только где тот олень и заяц? Бегать по лесу искать? Только силы зря потратишь, а их и так мало осталось.

– У тебя охотники есть? – спросил на всякий случай у Латышева.

– Забудь, – ответил лейтенант. – Думали уже. Зверьё, если и было, разбежалось отсюда в разные стороны. Война.

– А ну-ка покажи карту ещё раз.

Левашов развернул карту.

– Это что? – ткнул пальцев с синее пятнышко неправильной формы. – Пруд?

– Вроде, он, – подтвердил лейтенант. – В полутора километрах отсюда. На северо-восток.

– Где пруд, там и рыба, – сказал Максим. – То есть, не обязательно, но очень может быть.

– И как ты собираешься ту рыбу ловить? – насмешливо спросил Латышев. – Руками? Удочек-то нет, и сделать их не из чего. Робинзон Крузо ты наш.

– Не Робинзон Крузо, – ответил Максим, поднимаясь. – Скорее Сайрус Смит и Пенкроф. Два в одном.

– Это ещё кто? – подозрительно осведомился Латышев.

– Герои романа Жюль Верна «Таинственный остров». Читал?

– Нет, – покачал головой лейтенант. – Я вообще, честно сказать, художественную литературу не очень.

– Что так?

– Так брехня же.

– А, понятно. Ну, брехня не брехня, а иногда и в реальной жизни помогает. Схожу-ка я к этом прудику, ты не против? Может, и поймаю чего. Заодно и обстановку разведаю.

– Сходи, что ж. Только не один. Найдёнов, Гринько! – позвал он.

Подошли сержант Найдёнов и рядовой Гринько.

– Пойдёте с товарищем младшим лейтенантом. Слушаться его, как меня. Всё ясно?

– Так точно, ясно, товарищ лейтенант, – сказал Найдёнов. – Разрешите вопрос?

– Разрешаю.

– Пожрать у нас будет что-нибудь сегодня?

– Добудете – будет, – ответил Латышев.

– Ага, – глубокомысленно сказал сержант и покосился на Максима.

Втроём они пересекли поляну и нырнули в лес.

Максим шёл впереди, бойцы держались чуть сзади. Найдёнов правее, Гринько левее.

– Так мы за едой, товарищ лейтенант? – спросил Найдёнов.

– Если получится, – ответил Максим. – Он остановился, поманил к себе бойцов. Те подошли.

– Значит так, товарищи красноармейцы, – произнёс Максим негромко. – Идём молча. Никаких разговоров. Вообще ни слова. Тактические знаки знаете?

– Какие знаки? – не понял сержант.

– Тактические, с помощью которых разведчики общаются. Вы же разведка?

– Нас не учили, – пробормотал Гринько.

– Запоминайте с первого раза, повторять не стану. Заметили немцев, сообщаете на пальцах, сколько их видите, – он показал пальцами одной руки. – Один, два, три, четыре, пять. Шесть – прижали мизинец большим. Семь – безымянный прижали. Восемь – средний. Девять – указательный. Десять – кольцо из пальцев, вот так. Повторите.

Сержант и рядовой повторили.

– Хорошо. Теперь дальше. На кого указательный палец, о том и речь. Рука назад с поднятой ладонью – стоять. Рука в кулак – замри. Мах рукой снизу – вперёд… – Максим рассказывал и показывал. Потом заставил повторить. Красноармейцы пару раз ошиблись, но со второго раза запомнили. Им даже понравилось.

– Откуда вы всё это знаете, товарищ лейтенант? – спросил уважительно Найдёнов.

– Потом, – сказал Максим. После чего приложил палец к губам и показал: «Вперёд!»

Через полчаса впереди между деревьями показался просвет. И вроде бы Максим что-то услышал.

«Тихо».

«Пригнись».

«Ты – слева».

«Ты – справа».

Подобрались, вроде бы, тихо.

Теперь голоса впереди были слышны всем.

Немцы. Разговаривают громко, ничего не боятся. И ещё треск мотора. Кажется, мотоциклетного.

– Дальше дороги нет. Пруд какой-то.

– Её и раньше не было. Я же говорил, не этот поворот.

– Да в этой долбаной России вообще дорог нет. Хрен поймёшь, где поворачивать, где не поворачивать.

– Это не Россия. Это Украина.

– Ты дурак, Вилли. Хочешь казаться умным, а на самом деле дурак. Тут всё Россия, запомни. И мы в этой России, чувствую, завязнем по самые уши. Дорог-то нет. Ха-ха.

– Поехали назад. Следующий поворот. Теперь не пропустим.

– Погоди, Вилли.

Мотор фыркнул и затих.

– Что?

– Давай искупаемся, жарко. Последние деньки тёплые.

– Нас же ждут, Курт. Парни голодные.

– Подождут. Десять минут ничего не решают. Скажем, заблудились. К тому же, это правда. Давай, Вилли, по-быстрому. А то я, чувствую, скоро завшивею. Две недели не мылся, считай. Воняю, как последний бродяга.

– Не бродяга, а доблестный солдат вермахта!

Смех.

– Ладно, давай. Только быстро.

– Быстрее только пуля.

– Вот этого не надо.

– Наша пуля, Вилли. Наша немецкая пуля. Самая быстрая и точная пуля в мире.

«Ложимся», – показал Максим.

Последние метры он преодолел по-пластунски, волоча за собой автомат на ремне стволом вперёд. Справа и слева точно так же подвигались Найдёнов с Гринько.

Молодцы, отметил Максим, умело ползут. Тихо.

Выглянул из-за дерева, стараясь держать голову как можно ниже.

Перед ним виднелся лесной пруд, поросший по краям осокой и лопухами. Небольшой, метров пятнадцать на двадцать пять, но искупаться – вполне. К тому же противоположный берег песчаный, пологий, удобный. Там, чуть выше среза воды, раздевались двое немецких солдат. Ещё выше, под деревьями, виднелся мотоцикл с коляской.

– Zündapp KS 750, – подсказал КИР. – Самый массовый мотоцикл вермахта. Отличная машина для того времени.

– Я понял, помолчи пока, лады?

– Извини, – КИР умолк.

«Лежим, ждём» – показал Максим красноармейцам.

Немцы разделись догола, аккуратно сложили форму, прижали сверху винтовками и, ухая, полезли в воду.

«Ты и ты – здесь», – показал Максим: «Я – в обход».

Максим отполз назад и, пригнувшись, быстро и бесшумно обогнул пруд.

Вот он – мотоцикл. В коляске – четыре стальных контейнера с крышками на «барашках». В таких немцы доставляли горячую еду на линию боевого соприкосновения. Или на передовую, как говорят в это время. Литров на десять каждый, не меньше. А то и на двенадцать. Тут же, в коляске, лежало четыре набитых вещевых мешка. От двух шёл явственный запах свежеиспечённого хлеба. Настолько явственный, что рот тут же наполнился слюной. Только сейчас Максим понял, насколько голоден.

Это мы удачно сходили, подумал он и бросил взгляд на немцев. Те беспечно плескались в пруду.

Мало вас били. Ну да ничего, скоро поумнеете. Только это вам всё равно не поможет.

Он вышел на берег с автоматом наизготовку. Встал, расставив ноги у снятой одежды и оставленного оружия.

Немцы заметили его и замерли, приоткрыв рты.

– Найдёнов, Гринько, – скомандовал Максим, – выходите и берите их на мушку! – и добавил. – Hände hoch! An Land! Schnell! [2]

Немцы послушно задрали руки вверх и обернулись. Там уже выросли из травы Найдёнов и Гринько. Автомат и винтовка, наведённые на незадачливых купальщиков, говорили сами за себя.

Вилли и Курт побрели к берегу. Они были похожи, как братья – белобрысые, курносые, голубоглазые, юные.

Лет по двадцать, не больше, решил Максим. Если бы не форма, язык и оружие, то от русских не отличить.

Максим наклонился, подобрал «маузеры», забросил на плечо.

Оба немецких солдата вышли на берег и теперь стояли перед ним испуганные и голые с задранными вверх руками.

Максим отступил в сторону:

– Одевайтесь.

Затем подал знак своим: «Ко мне!»

Два контейнера взвалили на плечи немцы, ещё два досталось нести Найдёнову и Гринько. Они же взяли «маузеры» и по одному вещевому мешку. Один был набит жестяными банками со сгущёнкой. Во втором обнаружились два блока сигарет (двадцать пачек в блоке по двенадцать сигарет в пачке) и галеты.

– Хорошо живёт немчура, – зло сказал Найдёнов, увидев всё это богатство.– Сгущёнку они жрут. Ну не суки? Интересно, что в бачках.

– Что в бачках? – спросил Максим по-немецки.

– Гуляш, – торопливо ответил Курт. – В двух гуляш, ещё в двух – кофе.

– Кофе? – не поверил Максим.

– Ну… не настоящий. Эрзац.

– Из чего?

– Кажется, желудёвый. Ещё цикорий там. Ничего, пить можно, когда горячий. Это обед. Мы должны были доставить обед для нашего взвода…

– А доставили для нашего, – сказал Максим. – И это хорошо. Зачтётся. Если будете вести себя правильно.

– Мы постараемся, герр офицер, – заверил Курт. – Правда, Вилли?

– Правда. Скажите, что делать, и мы тотчас исполним.

– Молодцы, – похвалил Максим. – За что люблю немцев, так это за исполнительность и дисциплину. Для начала ты, Курт, утопи мотоцикл в пруду. Загони его туда, чтобы видно не было с берега. Потом берите продукты и пошли.

Возвращение продовольственной команды было встречено с искренней и живой радостью. Уставшие, осунувшиеся и небритые лица озарили улыбки. Потускневшие глаза засветились. Послышались шутки и смех.

Гуляш, эрзац-кофе и половину буханок хлеба смели тут же. Сгущёнку и мясные консервы отложили про запас. Сигареты раздали всем поровну.

– Немцев бы допросить, – сказал Латышев, закуривая после еды. – Жаль, с языком у меня плоховато. Хальт, шнель, хенде хох, цурюк– вот и весь мой немецкий. Ещё йа и найн [3], – добавил он, подумав.

– У меня нормально с немецким, – сообщил Максим.

– Здорово, – обрадовался лейтенант. – Так давай, узнай из какой они части, где их расположение, кто командир, вообще, всё, что знают. А потом расстреляем их на хрен.

– Как это – расстреляем? Они же пленные.

– И что? Как они наших расстреливают, так и мы их. Ты же партизанил, сам говоришь, должен понимать. Зачем они нужны? Мы их в живых оставим, а они к своим выйдут и потом в нас же стрелять будут. А если с собой тащить… Как? У нас и так двое тяжёлых, которых тащить надо. Этим ещё охрану выделять? Не, на хер. Пуля в голову, ветками закидали и ушли. Мёртвые не кусаются.

– А говоришь, художественную литературу не любишь.

– В смысле?

– Это цитата из «Остров сокровищ» Стивенсона, там эту фразу произносит Израэль Хэндс, пират.

– Как ты только всё помнишь, это ж с ума сойти просто… Не читал я твой «Остров сокровищ», самому только что на язык пришло. Стоящая книга?

– Отличная. Почитай, не пожалеешь. А пленных убивать не будем.

– Я здесь командир, не забывай. Как скажу, так и будет.

– Конечно, ты, никто и не спорит. Но это мои пленные, я их взял и привёл. Найдёнов и Гринько помогли. Егор, послушай меня. Это не эсэсовцы, обычный вермахт, пацаны, вчера ещё в школу ходили. Не надо, не будем брать грех на душу.

– Добрый ты, – зло произнёс Латышев.

– Ага, – сказал Максим. – Такой добрый, что только за сегодня семерых убил. Четверых в воздухе, троих на земле. А рассказать, сколько всего с начала войны угрохал, так ты завидовать начнёшь, пожалуй.

– Ладно, – сказал Латышев. – Доживём до ночи – посмотрим.

Затем в две затяжки докурил трофейную сигарету, затушил о пень и сказал:

– Всё-таки полное дерьмо эти немецкие сигареты. Как они их курят – не понимаю.

[1] Из романа Ильфа и Петрова «Золотой телёнок».

[2] Руки вверх! На берег! Быстро! (нем.)

[3] Стоять, быстро, руки вверх, назад, да, нет (нем

.)

Глава десятая

День угасал. Солнце завалилось за деревья, и его лучи с трудом пробивались сквозь них. Тени удлинились. Задул холодный северо-западный ветер, нагоняя облака и донося до людей отдалённый звук канонады. Где-то шёл бой.

– Твои бойцы как, в темноте видеть умеют? – спросил у Латышева Максим.

– С чего бы? – удивился тот. – Мы же не совы, обычные люди.

– Вы – разведчики. Разве вас не учили?

– Я обычное пехотное училище закончил, – пожал плечами Левашов. – Ванька-взводный. В разведку уже на войне попал.

– Ясно. Тогда я, с твоего позволения, небольшую лекцию людям прочту, пока совсем не стемнело. Тебе тоже послушать будет невредно.

Собрали бойцов вместе.

– Товарищи красноармейцы, – негромко, но так, чтобы было слышно всем, начал Максим. – Нам предстоит ночной марш-бросок. Цель – выйти в расположение дивизии. В каком направлении двигаться, мы знаем. С нами двое тяжелораненых, понесём их на носилках, будем меняться. Почему ночью? Потому что ночью немцы спят, они любят порядок. А нам, русским, по хрену – что ночь, что день, лишь бы жить не лень.

Бойцы засмеялись, оценив поговорку, которую Максим только что на ходу придумал.

– Вот и будем жить, – продолжил Максим. – Однако ночь обещает быть тёмной. Поэтому несколько советов, чтобы лучше видеть в темноте. Первое – хорошо поесть и выспаться, это мы выполнили, спасибо немцам.

Бойцы опять засмеялись.

– Второе. Перед выходом всем пять минут глубоко подышать. Вот так, – он показал. – Живот-грудь – вдох, грудь-живот – выдох. Это необходимо, чтобы насытить кровь и весь организм кислородом. Наши глаза будут лучше видеть, а уши слышать. Третье – умыться холодной водой, ручей знаете где. Наконец, четвёртое. В темноте прямо перед собой не таращиться, смотреть краем глаза, боковым зрением, как бы невзначай. Тогда разглядишь всё, что надо. Не так как днём, но разглядишь. Никаких фонариков, костров, факелов, спичек, зажигалок. Хотите курить – курите сейчас. Когда стемнеет, курить не дам – никотин на ночное зрение плохо влияет, а глаза к темноте должны привыкнуть. Всё ясно?

Раздались голоса:

– Так точно.

– Ясно, товарищ младший лейтенант.

– Разрешите вопрос? – поднял руку сержант Найдёнов.

– Разрешаю.

– Зачем холодной водой умываться? Про боковое зрение я с детства знаю, а вот про воду не слыхал раньше.

– Если коротко – для бодрости, чтобы спать не хотелось. Ещё вопросы?

Больше вопросов не было.

Ближе к ночи пошёл дождь. Мелкий, холодный, затяжной. Небо заволокло сплошной облачной пеленой, и стало темно – хоть глаз выколи. В лесу ночью всегда темно, но, когда не видно звёзд и луны – особенно.

Костров не разжигали. Только ушли с поляны, расположившись под деревьями, чья осенняя дырявая листва давала хоть какую-то защиту. Ждали команды.

Связанные немцы сидели под охраной маленького солдата по фамилии Прокопчик и терпеливо ждали своей судьбы. За пять минут до выхода к ним подошёл Максим.

– Жить хотите? – спросил.

– Да, герр офицер, – Вилли сделал попытку подняться. – Очень хотим.

– Сиди, – Максим вытащил нож.

Немцы вздрогнули, побледнели.

Максим перерезал пленным верёвки на руках и ногах:

– Теперь раздевайтесь. До трусов. И разувайтесь тоже.

Оба солдата торопливо разделись и теперь стояли перед Максимом, обхватив себя руками.

Да, ребятки, подумал Максим, сентябрь это вам не август. Дождик уже холодный. Ничего, насмерть не замёрзнете, до зимы ещё далеко.

– Рядовой Прокопчик, – приказал он. – Заберите их одежду и сапоги.

– Куда забрать, товарищ лейтенант?

– На голову себе! Что за вопросы, боец? Пусть красноармейцы по вещмешкам рассуют. Главное, здесь не оставлять. Выполняйте.

– Есть! – маленький Прокопчик взял одежду и сапоги (Максим с удовлетворением заметил, что глаза солдата уже адаптировались к темноте) и ушёл.

– Теперь вы, – снова перешёл на немецкий Максим. – Будете сидеть здесь до утра. Утром, какрассветёт, можете попробовать выйти к своим. Без одежды и сапог это затруднительно, понимаю, но кому сейчас легко? Да, чтоб не было так грустно сидеть всю ночь раздетыми под холодным дождём, разрешаю разжечь костёр. Но не сразу, а когда мы уйдём. Вот, держите, – он вложил в руку Вилли коробок спичек.

– Благодарим, герр офицер, – Вилли натурально поклонился Максиму. – Не забудем вашу доброту.

– Надеюсь, что не забудете. И вот ещё что… – он помедлил. – Запомните сами и передайте другим, если смелости хватит. Германия проиграет эту войну. Москву вам не взять, а мы возьмём Берлин второго мая сорок пятого года, после чего Германия подпишет полную и безоговорочную капитуляцию. Гитлер, Гиммлер, Геббельс и Геринг покончат жизнь самоубийством. Других повесят. Вспомните мои слова, если доживёте. А если не доживёте, тоже вспомните. Перед смертью.

Он развернулся и ушёл.

Через три минуты, ровно в двадцать два часа тридцать минут, проверив, чтобы ничего при движении не звякало и не гремело, красноармейцы покинули поляну и гуськом двинулись на запад. Впереди, выбирая тропинки, шёл Максим. В темноте он видел лучше всех.

Подробных карт, соответствующих этому времени и местности, в необъятной памяти КИРа практически не было, это Максим давно понял. Те, что имелись, относились к концу двадцать первого века и мало были полезны, за сто пятьдесят лет очень и очень многое изменилось. Города, городки и сёла разрослись, появилось множество новых дорог – в основном автомобильных, но и железных тоже. Но главное – сильно изменился ландшафт.

Нет, холмы, возвышенности, низменности, долины и реки остались на месте, хотя последние довольно сильно обмелели. Леса, вот что стало в конце двадцать первого века совершенно другим. Здесь они были обширные, густые, дремучие, тянулись на десятки километров. В них обильно водилось зверьё и птицы, а про грибы-ягоды и говорить нечего – иди и собирай.

Не то было во времена Максима. Леса на территории бывшей Украины, которая вернулась домой и теперь уже навечно стала Россией, изрядно поредели. Там где когда-то шумел вековой лес, остался в лучшем случае лесок, на месте леска ютилась роща, а на месте густых рощ раскинулись поля. Кое-где леса, конечно, восстанавливали, сажали новые, но это были уже совсем другие леса.

Поэтому лётную карту, лежащую в планшете, Максим давно «сфотографировал» и запомнил до мельчайших деталей так, что теперь не нужно было всякий раз её разворачивать, чтобы сориентироваться.

А направление движения и скорость он чувствовал лучше любого компаса и спидометра.

Об этом и не только у них с Латышевым зашёл разговор незадолго до выхода.

– Странный ты всё-таки парень, Коля, – сказал лейтенант, закуривая немецкую сигарету.

– Ты бы не курил пока, – промолвил Максим. – Я же говорил. Никотин плохо влияет на ночное зрение.

– Вот я и говорю – странный. Откуда, к примеру, тебе это известно?

– Читал. Я вообще люблю читать. Все мои знания, которые не входят напрямую в лётную подготовку, – оттуда, из книг.

– Хорошо, допустим. А немецкий? Ты же шпрехаешь, что твой немец, я слышал.

– У нас в трудовой коммуне имени Феликса Эдмундовича Дзержинского был хороший учитель немецкого, – сымпровизировал Максим. – Шенгальц Игорь Оттович, из поволжских немцев. А языки я всегда любил учить. Вообще учиться люблю. Есть во мне такая фигня. Я не понял, Егор, что за наезд?

– Наезд? Какой ещё наезд?

– Это я так претензии называю. Наезд. Образное выражение.

– Понятно. Какой же это наезд? Так, интересуюсь. Просто таких, как ты, я никогда не встречал.

– Таких – это каких?

– Да вот таких… Всё ты знаешь, все умеешь, всё помнишь. Немецкий знаешь. В темноте видишь почти как днём. Лечить руками умеешь. Стреляешь как снайпер. В разведке любому сто очков дашь.

– Откуда ты знаешь, как я стреляю?

– Троих немецких разведчиков ты убил? Ты. К тому же я вижу, как ты с оружием обращаешься. Словно родился с ним.

– Лётчиков тоже учат стрелять, Егор. А хватаю я всё на лету, как ты уже понял. Талант у меня. Таким родился. Ну и жизнь многому научила. Я же беспризорничал, пока в коммуну не попал.

– Встречал я бывших беспризорников, – покачал головой Егор. – Они, спору нет, ребята хваткие, но с тобой не сравнить.

– Ещё раз спрошу. К чему все эти вопросы? Если подозреваешь, что я вражеский агент, то зря. На хера немецкому агенту кучка уставших красноармейцев во главе с таким же лейтенантом?

– Например, чтобы с их помощью попасть в дивизию, втереться в доверие к командованию, а потом подвести всех под монастырь. Что в данном случае означает завести к немцам, – сказал Латышев. – Как тебе версия?

– Никуда не годится, – отмёл Максим. – Зачем такие сложности? Попасть в расположение дивизии гораздо проще одному, чем тащить с собой вас всех. Ещё и двоих тяжелораненых в придачу. И потом. Ты же сам и твои люди видели воздушный бой, как меня сбили, и я выпрыгнул с парашютом. Видели или нет?

– Видели. Только откуда мне известно, что это именно ты спрыгнул с парашютом?

– Ага, – насмешливо продолжил Максим. – Это был переодетый в нашу лётную форму и с нашими документами пилот «мессера». Который на самом деле не пилот, а немецкий шпион, хорошо подготовленный агент абвера. Тонкий расчет. И своих разведчиков уже на земле он, то есть я, специально положил. Пожертвовал ими для большей достоверности. Так что ли, Егорушка?

Лейтенант молчал, насупившись. Он уже понимал, что наговорил кучу глупостей, но не знал как выйти из разговора, сохранив лицо.

– Короче, не выйдет из тебя контрразведчика, товарищ лейтенант. Хороший фронтовой разведчик, может быть, и получится, а вот для контрразведки подготовки у тебя маловато. И подготовки, и умения быстро думать и анализировать. Извини уж за прямоту. Свой я, Егор, свой. Красный командир, летчик, комсомолец Николай Свят. Святой, какпрозвали меня в нашем партизанском отряде.

– Почему Святой? – Латышев явно обрадовался смене темы. – Из-за фамилии?

– Да это всё евреи, которых я спас от расстрела. Они прозвали. А остальные подхватили. Эх, как они там без меня, живы, нет… Должны быть живы.

– Привык к ним?

– Привык. Всего месяц вместе воевали, а привык. Как родные стали. К тому же… – Максим чуть было не сказал про Людмилу, но передумал.

– Что?

– Ничего. Не имеет значения. Кончай курить, Егор, серьёзно говорю. Скоро выходим.

– Раскомандовался… – пробурчал Латышев, но сигарету затушил.

К железной дороге, ведущей из Лохвиц на юг к Кременчугу вышли через час. Здесь было на удивление тихо – ни тебе немецких патрулей, ни десанта. Только где-то далеко на северо-западе взлетали сигнальные ракеты, слышались редкие пулемётные очереди и винтовочные выстрелы.

Километра четыре, прикинул Максим, учтя время года и дождь, который к этому времени поутих, но всё равно продолжал моросить. К тому же нам туда не надо. Нам на юго-запад, направление примерно на Лубны. Где-то там, за речкой Сула, должна располагаться сорок вторая стрелковая дивизия. Точнее, её остатки. Вряд ли без данных разведки они куда-то сунулись. Ждут.

– Чего сидим, мокнем? – осведомился шёпотом Латышев, присаживаясь на корточки рядом с Максимом, который в той же позе замер у железнодорожных путей, всматриваясь и вслушиваясь в дождливую темноту.

– Да вот, думаю, – ответил тот тоже шёпотом. – Взрывчатка есть у нас?

– Тротиловые шашки стандартные двухсотграммовые.

– Шнуры, взрыватели?

– Есть. Брали на всякий случай у сапёров.

– Молодцы. Вот он, этот случай.

– Думаешь, надо «железку» взорвать? – догадался Латышев.