Текст книги "По прозвищу Святой. Книга вторая (СИ)"

Автор книги: Алексей Евтушенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Глава седьмая

– Вот здесь, – показал на карте командир полка майор Коробков. – Лохвицы. Сто сорок километров от нас. Наша задача – сопровождать «катюшки» [1] из сто тридцать второго бомбардировочного. Гудериан рвётся замкнуть котёл, постараемся ему помешать. Вылет, – он посмотрел на часы. – Через двадцать минут. Свободны.

Комбез, планшет, шлем, очки, лётные краги, парашют, компас. Плюс к этому пистолет ТТ запасная обойма к нему и выкидной нож со стопором в карманах комбеза. За последний спасибо механику Владлену и младшему лейтенанту Максимову, на чьей машине он летает. От него нож остался. Хороший нож, к слову. Крепкий, острый, надёжный. Достойная замена ножу из корабельного НАЗа, который лежит теперь в лесном схроне у села Лугины.

Даст бог, когда-нибудь заберу, подумал он. А не даст – и ладно, обойдёмся тем, что есть.

Что ещё? Трёхсотграммовая плитка шоколада во внутреннем кармане.

Семьсотпятидесятиграммовая алюминиевая фляга с водой в брезентовом чехле на ремне.

Не берут лётчики с собой воду? Он берёт. Вода – это такая вещь, что всегда может пригодиться.

– Потому что без воды и ни туды, и ни сюды [2], – пропел он негромко.

Готов? Готов.

Максим шагал к самолёту, поглядывал в чистое синее небо, уже начавшее по-осеннему менять цвет, и думал о том, что сегодня, тринадцатого сентября, исполняется ровно месяц, как он провалился во времени на сто пятьдесят четыре года назад.

Во времени и пространстве, уточнил он сам для себя. Не будем забывать, что «Пионер Валя Котик» переместился к Земле из-за орбиты Юпитера, мгновенно покрыв расстояние в десятки миллионов километров. Так что нуль-перемещение удалось. Как удавалось оно «Вишенке-1» и «Вишенке-2» – автоматическим прототипам его корабля. Только «Вишенки» вернулись домой, а он… Тоже домой, но с разницей в сто пятьдесят четыре года. И что?

Привык, вот что главное.

Какой-то месяц, а он уже привык. Вжился. Ещё, пожалуй, не настолько, чтобы ощущать себя так, словно родился здесь и прожил всю жизнь (ощущать Николаем Святом, усмехнулся он про себя), но близко.

Только тонкая рубашка из поляризованного углерита, неизменно носимая им под формой, и друг-КИР напоминают о том, что он совсем из другого времени.

Ну и память, конечно.

Его собственная память. Она не даст забыть, сколько не вживайся. И это правильно. Человек всегда и при любых обстоятельствах должен помнить, кто он и откуда.

Возле самолёта уже ждал авиамеханик – младший сержант Владлен Сорокин.

– Как машина? – спросил Максим.

– В полном ажуре, товарищ младший лейтенант, – бодро отрапортовал механик.

– Отлично.

Максим уже привычно вскочил на крыло, опёрся руками о края кабины и одним ловким движением оказался в кресле. Пристегнулся.

Рычажки аккумулятора, генератора и рации – вверх, в положение «вкл.»

Пожарный кран слева в положение «открыто».

Расстопорить ручку заливного насоса справа и качнуть несколько раз топливо. Застопорить ручку.

Переключатель крана заливной системы справа внизу перещёлкнуть в разные положения на пару секунд в каждом и вернуть в первоначальное.

Проверить давление бензина (циферблат слева внизу). Одна атмосфера, нормально.

Ручку магнето в положение «один плюс два».

Высотный газ, рукоять по левому борту, в положение «норм».

Регулятор оборотов винта в положение «номинал».

Створки капота (рычаг справа вверху) – открыть.

Вытянуть стартер на десять-двенадцать секунд.

Один, два, три… пять…. восемь… десять…

– От винта! – крикнул Максим, хотя и так знал, что младший сержант стоит безопасно.

Тух-тух-тух – лопасти закрутились, ускоряясь, мотор завёлся, из-под капота вырвались сизые струйки выхлопных газов.

– Колодки!

Техник нырнул к шасси, убрал упорные колодки из-под колёс, отбежал в сторону.

Зелёная ракета!

Максим отпустил стояночный тормоз, прибавил обороты, тронул машину с места, вырулил на полосу, дождался своей очереди и пошёл на взлёт.

С «катюшками» из сто тридцать второго бомбардировочного полка они встретились через сорок два километра, в районе хутора Новошрамковский. Двадцать три СБ-2 шли на высоте две с половиной тысячи метров почти точно на восток, к городу Лохвица. Семнадцать «ишачков» – практически всё, что осталось от двенадцатого истребительного полка, заняли эшелон над бомбёрами.

«Мессеры» встретили их за десять километров до цели – немецкой механизированной колонны, шедшей на помощь немецким частям, которые сдерживали контрудар советских частей чуть южнее Лохвиц.

Три группы немецких Bf-109 °F по тридцать самолётов в каждой зашли с юга и теперь стремительно приближались.

– Девяносто машин– это, считай, полная эскадра, – проявил осведомлённость КИР. – Кто бы это мог быть, интересно? Если UG 52, то можно начинать молиться.

– Почему?

– По моим сведениям, неделю назад у этой эскадры было уже пятьсот воздушных побед. Самая результативная истребительная эскадра времён Великой Отечественной войны. Летает исключительно на «мессерах». Сейчас базируется под Белой Церковью. Это двести шестьдесят километров отсюда, за Днепром, полчаса лёта. У «Фридриха» крейсерская скорость на высоте три тысячи метров – пятьсот двадцать пять километров в час.

– А дальность полёта?

– Почти девятьсот километров. Это без дополнительных баков.

– До хрена, – сказал Максим, и КИР с ним согласился.

Дальше им стало не до разговоров, потому что «худые» приблизились и атаковали советские самолёты.

КИР оказался прав, это была UG 52 – на бортах истребителей, помимо крестов, красовалась эмблема эскадры – чёрно-красный щит с мечом, обращённым остриём вверх и стилизованными крыльями вместо гарды.

Двадцать три плюс семнадцать – это сорок.

Сорок против девяноста – это соотношение 1:2,25.

При самом-самом оптимистичном раскладе. Потому что советские бомбёры СБ-2 против «фридрихов» не пляшут. В особенности, если их в три раза меньше.

Семнадцать «ишачков» дрались отчаянно, стараясь защитить бомбардировщики. Но что они могли? И-16 проигрывал Bf-109 °F практически во всём: скорости, потолке, вооружении. Единственное, в чём он превосходил немецкий истребитель – это маневренность. Но при таком численном превосходстве никакая маневренность не поможет.

Через десять минут боя немцы сбили восемь СБ и три «ишачка», сами потеряв при этом шесть истребителей.

Ещё через пять в воздухе осталось двенадцать СБ и столько же И-16.

Этим двенадцати бомбёрам удалось прорваться к цели и сбросить бомбы на колонну.

Внизу горело и взрывалось.

Во время атаки был потеряно ещё три бомбардировщика и два «ишачка».

Осталось девятнадцать наших, считал про себя Максим. А было сорок.

Немцы не досчитывались уже семнадцать самолётов. Три из которых сбил Максим, доведя счёт своих личных побед до восьми истребителей.

Но боезапас почти на нуле, топливо тоже заканчивалось, а крылья были изрешечены вражескими очередями. Верный «ишачок» пока тянул, но сколько он ещё выдержит, Максим не знал.

Нужно было что-то делать, но что?

Девятнадцать против семидесяти трёх.

Безнадёжно.

Оставшиеся в живых СБ, отбомбившись, легли на обратный курс, набирая высоту. «Мессеры» не отставали. Ещё один СБ и один «ишачок», задымив, пошли к земле. Лётчики покинули горящие машины, и четыре парашюта раскрылись внизу, под Максимом.

Выживут, если повезёт.

На выходе из «мёртвой петли», сверху, Максим атаковал «мессер» пристроившийся в хвост советскому бомардировщику. Короткая злая очередь пришлась точно по кабине «Фридриха». Немецкий лётчик был убит на месте, и самолёт пошёл к земле, сваливаясь в штопор, выйти из которого ему уже было не суждено.

Есть девятая победа!

– Да ты настоящий ас, – похвалил КИР. – Только что у нас с патронами?

– … .ц у нас с патронами, – честно ответил Максим. – Кончились.

– Что будем делать?

– То же, что и всегда. Драться!

Однако драки уже не получилось.

При попытке Максима рубануть винтом по хвосту удачно подвернувшегося «мессера», его самолёт попал под очередь из немецкой пятнадцатимиллиметровой авиационной пушки, которыми, помимо двух пулемётов, были оснащены Bf-109 °F, и загорелся.

Снаряды разнесли капот и двигатель, самолёт потерял управление и пошёл к земле.

– Прыгай, – заволновался КИР. – Это, конечно, совершенно не моё дело, но напомню, что с твоей гибелью погибну и я.

– Спокуха, – ответил Максим, на которого неожиданно напало какое-то бесшабашное злое веселье. – Помирать нам рановато, есть у нас ещё дома дела.

Он вышел из сверхрежима, отстегнул ремни, опёрся руками о края кабины и выбросил себя из самолёта.

Стукнулся боком о крыло, перевернулся и в следующее мгновение провалился в пустоту.

Максим прыгал с парашютом – это входило в программу подготовки космонавтов. Прыгал, и не раз. Прыгал летом и зимой. На ровное травяное поле, на песок пустыни и заснеженную тайгу. Но одно дело лёгкий удобный парашют-крыло конца двадцать первого века, снабжённый прибором принудительного раскрытия и совсем другое – парашют лётчика образца сорок первого года. Старый добрый ПЛ-3М, как, наверное, мог бы кто-то сказать.

Но только не он, это будет слишком фамильярно и не соответствовать истине, потому что с таким парашютом он не прыгал никогда. Только в кинохронике видел.

Хотя принцип у всех парашютов одинаковый.

Зачем нам принудительное раскрытие?

Мы и сами с усами.

До земли чуть больше тысячи метров.

Значит, обычная трёхсекундная задержка.

«Пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три», – сосчитал он про себя, сгруппировавшись.

С силой потянул кольцо.

Рывок. Белый купол парашюта раскрылся над головой.

Максим ухватился за стропы и закрутил головой.

Воздушный бой продолжался выше и южнее.

Отбомбившиеся «катюшки» набирали высоту и уходили на запад. «Мессеры» продолжали наседать, но уже не так рьяно. Было видно, что их боевой азарт выдыхается. Во-первых, наши – и бомбёры, и истребители – продолжали яростно огрызаться. Во-вторых, у многих «фридрихов» явно закончился боезапас, и они покидали пространство боя. В-третьих, топливо в баках немецких самолётов тоже не бесконечно, а на базовый аэродром у Белой Церкви им возвращаться гораздо дальше, чем нашим.

Будем считать, ничья.

Северо-западный ветер сносил Максима к лесному массиву юго-восточнее Лохвицы.

Удачно, подумал он. Лес укроет. Пока ещё укроет. А там посмотрим. Самое главное, чтобы никакому фашисту не пришла в голову мысль поохотиться за одиноким советским лётчиком на парашюте. В этом случае он ничего не сможет противопоставить врагу. Совсем ничего.

– КИР, – позвал он, чтобы отвлечься от неприятных мыслей.

– Здесь.

– Кто внизу – наши или немцы?

– А вот хрен его знает, – честно ответил КИР.

– Как это? Ты искусственный разум или где?

– Ну, я же не всемогущ. Обладаю только той информацией, которой… обладаю. Тебе напомнить, что наш удобный цифровой мир остался далеко в будущем?

– Ладно, не лезь в бутылку, это я так шучу. Нервы.

– Шутит он… Предупреждать надо. Одно могу сказать. По моим данным, Лохвицы немцы взяли вчера. В этом районе пытаются вырваться из котла части из разных армий. Пятая, тридцать седьмая, двадцать первая, двадцать шестая. Ты это и сам знаешь, вы же к ним на помощь и летели.

– Хочешь сказать, что внизу могут быть как наши, так и немцы?

– Именно это я и хочу сказать.

– Спасибо. Родной отец не смог бы меня утешить лучше, чем ты.

– У Стивенсона была «родная мать», – заметил КИР [2].

– Зануда.

– От зануды слышу.

Лес приближался.

Сверху было хорошо видно, что осень уже плотно вступила в свои права – жёлтые, оранжевые, красноватые пятна различных оттенков смело мешались с зелёными, создавая внизу красующийся под солнцем сплошной ковёр листвы. Пока ещё ковёр. Скоро он опадёт на землю, побуреет под дождями, а там и зима с её снегами и морозами.

На ум пришли строчки песни из фильма «Котовский», до съёмок которого осталось меньше года:

Мама, мама, что мы будем делать,

Когда настанут зимни холода?

У тебя нет тёплого платочка,

У меня нет зимнего пальта!

Потом ещё эти строчки, слегка переделав, вплёл в свой гениальный фильм «Кин-дза-дза» Георгий Данелия.

Так, товарищ киноман, не расслабляться.

Ниже, ниже, ещё ниже…

Вон удобная поляна посреди лесного массива. Довольно большая, попасть легко. Чуть-чуть подобрать стропы… вот так. Ну, приземляемся.

Это пока ты в сотнях метров от земли, кажется, что опускаешься медленно и плавно. На самом деле скорость спуска на ПЛ-3М около пяти с половиной метров в секунду. Почти двадцать километров в час. Прилично. Подвернуть ногу – легко. Если не знать, как приземляться.

Максим знал.

В сотне метров от земли он развернулся по ветру, сомкнул ноги и чуть согнул колени.

В сорока метрах вынес ноги чуть вперёд, напружинил мышцы.

Земля!

Принял удар обеими ступнями, упал на правое плечо, прижимая локоть к телу. Рядом мягко опал парашют.

Вскакивать сразу же не стал, огляделся лёжа. Прислушался.

Вроде, никого. Деревья слегка шумят под ветерком в тридцати метрах дальше, на опушке. Сверху доносится уже отдалённый звук множества авиационных моторов, треск пулемётных очередей и частое уханье автоматических пушек. Там продолжается бой.

А здесь, внизу, тихо.

Он поднялся, освободился от парашюта. Подумал было спрятать, но плюнул. Зачем? Найдут – и ладно. А ему уходить надо.

– Где сейчас фронт, КИР, хотя бы примерно?

– На востоке, где ж ещё. Сорок – пятьдесят километров, точнее не скажу. Нам нужно выйти к селу Петровка-Роменская, это километров тридцать отсюда. Потом – на Гадяч.

– Гадяч? Первый раз слышу.

– Город в Полтавской области, районный центр. Немцы возьмут его только двадцать седьмого сентября. Сегодня у нас тринадцатое. Две недели, время есть.

– Так получается, здесь серая зона сейчас?

– Что-то в этом роде. Будь начеку.

– Я всегда начеку.

Парашют всё-таки наскоро собрал и сунул под разросшиеся у земли ветки ближайшего боярышника. Так, чтобы со стороны не сразу заметить.

Боярышник был густо усыпан красными плодами, похожими на маленькие яблоки. Максим вспомнил, как мальчишками они обдирали ещё не созревший до конца боярышник возле школы. Сорвал одно «яблочко», попробовал.

А ничего! Уже сладковатое, есть можно.

Нарвал полные карманы (в его положении никакой едой пренебрегать не следует), вошёл под деревья.

Ну, здравствуй, поздоровался мысленно с лесом. Недолгим было расставание. Укроешь? Надеюсь на тебя.

Ветерок пробежал по ветвям, деревья зашумели, словно отвечая. Укроем, мол, даже не сомневайся.

Офицерский компас у Максима был, но он и без него прекрасно знал, где восток. Туда и пошёл.

Месяц, проведённый в лесу с партизанами, плюс врождённые и наработанные способности сказывались самым наилучшим образом, – ему не нужен был и сверхрежим, чтобы двигаться быстро и бесшумно. Ладно, почти бесшумно. При этом сам он слышал всё: перекличку птиц, шелест листвы, шорох ежа в ближайших кустах. Особенно прислушивался к птицам – они первые, кто сигнализирует об опасности. И самые первые – сороки.

Вот и сейчас.

– Хке-хке-хке, – характерно застрекотала одна впереди и правее.

– Чехчехчех – быстро и встревоженно ответила другая.

Максим остановился, поднял голову. Между ветвей мелькнуло чёрно-белое оперенье.

Что-то их обеспокоило.

Что?

Максим вошёл в сверхрежим, прислушался.

Звуков сразу прибавилось. Теперь он слышал, как падают в траву осенние листья. И не только это.

Вот они. Шаги. Осторожные, но недостаточно бесшумные, – нет-нет да и хрустнет тихонько тот же опавший лист под ногами. Или сухая веточка.

Трое идут. Держатся рядом, но не вплотную. В пределах видимости друг друга. Идут по направлению к нему.

Впереди раскинул ветви дуб. Не старый, но и не юный – в самый раз.

Максим вышел из сверхрежима (энергию нужно беречь) подпрыгнул, ухватился за ветку и через две секунды исчез среди ещё зелёной листвы на четырёхметровой высоте.

Поиграем в Робин Гуда.

Идущих было уже слышно и без всякого сверхрежима.

Да, трое.

Не торопятся, но и не медлят. Не разговаривают.

Ближе, еще ближе…

Вот они.

Внизу, между ветвей, мелькнула пятнистая зелёно-коричневая куртка и каска, на которой красовался импровизированный венок из травы.

Теперь Максим видел и оружие – уже почти родной MP-40 на груди.

Немец.

Разведчик.

Коллега, мать его так.

Максим нащупал в кармане ТТ. Передумал и достал нож. Побережём патроны.

Хрустнула ветка.

– Дерьмо, – громким шёпотом выругался немец и остановился.

Почти точно под Максимом.

– Что там, Фридрих? – послышался второй голос.

– Ничего, – сердито ответил первый. – На ветку наступил. Эти чёртовы русские леса сведут меня с ума.

– Тихо, – вступил третий. – С ума сошли?

– Да нет здесь никого, – сказал Фридрих. – Расслабься, Йоганн. Давай лучше покурим.

Прошуршали шаги.

Внизу сошлись трое.

[1] Скоростной бомбардировщик СБ, так их звали лётчики в Испании, майор Коробков как раз в Испании воевал.

[2] Песня из кинофильма «Волга-Волга», 1938 год.

[3] 'И родная мать не могла бы утешить меня лучше,

чем вы!' – цитата из «Остров сокровищ» Роберта Стивенсона.

Глава восьмая

Одинаковые пятнистые куртки. Одинаковые каски, обмотанные для маскировки пучками травы. Одинаковые автоматы.

Точно, разведка.

– Слушай, какое покурим? Русские могут быть рядом, – сказал Йоганн.

– Могут. Но их нет, – уверенно ответил Фридрих. – Верь мне. Сколько мы прошли уже, километров семь-восемь?

– Где-то так, – согласился Йоганн.

– Вот. И ни одного русского. Даже следа.

– Ну, не знаю…

– Зато я знаю. Закуривайте, камрады, – Фридрих протянул товарищам пачку сигарет.

Йоганн и третий, молчаливый, имени которого Максим так и не услышал, вытащили по сигарете. Фридрих тоже взял.

Щёлкнула зажигалка.

На мгновение Максиму даже стало жаль их.

Но только на мгновение.

Мы вас сюда не звали.

И вообще, не хер расслабляться в рейде. Разведка, мать вашу, покурить они захотели.

Он прыгнул вниз, на лету выщёлкивая лезвие ножа.

Приземлился за спиной Фридриха.

Левой дёрнуть за подбородок на себя и вверх.

Ножом по горлу.

Сорвать автомат, передёрнуть затвор.

Так и не докуривший свою последнюю сигарету Фридрих, уже падает на землю, пытаясь зажать руками страшную рану на горле.

Увы, ничего не получится. Ещё несколько секунд, и ты сдохнешь. Как и твои товарищи.

Две короткие очереди. Сначала по осторожному Йоганну, а затем по третьему, молчаливому. Целясь обоим в область сердца.

Дададада!

Дададада!

Они дажене успели понять, что произошло – свалились мешками на землю.

Прибавится красненького в осеннем лесу, подумал Максим.

Несколько раз воткнул лезвие в землю, очищая от крови. Вытер о маскировочную куртку Фридриха, сложил и спрятал нож. Теперь оружие и документы.

Он уже заканчивал обыск мёртвых тел, когда услышал за спиной лёгкий шорох.

Вошёл в сверхрежим.

Двое. Метрах в пятнадцати, за кустами. Прячутся. Ветер от них. Запах пота, махорки и кирзы. А также сгоревшего пороха и оружейного масла. Наши.

Он вышел из сверхрежима, чуть повернул голову и негромко произнёс:

– К зверю и человеку нужно подбираться с наветренной стороны. И лучше перед этим не курить. Вас этому не учили, товарищи красноармейцы? От вас за версту несёт потом и махоркой.

– Ты глянь, какой нюхач выискался, – раздался насмешливый голос за спиной. – Учти, нюхач, ты у нас на мушке. Только дёрнись и будешь с двумя дырками в спине. Брось автомат, подними руки и повернись.

– Архаровцы, мать вашу! – выругался Максим от души. – Глаза на жопе! Вы что, не видите, что я свой? Лётчик.

– Кажись, и впрямь свой, – неуверенно сказал второй. – Ишь, как ругается.

– Тут я решаю, кто свой, а кто нет, – снова вступил первый. – Имя, звание?

– Да пошёл ты на хер. Сами-то кто такие, чтобы красного командира допрашивать?

Ситуация явно зашла в тупик. Бросать оружие и поднимать вверх руки Максим не хотел – этим бы он выказал свою слабость, а красноармейцы за его спиной явно уже не были столь уверенны в себе, как в самом начале. Но и на попятную старший из них пока идти не хотел.

– Ты у нас на мушке, а не мы у тебя, – сказал первый. – Поэтому вопросы задаю я.

– В любую секунду я могу сделать так, что на мушке окажетесь вы. И вы ничего не успеете сделать, уж поверьте. Видите три трупа? Это немецкая разведка, и убил всех я. Один. Ну что, проверим или лучше спокойно поговорим?

– Ну, давай, говори, – разрешил первый, чуть подумав. – А мы послушаем.

– Говорить буду только с вашим командованием. Если оно у вас, конечно, есть.

– Имеется, не волнуйся.

– Вот и отведите меня к нему. Только сразу предупреждаю, оружие я вам не отдам. Оно с боя взято. А вы возьмите оружие у этих двоих. Оружие и патроны. Документы я у них все уже забрал. Да хватит прятаться, я всё равно знаю, где вы. Выходите.

Пошептались.

«Выходим, товарищ сержант? Наш ведь, правда. Мы же видели, как он на парашюте спускался»

«Какой-то он странный. Чует моё сердце. Опасный»

«А мы? Мы тоже опасные».

«Так да не так. Ладно. Отведём к командиру, пусть разбирается. Пошли».

Двое показались из-за кустов. Один повыше другой пониже. В гимнастёрках, пилотках, галифе, запылённых кирзовых сапогах. Тот, что повыше, – сержант. Видны два треугольника в петлицах цвета хаки. Тот, что пониже, – рядовой, с малиновыми петлицами и чёрным кантом. У сержанта в руках ППД-40 [1] с круглым магазином и характерным коротким стволом. У рядового – обычная «трёхлинейка».

– Пехота, – сообщил КИР в ответ на мысленный запрос и явно процитировал. – Приказом № 253 Народного Комиссариата Обороны от 1 августа 1941 года в действующей армии и маршевых частях отменялось ношение всех цветных элементов обмундирования и знаков различия. Все знаки на петлицах и эмблемы родов войск и служб теперь покрывались защитной или темно-зеленой краской. Однако приказ часто нарушался, поскольку…

– Стоп-стоп, – остановил его Максим. – Я уже всё понял.

– Здравствуйте, товарищи красноармейцы, – поприветствовал он солдат.

– Здравия желаем, товарищ младший лейтенант, – ответил рядовой.

– Здравия желаем, – поздоровался недоверчивый сержант.

– Ну что, ведите к командиру, – сказал Максим. – Трофеи только не забудьте, – он кивнул на трупы.

– Да уж не забудем, – пообещал сержант. – Только и вы не забудьте, товарищ лётчик.

– Что?

– Документы у вас имеются какие-нибудь? Оружие мы вам, так и быть, оставляем, но документы проверить обязаны. У нас приказ.

– Сначала ваши.

Красноармейцы переглянулись.

– Откуда мне знать, что вы не немецкие переодетые диверсанты? – спросил Максим.

Сержант и рядовой достали и нагрудных карманов гимнастёрок красноармейские книжки, показали, развернув.

Секунду на одну, столько же на другую.

Найдёнов Александр Степанович.

Сержант.

84-й отдельный разведбатальон.

Командир роты – неразборчивая подпись.

Фото соответствует.

Национальность – русский

Год рождения – 1921.

Гринько Михаил Остапович.

Рядовой.

84-й отдельный разведбатальон.

Фото соответствует.

Национальность – русский

Год рождения – 1922.

– Хорошо, – сказал Максим, достал своё удостоверение, показал.

– Младший лейтенант Николай Свят, – прочитал вслух сержант. – Двенадцатый истребительный полк. Так это вы там дрались полчаса назад? – он показал глазами на небо.

– Мы, – коротко ответил Максим.

Они забрали немецкие автоматы, подсумки с магазинами и двинулись на юго-запад. Впереди сержант Найдёнов, посередине Максим и рядовой Гринько замыкающим.

Грамотно, подумал Максим. Вдруг сбежать вздумаю, хе-хе.

Когда по его расчётам прошли около трех километров, сбавили темп. Сержант закрутил головой, отыскивая какие-то только одному ему известные приметы.

Максим и без всяких примет чувствовал, что впереди люди. Так оно и оказалось.

– Стой, кто идёт, – раздался негромкий голос из-за дерева.

– Сержант Найдёнов и рядовой Гринько, – ответил сержант. – Глаза разуй, Прокопчик.

– Сам разуй, порядок должен быть, – из-за дерева вышел маленького роста красноармеец с винтовкой на плече. – Кто это с вами?

– Свой, лётчик. Командир где?

– Там, – показал головой куда-то за спину Прокопчик. – На поляне. Ждёт вас.

Эта поляна была меньше той, на которую опустился Максим. Зато народу на ней оказалось гораздо больше. Сплошь красноармейцы. Примерно три десятка. Лежат, сидят. Кто-то курит, кто-то спит, кто-то грызёт сухарь, запивая водой из фляги. Все с оружием. «Трёхлинейки», автоматы, СВТ-40 [2]. А вон и два ручных пулемёта Дегтярёва приткнулись у кустиков.

Пока пробирались к центру поляны, Максим заметил трое носилок с тяжелоранеными. И ещё несколько красноармейцев были ранены легко – у кого рука перевязана, у кого голова.

– Трое тяжёлых, пятеро лёгких, – доложил КИР, который по своему обыкновению уже всё посчитал. – Всего тридцать два человека. Значит, здоровых и боеспособных двадцать четыре бойца. Меньше взвода. Да, и ещё, если интересно. Вижу здесь троих артиллеристов, двоих связистов и даже одного танкиста. Остальные – пехота.

– Понял, спасибо.

В центре поляны на старом пне сидел молодой уставший лейтенант с перевязанной головой. На белом бинте проступило алое пятно. Рядом, тоже на пне, только более широком – планшет, фуражка и бинокль.

– Найдёнов и Гринько, – уставшим голосом констатировал он. – Докладывайте.

– Примерно в трёх километрах к северо-западу наткнулись на большую поляну. Рядом, в лесу, был вот он, – сержант Найдёнов кивнул на Максима. – Наш лётчик, младший лейтенант. И три трупа немцев, разведчики. Дальше не пошли, сразу вернулись сюда.

– Ясно, свободны.

Найдёнов и Гринько синхронно повернулись через левое плечо и удалились.

– Представьтесь, – сказал лейтенант. Максим просто физически чувствовал, как устал этот человек. Ещё и рана на голове. А командиров, кажется, больше нет. Он один здесь. За всё и всех в ответе.

– Младший лейтенант Николай Свят, – представился он. – Двенадцатый истребительный полк, шестьдесят четвёртая авиадивизия. Был сбит, выпрыгнул с парашютом. Опустился на поляну. Там встретил немецкую разведку, убил всех. Тут как раз и ваши Найдёнов с Гринько подоспели.

– Один лётчик-истребитель убил троих немецких разведчиков? – в уставшем голосе лейтенанта прорезался интерес. – И как это произошло, хотел бы я знать?

Максим рассказал. Показал выкидной нож.

– Ну, а дальше было просто, – закончил. – Две очереди из MP, и ваши не пляшут, как говорил один мой знакомец.

– Ишь ты, – качнул раненой головой лейтенант и, поморщившись, дотронулся до окровавленного бинта. – Знаком с их оружием? – он перешёл на «ты».

– Так я же и попартизанить успел, – сказал Максим. – Там и познакомился. Это меня второй раз сбили, – пояснил он. – Первый раз – месяц назад, в Житомирской области, у села Лугины.

– Коммунист?

– Комсомолец.

– Документы есть?

Максим протянул удостоверение. Лейтенант опять поморщился, заморгал. Было видно, что ему больно.

– Могу помочь, – решился Максим. – Полного выздоровления не гарантирую, но станет легче.

– Ты ещё и врач? – улыбка лейтенанта вышла кривой.

– Нет. Но кое-что умею. Позволишь?

– А, чёрт с тобой, давай. Хуже не будет.

Максим размотал повязку, осмотрел рану. Судя по всему, ничего особенно страшного. Пуля вспорола кожу, задела кость. Чуть левее – и валяться бы товарищу лейтенанту мёртвым. Однако повезло. Но рана уже начала воспаляться.

– Закрой глаза и расслабься.

– Если я расслаблюсь, то сразу усну.

– Не уснёшь. Я прослежу.

Войти в сверхрежим. Ощутить ауру лейтенанта. Снять боль. Не полностью, но почти. Влить ему немного бодрости через ладони. Послать команду на ускоренное заживление. Это не всегда работает, но будем надеяться. Ещё немного бодрости – ровно столько, чтобы самому оставаться на ногах и чувствовать себя нормально. Это как сдача крови. Отдать определённое количество даже полезно. Главное – знать меру. Стоп, хватит, пожалуй.

Вышел из сверхрежима. Убрал руки.

Неожиданно Максима шатнуло.

Однако, равновесие он удержал.

– Ну-ка, садись, – крепкая рука лейтенанта ухватила его за локоть, усадила на соседний пень, с которого уже исчезли планшет, фуражка и бинокль. – Папиросу дать? Воды?

– Не курю. Воды… да, пожалуй.

В руке оказалась солдатская фляга с уже отвинченной крышкой.

Максим сделал несколько глотков. Вода была вкусная, холодная, родниковая.

– Спасибо, – он отдал флягу. – Как ты?

– Отлично. Как заново родился. Ты прямо волшебник.

– Погоди, ещё не всё. Санитары есть у тебя?

– Был. Убило вчера.

– Ясно. Спирт и нитка с иголкой найдутся?

– Шнапс, трофейный.

– Сойдёт.

Максим продезинфицировал в шнапсе нитку с иголкой, дал пару глотков лейтенанту и быстро зашил рану. Лейтенант шипел, но терпел.

– Всё? – осведомился с надеждой.

– Погоди, ещё чуть-чуть.

Максим огляделся, поискал в траве, нашёл несколько ещё зелёных листьев подорожника. Омыл их водой из фляги, наложил на рану, перебинтовал голову.

– Вот теперь всё, – оглядел с удовлетворением свою работу. – Жить будешь.

– Точно, волшебник, – сказал лейтенант. – Летать умеешь, драться на земле умеешь, лечить тоже умеешь. Что ты ещё умеешь?

– Красный командир должен быть примером во всём, – наставительно сказал Максим. – Начиная от внешнего вида и заканчивая боевой и политической подготовкой.

– Это кто ж такое сказал?

– Михаил Васильевич Фрунзе, – не растерялся Максим.

Он понятия не имел, говорил ли что-то подобное товарищ Фрунзе, но поди проверь. Вполне мог.

– Знаю такого. Умный был мужик. И преданный делу партии. Жаль, рано умер. Ладно, сам-то как?

– Нормально. Устал просто. День был тяжелый.

– И он ещё не кончился, – сказал лейтенант и протянул руку. – Меня Егор зовут. Егор Латышев.

Егор рассказал, что командует восемьдесят четвёртой отдельной разведротой сорок второй стрелковой дивизии, входящей в двадцать первую армию.

– Ещё недавно был полнокровный разведбат. Ну, почти. Мотострелковая рота, танковая рота, рота бронемашин и даже кавалерийский эскадрон, – он невесело усмехнулся. – За месяц боёв всех повыбило. Это – он обвёл рукой поляну, – считай всё, что осталось от разведбата. Приказом комдива переформированы в отдельную разведроту.

В последние дни творилась страшная неразбериха, отовсюду поступали противоречивые сведения, проверить которые можно было единственным способом – получить надёжные разведданные. Одно было понятно совершенно точно – Гудериан и Клейст почти сомкнули клещи, и теперь у изрядно потрёпанных частей двадцать первой армии, как, впрочем, и остальных, угодивших в котёл, оставалось только два выхода: идти на прорыв или погибнуть.

Был третий – сдаться в плен, но он фактически ничем не отличался от гибели, поскольку слухи о том, что делают немцы с пленными красноармейцами, были известны каждому бойцу дивизии.

– Глаза выкалывают, звёзды на спине вырезают, кастрируют, – рассказывал Егор. – И это не какая-то там пропаганда, а чистая правда. Веришь?

– Верю, что ж не верить. Одно могу сказать. Мельниковцы и бандеровцы ничем не лучше. Даже хуже.