Текст книги "По прозвищу Святой. Книга вторая (СИ)"

Автор книги: Алексей Евтушенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

По прозвищу Святой. Книга вторая.

Глава первая

Прошлое гораздо ближе, чем кажется.

Неизвестный автор

Сознание возвращалось медленно и неохотно.

Так возвращается домой человек, решивший уйти навсегда, но передумавший на середине дороги.

Так возвращается весна после долгих мартовских холодов.

Так возвращается жизнь.

Первое, что Максим почувствовал – боль.

Коктейль из боли.

Налитый в его тело, как в тонкостенный бокал. Боль пульсировала, плескалась, вела себя как хотела и мешала думать.

Он сосредоточился на теменной доле мозга, уменьшая интенсивность болевых сигналов от повреждённых участков тела. Полностью избавиться от боли таким образом было нельзя, но это и не нужно. Боль должна оставаться до тех пор, пока не исчезнут причины, которые её вызывают.

Он открыл глаза и увидел плохо побеленный потолок, с которого на витом шнуре свисала голая электрическая лампочка.

Значит, он по-прежнему в сорок первом году…

Вместе с сознанием вернулась и память.

Взрыв.

Он взорвал кварковый реактор, а вместе с ним и корабль. Первый в истории человечества экспериментальный нуль-звездолёт «Пионер Валя Котик».

Прыжок за орбитой Юпитера на двадцать астрономических единиц с последующим выходом из нуль-пространства, разворотом и возвращением обратно не удался. Вместо этого ему пришлось совершить аварийную посадку на Землю, где он оказался в августе тысяча девятьсот сорок первого года.

Эксперимент по преодолению пространства неожиданно превратился также в эксперимент по преодолению времени.

Успешный, чёрт возьми!

Потому что, находясь за орбитой Юпитера мгновенно перенестись не только на орбиту Земли, но и на сто пятьдесят четыре года назад (из 13 августа 2095 года в 13 августа 1941 года) – это своего рода успех.

Эпохальное открытие, мать его.

Попробовать снова взлететь и повторить эксперимент в надежде вернуться в своё время он не мог.

Во-первых, корабль был повреждён, и нужно было ждать несколько месяцев, пока ремонтные боты приведут его в порядок.

Во-вторых, даже будь корабль цел и готов к старту и полёту, не было никакой гарантии, что он вернётся в своё время. Вполне мог прыгнуть ещё на полтора века назад и оказаться в екатерининских временах. Этого совсем не хотелось.

Потом он вытащил из подбитого немцами «ишачка» и доставил на корабль раненного советского лётчика Николая Свята, который оказался похож на Максима как брат-близнец.

Потом лётчик умер– он был ранен в сердце, и даже медицинские нано-боты конца двадцать первого века не смоги ему помочь.

Потом Максим, приняв имя и фамилию лётчика, начал партизанить.

Успешно.

До тех пор, пока в него не вцепился бульдожьей хваткой начальник военной полиции шестьдесят второй пехотной дивизии вермахта штурмбанфюрер Георг Дитер Йегер.

Какое-то время Максим успешно противостоял Йегеру. Сначала вместе с партизанами они уничтожили отряд украинского националиста Тараса Гайдука, посланный Йегером по их души. А затем и целую роту немцев, нанеся упреждающий удар.

И тогда Йегер устроил Максиму и партизанам ловушку, задействовав в ней ОУНовцев, пехотный полк из состава всё той же шестьдесят второй дивизии и тысячи евреев города Коростыня, которых рано утром повели убивать в каменный карьер за город.

Евреев удалось спасти, но немецкий полк плотно сел партизанам на пятки. Так плотно, что уйти шансов не было.

То есть сам Максим, пожалуй, смог бы уйти, применив свои, фантастические для этого времени способности. Но тогда погибли бы все его товарищи-партизаны и вместе с ними девушка Людмила, которую он, кажется, успел полюбить.

Кажется?

Максим вызвал в памяти образ Людмилы.

Как она стоит перед ним в простом ситцевом платье, облегающим её ладную фигуру и улыбается, поправляя выбившийся из-под платка русый локон.

Сердце замерло и снова пошло, пропустив удар.

И тот партизанский ночной сеновал, сладкие податливые губы, мягкая девичья грудь, страсть, заставившая их обоих забыть обо всём.

Значит, не кажется. Это любовь. Иначе с чего бы так сладко замирать сердцу и тревожится разуму при мысли о ней?

Максим с двумя десятками товарищей сдерживал немцев сколько мог, давая возможность остальным партизанам уйти глубже в лес.

Потом он остался один, а впереди обнаружилась засада.

Даже тогда он мог бы уйти.

Но не ушёл.

Вместе с погрузившимся в болото кораблём, Максим взорвал и немецкий пехотный полк. Как он надеялся, – весь, целиком.

Радиус гарантированного поражения всего живого – полтора километра, вспомнил он информацию, полученную от КИРа – Корабельного Искусственного Разума, вживлённого в его тело.

Кстати, о нём.

– КИР, – позвал он мысленно. – КИР, отзовись, ты цел?

– Цел, – ответил КИР. – Хотя некоторые, не будем показывать пальцем, сделали всё, чтобы мы не уцелели.

– А чего это ты о себе в третьем лице? Мы, Николай Второй?

– Николай у нас ты по легенде. Николай Свят. А мы – это ты и я, – терпеливо пояснил КИР.

– Извини, что-то плохо соображаю.

– Немудрено. Доложить о повреждениях?

– Давай.

– Перелом трёх ребер с левой стороны. Перелом левого предплечья и ключицы. Ожоги второй и частично третьей степени по всему телу. Сотрясение мозга. Множественные ушибы. Это всё от горящих деревьев, которые на тебя падали. Повезло, что ты лежал в ложбинке, иначе дело могло кончиться совсем плохо. Я запустил регенерацию повреждённых участков, но на полное восстановление уйдёт не меньше трёх дней.

– Спасибо. Где мы, не знаешь?

– Понятия не имею. Я вижу то же, что видишь ты.

– Наши дроны-разведчики, как я понимаю, утрачены?

– Правильно понимаешь. И не только они. На тебе даже бронежилета нет. Разве что в схроне что-то уцелело. Если, конечно, немцы его не обнаружили.

Максим осторожно поднял правую руку, ощупал грудь. Бронежилета из поляризованного углерита действительно не было. Нащупывалась какая-то нижняя рубашка и бинты под ней. Ещё гипс на левой руке.

Но самое главное – ноги. Его ноги были прикованы к кровати.

Это плохо, подумал он. Бронежилет его спас, несомненно. Иначе повреждения, полученные им при взрыве, могли быть и не совместимы с жизнью. Даже с его.

Но теперь бронежилета нет. Значит, его сняли. Сам же он прикован к кровати.

Немцы, больше некому. И не просто немцы, а те, кому многое о нём известно. Неужто старина Йегер? Впрочем, может быть и не он.

Послышался звук открываемой двери. Твёрдые шаги. Двое.

Закрыть глаза? Да ну на фиг, будем встречать новости с открытыми глазами. Какими бы эти новости ни были.

– Очнулись? – раздался бодрый мужской голос. – Это хорошо.

Говорили по-немецки.

Над ним склонились двое в халатах поверх военной формы. Эсэсовской и обычной офицерской полевой формы вермахта.

– Вы меня слышите? – осведомился эсэсовец. Было ему на вид около пятидесяти. Седоватые редкие коротко стриженые волосы. Чуть одутловатое лицо. Мясистый нос. Светло-голубые водянистые глаза. Идеально выбритые щёки и подбородок. Усики, за которыми, сразу видно, хозяин тщательно ухаживает. Хороший одеколон.

– Меня зовут Пауль Кифер, – сказал эсэсовец громко. – Штандартенфюрер Пауль Кифер. Шеф военной полиции шестой армии вермахта, если это вам о чём-то говорит.

Говорит, говорит, подумал Максим. Мог бы тебе рассказать, что случится с твоей шестой армией под Сталинградом, но не стану. Пусть будет сюрпризом.

– Не кричите так, оберст, – поморщился Максим. – Голова сильно болит. И тошнит. Вероятно, у меня сотрясение мозга. Это так, доктор? – он перевёл взгляд на второго немца– ещё не старого, с худым уставшим лицом.

– Верно, – ответил тот. – Вы медик?

– Нет, но симптомы мне известны.

– Я не оберст, – сказал Кифер. – Моё звание – штандартенфюрер.

– Это слишком длинное слово для моей больной головы.

– Тогда просто шеф.

– Уговорили, буду звать вас герр Кифер. Устроит?

– Вполне. Откуда вы так хорошо знаете немецкий язык?

– Учителя в школе были хорошие.

– Диверсионной школе?

– Обычной советской школе.

– Простите, не поверю.

– Ваше право.

– Вы – русский диверсант. Документов при вас мы не нашли, но я знаю совершенно точно, что… – он прервался, пододвинул к кровати стул, уселся, кивнул доктору. – Можете идти, доктор. Я позову, если будет нужно.

Доктор коротко кивнул, ещё раз окинул Максима внимательным взглядом и вышел.

– Не боитесь остаться наедине с русским диверсантом? – насмешливо осведомился Максим.

– У вас сломана левая рука, ключица и три ребра, – сказал Кифер.– Ваши ноги прикованы к кровати и, поверьте, эти оковы не снять и не порвать. Даже вам. Так что я вполне спокоен. Кроме того, у меня под рукой мой верный люгер, – он похлопал себя по животу, – которым я, смею вас уверить, владею очень хорошо. Дёрнетесь – получите пулю в ногу. Или даже две. Я внятно объясняю?

– Вполне.

– Замечательно. Итак, я буду спрашивать, а вы отвечать. И не лгите. Мне не хотелось бы выбивать из вас правду. Мы в гестапо умеем это делать очень хорошо.

– Наслышан, – сказал Максим. – Договорились. Только правда. Спрашивайте.

– Ваше имя?

– Максим Седых.

– Звание?

– Старший лейтенант советской армии.

– Род войск?

– Пехота.

– Специализация?

– Фронтовой разведчик.

– Так я и думал. Ваше задание?

– Моим заданием было испытание нуль-звездолёта. Прыжок за орбитой Юпитера на двадцать астрономических единиц и возвращение на Землю. Но что-то пошло не так, и я оказался в другом времени. Вашем времени.

Кифер рассмеялся. Он смеялся долго, со вкусом. Отсмеявшись, вытащил портсигар, достал сигарету, предложил раскрытый портсигар Максиму:

– Курите.

– Спасибо, не курю. Хотя уже подумываю начать. У вас тут все курят, просто деваться некуда от табачного дыма.

– Советую, – сказал штандартенфюрер. – Хорошо успокаивает нервы. И думать легче. Так значит, вы из будущего?

– Ага, – подтвердил Максим. – Оттуда. Две тысячи девяносто пятый год, если вам интересно.

– Занятно. И как там, в будущем?

– У нас всё хорошо. Советский Союз процветает. А вот у вас, немцев, дела плохи.

– Что так?

– Нация вымирает. Эту войну вы проиграли с разгромным счётом. А затем… Слишком много эмигрантов с чуждой верой и культурой. Слишком мало знаменитой некогда железной немецкой воли. Размякли. Промышленность, извините, просрали в угоду продажным и безответственным политиканам и финансистам, обожающим делать деньги из воздуха. Плюс дали волю всяким лесбиянкам, педерастам и прочим извращенцам. Какая уж тут нация.

Какое-то время штандартенфюрер молча курил, рассматривая Максима. Левый его глаз был слегка прищурен от сигаретного дыма.

Потом он наклонился вперёд и сильно ткнул Максима кулаком точно в поломанные рёбра.

Максим был к этому готов, но всё равно скрипнул зубами.

Ах ты ж, сука, подумал он.

– Я же предупреждал. Только правда. Если бы мне нужны были фантастические истории или сказки, я взял бы книжку. Но мне они не нужны. Ни в каком виде. Последнее предупреждение. Или вы говорите правду, или мы начнём допрос по-другому. Вы даже не представляете, насколько по-другому.

Максим дёрнул головой, уставился в пространство перед собой и деревянным голосом произнёс:

– Моё имя – Николай Свят. Николай Иванович Свят. Младший лейтенант Рабоче-крестьянской Красной Армии. Лётчик-истребитель. Двести пятьдесят четвёртый истребительный полк в составе тридцать шестой истребительной авиадивизии ПВО. Был сбит в воздушном бою тринадцатого августа сего года в районе села Лугины Житомирской области. Самолёт упал в лес, но я остался жив и даже относительно здоров. Выбрался из самолёта, нашёл партизан и стал воевать. Всё.

– Какой самолёт?

– И-16. «Крыса», как вы его зовёте.

– В докладе поисковой группы сказано, что русский лётчик был ранен – в кабине нашли следы крови. Как вам, раненому, удалось выбраться из самолёта, а потом найти партизан?

– Да, я был ранен. В ногу. Правую. Но кость осталась цела, рану я зашил самостоятельно, перевязал, как положено. Со временем всё зажило. Можете посмотреть, шрам остался. Там, на бедре, – Максим откинул одеяло.

На ноге действительно имелся шрам – след от британской пули, которая едва не нашлаего в том бою с «томми» в районе Кушки почти три года назад. Можно было зарастить, но Максим оставил. Как знак доблести. Опять же, девчонкам нравилось. В определённый момент.

Штандартенфюрер бросил взгляд на ногу.

– Доктор! – позвал он громко.

Вошёл доктор.

– Как давно мог быть получен этот шрам, – он показал на ногу Максима.

Доктор обошёл кровать, пододвинул к себе ещё один стул, уселся, ощупал бедро Максима.

– По меньшей мере, год назад, – ответил он. – Возможно, больше.

– Сегодня у нас первое сентября, понедельник, – сообщил Кифер.

Спасибо, подумал Максим, хоть буду знать, какое число.

– Вас ранило по вашим же словам тринадцатого августа. Чуть больше двух недель назад. Но шрам старый. Как вы это объясните?

– Доктор просто не в курсе, – сказал Максим. – На мне всё очень быстро заживает. Как на собаке. Повышенная от природы регенерация тканей. Так бывает. Очень редко, но бывает.

Штандартенфюрер вопросительно посмотрел на доктора.

– Хм, – сказал тот. – Теоретически, конечно, возможно. Но лично я с подобным никогда не сталкивался.

– Скажите, доктор, – перехватил инициативу Максим. – Как называется психическое отклонение, при котором человек ощущает в себе две личности?

– Вы ощущаете в себе две личности? – спросил доктор.

– Да. Временами мне кажется, что я – Николай Свят, советский лётчик-истребитель. А временами, что я – Максим Седых, человек из будущего. Причём второй, по-моему, преобладает.

Немцы обменялись взглядами. Штандартенфюрер едва заметно кивнул головой.

– Шизофрения, – сказал доктор. – Это не психическое отклонение, это болезнь. Но я не психиатр и не могу поставить вам точный диагноз.

– Вы, я вижу, опять за своё, – сказал Кифер.

– Да! – повысил голос Максим. – За своё! Делайте со мной, что хотите, но меня зовут Максим.Максим Седых. Я – пилот советского экспериментального звездолёта из две тысячи девяносто пятого года. Как, по-вашему, я уничтожил ваш пехотный полк? А ведь полк был уничтожен, верно? При таком взрыве мало кто мог выжить.

– Взорвался секретный склад боеприпасов, о котором нам не было известно, – сказал штандартенфюрер. – Очень крупный. А вы о нём знали. И заманили полк в ловушку. При этом должны были погибнуть сами, но повезло – выжили. Всё просто.

– Ну да, конечно, – сказал Максим. – Вы прекрасно знаете, что версия со складом не выдерживает критики. Учитывая мощность взрыва и другие факторы. Осколки взорвавшихся боеприпасов нашли? Уверен, что нет. А знаете почему? Я вам скажу. Это взорвался корабельный реактор. Взрыв распылил корабль на атомы, а заодно и ваш полк. Думаю, не весь, какие-то трупы и даже раненные наверняка были. Но от тех, кто оказался в эпицентре, точно ничего не осталось. Далее. На мне был тонкий защитный бронежилет, который меня и спас. Где он? Материал, из которого он сделан в этом времени не известен. И ещё. Мои способности…

Максим резко замолчал и уставился в пространство нарочито пустым взглядом.

– Что я вам наговорил? – спросил он через пару секунд. – Опять про человека из будущего? Чёрт, – он озабоченно потёр лоб. – Со мной это бывает. Видите ли, в детской трудовой коммуне имени Феликса Эдмундовича Дзержинского, в которой я воспитывался, была хорошая библиотека. Там, среди прочего, имелись фантастические книги Герберта Уэллса, Жюля Верна, наших Александра Беляева, Грина… Я ими зачитывался. Представлял себя то одним, то другим героем. Особенно, помню, мне нравилось воображать себя путешественником во времени из романа Уэллса «Машина времени». Наверное, это как-то повлияло… Доктор, – жалобно обратился он к доктору. – Эту… как её… шизофрению можно вылечить?

– Хватит, – штандартенфюрер поднялся. – Доктор, он транспортабелен?

– Вполне, – ответил тот. – Внутренних повреждений нет, а переломы… Мы ещё и не с такими ранами перевозим наших солдат.

– А эта шизофрения? Её можно имитировать?

– Можно! – засмеялся Максим. – Ещё как можно, герр Кифер! Между прочим, я отличный актёр. В нашем любительском театре в упомянутой уже мной коммуне имени Феликса Эдмундовича…

– Заткнитесь, – бросил штандартенфюрер. – Или я вас заткну. Обещаю, вам не понравится.

– Как скажете, – обиженно пробормотал Максим и умолк.

– Повторю, – сказал доктор. – Я не психиатр. Здесь серьёзная экспертиза нужна.

– Ясно. Ну-ка, давайте выйдем.

Они вышли, закрыли за собой дверь, отошли на пару шагов и там остановились.

Максим с усилием перешёл в сверхрежим. В его состоянии это было трудно, но нужно было слышать, о чём говорят немцы.

– Что вы решили, господин штандартенфюрер? – спросил доктор. – Это бронежилет, как он его называет и который мы с него сняли, действительно весьма странный. Ничего подобного лично я раньше не встречал.

– В том-то и дело, – сказал штандартенфюрер. – Я тоже. Материал, из которого он сделан, нам действительно неизвестен. Похоже на какой-то гибкий и свехпрочный металл… Но это не металл. Здесь нужны серьёзные специалисты и научные лаборатории, которых у нас нет.

– Значит…? – с надеждой спросил доктор.

– Значит, я отправлю его в Германию. С подробным рапортом и этим бронежилетом. Пусть сами разбираются – сумасшедший он или кто. У меня своих задач хватает выше головы.

– Думаю, это правильное решение, – ответил доктор. В его голосе Максим уловил нотки облегчения. – Мы тут воюем. А этот человек… Он точно не от мира сего. Но шизофрения это или что-то другое лично я определить не могу. Не моя компетенция. Хотя должен заметить, что на фронте с человеческой психикой происходят иногда поразительные вещи. Был у меня случай с месяц назад…

Послышались шаги, и голоса стали удаляться.

– Потом расскажете, доктор, я спешу. Не забудьте, что от вас я тоже жду подробный рапорт… – это было последнее, что расслышал Максим, и наступила тишина.

Глава вторая

Кормили плохо.

Какая-то жидкая баланда на искусственном жиру, в которой плавали куски недоваренной картошки. Макароны со слабыми следами тушёнки. Жидкий чай без сахара. Хлеб. Последнего, правда, давали в достатке.

Максим съедал всё до последней крошки. Организму требовались калории для восстановления, а взять их было больше негде.

– Три дня – это много, – мысленно сказал Максим КИРу, когда они остались одни. – Быстрее кости никак нельзя зарастить?

– Я сделал всё, что мог, – ответил тот. – Можешь добавить со своей стороны.

Максим долбавил.

Вошёл в сверхрежим, дал команду гипоталамусу, некоторым другим отделам головного мозга. Подстегнул костный. Затем сосредоточился в местах переломов – одним за другим – «увидел» их особым внутренним взором. «Делитесь, ребятки, делитесь побыстрее, – обратился к костным клеткам. – Очень нужно».

Ни одна медицинская теория не подтверждала полезность подобного обращения – ускорение регенерации шло от головного и костного мозга, но Максим верил, что это помогает. А вера, как известно, двигает горы. В любом случае хуже не будет.

Как всегда, подобная процедура отняла много сил.

Но – помогла.

– Двое суток вместо трёх до полного сращивания, – сообщил КИР. – Тебе удалось, поздравляю.

– Мастерство не пропьёшь, – ответил Максим и уснул.

Когда проснулся, захотелось в туалет.

С отвращением воспользовался уткой и подумал, что сделает всё, чтобы больше никогда не лишиться свободы. Уж очень это неприятно.

Мысли о том, чтобы избавиться от оков и сбежать он отбросил сразу.

Во-первых, мешали ещё не зажившие переломы.

А во-вторых, он по-прежнему не знал, где находится, – в комнате имелось только одно небольшое зарешёченное окошко под самым потолком, в котором виднелся лишь клочок неба да верхушка какого-то дерева – вроде бы клёна – с уже начавшими желтеть листьями.

В-третьих, не было одежды и обуви, а бежать в нижнем белье и босиком в начале осени – идея не из самых блистательных.

Приносила еду, тазик для умывания и меняла Максиму утку молодая немка по имени Марта. Плоское лицо, маленькие болотного цвета глаза с редкими ресницами, бесформенная грудь, короткие ноги и слишком широкие бёдра.

Красивыми у неё были только волосы, чьи густые, золотистые локоны выбивались из-под белой накрахмаленной шапочки.

Этим фактом Максим и воспользоваться в первую же минуту их знакомства, когда в комнату к нему вошла некрасивая девушка в серой униформе и белом переднике с подносом в руках.

На блузке под горлом виднелась белая круглая застёжка с красным крестом.

– Кто это, как считаешь? – мысленно обратился Максим к КИРу.

– Вероятно, Красный Крест, – ответил Корабельный Искусственный Разум, чья память была набита разнообразнейшими сведениями. – Немка. Немецкие санитарки чаще всего нанимались на фронт через Красный Крест. Серая блузка с длинными рукавами, юбка до пола, пелерина, шапочка, характерная заколка под горлом. Красный Крест, – повторил он уверенно.

Девушка поставила поднос на прикроватную тумбочку.

– Какие у вас волосы! – с искренним восхищением воскликнул Максим по-немецки. – Чистое золото!

Санитарка покраснела, выпрямилась, машинально поправила золотистый локон.

– И пахнете вы хорошо, – добавил он и улыбнулся. – Люблю, когда от девушки хорошо пахнет.

От неё и впрямь хорошо пахло. Чистое тело и мыло с ароматом ромашки.

– Как вас зовут? – продолжил он атаку.

– Марта, – едва слышно ответила она. – Не нужно. Мне запрещено с вами разговаривать.

– А мы тихонько, – он снова улыбнулся. – Никто не услышит, и мы никому не скажем.

Когда-то Максим с большим удовольствием посмотрел старый телевизионный фильм, созданный ещё в первом Советском Союзе, «Место встречи изменить нельзя». Там актёр Владимир Высоцкий в роли старшего оперуполномоченного Глеба Жеглова объясняет Володе Шарапову знаменитые шесть правил Глеба Жеглова, благодаря которым можно разговорить любого свидетеля.

«Правило первое. Разговаривая с людьми, всегда улыбайся. Люди это любят».

«Правило второе – будь к человеку внимательным, и старайся подвинуть к разговору о нем самом»

«Третье правило: найди тему, которая ему интересна».

«Правило четвертое – проявляй к человеку искренний интерес. Вникни в него, разузнай, чем он живет».

В фильме Жеглов уснул на четвёртом правиле, но Максиму хватило и этого. Он сразу понял, что правила эти универсальны и запомнил их на всю жизнь. Они не раз выручали его при общении с самыми разными людьми. Помогли и сейчас.

– Присядьте, Марта, – попросил он. – Всего на одну минутку. Окажите милость раненому. Вы же Красный Крест, правильно?

– Да.

– А сёстры милосердия Красного Креста, насколько я знаю, должны проявлять милосердие ко всем страждущим.

– Ну, хорошо, – сказала она, оглянувшись на дверь. – На одну минутку.

За эту минутку Максим узнал, что родом она из Лейпцига, у неё есть младшая сестра, а сама Марта любит поэзию и детей.

– Да вы идеальная жена, Марта, – искренне сказал Максим. – Кому-то очень сильно повезёт.

Марта опять покраснела (краснела она легко и быстро), снова оглянулась на дверь и ушла, предварительно заменив Максиму утку.

К вечеру они уже были почти друзьями, а на следующий день, в обед, Максим обратился к ней с просьбой.

– Скоро меня увезут отсюда, – сообщил он.

– Да, я слышала, что самолёт завтра… Ой, – она зажала ладошкой рот. – Я вам этого не говорила.

– Конечно, нет, – успокоил он её. – Не волнуйтесь, Марта. Никто не узнает о наших отношениях. Обещаю. Но мы расстанемся, может быть, навсегда. Это грустно. Я буду очень скучать.

– Я тоже, – едва слышно шепнула Марта и покраснела.

– Вы не могли бы подарить мне что-нибудь на память? – попросил он со всей возможной нежностью в голосе. – Какой-нибудь пустяк… О! Заколку для волос. У вас же есть заколка?

– Да, – немного удивлённо подтвердила она. – Зачем она вам?

– Ну как же. Я её спрячу, а в трудные минуты буду доставать, смотреть на неё и вспоминать ваши чудесные золотые волосы, ваш голос, и всю вас. Это…это меня утешит и даже, может быть, поможет выжить. Выжить, чтобы когда-нибудь снова встретиться с вами. Ведь война когда-нибудь кончится…

Надо ли говорить, что заколку он получил? А вместе с ней короткий, но страстный поцелуй в губы, которым одарила его, тоскующая по настоящей большой любви, немецкая девушка Марта. Ну и что, что некрасивая. И некрасивым, бывает, выпадает счастье. Хотя бы кусочек.

– Не стыдно? – осведомился КИР, когда за Мартой закрылась дверь. – Обнадёжил бедную девушку.

– Не стыдно. Мне нужна была заколка, и я её добыл. И вообще, нравственная оценка моих действий не входит в твои обязанности. Помоги лучше открыть замок на этих долбанных оковах.

– Да там помогать нечего, просто всё должно быть. Загни конец у заколки и попробуй нащупать защёлку или пружину. Если защёлка – приподнять. Если пружина – отжать.

Совет оказался дельным. Вскоре Максим спокойно открывал свои ножные кандалы за одну секунду. Теперь оставалось спрятать ценный инструмент и ждать.

За ним пришли на третий день утром.

Штандартенфюрер Пауль Кифер собственной персоной, уже знакомый доктор и двое солдат. Один обычный стрелок, второй в чине ефрейтора. Стрелок с винтовкой за плечами, ефрейтор с MP-40 на груди.

Доктор открыл ножные кандалы Максима ключом и передал их вместе с ключом ефрейтору.

– Ведите, – приказал Пауль Кифер. – Быстро ходить он не может, рёбра сломаны, но до самолёта, уверен, доковыляет. В самолёте не забудьте снова приковать. Это приказ.

– Слушаюсь, герр штандартенфюрер, – щёлкнул каблуками ефрейтор. – Не беспокойтесь, никуда он от нас не денется.

– Головой отвечаете, – предупредил Кифер и обратился к Максиму. – Вставайте.

– Меня что же, так и поведут? – спросил Максим, успевший спрятать заколку-отмычку под бинты. – В одних кальсонах и нижней рубахе? Дайте хоть ботинки какие-нибудь.

– Тапочки, – сказал Кифер. – Всё, что могу предложить. Ещё, так и быть, можете взять одеяло. Добрый я сегодня.

Максим, старательно имитируя однорукость и морщась от якобы боли в поломанных рёбрах, неловко накинул на плечи коричневое одеяло со своей кровати. Сунул ноги в матерчатые тапочки с тонкой подошвой.

– Побриться мне, как я понимаю, не дадут? – осведомился он, проведя рукой по трёхдневной щетине.

Кифер на секунду задумался.

– Нет, – покачал головой. – Не дадут. Хотя, конечно, непорядок, но времени нет.

Под конвоем Максима вывели на воздух. У крыльца ждал грузовой армейский «опель» с открытым кузовом. Максим оглянулся на двухэтажное здание, из полуподвала которого его только что вывели. В окне второго этажа увидел Марту. Немка прижалась лицом к окну и подняла руку, прощаясь с ним.

Максим едва заметно кивнул.

– Пошёл! – ефрейтор пихнул его в спину.

Максим неловко залез в кузов. Рядом уселись оба конвоира. Кифер сел в кабину, машина тронулась.

Пока ехали, Максим с интересом оглядывался по сторонам. Машина ехала по явно городским мощёным улицам – среди обычных белёных украинских хат справа и слева то и дело попадались двух и даже трёхэтажные кирпичные дома. Скоро хаты исчезли совсем, и пошли сплошь городские дома.

Вот улица перешла в площадь, слева мелькнуло характерное одноэтажное здание с надписью вверху: «Житомир».

Вокзал, подумал Максим.

Машина направлялась почти точно на юг, переехала по мосту через речку Тетерев и устремилась дальше. Город закончился, пошли поля.

Было не холодно и не жарко. Дыхание осени уже чувствовалось вовсю, но крупные синие прогалины на небе между облаками обещали хорошую погоду.

– Нас везут на аэродром? – обратился Максим к КИРу.

– Судя по всему, да, – откликнулся тот. – Военный аэродром. В наше время он называется Озёрное, а сейчас Скоморохи. Построен в тысяча девятьсот тридцать третьем году. Пока наши не отобьют Житомир обратно, а случится это тридцать первого декабря сорок третьего года, аэродром будет использоваться Люфтваффе.

– Спасибо.

– Не за что. Обращайся.

На аэродроме «опель» сразу же подъехал к ожидающему в начале взлётной полосы трёхмоторному самолёту с прямоугольными пассажирскими окнами и большим чёрно-белым крестом на тёмно-зелёном фюзеляже.

– Знаменитый немецкий Ju.52, – ответил КИР на вопрос Максима. – Его ещё называли «Тётушка Ю». Точнее, называют, раз уж мы в этом времени. Один их первых многоцелевых самолётов в мире. Он и транспортник, и пассажирский самолёт, и бомбардировщик, и даже минный тральщик. Удачная машина. Правда, медленная. Крейсерская скорость порядка двухсот пятидесяти километров в час.

– Сойдёт. Меня больше интересует дальность полёта.

– От тысячи до тысячи трёхсот километров. В зависимости от нагрузки.

– Нормально. Линия фронта далеко от Житомира сейчас?

– Точно не скажу. От Житомира до Киева по прямой сто тридцать три километра, а Киев немцы пока не взяли. Но я бы не советовал туда лететь, если ты собрался захватить самолёт. Через неделю Гудериан завершит разгром сороковой армии Кузьмы Подласа, а в ночь на девятнадцатое сентября немцы возьмут Киев. В котле окажется полмиллиона советских солдат… Полный разгром. Оно нам надо?

– Надо, – ответил Максим. – В Германию я точно не хочу. Убьют меня там. Или законопатят так, что не вырваться.

– А на фронте не убьют? И меня вместе с тобой, кстати. Потому что без тебя мне не выжить.

– Не ссы, прорвёмся.

Пока разговаривали, выгрузились из кузова, и Максима отконвоировали в самолёт. Там усадили на откидную скамью и приковали к металлической опоре снизу.

Через пять минут послышался шум моторов.

Легковые, определил Максим. Две машины.

Хлопнули дверцы. Голоса. Шаги.

Пригнувшись, в самолёт вошли трое немецких офицеров. Оберст и два майора. Все трое с туго набитыми портфелями. Вслед за ними поднялся штандартенфюрер Пауль Кифер.

Оберст мазнул по Максиму неприязненным взглядом, обернулся к Киферу.

– Не понимаю, штандартенфюрер, – проговорил скучным голосом. – Неужели этого русского нельзя отправить в Германию как-то иначе? Поездом, например. Терпеть всю дорогу его вонь – это, знаете ли, слишком.

– Ничего не могу поделать, господин оберст, – Максиму показалось, что в голосе Кифера прозвучала хорошо скрытая насмешка. – Приказ самого Генриха Мюллера [1] Надеюсь, вы не станете оспаривать распоряжение группенфюрера?

– Разумеется, нет, – буркнул оберст и демонстративно уселся на скамью подальше от Максима. – Честь имею, господин штандартенфюрер.

– Счастливого полёта, – Кифер бросил последний взгляд на Максима, словно убеждаясь в том, что тот никуда не делся, и вышел.

Кто-то из экипажа самолёта убрал трап и захлопнул дверь. Загрохотали, набирая обороты, моторы.Самолёт тронулся с места. Сначала медленно, а затем всё быстрее и быстрее побежал по взлётной полосе и, наконец, поднялся в воздух.

Максим подождал, пока Ю-52 набрал высоту (не более полутора километров по его прикидкам) и покосился на своих конвоиров. Стрелок справа и ефрейтор слева уже клевали носами Нет такого солдата, который упустит свободную минуту, чтобы поспать, подумал Максим.