Текст книги "Китай и страны Южных морей в XIV–XVI вв."

Автор книги: Алексей Бокщанин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Из других аспектов интересующей нас проблемы следует отметить большую работу по изучению китайской географической терминологии стран Южных морей, проделанную П. Пельё, а также французским востоковедом Г. Ферраном и японским – Т. Фуцзита[47]47
  G. Ferrand, Le K'ouen Louen et les navigations interoceaniques dans les mers du sud; T. Фуцзита, Чокунго Нань хай гудай цзяотун цза као.


[Закрыть].

Что касается вопроса о внешнеторговых связях Китая со странами Южных морей, то до недавнего времени среди буржуазных авторов было широко распространено мнение о «нерентабельности» заморской (и вообще внешней) торговли для Китая. В. Грёневельдт, например, пришел к заключению, что Китай ничего не получал от торговых отношений с иноземцами[48]48
  W. Groeneveldt, Notes on the Malay Archipelago…, p. 5.


[Закрыть]. Несколько иначе та же точка зрения выражена Я. Дёйвендаком, который считал, что внешняя морская торговля Китая сводилась к приобретению императорским двором и сановниками предметов роскоши[49]49
  J. J. L. Duyvendak, China's Discovery of Africa, p. 26.


[Закрыть]. Ошибочность этой точки зрения заключается в том, что она не учитывает разнообразия форм внешней торговли Китая в средние века. Здесь сказалось отождествление всей внешней морской торговли с так называемой данью двору и отдариванием. Действительно, этот товарообмен, сопровождавший «официальные» посольские отношения, в значительной части состоял из предметов роскоши и, подчиняясь политическим интересам, мог быть «нерентабельным» для императорского двора в стоимостном выражении. Однако основные внешнеторговые связи Китая с заморскими странами шли помимо «даннического» обмена. Вопрос об их «рентабельности» и значении надо решать путем анализа не только государственной торговли, которая велась параллельно с «данническим» обменом, но и частной внешней морской торговли. Изучение этой проблемы в последнее время продвинулось вперед.

Из работ буржуазных авторов по данной проблеме следует отметить статью японского ученого С. Сакума и монографию западногерманского исследователя Б. Витхофа[50]50
  C. Сакума, Мэйсе но кай кин сэй саку; В. Wiethoff, Die chinesische Seeverbotspolitik und der private Oberseehandel von 1368 bis 1567.


[Закрыть]. Характеризуя так называемый морской запрет, являющийся одним из основных моментов внешнеторговой политики минского правительства, С. Сакума определяет его как меру, преследовавшую внутриполитические цели[51]51
  С. Сакума, Мэйсё но кай кин сэй саку, стр. 47.


[Закрыть]. С этим трудно спорить, но одновременно автор приуменьшает отрицательное влияние «запрета» на развитие внешних связей Китая вообще. Б. Витхоф считает, что цель политики «морского запрета» определялась главным образом военно-политическими соображениями. Хозяйственное же назначение этой политики – установление монополии на внешнеторговые связи посредством ведения государственной торговли через «даннические» миссии – играло лишь второстепенную роль[52]52
  В. Wiethoff, Die chinesische Seeverbotspolitik…, S. 213.


[Закрыть]. Точка зрения Б. Витхофа на периодизацию этой политики совпадает с мнением, высказанным Чжан Вэй-хуа в упомянутой выше работе. Б. Витхоф подчеркивает, что именно в конце XIV в. были определены основы этой политики, оказавшие влияние на нее в целом[53]53
  Ibid., S. 51, 64.


[Закрыть]. Он пишет, что минский «морской запрет» резко оборвал развитие частной китайской морской торговли, наметившееся в период Сун (X–XIII вв.) и достигшее апогея при монгольской династии Юань (конец XIII – середина XIV в.)[54]54
  Ibid., S. 213.


[Закрыть]. Между тем известно, что именно в период Юань было положено начало политики «морского запрета», а минское правительство лишь переняло ее.

В целом в буржуазной науке интересующая нас проблема не получила полного и всестороннего освещения. Те же ее аспекты, которые затрагивались отдельными авторами, как мы показали, требуют переосмысления или уточнения. Это делает актуальным и необходимым глубокое изучение проблем истории внешних отношений Китая с марксистских позиций. Роль, которую должна сыграть в этом советская наука, особенно велика в связи о тем, что в КНР подлинный научный подход к изучению истории Китая в целом и его внешних связей в частности в настоящее время весьма затруднен.

Настоящее исследование – первая попытка комплексного изучения внешнеполитических и внешнеторговых связей Китая со странами Южных морей в период позднего средневековья.

Глава I.
Становление отношений империи Мин со странами Южных морей

Империя Мин была провозглашена в Китае в 1368 г., когда повстанческие армии под руководством Чжу Юань-чжана овладели столицей юаньского Китая Даду (Пекином). Императором сделался Чжу Юань-чжан, столицей стал Нанкин. Однако под властью нового правительства находились тогда далеко не все провинции, составлявшие «собственно Китай». В 1371 г. минские войска заняли территорию Ганьсу и Сычуани, в 1382 г. вошли в Юньнань и лишь в 1387 г. – в Ляодун.

Естественно, что в условиях формирования в Китае нового централизованного государства главной задачей внешней политики минского правительства было «восстановление международного престижа Китая как суверенного государства и прекращение вторжений извне»[55]55
  «История дипломатии», т. I, стр. 223.


[Закрыть]. Достижение этих целей требовало применения различных методов и средств в отношениях Китая с теми или иными сопредельными странами, в зависимости от реального соотношения сил.

В конце XIV в. основные военные усилия минского правительства были сосредоточены на северо-западных рубежах. Здесь продолжались войны с изгнанными из Китая монгольскими князьями. Дальше на запад в это время образовалась мощная в военном отношении держава Тимура, внушавшая китайцам опасения. Что касается стран Южных морей, то они не представлялись правящей верхушке Китая серьезным военным противником. Этот факт красноречиво подтверждается словами Чжу Юань-чжана из его обращения к придворным сановникам: «Я считаю, что, поскольку страны южных и восточных иноземцев малы и лежат в отдалении, за горами и морями, они не представляют опасности для Китая»[56]56
  Чжэн Хао-шэн, Шиу шицзу чуе Чжунго юй Я-Фэй гоцзя-цэянь цэай чжэнчжи, цзинцзи хэ вэньхуа-шан гуаньси, стр. 93.


[Закрыть]. Поэтому с самого основания Минской империи Китай придерживался различной политики в отношении сопредельных стран на северо-западе и заморских стран (за исключением Японии). Последние с конца XIV в. становятся объектом дипломатической деятельности китайского правительства. В частности, во время установления связей со странами Южных морей был взят курс на «привлечение их добрым отношением».

Эта политика должна была служить вполне определенным целям. Вытесняя из Китая монгольских феодалов и их китайских сторонников, минское правительство стремилось всеми мерами поднять свой авторитет как «законного» носителя власти. При этом немаловажное значение придавалось завязыванию дипломатических связей с иноземными странами в традиционной форме обмена посольскими миссиями. Это в какой-то мере было равносильно фактическому признанию правительства. Поддержание «официальных» отношений с иноземными странами способствовало также повышению международного престижа империи. Поэтому курс на «привлечение» стран Южных морей отвечал как нуждам укрепления власти минского правительства внутри Китая, так и поднятию его авторитета на международной арене.

Нужно отметить, что в результате завоевательных походов монголо-китайских войск на Индокитайский полуостров и Яву посольские связи юаньского правительства со странами Южных морей не были оживленными. К середине XIV в. они практически вообще не поддерживались. Как сказано в одном из указов Чжу Юань-чжана, во время борьбы за свержение монгольской власти в Китае в течение многих лет продолжались войны, «далекие и близкие иноземцы из всех четырех стран света не приезжали, чтобы выразить свои дружественные намерения и проявить искренность»[57]57
  Чжэн Хао-шэн, Шиу шицзи чуе Чжунго юй Я-Фэй гоцзя-цзянь-ды юи гуаньси, стр. 24.


[Закрыть]. Поэтому минский двор выступил инициатором установления и расширения посольских отношений со странами Южных морей.

На следующий же год после провозглашения новой династии Мин из Китая стали рассылаться посольства в заморские страны. В 1369 т. посланец (син жэнь) У Юн вместе с Янь Цзун-лу, Ян Цзаем и другими был направлен в Тямпу, на Яву и в Японию[58]58
  Чжэн Сяо, Хуан Мин сы и као, стр. 32.


[Закрыть], посланец Чжао Шу – в Палембанг[59]59
  «Гуандун тун чжи», цз. 98, стр. 42а; по «Мин ши», это было в 1370 г. [цз. 324, стр. 31772(3)].


[Закрыть]. В 1370 г. сановник Го Чжэн был послан во главе посольской миссии в Камбоджу[60]60
  «Мин ши», цз. 324, стр. 31766(2).


[Закрыть], посол (ши чэнь) Люй Цзун-цзюнь – в Сиам[61]61
  Там же, стр. 31767(2).


[Закрыть], а цензор провинции Фуцзянь Чжан Цзин-чжи и чиновник из местного цензората Шэнь Чжи – в страну Бони[62]62
  «Мин ши», цз. 325, стр. 31774(2).


[Закрыть].

Об этих посольствах в «Мин ши» сказано следующее: «Как только минский (тай) цзу утвердился в Поднебесной, в разные стороны были направлены послы с императорскими манифестами и посланиями, чтобы огласить их в различных странах, были также отпущены ритуальные деньги для принесения жертв духам гор и рек этих стран, в целях их умиротворения»[63]63
  «Мин ши», цз. 56, стр. 28777(4).


[Закрыть].

Согласно древней традиции, средневековые китайские дипломаты скрывали свои истинные намерения за разговорами о «высшем моральном долге». Поэтому активная деятельность минского двора по налаживанию посольских связей с заморскими странами официально трактовалась как долг китайского императора «(распространять на дальние расстояния престиж и добродетель». Большое место в этой связи уделялось доктрине «нравственного перевоспитания» иноземцев, т. е. насаждению среди них китайских обрядов и обычаев. Например, одна из каменных стел близ Нанкина, относящаяся к началу XV в., заканчивается словами императора: «[Я] постоянно направляю посольства во все иноземные заморские страны, чтобы нравственно их [иноземцев] перевоспитать, научить этикету, привить чувство долга и тем изменить их варварские привычки»[64]64
  Чжэн Хао-шэн, Шиу шицзи чуе Чжунго юй Я-Фэй гоцзя-цзянь-ды гу-аньси, стр. 19.


[Закрыть]. Однако это, конечно, не имело ничего общего с истинными целями внешней политики минского правительства.

Китайские послы, направленные в заморские страны, должны были огласить там императорские манифесты и передать их местным властителям. В манифестах в различных формулировках сообщалось о падении власти монгольских феодалов в Китае и провозглашении новой династии, а также декларировалась верховная власть императора над иноземцами. Эти документы интересны как отражение первых внешнеполитических шагов нового правительства в отношении заморских стран. Манифест, направленный в 1370 г. на Яву (и, очевидно, в ряд других стран), гласил: «С древности те, кто царил в Поднебесной, простирали свой надзор над всем, что лежит между Небом и Землей, над всем, что освещается солнцем и луной. Всем людям, живущим далеко или близко, без исключения желаем спокойствия на [их] землях и радостной жизни. Однако необходимо, чтобы сначала спокойствие воцарилось в Китае, а затем уже чтобы подчинились ему десять тысяч стран всех четырех сторон света. Бывший недавно юаньским государем Тогон-Тимур – отпрыск рода, погрязшего в пьянстве и разврате, – не задумывался о жизни народа… Из сочувствия к бедственному положению людей я начал справедливую войну и искоренил беспорядки и грабежи. И войска, и народ подчинились Мне, и Я занял императорский престол, назвав династию Великая Мин и взяв эру правления Хунъу. В позапрошлом году была взята юаньская столица и окончательно покорен весь Китай. Тямпа, Дайвьет и Гаоли (Северная Корея. – А. Б.) – все эти страны прислали ко двору дань… Я управляю Поднебесной, подражая императорам и правителям прежних династий, и желаю лишь того, чтобы и китайский, и иноземные народы спокойно обретались каждый на своем месте. За сим беспокоюсь, что различные иноземцы, живущие уединенно в далеких странах, еще не все знакомы с Моими устремлениями. Поэтому направляю к ним послов с императорскими манифестами, чтобы всем об этом стало известно»[65]65
  «Мин ши», цз. 324, стр. 31770(2–3).


[Закрыть].

Таким образом, основное содержание документа сводится к оправданию внутренних перемен в Китае. Что же касается позитивной программы в отношении иноземных стран, то она выражена еще очень расплывчато, и каковы «устремления» императора, о которых здесь упоминается, остается неясным. Очевидно только желание минского правительства на первых порах сохранить status quo во взаимоотношениях с заморскими странами, чтобы «все народы обретались каждый на своем месте». Это было продиктовано вполне естественным желанием предотвратить вмешательство с тыла во время упорных войн на северо-западе.

Обращает на себя внимание преамбула манифеста. Слова о намерении феодальных владык Китая с высоты своего положения взирать на все, «что освещается солнцем и луной», и фраза о «подчинении» Китаю «десяти тысяч стран» были отнюдь не случайны. Почти во всех манифестах, разосланных минским двором в различные зарубежные страны, в той или иной форме говорится о верховной власти китайского императора над всем миром. Иногда эта мысль лишь подразумевается, иногда декларируется совершенно недвусмысленно, как, например, в манифесте 1380 г. для Явы: «Я (император. – А. Б.) правлю китайцами и иноземцами, умиротворяю и направляю на путь истинный как далекие, так и близкие народы, не делая [между ними] различия»[66]66
  «Гуандун тун чжи», цз. 97, стр. 386.


[Закрыть]. Это исключительное право императора подкреплялось апелляцией к божественной воле: «Император получил ясный приказ Неба править китайцами и иноземцами»[67]67
  Ван Ши, Пин мань лу, стр. 13.


[Закрыть].

Следует подчеркнуть, что во многих манифестах о верховной власти китайского императора говорится не как о праве, которое можно осуществить при тех или иных условиях, а как о предопределенном состоянии, аксиоме, воплощенной в жизнь. Например: «Я (император. – А. Б.)[68]68
  «Гуандун тун чжи», цз. 101, стр. 546.


[Закрыть] почтительно получив на то соизволение Неба, правлю как государь китайцами и иноземцами» и. Это объясняется тем, что данная идеология не была нововведением для минского времени. Она уходит корнями в глубокую древность. Одним из исходных моментов ее формирования было представление древних китайцев о своей стране как о центре вселенной. Подобные взгляды, отразившиеся в древнекитайской космогонической схеме, характерны не только для китайцев, но и для многих других народов на ранних этапах их общественного развития. Однако в Китае эти воззрения сохранились в течение длительного времени и даже усилились благодаря тому, что обладавший сравнительно высоким уровнем земледельческой цивилизации древний Китай на протяжении многих веков не соседствовал с другими крупными и развитыми странами. В силу неравномерности общественного развития процесс формирования классового общества и становления государственности здесь шел быстрее, чем у большинства сопредельных стран и народов. Поэтому в VII–IV вв. до н. э. в философско-этических концепциях китайских мыслителей можно найти сложившееся представление о Китае как о высшем государстве и об иноземных народах как о «варварах»[69]69
  Характерно, что собирательное понятие «иноземец», «чужестранец» выражается в китайском языке иероглифом «фань» [№ 1768. Здесь и далее номера иероглифов даются по «Китайско-русскому словарю» под ред. И. М. Ошанина (изд. I, М., 1952)], который имеет пренебрежительный оттенок – «варвар», «дикарь». См. также Иннокентий, Полный китайско-русский словарь, т. II, Пекин, 1909, стр. 110. Как отмечают Дж. Фэйербэнк и С. И. Тэн, точное значение иероглифа «фань» установить нелегко, ибо он означает нечто среднее между понятиями «иностранец» и «варвар» (J. К. Fairbank, S. Y. Teng, On the Ching Tributary System, p. 137). Характерно также, что упомянутый иероглиф входит в качестве фонетика в другой иероглиф «фань» (№ 1782), имеющий значение «вассальный», «дальние владения». Тем самым с древности понятие «иноземный» связывалось с понятием «подчиненный» по отношению к Китаю. Современный китайский историк Сян Да характеризует это явление как «великодержавную идеологию» (Гун Чжэнь, Си ян фань го чжи, Предисловие, стр. 9).


[Закрыть].

В условиях сравнительно раннего развития государственности в Китае постепенно складывалось представление о власти китайских правителей как о наивысшей и вездесущей; это нашло отражение в древнекитайских философско-этических концепциях. Однако решающую роль в этом отношении сыграло образование единого централизованного государства и оформление деспотической власти китайских императоров в конце III – начале II в. до н. э. В этот период идея неограниченной и повсеместной власти императора, служившая объединению страны, получила характер непререкаемой, официально принятой догмы.

В дальнейшем представления китайцев о своей стране как о высшем государстве и о повсеместной верховной власти императора слились воедино, соответствующим образом влияя на всю систему взаимоотношений Китая с зарубежными странами и народами. При этом необходимо подчеркнуть, что эти воззрения китайских политиков прошлого не были неизменными, раз и навсегда приобретенными в классической китайской древности. В процессе становления и развития отношений с другими странами они находили свое конкретное проявление в китайской внешнеполитической практике. Иначе говоря, в течение многих веков они уточнялись и конкретизировались, постепенно превращаясь в стройную систему идеологических принципов, на которых строились внешние связи[70]70
  Важно подчеркнуть, что оформление указанных идеологических принципов китайской политики – категория историческая. Китайская историографическая традиция склонна всякое явление определенного исторического периода выводить в неизменном виде с глубокой древности. Так, например, в некоторых источниках записано, что начало посольским связям Китая с иноземцами было положено еще при основателе династии Инь (XVI в. до н. э.) и что к иньскому двору приходили послы из 76 иноземных стран (J. К. Fairbank, S. Y. Teng, On the Ching Tributary System, p. 142). Как известно, в эго время в Китае только еще шел процесс становления классового общества, а соседние племена находились на более низкой стадии развития, поэтому о-каких-либо межгосударственных отношениях говорить не приходится.


[Закрыть].

В!Конце XIV–XVI вв. н. э. произошли дальнейшие сдвиги как в оформлении указанной идеологической системы, так и в области ее практического применения. Представления об исключительном месте Китая среди всех прочих стран и народов были восприняты минским правительством. Это нашло отражение в самых ранних документах той эпохи, касающихся внешних связей. Весьма характерна в этом отношении следующая запись из. «Мин ши лу», датируемая концом XIV в.: «При утверждении [династии Мин] в Китае страны всех четырех стран света были поставлены на подобающее им место без каких-либо намерений, подчинить их [со стороны Китая]»[71]71
  Цит. по: Чжэн Хао-шэн, Шиу шицзи чуе Чжунго юй Я-Фэй гоцзя-цзянь-ды юи гуаньси, стр. 24.


[Закрыть]. Обращает на себя внимание та предопределенность, с которой здесь говорится о привилегированном положении Китая среди прочих стран. Таким образом китайская дипломатия минского времени пыталась обосновать систему взаимоотношений империи с внешним миром. Например, в одном из указов Чжу Юань-чжана для иноземных стран сказано: «С тех пор как существует Небо и Земля, существует и деление на государей и подданных, на высших и низших. Поэтому и установился определенный порядок в отношениях Китая с иноземцами всех четырех стран света. Так была издревле»[72]72
  Янь Цун-дянь, Шу юй чжоу цзы лу, стр. 446.


[Закрыть]. Как видим, китайская дипломатия рисовала себе эти отношения отнюдь не на взаимно равных условиях. В некоторых китайских трудах даже содержится специальное предостережение против равноправия при установлении связей с иноземцами: «Обращение с ними (иноземцами. – А. Б.) как с равными равносильно легкомысленному перенятию чуждых обычаев»[73]73
  Лун Вэнь-бинь, Мин хуй яо, т. I, стр. 255.


[Закрыть]. Ссылка на возможность перенятия чуждых обычаев в данном случае выглядит весьма убого и, естественно, не может объяснить истинной причины того неравенства, которое китайская дипломатия была намерена соблюдать в отношениях с иноземцами.

Взяв на вооружение идею предопределенного превосходства Китая над иноземными народами, минское правительство рассчитывало таким образом добиться возможно большего поднятия авторитета своей власти в стране и укрепления своего положения на международной арене. Наибольшего успеха оно, естественно, могло ожидать не в отношениях с северо-западными соседями, а в Корее, Дайвьете, Верхней Бирме и странах Южных морей.

Применяя указанную доктрину в странах Южных морей, китайская дипломатия в конце XIV в. попыталась облечь ее в форму признания последними вассальной зависимости от Китая. Предполагалось добиться этого не только декларативным провозглашением верховной власти китайского императора в посланиях-манифестах, направленных в данные страны. Этому должна была служить целая система мер, предпринятых минской дипломатией. Какими методами действовала она в данном случае, можно хорошо представить себе на примере посольства Шэнь Чжи и Чжан Цзин-чжи в Бони в 1370–1371 гг.

Посольство, выехав в конце 1370 г. из Цюаньчжоу, сначала направилось на Яву и только в 1371 г. прибыло в Бони. (Страна Бони в то время находилась в зависимости от яванских властителей). Как записано в источниках, властитель Бони Махамоша (в китайской транскрипции) оказался «заносчивым» и, «возгордись», не захотел выполнить предложенных ему китайскими послами церемоний и признать себя вассалом китайского императора. Тогда Шэнь Чжи обратился к нему через переводчика со словами: «Под властью императора находятся все четыре моря. Он все озаряет своим блеском, как солнце и луна, (власть его простирается повсюду), где выпадает иней и роса. Нет таких стран, которые бы не прислали императору посланий, называя себя вассалами. Бони же – крохотная страна – вознамерилась противиться авторитету Небесного трона?». Это заставило властителя Бони задуматься. Он ответил: «Император управляет Поднебесной, значит он является моим государем и отцом. Разве я осмелюсь в чем-либо противоречить ему». Шэнь Чжи, ухватившись за эти слова, убедил Махамошу выполнить положенный церемониал в знак почтения императору. Трон властителя был убран, а на его месте водружен стол, на который среди курильниц с ароматными курениями был положен императорский манифест для страны Бони. Властитель приказал своим приближенным поочередно бить поклоны перед этим столом. Затем Шэнь Чжи торжественно огласил манифест и передал властителю, который принял его с поклоном. На этом прием был закончен.

Однако на следующий день Махамоша вновь попытался отказаться направить посольство с данью в Китай, как того требовали китайские послы. Свой отказ он аргументировал тем, что жители о-вов Сулу в недалеком прошлом напали на Бони и вывезли из страны все ценные и дорогие вещи, которые можно было бы послать императору в виде дани. Властитель просил дать отсрочку в три года. Но Шэнь Чжи продолжал настаивать: «Уж прошли годы с тех пор, как император вступил на Великий трон. Иноземные послы со всех четырех стран света – на востоке до Японии и Кореи, на юге до Цзяочжи (Северный Вьетнам. – А. Б.), Тямпы и Дупо (Явы. – А. Б.), на западе до Турфана, на севере до монгольских племен – один за другим беспрерывно приходят ко двору. Если даже ван немедленно пошлет послов, то и тогда он опоздает. Как же можно говорить о трех годах?» Однако властитель Бони повторил отказ, ссылаясь на свою бедность. Тогда Шэнь Чжи сказал: «Император богат тем, что обладает всеми четырьмя морями. Разве он что-либо вымогает? Но он желает, чтобы ван назвался вассалом (фань) и подчинился, вот и все».

После этого местный властитель созвал на совет своих подчиненных. Было решено отправить в Китай послом некоего Исымаи (Измаила) в сопровождении четырех человек с посланием императору, грамотами и подарками. Китайские послы, к великой радости Махамоши, отказались от предложенных лично им подарков. Однако перед отправкой посольства Исымаи в Бони прибыли посланцы с Явы, которые обвинили местного властителя в измене за то, что он подчинился Китаю, а следовательно, вышел из подчинения Явы. Властитель, испугавшись мести яванцев, стал колебаться, стоит ли отправлять посольство в Китай. Тогда Шэнь Чжи, уже направившийся в обратный путь, вновь прибыл в резиденцию Махамоши. На этот раз речь властителя показалась китайскому послу неприязненной, и он, перебив Махамошу, сказал: «Вы говорите, что являетесь вассалом Дупо, а не Китая; но ведь Дупо – наш вассал!» Шэнь Чжи заявил также, что Бони следует бояться не Явы, а Китая. Эти доводы возымели действие. Махамоша заявил, что теперь у него «спокойно на душе», и, прощаясь с китайскими послами, произнес тост: «Пусть китайские послы побыстрее возвратятся в Китай, и пусть Исымаи побыстрее вернется обратно на родину!».

В конце 1371 г. посольство из страны Бони прибыло в Китай. Оно было торжественно принято и с богатыми подарками отправлено на родину[74]74
  «Минь шу», цз. 104, стр. 106; «Мин ши», цз. 325, стр. 31774(2–3); Янь Цун-дянь, Шу юй чжоу цзы лу, цз. 8, стр. 50а.


[Закрыть].

Таким образом, основное подтверждение вассальной зависимости Бони Шэнь Чжи усматривал в том, чтобы непременно добиться от местного властителя ответного посольства с «данью» к китайскому двору. Китайские послы, направленные в конце 60-х – начале 70-х годов XIV в. в другие страны Южных морей, также видели свою первейшую задачу в обеспечении прибытия в Китай ответных посольских миссий. При этом большинству добиться этого было легче, чем Шэнь Чжи. Отмеченный выше курс на «привлечение добрым отношением» предполагал по возможности избегать острых конфликтов. Прибытие ответных посольств из заморских стран должны были обеспечить богатые подарки иноземным властителям «их приближенным, которые передавались им китайскими посланцами при вручении императорских манифестов. Послы обещали также не менее богатые подарки в случае визита местных посланцев в Китай. Эта мера была весьма действенной. К тому же китайские послы предлагали иноземным властителям установить отношения с Китаем в традиционной форме периодических визитов посольских миссий. В результате китайской дипломатии удалось добиться прибытия ответных посольств из большинства сравнительно крупных стран Южных морей.

В 1369 г. было прислано ответное посольство из Тямпы[75]75
  Чжэн Сяо, Хуан мин сы и као, стр. 32.


[Закрыть], в 1370 г. – посольства с Явы[76]76
  «Мин ши», цз. 324, стр. 31770(3).


[Закрыть], а в 1371 г. – из Камбоджи, Сиама, Палембанга и Бони[77]77
  Там же, стр. 31766(2), 31767(2), 31772(3); «Минь шу», цз. 104, стр. 106.


[Закрыть]. В дальнейшем круг заморских стран, поддерживавших с Китаем посольские связи, продолжал расширяться. В 1372 г. прибыло посольство с о-ва Лусон[78]78
  «Мин ши», цз. 323, стр. 31755(1).


[Закрыть], в 1376 г. – из страны Ланьбан[79]79
  «Мин ши», цз. 325, стр. 31780(4)–31781(1). Находилась на суматринском берегу Зондского пролива.


[Закрыть], в 1377 г. – из страны Таньба[80]80
  Там же, стр. 31781(1). Предположительно на Суматре.


[Закрыть], в 1378 г. – из Паханга и Байхуа[81]81
  Там же, стр. 31781 (1–2). Находились соответственно на п-ве Малакка и на Северной Суматре.


[Закрыть] и, наконец, в 1383 г. – из Самудры[82]82
  Там же, стр. 31779(4).


[Закрыть].

Каким же образом успех в завязывании официальных отношений со странами Южных морей использовался минским правительством для достижения отмеченных выше политических целей? Дело в том, что китайские политики пытались представить ответные посольства в глазах населения и своих противников как проявление и подтверждение вассальной зависимости иноземцев. Достигалось это соответствующей обработкой письменных документов, доставлявшихся иноземными послами, представлением прибывших как послов-данников, установлением для приема иноземных послов церемониала, символизировавшего подчиненное положение последних. Рассмотрим это подробнее.

Ответные посольства из заморских стран доставляли послания. Иногда эти послания были выгравированы на золотых пластинах или написаны золотыми буквами[83]83
  Размер золотых пластин был невелик. Так, в «Мин ши» говорится, что послание из Тямпы от 1371 г. было выгравировано на пластине длиной в 32 см. и шириной в 3,2 см [цз. 324, стр. 31761 (I)].


[Закрыть], но чаще это были обычные для той или иной страны официальные письменные документы. Как отмечается в китайских источниках, в посланиях иноземные властители признавали себя вассалами китайского императора. Однако надо иметь в виду, что тексты посланий переводились в Китае специальными переводчиками на китайский язык[84]84
  «Мин ши», цз. 324, стр. 31761(1); Ю. Тун, Вай го чжуань, цз. 3, стр. 1а.


[Закрыть]. При этом, естественно, им придавалась форма, принятая в Китае за образец для такого рода документов. Вот, например, как звучало в переводе на китайский язык начало послания, доставленного из Тямпы в 1371 г. от властителя Адаа (в китайской транскрипции): «Вступившему на престол Императору Великой династии Мин подвластны все четыре моря. Власть его [простирается] повсюду, как небо и земля, покрывающие и поддерживающие друг друга. Он освещает все, как солнце и луна. Адаа же подобен одинокой былинке или деревцу, только и всего. [Он] удостоился чести: Император прислал посла с золотой печатью и провозгласил [его] ваном страны Тямпа. [Адаа] приносит глубокую благодарность. [Его] радость во сто крат сильнее обычной радости»[85]85
  «Мин ши», цз. 324, стр. 31761(1).


[Закрыть].

Первые фразы послания во многом повторяют начало императорских манифестов, разосланных в заморские страны (вплоть до китайской географической схемы – «четыре моря»), В этом документе копируются формы славословий императору, принятые в китайском делопроизводстве. Здесь сказалась работа китайских переводчиков. В «Мин ши» перед текстом послания сказано, что переводчики лишь передали его смысл, а не дали точный перевод. Нет сомнения, что послание должно было начинаться с вежливого обращения к тому лицу, которому оно направлялось. И в данном случае китайские переводчики придали этому обращению положенную в Китае форму. Это подтверждается и характерным для китайских официальных бумаг и докладов самоуничижительным тоном, который также был придан этому посланию при переводе. В указе от 1430 г. находим прямое подтверждение того, что специальные чиновники из управлений торговых кораблей должны были сразу же по прибытии иноземных кораблей с послами к берегам Китая «разъяснять и комментировать» доставленные ими официальные бумаги[86]86
  Чжэн Хао-шэн, Чжэн Хэ иши хуйбинь, стр. 22.


[Закрыть]. Это «комментирование» давало в руки переводчиков неограниченные возможности[87]87
  Насколько китайские переводчики изменяли самое существо доставлявшихся из иноземных стран посланий, наглядно показано в работе Яо Наня и Сюй Юя, правда, на примере более позднего материала – послания из Сиама XVIII в. (см. Яо Нань, Сюй Юй, Гудай Нань ян ши-ди цун као, стр. 73).


[Закрыть].

Поэтому есть основания полагать, что иноземные властители в своих посланиях к китайскому императору отнюдь не признавали себя его слугами и вассалами. Но чтобы представить иноземные посольства в нужном свете, при переводе привозимых ими посланий на китайский язык выдерживалась форма, узаконенная в Китае для обращения к императору, – форма обращения нижестоящего к вышестоящему. Таким образом, китайские переводчики, исполняя простую и понятную для них формальность, помимо самих иноземных властителей именовали последних в официальных бумагах слугами и вассалами императора.

Само по себе прибытие иноземных послов в Китай выдавалось китайской дипломатией минского периода за согласие иноземцев соблюдать определенные нормы зависимости. Эти нормы подразумевали периодическое появление вассалов при дворе своего сюзерена или в его ставке во время военных походов.

Порядок прибытия вассалов ко двору властителя имел в Китае глубокие традиции. В одном из императорских указов от 1374 т. говорится: «В древности чжухоу (владетельные князья. – А. Б.) каждый год наносили Сыну Неба один малый визит с подношениями и раз в три года – большой визит с подношениями. Те же, кто находился за пределами девяти областей (т. е. Китая. – А. Б.), раз в 30 лет прибывали ко двору с данью из местных товаров, чтобы выразить свое искреннее почтение»[88]88
  «Мин ши», цз. 324, стр. 31767(3–4).


[Закрыть]. Минское правительство сохранило правило, согласно которому чиновники из различных государственных учреждений Китая должны были раз в три года прибывать в столицу на аудиенцию к императору в знак покорности и лояльности в отношении центральной власти. Крупные феодалы, получавшие огромные уделы и пользовавшиеся определенной автономией, также должны были время от времени появляться при дворе в подтверждение своей вассальной зависимости от императора. Им давались при этом щедрые подарки[89]89
  Лун Вэнь-бинь, Мин хуй яо, т. I, стр. 191, 193.


[Закрыть].

Появление при дворе иноземных посольств изображалось китайской дипломатией как соблюдение аналогичного правила зарубежными «вассалами». С этой целью в официальных установлениях начала периода Мин было записано, что послы из зарубежных стран должны прибывать на аудиенцию к императору один раз в три года, а раз в 30 лет Китай должны посещать и сами властители этих стран[90]90
  «Гуандун тун чжи», цз. 89, стр. 486.


[Закрыть]. Попытки минского правительства добиться видимости соблюдения такого порядка отразились во многих документах конца XIV–XVI вв., касающихся внешних связей.

Согласно средневековым дипломатическим нормам вообще и на Дальнем Востоке в частности существовал неписаный порядок подношения послами подарков властителям тех стран, в которые они направлялись. Посольства из стран Южных морей также доставляли китайскому двору подарки, состоявшие, как отмечают источники, из «местных товаров» (фан у). Эти подарки именуются в китайских официальных документах конца XIV–XVI ев. «данью двору» (чао гун). Порядок подношения дани императору подвластными ему территориями также восходит к глубокой древности. Когда-то дань, приносимая китайскими землями, представляла собой особый вид налога, символизировавшего признание верховной собственности императора на землю. Характерно, что минское правительство сохранило древний порядок выплаты дани китайскими областями и округами непосредственно императорскому двору. В 1397 г. было предписано каждой области (фу) платить дань (гун) один раз в год, каждому уезду – раз в два года и округу – три раза в четыре года. Это установление подтверждал указ 1421 г.[91]91
  Тан Си-сы, Мин да чжэн цзуань яо, цз. 16, стр. 156.


[Закрыть].

Китайская дипломатия пыталась рассматривать как «дань» и подношения иноземных послов. В данном случае «дань» должна была являться подтверждением верховной власти императора над зарубежными территориями[92]92
  Это типично не только для дипломатии минского периода. Хотя это явление возникло гораздо позже, чем взимание дани с китайских областей, но в своей основе имело именно этот, уже укоренившийся в Китае порядок. Впервые термин «дань» (гун) при упоминании о подарках иноземцев, прибывавших ко двору, встречается в китайских источниках первых веков нашей эры, применительно к I в. н. э. Ранее такие подарки обозначались термином «подношения» (сянь). Сочетания терминов «дань» и «подношения» в разных вариантах характерны для китайских источников всего первого тысячелетия нашей эры. К XIV в., хотя термин «подношения» еще иногда встречается в источниках, преобладающим и установившимся для обозначения указанных, подарков становится термин «дань двору».


[Закрыть].

Представление «дани» издавна связывалось в Китае с обязанностью вассала периодически являться пред очи сюзерена. Выше упоминалось, что древние чжухоу и иноземцы должны были по китайским установлениям делать подношения во время своих визитов. Поэтому минская дипломатия не отделяла сроков присылки «дани» от времени прибытия посольств. Вместе с тем одностороннее установление Китаем определенного срока для доставки «дани» – один раз в три года – преследовало цель создать видимость периодичности «дани» от иноземцев.