Текст книги "Ни дня без победы! Повесть о маршале Говорове"

Автор книги: Алексей Кирносов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

9. ГЛАВА О СОБЫТИЯХ МИРОВОГО ЗНАЧЕНИЯ

Хорошо начиналось лето 1914 года! Леонид окончил пятый класс первым по списку, Николай опять вторым. Леониду уже исполнилось семнадцать, мускулы наливались силой, ум требовал всё новых знаний. Хорошо была выучена и география Земли, и карта звёздного неба. Корабли, которые он построит, будут ходить по всем океанам, ориентируясь по звёздам, других ориентиров нет для капитана в открытом море. Со звёздами Леонид подружился, знал, как зовут каждую крупную звезду.

А пока братья Говоровы плавали на смолёной плоскодонке через Каму. Плыли по смирной сонной воде, а над рекой стелился утренний туман, ожидая восхода солнца, чтобы, согревшись в его лучах, вознестись в дальнее небо и украсить его голубизну пушистым облачком.

И хотя детство уже миновало, мечтания в такие утра являлись совсем детские.

– Ты будто бы построил огромный пароход, – вообразил Коля, – а я на нём – капитаном. Поднимаюсь на мостик, захожу в капитанскую будку и командую: «Полный вперёд!»

– Это у полицейских будки. Капитан управляет судном из капитанской рубки, – смеясь, поправил Леонид.

– Какая разница! – Коле неважно, будка или рубка, для него важно само событие. – Приходит в Елабугу по почте письмо: «Уважаемые господа Говоровы! Контора пассажирских путешествий приглашает вас бесплатно прокатиться до города Лиссабона и обратно, как родителей знаменитого инженера и отважного капитана».

– Не дели шкуру, пока не убил медведя, – заметил Леонид. – Вдруг медведь в лес убежит?

– В лес…

Когда забрались в лес, Коля забыл, что хотел стать капитаном. В деревьях, травах, грибах и ягодах он разбирался не хуже, чем Аркашка Леденцов в своих монетах. В его корзине прибывали домой корявые корни, старые птичьи гнёзда и пахучие лесные цветы.

– Это для украшения жизни, – говорил Коля. – И вообще я думаю, что лес создан для украшения жизни.

– И ещё для её отопления, – шутливо добавил Лёня.

– Ты материалист, – сказал Коля.

– Не буду спорить. Этого у меня не отнимешь.

И вдруг разразилась война. 28 июля Германия объявила войну Сербии, а 1 августа – России. Потом вступили в войну Англия, Франция, Япония, Италия, Турция; объявляли друг другу войну разные государства.

Лёня не мог понять, что это за взрыв всемирной ненависти, но понять было необходимо, и он разыскал Лазарева.

– Дело в том, – сказал ему учитель, – что торговцы, стоящие у власти в великих державах, захотели переделить пространства земли. Захотеть легко, но как отобрать у соседа то, что издавна ему принадлежит? Своего никто добровольно не отдаст зарубежному хапуге. Отнимать надо силой. То есть требуется затеять войну. В мировую бойню втянуто полтора миллиарда человек. Вдумайся в эту цифру! Если всех этих людей построить в две шеренги, правый фланг будет уже на Луне, пока левый выстраивается на Земле под надзором горластых ефрейторов! И почти никому из этих людей война не нужна, не нравится и не желательна.

– Зачем же они идут воевать? – спросил Лёня.

– Пройдёмся до пристани, – предложил учитель.

На пристани собирали новобранцев и сажали на пароходы. Новобранцы орали дурными голосами:

 
Соловей, соловей, пташечка!
Канареюшка жалобно поёт!
Раз поёт, два поёт, три поёт!..
 

– Пройдём к той группе, – сказал Лазарев. – Там идут какие-то занятия.

Унтер-офицер проповедовал молодым солдатскую науку:

– Кто есть враги внешние? Сообщаю: враги внешние есть немцы, турки и австрияки. Их каждый солдат должен побивать до смерти! Ура!

– Ур-р-р-ря-я-я-а-а! – надсаживали груди новобранцы.

Унтер-офицер задал второй главный вопрос солдатской словесности:

– Кто есть твои враги внутренние? Сообщаю: враги внутренние есть социалисты и студенты! Их каждый солдат тоже обязан побивать, но этих не до смерти, а живьём тащить до начальства за ногу, чтобы мордой по булыжникам. Ура!

И новобранцы опять надсаживали грудь.

– Отойдём. Ушам мерзко слушать, но знать надо, как оболванивают мужика. Эти обманутые люди никогда не видели ни социалистов, ни, тем более, студентов. Они представляют их себе мохнатыми и с рогами. И в самом деле потащат честных людей мордой по булыжникам. Вот что страшно, Леонид: пропаганда ненависти. А ты спрашиваешь, почему люди идут на войну…

Новобранцев стали заводить в поданную к пристани баржу. С парохода сошёл знакомый Лёне капитан Зуев. Свободно растущая борода капитана развевалась по ветру.

Лёня поздоровался.

– Здравствуйте, – поклонился капитан ему и учителю. – Скоро ли ты, Леонид, новый пароход мне построишь?

– Я решил морские пароходы строить, – сказал Лёня. – Море мне больше нравится, чем реки.

– Море, оно увлекательно и прекрасно, – согласился капитан Зуев, – но про наши реки напрочь забывать не следует. Ведомо ли тебе, господин реалист, что из шести больших рек Европы пять наши, русские? Назови-ка.

– Волга, Днепр, Кама, Дон и Печора, – назвал Леонид.

– То же касается и Азии, – продолжал капитан. – В Азии семь знаменитых рек. Какие четыре из них наши?

Леонид перечислил:

– Обь, Енисей, Лена и Амур.

– Географию он немножко знает, – сказал Лазарев.

– Знать географию – это большое дело, весьма одобряемое, – кивнул капитан Зуев. – И про растения, и про полезные ископаемые минералы. Но скажи, если знаешь географию, почему при изобилии природы население живёт бедно, в грязи и недостатках? Вот, погляди… По географии ты изучил, что земля прекрасна и обильна. А народ несчастный, запуганный. Будто угнетение и унижение неизбежны для нас. Что там, в реальном училище, об этом думают?

– В реальном об этом… не думают, – сказал Леонид.

Лазарев усмехнулся:

– Не учат думать в училище. Лишь науки проходят.

– Науки – дело одобряемое. – Глаза капитана утратили весёлый свет. – Но если науки не думая проходить, что же получится? Теперь по науке кочегар в котельном отделении не лучше бурлака уродуется, да и воздуха не видит. Купчина с наукой тысячи в мошну пихает. Пройдёшь все науки и будешь помогать купцу капиталы множить…

– Такого не будет! – отверг Лёня. – Я буду против них.

– Э-э… – Капитан махнул рукой. – Когда без размышления станешь корабли строить, опять всё им пойдёт, богачам и эксплуататорам. Рабом капитала станешь. Как все мы, рабы, цепями опутанные…

– Вы же капитан, – сказал Лазарев. – Разве вы раб?

– Казалось бы, персона из начальства, над рабами поставленная. Нет, господин учитель, и сам я рабской участи не избежал. Мне всегда командуют: иди туда, делай так, говори эдак и думай как приказано, в полном соответствии. Разве бы я, не будь рабом, повёз сейчас мужиков на бой с немецкими да турецкими полками, из таких же крестьян набранными? Чего они, мужики, меж собой не поделили?

– Это купцы не поделили, – сказал Лазарев.

– Истинные слова. Ну, прощайте покуда. Зовут меня.

И, поклонившись, Зуев пошёл на свой пароход.

Хрипя от натуги, пароход потащил набитую солдатами баржу вниз по Каме.

– Пашка Стахеев получил от родителя в подарок автомобиль, – сказал Лёня.

– Любопытно, – оживился загрустивший от увиденного учитель. – Первый автомобиль в Елабуге – такому тупице и хаму. Управлять он научился?

– Шофёра наняли. В кожаной куртке и кожаных штанах.

– И куда он ездит?

– Не знаю. Иногда мчится по улицам, выплёскивая лужи на тротуар. Девушки из старшего класса прогимназии смотрят вслед, вздыхая.

– Понятно, – усмехнулся Лазарев. – Эх, Елабуга, дремучая провинция! Девушек много, а Пашка Стахеев, то есть автомобиль, один на весь город… С Аркадием ты дружишь?

– Как-то разладилось, – ответил Лёня. – Он мне сказал: кончились репетиции, пора на сцену; слава богу войны – Марсу, избавился я от образования по коммерческой части, поступлю в офицерское училище и пойду бить врагов.

– Да, – вздохнул учитель, – чтобы махать шашкой, никакой математики не требуется, кроме «раз-два, левой!». Но ещё два года ему придётся помучиться. Никаких скидок на войну у доски делать я не буду!

– Вы думаете, война продолжится два года?

Помедлив с ответом, учитель сказал:

– Мне кажется, что этой войне не будет конца.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПОБЕЖДАТЬ – ЭТО НАУКА

1. ТОГДА ГОРОД НАЗЫВАЛСЯ ПЕТРОГРАД

Сдав выпускные экзамены, простившись с родителями, с меньшими братьями, с учителями и товарищами, с лугами и лесом и со всем городом Елабугой, Леонид и Николай отбыли в Петроград. Плыли на медленном колёсном пароходе вниз по Каме, потом вверх по Волге, мимо Казани, Чебоксар и Васильсурска, до Нижнего Новгорода.

Проплывая Казань, вспомнили, что здесь в офицерском училище учится теперь Аркашка Леденцов.

На другой день после выпускного «акта», украв у отца из буфета вина, Аркашка накричал глупых речей, набезобразничал, поклялся:

– Нынче же поеду поступать в офицеры!

То ли у него были свои деньги, то ли тоже украл у отца, но он побежал на пристань и купил билет на ближайший пароход. Потом стоял на второй палубе и посылал последние приветы своим дружкам на пристани:

– Тыловые крысы! Бабьё трусливое!

А когда он швырнул в провожавшую публику бутылку шампанского, как гранату, служители пароходного ресторана аккуратно подхватили юного патриота под ручки и уволокли в каюту.

Хорошо, что толстая шампанская бутылка угодила в серебристый радиатор стахеевского авто и разбилась, никому не причинив увечья.

– Дурак полоумный, – охарактеризовал друга Пашка Стахеев и велел шофёру протереть радиатор замшевой тряпочкой.

Тем же вечером Лёня Говоров сидел в уютном доме Лазарева, а маменька учителя, листая старинную книгу, приговаривала:

– Люблю, чтобы мужчины говорили про умное, а я бы слушала.

Александр Иванович рассказывал:

– Я побывал перед самой войной в Петрограде. Встретился с товарищем, который учится на кораблестроительном отделении Политехнического института. Он показал мне свыше сорока листов чертежей своего дипломного проекта. Подробные расчёты, все размеры – работа изумительная. Я спросил, сколько же он потратил времени? Товарищ ответил, что последние два года работал с восьми утра до восьми вечера не разгибая спины и отдыхал только на Новый год и в день рождения.

– Это хорошо, – не испугался Леонид. – Любопытно, какие они там проходят науки?

– Я записал, – обрадовался вопросу Александр Иванович. – Сейчас отыщу эту бумаженцию.

Лазарев порылся в ящиках бюро и нашёл нужные записи. Он показал Лёне список нескольких десятков наук, которые проходят студенты кораблестроительного отделения. Лёня внимательно прочитал список.

– Позвольте. А судовождение разве не проходят? – спросил он.

– Ему ещё не хватает! – воскликнул Лазарев. – Да, сударь мой, ты далеко пойдёшь с таким рвением. И я по-учительски тебя благословляю. Будут у тебя, наверное, учителя и получше меня, но я любил тебя. И то малое знание, которым обладаю, добросовестно старался тебе передать. Прости, если что сделал не так.

– Знания придут, была бы душа большой, – сказала Татьяна Сергеевна.

– Я вас тоже любил с первого класса, – признался Леонид. – Вы мне во всём были учителем. Спасибо за всё. Всего доброго.

– Прощай, ученик, – грустно улыбнулся Александр Иванович. – Не будем загадывать, увидимся ли. Времена наступают, как бы это сказать… исторические. Будь жив!

Доехав до Петрограда, братья Говоровы пошли разными путями: Леонид поступил в Политехнический институт на кораблестроительное отделение, а Николай стал студентом Лесотехнического института.

Во время экзаменов у будущего инженера-кораблестроителя не было времени выйти на берег моря и посмотреть, как оно выглядит, но в первый же свободный день он поехал в приморский посёлок Стрельну. Пройдя через старинный парк, увидел вдруг короткий мол, сложенный из дикого камня. Леонид прошёл до спуска к воде. Там мальчишка удил рыбу.

С каменной гряды открывался широкий вид на Петроград и входные молы порта. Золотым пятнышком светился купол Исаакиевского собора. Слева виднелись туманные очертания Кронштадта. Прямо вдали чернела на горизонте черта северного берега Невской губы.

«Вот оно наконец – море! – подумал Леонид. – Простор, воля и никаких преград. Свободнее моря только небо, но в небе слишком уж пусто, я туда не хочу. Я хочу в море!»

– Зыришь? – поинтересовался удивший рыбу мальчик, заметив в глазах студента особое внимание.

Лёня удивился неслыханному слову, но сразу понял его значение.

– Зырю, – согласился он. – Что это за мол такой странный? Вроде он здесь без надобности.

– Петровская дамба, – сказал мальчик. – По приказанию самого Петра Великого насыпана. Царь знал, для какой надобности.

– А для какой?

– Эх ты, – покачал головой мальчик, – а ещё студенческую форму надел!

– Так я недавно, – улыбнулся Леонид. – Ты уж объясни.

– Царь Пётр хотел сделать петербургский порт не на Неве, а здесь, в нашей Стрельне, – объяснил сведущий мальчик. – Только не получилось у Петра Алексеевича…

– Почему?

– Не понимаешь? В солдаты надо сдавать таких студентов!

– А всё-таки?

– Слишком мелкое место, – изволил объяснить мальчик. – Чтобы искупаться, бредёшь полверсты. Поэтому и не вышло с портом у Петра Великого. Осталась наша Стрельна деревней, и дамба уже за двести-то лет подразрушилась, осыпаться стала… Хоть место мелкое, штормит здесь осенью по-настоящему. Глянь, куда плавник выбрасывает! – Он показал на полосу досок и тростника далеко на берегу.

– Обзор здесь исключительный, – сказал Леонид.

– Понимаешь, – похвалил его мальчик. – Тебя как зовут, студент?

– Леонид.

– А меня Сергей. Попробуй, прищурь глаза, чтобы едва-едва видно было.

Леонид прищурился.

Мальчик стал читать стихи:

– Опять меня тянет в море, где небо кругом и вода. Мне нужен один высокий корабль и в небе одна звезда!

Показалось, будто к дамбе подошёл высокий корабль, весь в белых парусах. Сейчас он возьмёт его на крутой борт и помчится, поскрипывая рангоутом, в дальние дали… Потом Сергей вывел из-за камня чёрную лодочку, они взялись вдвоём за вёсла и поплавали по морю.

– Прощай, родимый берег мой! – кричал Сергей.

Вернувшись, завели лодочку обратно за камень и пришвартовали.

– Ну, почуял, какая романтика? – спросил мальчишка.

– Почуял, – с улыбкой сказал Леонид. – Волшебное тут место.

– Здесь ты уже не на берегу, а как бы в море.

– И даже на корабле, – добавил Леонид.

– То-то, студент. Учить вас некому.

Начались занятия, и ездить по красивым местам стало недосуг.

Преподаватели круто взяли студентов в оборот. Вступительную лекцию прочитал декан факультета корабельный инженер Константин Петрович Боклевский.

– Каждая наука начинается со своей истории, – сказал он. – Почти не сохранилось сведений о судостроении древних народов. Чертежей, по-видимому, не делали. Искусство развивалось, передаваясь от мастера к ученику. Но мы обязаны преподавать вам кораблестроительную науку. Задача профессоров и преподавателей – сделать готовых инженеров, которых можно сразу послать в конструкторское бюро или в цех на самостоятельную работу. Достижимо ли это?

В глазах первокурсников ответа на вопрос не читалось.

Подождав полминутки, Константин Петрович ответил сам:

– Нет, не достижимо. Никакая школа не может дать самостоятельного конструктора или готового руководителя цеха.

У Леонида невольно вырвался вопрос:

– Что же она может дать?

– Школа может дать и обязана дать, – ответил Боклевский, – основные познания, основные принципы дела и некоторые основные навыки труда, ну и, конечно, умение прилагать знания к работе. Поэтому мы сузим задачу. Не «сделать из вас готовых инженеров», а «научить вас учиться» будет нашей целью.

В конце лекции Константин Петрович разъяснил свои взгляды на обучение студентов такими словами:

– Мы, профессора и преподаватели, сами учимся у практиков дела и часто у них спрашиваем: чему вас учить и как вас учить? Наука есть служанка практики, она не пустое упражнение для праздного ума. Науку изучают только для того, чтобы применять знания в практической деятельности. Начиная изучать что-то, задайте себе вопрос: для чего изучаю, в какой области практики смогу применить знание? Пусть ни одна строчка знания не лежит в голове бесполезным грузом. Умейте каждое сведение вовремя и полноценно применить в своей работе. Не забывайте о том, что вы знаете! В этом секрет всякого успеха, – продолжал после паузы Константин Петрович Боклевский. – Это позволяет человеку постоянно идти вперёд.

Продолжалось учение, продолжалась мировая война.

Третий год воевала Россия. Мельница смерти перемалывала и солдат, и бравых унтеров. Не щадила смерть и офицеров.

Солдата можно было послать в окоп, едва оторвав от станка или плуга, за считанные недели обучив стрелять из трёхлинейной винтовки образца 1908 года и колоть врага трёхгранным штыком. Но не так просто было восполнять убыль офицерского состава.

Офицера в армии можно сравнить со сложным управляющим устройством. Его налаживают, шлифуют и настраивают годами. Готовили офицеров в кадетских корпусах и юнкерских училищах. Туда принимали совсем ещё мальчишек и вкладывали в несмышлёные головы то, что требовалось начальству, не дозволяя проникать чему-либо иному.

В 1916 году у царского правительства уже не было возможности готовить офицеров «по-настоящему». Кое-какое пополнение дали ускоренные выпуски военных училищ, но всё равно офицеров на фронте не хватало. И вот то самое военное министерство, которое прежде объявило студента одним из «врагов внутренних», теперь призвало его на помощь. Студент – человек образованный, развитой, быстро усваивающий. Его можно обучить основам военного ремесла не за пять – шесть лет, как учили беспечного барчука, а за шесть месяцев.

В декабре 1916 года была объявлена мобилизация студентов. Забрали и братьев Говоровых. Оба они попали в Константиновское артиллерийское училище, при котором были организованы курсы артиллерийских подпоручиков.

– Ничего, после войны доучимся, – сказал Николай.

Военное дело он за науку не считал.

Старший брат отнёсся к учению серьёзно.

– Раз уж придётся воевать, – возразил он, – надо научиться хорошо воевать.

Так братья впервые не сошлись во мнениях, и это сыграло большую роль в их дальнейшей жизни. Хотя они были в одной батарее, учились в одном классе.

2. АРТИЛЛЕРИЯ НАЧИНАЕТСЯ С ЛОШАДИ

Когда армия проходит по городу, самое красивое зрелище – это конная артиллерия. Артиллеристы уважают и любят лошадей. Особенно они любят красивых лошадей. Красивая лошадь – предмет гордости для офицера. Но красивые лошади, как правило, норовисты.

Инструктор иппологии ротмистр Силин пришёл на очередное занятие, украшенный полукруглым багровым синяком, и всем без объяснений было понятно, что ротмистр опять не поладил с красавицей Ласточкой и та угодила ему по физиономии подковой.

– Ну, я понимаю, – сказал ротмистр Силин, – что женщина может знать, дурна она или красавица, у неё зеркало имеется в обиходе. Но откуда лошадь набирается понятия, что она красивая? Ведь всё о себе знает, гангрена, и ведёт себя, как хорошенькая генеральская племянница! И плёткой её огреть рука не поднимается. Ладно, господа юнкера, инцидент исчерпан, приступим к нашим занятиям.

Иппология – это наука о лошадях. Юнкерам преподали немножко теоретических сведений по анатомии лошадей, по ветеринарии, а вся остальная иппология проходилась в конюшне и в поле. И если на классных занятиях сердце ещё не очень расположилось к лошади, то в конюшне, а особенно на полевых учениях, старательные и умные артиллерийские лошади сразу заслужили любовь юнкеров своими трудами.

– Лошадь нам служит бескорыстно, – сказал ромистр Силин. – Думаете, она не знает, что сильнее человека, служить не обязана и вполне может от него убежать? Прекрасно знает! Она и прокормится отлично без человека, и даже сытее будет. Помнится, в двенадцатом году выехали мы, пятеро офицеров, на небольшой пикничок. Спешились, портупеи на сёдла бросили, корзины наши развязали, а лошадок не привязали, так пустили пастись. Думаем, куда они, такие умные, отсюда денутся? Ну, позавтракали мы в своё удовольствие, подремали в тени часок-другой, хватились: где лошади? Нету лошадей. Пешком поплелись. На ландшафте оно ещё ничего, а когда к лагерю стали приближаться, грусть нас охватила: офицер без портупеи есть зрелище весьма неприличное. Лошади-то наши, оказалось, давно в конюшне стоят. О чём этот случай говорит? О том, господа, что лошадь имеет полное понятие о нравственности и уважает офицера до тех пор, пока он того достоин. Итак, инцидент исчерпан, приступим к нашим занятиям.

Занятия заключались прежде всего в том, чтобы лошадей чистить – артиллерийская лошадь должна блестеть, как поверхность канала ствола. Для того их вычёсывают, моют, скребут, обтирают, а потом по сухой расчёсанной шерсти натирают суконной тряпочкой. Процедура умывания лошадям очень нравится. Гораздо меньше, конечно, нравится им, когда запрягают в артиллерийский лафет или в повозку. Но лошадки привыкли работать и недовольства своего не показывают. Кроме этого, юнкер должен в совершенстве овладеть искусством управления запряжкой.

– Как корабельный штурман всегда в душе матрос и знает матросскую работу отлично, – сказал ротмистр Силин, – так и артиллерийский офицер должен быть кучером и всегда уметь заменить на передке убитого солдата.

Юнкера изучали материальную часть артиллерийского орудия, тактику боя, топографию, фортификацию, уставы русской армии и другие науки. Изучали, зная, что через несколько месяцев пойдут на фронт. Войне не видно было конца. Армии трёх империй, Германской, Австрийской и Турецкой, давили на русскую армию. Десять миллионов русских солдат, заваленные снегами вьюжной зимы, держали на своей груди неослабевающий натиск, изредка переходя в наступление. В январе 1917 года приказано было наступать на Северном фронте. Метельной ночью началось сражение. Люди бежали вперёд в глубоком снегу, среди урагана пуль и снарядов. И так – десять дней. Снежные бури замели тысячи трупов… Наступление выдохлось. Снова русский фронт застыл в снегах.

После провала январского наступления ещё сильнее стали гонять и муштровать юнкеров Константиновского училища.

– К чёрту теорию, побольше давайте им практики! – говорил начальник училища генерал Бутыркин.

Однажды вечером объявили боевую тревогу первой батарее. Юнкера быстро запрягли лошадей в орудия и повозки, и первая батарея, выехав за ворота, ускакала на юг по Забалканскому проспекту.

Среди ночи подняли по тревоге вторую батарею, в которой учились Леонид и Николай. Раздались команды, подгоняющие окрики унтер-офицеров.

– Куда это нас? – спросил Коля у Леонида.

– Пока не знаю, – сказал Леонид.

– А вдруг на войну… – проговорил Коля, глядя в окно на залитый огнём прожекторов плац, где уже выстраивались первые, быстро собравшиеся взводы. Люди двигались бегом, застывали в строю тёмными статуями. – Тревожная картина.

Застегнув шинели, они помчались вниз. Пробегая мимо ротмистра Силина, Коля задержался, спросил:

– В чём дело, ваше благородие?

– Война, – сказал ротмистр, пошевелив усами.

– С кем воевать?

– Не бледнейте, юнкер. Воевать будете с первой батареей, холостыми зарядами…

Выехала за ворота вторая батарея и тоже помчалась на юг сквозь обжигающую лица пургу. К утру прискакали в деревню Высоцкое и думали, что юнкеров разведут по избам, чтобы поесть, согреться и, может быть, поспать, – но не тут-то было. Батарею сразу повернули на позицию. Быстро расставили орудия и привели их в боевое положение. Утопая в снегу, юнкера тащили с повозок ящики со снарядами.

– Веселее, ребята! – подгонял их заменивший сказавшегося больным командира батареи ротмистр Силин. – Это вам не учебная прогулка по весенней травке, это бой!

Впереди раздались орудийные выстрелы. Где-то справа стали падать болванки – невзрывающиеся учебные снаряды.

– Это по нам? – спросил Николай.

– Не бледнейте, юнкер, снаряды учебные, а целик у наводчиков смещён вправо, в лоб вам не закатают! – весело ответил ротмистр. – А молодцы, первая батарея! И разведочку аккуратно провели, и наводят великолепно. Не подкачай, ребята! Фейерверкеры, справа поорудийно одним снарядом заряжай! По условному противнику огонь!

Леонид, расписанный при своём орудии фейерверкером, подхватил поданный подносчиком снаряд, послал в ствол и захлопнул затвор. Грянул выстрел, и сразу стало жарко, будто не было вокруг никакой пурги, никакого мороза. Возникло глупое желание проследить взглядом траекторию снаряда, но тут снова раздалась команда «заряжай!», и Леонид подхватил следующий снаряд. Без передышки, иногда только меняя прицел, орудие посылало снаряд за снарядом. Снег почернел, уши заложило от грохота, нестерпимо хотелось сбросить мешающую шинель, но снимать шинели было запрещено.

Стреляя из пушки, понимаешь, какая это страшная сила – артиллерия.

– Если здесь такое пекло, так грохочет и опаляет лицо пороховыми газами, каково же приходится там, где рвутся снаряды, – сказал сам себе Леонид. – Недаром сказано, что артиллерия решает исход войны…

После восемнадцатого выстрела раздалась команда «отбой».

– Наконец-то, – сказал Коля. Лицо его было испачкано смазкой, и струйки пота проложили по грязи светлые дорожки. – Сейчас поедем в Высоцкое отдыхать.

Но отдыхать поехали не в Высоцкое, а к опушке леса, где уже дымила полевая кухня.

Накормив лошадей и привязав их крепко к деревьям, юнкера сами поели, построили из веток шалаши, развели костры и, закутавшись в лошадиные попоны, повалились спать.

– Неужели на войне всегда такие условия? – спросил Коля у ротмистра.

– Условия умышленно созданы худшие, чем могут встретиться на войне, – сказал жизнерадостный ротмистр, шевеля усами. – На войне будет легче. Что-то за грязью не разобрать, побледнели вы, юнкер, или нет?

– Виноват, ваше благородие, умыться негде.

– А снег на что? Вы солдат или мимоза в портянках? Берите пример с брата: сияет, будто в молоке искупался.

– С брата пример брать трудно, – покачал головой Коля. – Он у нас с детства какой-то… несгибаемый.

Не успели юнкера выспаться, снова раздался сигнал боевой тревоги. И сразу послышалась стрельба орудий первой батареи. Пурга прекратилась, и позиции «противника» на отдалённой горке хорошо были видны. «Вражеские» болванки, взметая тучи снежной пыли, теперь падали слева.

Мгновенно запрягли лошадей, галопом выехали на указанную ротмистром позицию, привели орудия в боевое положение и открыли стрельбу. С наступлением темноты «война» прекратилась. Снова подъехали к полевым кухням, покормили лошадей и поужинали сами.

Оказалось, что провиантмейстер привёз палатки, так что на ночь устроились, в общем, удобно. На каждый взвод, состоящий из расчётов двух орудий, досталось по две палатки. Назначили три смены ночных часовых у лошадей. Леониду досталась вторая смена, с двух до пяти. Ночью он проснулся от пробиравшегося под шинель холода, подоткнул полы и хотел спать дальше, но какая-то неясная тревога прогнала сон. Он встал, подошёл к ночному фонарю и посмотрел на часы: они показывали без десяти три.

– А ведь уже моя смена, – сказал себе Леонид, не подумав сперва ничего плохого. – Отчего часовой меня не будит? Жалеет, что ли, или время проворонил…

Леонид быстро надел шинель, подпоясался и вышел из палатки.

Часового у навеса он не обнаружил, лошадей тоже – ни одной! И орудийные, и повозочные, и даже лошадь командира взвода исчезли. Леонид услышал сдавленный хрип, прошёл несколько шагов и увидел извивающееся тело. Это дёргался связанный часовой, которого он должен был сменить. Рот его был плотно заткнут тряпкой. Леонид бросился вперёд и освободил часового.

Развязанный часовой, знакомый Леонида студент-технолог Петя Балакин, сидел на снегу и растирал занемевшие в верёвках кисти рук. Он поел немного снегу и стал говорить, хрипя, сдавленным голосом:

– Это же не разведчики, это бандиты! Разбойники! Ирокезы собачьи! Набросились из-за дерева, связали: ты, мол, убит! Я говорю: «Это не по правилам, и вы скоты после этого, ведь люди устали, целый день война шла, а вы…» Так они окрысились, как тигры, и рот мне заткнули. Отвязали лошадей и скрылись в лесу. Но одного я узнал, он из первой батареи, из второго взвода, университетский. Вернёмся в училище, я этого так не оставлю. Прямо в лицо скажу ему, что он непорядочный человек и…

– Обожди, Петя, – перебил его Леонид. – Говоришь, из второго взвода? Значит, второй взвод в разведке. Это же адрес! Пойдём отобьём лошадей.

– Что вы, Леонид, шагать в такую даль, по снегу, да ещё, как вы выражаетесь, отбивать…

– А ты захотел попасть на гауптвахту? Ведь небось спал на посту? Не отпирайся, спал. А за сон на посту хорошо, если гауптвахтой отделаешься. Скорее всего в солдаты отправят без всяких разговоров.

– В солдаты я не хочу, – помотал головой Петя Балакин.

– Тогда пошагали, – хлопнул его Леонид по спине. – Всё равно здесь нам охранять уже нечего.

Почти час шли они по снегу до деревни, где расположилась первая батарея. Ползком пробрались мимо караульного поста, а в деревне пошли уже не таясь. Лиц в темноте было не разобрать, а форма у всех одинаковая. Спросили у встретившегося незнакомого юнкера, где разместился второй взвод. Тот показал избу.

– Знаете, Говоров, – сказал Петя Балакин, – я даже рад, что так случилось. Мне ужасно интересно! Мы в самом деле с вами как ирокезы. Идём красть лошадей у бледнолицых.

– Только не издавайте боевой клич, – сказал Леонид.

В направлении хлева около избы второго взвода снег был перетоптан лошадиными копытами.

– Ясно, – проговорил Леонид. – Там наши голуби…

– Может, я переговорю с часовым, – сказал Петя Балакин, – и он их мирно отпустит?

– Исключено, – возразил Леонид. – Часового придётся снять. И более того…

– Убить?! – сдавленно вскрикнул Петя.

– Тихо! – Леонид сжал его руку. – На учениях никого нарочно не убивают. Часового мы свяжем, завернём в попону и доставим к своим.

– Ой, как интересно! – сказал Петя Балакин. – А как мы это сделаем?

– В общем, так, – сказал Леонид. – Ты подойдёшь к нему и спросишь, сколько времени. Я подберусь сзади, наброшусь и повалю. Твоё дело – у поваленного связать руки и ноги ремнями. Потом забьём ему в рот кляп, чтоб не орал.

– Б-р-р-р… – поёжился Петя Балакин. – Как по-настоящему!

– А тебя связывали понарошку?

– Тоже по-настоящему, – вздохнул Петя. – Очень больно и противно.

– Вот так и мы с ними. Потом идём в хлев, всех лошадей берём в связку, на двух передних садимся и скачем к своим. Вот тут можешь издать боевой клич ирокезов.

– А часового? – напомнил мстительный Петя Балакин.

– Привяжем к одной из лошадей. Остановись здесь. Через пять минут, не таясь, свободно, можно чуть-чуть пошатываясь, подойти к часовому… До встречи над поверженным!

Леонид обогнул хлев сзади и замер в тени у стены, дожидаясь, пока Петя Балакин подойдёт и завяжет разговор.

Всё получилось так, как было задумано.