Текст книги "Энциклопедия языческих богов. Мифы древних славян"

Автор книги: Алексей Бычков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

АСИНАРИИ

(Печ. по кн.: «Еврейская энциклопедия». Т. 2)

Асинарии – ослопоклонники. Таковыми в известных кругах древности считались Евреи. 1) По-видимому, средою, в которой возникла эта легенда, был александрийский антисемитизм; по крайней мере, древнейшим пока свидетелем о ней является Мнасей из Патар (или Патр; около 200 г. до Р.Х.), рассказ которого присвоил себе известный Апион (Иосиф Прот. Апиона, II, 112). Согласно этому рассказу, иудеи (евреи) некогда вели войну против «иудеев» (читай – идумеев) и их города «Доры» (читай – Адоры). Тогда из этого города пришёл к иудеям некий поклонник Аполлона, по имени Забид, и обещал выдать им (а)дорийского Аполлона: бог-де придёт в иудейский храм, когда все иудеи оттуда уйдут. Иудеи поверили и ушли из храма. Забид соорудил машину с тремя рядами движущихся фонарей и отправился к храму, вселяя во всех убеждение, что это движется сам бог в сопровождении звёзд. Никем не тревожимый, он вошёл в храм, похитил оттуда золотую ослиную голову и поспешно вернулся в (А)дору.

Иную легенду, более позднюю, о похищении этой золотой ослиной головы даёт Апион в другом месте (Прот. Апиона, II, 80). «В этом святилище (т. е. иерусалимском храме), говорит он, иудеи поместили голову осла, которой они воздают почести и благоговейно поклоняются. Это обнаружилось, когда Антиох Епифан разграбил храм: он нашёл в нём ту голову, сделанную из золота и стоющую очень много денег. Другую черту той же легенды находим у Тацита (Histor., V, 3 и сл.). Во время своего исхода из Египта евреи погибли бы от жажды, если бы стадо диких ослов (asinorum agrestium онагров) не указало им пути к воде. И вот, «образ того животного, по указанию которого они тогда спаслись от блуждания и от жажды, они посвятили во внутренней части своего храма». – Приводимая Тацитом версия даёт возможность составить себе представление о происхождении легенды. Рассказ историка об исходе израильтян совершенно фантастический, восходит к первому известному нам антисемиту-теоретику, египтянину Манефону, – современнику Птолемея Филадельфа (287246). По его изложению, еврейский народ возник из тех 80 000 «нечистых», которых египетский царь Аменофис III поселил в «городе Тифона», Авариде. Между тем священным животным этого Тифона (по-египетски – Сета) был именно осёл и сам Тифон-Сет изображался под видом человека с ослиной головой. Конечно, может возникнуть вопрос, откуда сам Манефон взял этот вариант. Если верить Иосифу (Прот. Апиона, I, 105; 229), Манефон признавался в том, что он следовал тут не египетским грамотам, а «безымянным рассказам». Это опять затрудняет дело. Зарождается вопрос: потому ли евреям было приписано поклонение ослиной голове, что их производили от древних поклонников Тифона-Сета, или же оттого их производили от этих последних, что враждебная народная толпа считала их ослопоклонниками? Определённого ответа на этот вопрос дать невозможно.

Остальные свидетельства об асинариях-евреях особенного интереса не представляют. Сюда относятся:

1) приводимое Свидой свидетельство некоего Дамокрита, согласно которому евреи поклонялись ослиной голове и приносили ей в жертву каждые семь лет – по другому месту (Свида п. сл.) каждые три года – иностранца. Это простая комбинация предания об ослиной голове с легендой о ритуальном убийстве. Свидетельство Дамокрита ещё более обесценивается тем, что время его жизни совершенно неизвестно. Правда, Э.Шварц (Pauly-Wissowa, Encycl., s.v.) определённо утверждает, что он жил не раньше I в. до Р.Х. и не позже 70 г. по Р.Х., но доказательств он, к сожалению, не приводит никаких.

2) Свидетельство Диодора (XXXIV, 3) со слов неизвестного нам автора (мнение Krauss'a, что им был Посидоний Апамейский, нуждается в доказательствах) рассказывает, что, когда Антиох Епифан вступил в иерусалимский храм, он нашёл в нём каменную статую бородатого мужа с книгой в руке, сидящего верхом на осле. Предполагая, что статуя изображает Моисея, «основателя Иерусалима, установившего у иудеев их человеконенавистнические и беззаконные нравы», он велел заколоть в честь статуи большую свинью и обрызгать статую её кровью. В этом свидетельстве можно, если угодно, видеть смягчение передаваемой Апионом традиции об ослиной голове; стоит оно одиноко и вряд ли может иметь какую-нибудь ценность для истории легенды об Асинариях.

3) Плутарх (Quaestiones convivales, IV, 5) более прочих приближается к Тациту. Он вскользь говорит о почитании евреями осла в благодарность за указание им воды (§ 2) и прибавляет, что они не едят зайцев за то, что эти последние по виду напоминают ослов (§ 3 – чтение здесь испорчено, но из следующего видно, что говорится именно об осле). Свидетельство Плутарха интересно тем, что доказывает популярность данной легенды у греков: он даже не считает нужным рассказывать её, а лишь пользуется ею, предполагая её общеизвестной, для дальнейших заключений. При этом Плутарх говорит не во враждебном, насмешливом тоне, а со спокойной любознательностью исследователя.

4) Неизвестно, сюда ли относится загадочное место у Флора (III, 5, 30 – о входе Помпея в Иерусалим): et vidit illud grande impiae gentis arcanum pascus, sub aureo uti cello, т.e. «и он увидел обнаруженную великую тайну нечестивого народа»…; последние слова – sub aureo uti cello – безнадёжно испорчены, но издатели (Ян, Гальм) принимают остроумную конъюнктуру Лемуана – sub aurea vite cillum, т. е. «осла под золотой виноградной лозой». Слово cillus – asinus из римской литературы неизвестно, но в своей греческой форме оно засвидетельствовано Полидевком как слово дорическое и на этом основании дважды введено путём конъюнктуры в тексты римских поэтов; у Ювенала (XIV, 96 и сл.) – Qiiidam sortiti metuentem sabbata patrem nil praeter nubes et cilli numen adorant – «некие, коим достался на долю соблюдающий субботы отец (т. е. полупрозелитъ), ничему не поклоняются, кроме облаков и божества осла» – и у Петрония (XXXXVII, Buchl.) Judaeus licet et porcinum numen adoret et cilli summas advocet auriculas… – «иудей, сколько бы он ни поклонялся божеству свиньи и ни призывал верхушек ушей осла…» Рукописи в обоих случаях дают caeli (т. е. «неба»), как и у Флора, каковое чтение удерживается современными издателями; у Ювенала это безусловно справедливо (как показывает предыдущее nubes), но у Петрония чтение cilli гораздо лучше подходить и к предыдущему porcinum numen, и к следующему auriculas и, на мой взгляд, должно быть принято в тексте. – Всё же из сказанного видно, что Флор лишь с оговоркой может быть причислен к свидетелям об асинариях-евреях; если у него чтение cillum правильно, то придётся допустить, что он перенёс на Помпея то, что Апион рассказывал про Антиоха Епифана. – Дальнейшая судьба легенды об асинариях может быть прослежена уже не на еврейской, а на христианской почве.

5) Асинарии-христиане. – Так как язычники считали на первых порах христианство отпрыском иудаизма, то естественно, что и легенда об Асинариях была ими с евреев перенесена на христиан. О самом факте свидетельствуют уже первые римские апологеты, Минуций Феликс (Octavius IX; XXVIII) и Тертуллиан (Ad nationes, I, 11, и Apol., 13). Последний указывает и причину факта, говоря, что клевета постигла христиан ut judaicae religionis propinquos. Всё же на христианской почве к легенде прибавились новые черты, очень интересные для её этиологии. Одну сообщает тот же Тертуллиан. Он рассказывает, что некий карфагенянин, еврей по происхождению, бывший смотрителем назначенных для арены диких зверей, водил по городу для увеселения толпы изображение одетого в плащ ослоголового человека с книгой в руке и с надписью: deus christianorum. Из того обстоятельства, что собственник изображения был еврей, некоторые (Herzog, Haugh) выводят заключение, что именно евреи перенесли на христиан направленное против них самих обвинение. Krauss возражает, полагая, что еврей-ренегат не может считаться представителем нации. По существу он прав, хотя ренегатство тертуллиановского еврея ничем не доказано: из свидетельства Минуция Феликса ясно, что обвинение имело более широкий и общий характер. Интересно слово, которое буквально означает «ослоложник»; ясно, однако, что существо, описанное Тертуллианом – человек с ослиной головой, – «ослоложником» называться не могло. Подобно тому, как быкоголовый Минотавр считался плодом инцеста критской царицы Пасифаи с быком, так точно и этот ослоголовец должен был считаться плодом инцеста женщины с ослом. Я думаю поэтому, что Krauss прав, толкуя загадочное слово как ех concubitu asini et feminae procreatus. Такая легенда, как пародия на сказание о чудесном происхождении Иисуса, должна была логически возникнуть из того факта, что Иисус считался сыном (еврейского) бога, а еврейским богом у язычников считался осёл. Но с этим объяснением новый вариант легенды об асинариях вводится в совершенно определённый цикл пародических и потешных сказаний в (преимущественно александрийский) мим, т. е. фарс. Что в этом миме ослоголовец играет роль, доказывается глиняным черепком, найденным недавно в Италии и изданным Reich'ом; на этом черепке изображён ослоголовец среди других комических фигур.

Пользуясь этой находкой, Рейх устанавливает преемственность фигуры ослоголовца в миме вплоть до «Сна в летнюю ночь» Шекспира. К сожалению, недостаёт очень многих посредствующих звеньев для полной убедительности конструкции; но главный факт – наличность ослоголовца в миме – вряд ли может быть оспариваем. Теперь следует припомнить, что мим, служивший увеселению невзыскательной народной толпы, естественно, разделял её вкусы и настроения; что он в Александрии был антисемитским, это мы должны бы были допустить а priori, даже если бы у нас не имелось положительных доказательств. Но доказательство это есть: александрийский мим, действительно, тешил публику всевозможными издевательствами над евреями. Теперь легко представить себе, каким благодарным сюжетом для такого мима должен был служить предполагаемый еврейский бог-осёл или предполагаемый христианский бог. Что касается специально последнего, то мы находим его в знаменитом античном романе, сохранённом нам в «Лукии» Лукиана и в «Золотом осле» Апулея: concubitus осла и женщины здесь описывается подробно, а в последнем памятнике говорится даже о его всенародном представлении.

Всё это – разрозненные элементы, складывающееся, однако, в очень цельную и убедительную картину. Общий же вывод тот, что как еврейские, так и христианские асинарии попали в мим, что благодаря миму в публике поддерживалось то настроение, при котором только и были возможны такие выходки, как описанная Тертуллианом картина карфагенского еврея. В совершенно другую область заводит нас самый знаменитый памятник об асинариях-христианах – тот палатинский graffito, в котором раньше видели пародию на распятие. Он представляет очень грубо и почти детской рукой изображённого ослоголовца, висящего на кресте; с левой стороны креста стоит человек в позе поклоняющегося (по греческому обряду), между обоими надпись: «Алексамен поклоняется богу». Недопустимость пародического толкования изображения доказывается, как правильно замечает Wunsch, тем обстоятельством, что в том же Палатине был найден другой graffito того же времени и нацарапанный той же рукой, в котором тот же Алексамен назван fidelis – этим именем («верный») называли себя христиане. Если одна и та же рука называла Алексамена верным и изображала его поклоняющимся ослоголовому богу, то ясно, что это поклонение должно быть понимаемо в серьёзном смысле. Возможность такого серьёзного понимания доказал тот же Wunsch, сопоставив «палатинское распятие» с родом магических дощечек, принадлежащих руке возницы ипподрома 3 века по Р.Х., дощечек, заключающих направленное против возниц-конкурентов заклинание. Эти заклинания адресованы изображённому на дощечке ослоголовому демону, которого, по данным самих дощечек и по другим свидетельствам, приходится отождествлять с египетским богом Тифоном-Сетом. Последний известен из мифов как враг Осириса и представитель злого принципа; он – египетский Сатана. Как таковой он – бог подземного ада; как враг Осириса он – естественный покровитель врагов его почитателей египтян, покровитель гиксосов и ханаанитов. Культ этого ослоголового Тифона-Сета существовал ещё в эпоху раннего христианства, когда возникла гностическая секта сифиян (от Сифа = Seth, сына Адама). Эта секта признавала Иисуса как «сына человека», тождественным с Сифом, сыном Адама (так как Адам = человек). При тождественности же обоих имён, Сифа (Seth), сына Адама, и Сета (Seth) – Тифона, и представления должны были слиться: ослоголовый Сет-Тифон слился с Сифом, сыном Адама, следовательно и с Иисусом. На почве этого гностического верования секта сифиан и то изображение распятия, которое раньше считали пародийным, получают вполне серьёзное, хотя и символическое значение: «верный». Алексамен совершенно искренно поклонялся своему богу в этом странном для нас виде. Сифианский характер палатинского распятия, в довершение всего, доказывается и загадочным знаком Y направо от головы ослоголовца. Этот знак (символ двух путей подземного царства) много раз встречается на сифианских магических дощечках. – Итак, в этом одном случае мы имеем действительно асинариев; когда же секта сифиан прекратила своё существование, то и асинарии отошли в область предания.

ОБ ИКОНЕ СВ. ТРОИЦЫ С ТРЕМЯ ЛИЦАМИ И ЧЕТЫРЬМЯ ГЛАЗАМИ

(Печ. по документам синодального архива)

Свобода в иконографии, получившая широкие права в XVIII столетии, нередко приводила русских неопытных художников к нежелательным крайностям. Нужно, впрочем, заметить, что такие явления в области церковного искусства были не столько плодом произвольного вымысла русских художников, сколько делом подражания западным образцам. Трудно с точностью сказать, как часты были злоупотребления этою свободою, потому что памятники этого рода по большей части уже истреблены, да и сведений о них в письменности сохранилось очень немного. Об одном из таких памятников, несомненно, как увидим ниже, явившемся под влиянием западного искусства, сохранилось любопытное дело в Архиве Св. Синода (№ 491/75). Оно начинается следующим письмом императрицы Екатерины II к обер-прокурору Св. Синода: «Иван Иванович! Казанский купец поднёс мне на Волге образ, изображающий Св. Троицу с тремя лицами и четырьмя глазами. А как мне таковых образов видать не случалось, то и рассудила послать оный при сем с тем, чтобы вы предложили оный Св. Синоду и меня уведомили – позволено ли такие образа писать. А я с моей стороны опасаюсь, чтобы сие не подало поводу несмысленным иконописцам прибавить к тому ещё по нескольку рук и ног, чтобы весьма соблазнительно и похоже было на китайские изображения. 24 мая 1767 года. На Волге, галера Тверь».

Вместе с этим письмом Государыня поручила С.Козмину уведомить обер-прокурора, чтобы «из онаго не произведено было строгих следствий». И.И.Мелиссино предложил этот вопрос на рассмотрение Синода. Синодальная канцелярия навела справки в книге соборных деяний и в указах 1707, 1722, 1723, 1725 и 1759 годов, в которых, разумеется, нет ничего прямо относящегося к этому вопросу, а указываются лишь общие требования искусного и боголепного писания икон и строгого наблюдения над иконописцами. На основании этих справок Св. Синод пришёл к заключению, что «не токмо таких непристойных изображений живописцам писать не велено, но ещё и накрепко чинить оное запрещено…, почему Св. Синод весьма сожалеет, что такие, наподобие эллинских богов, изображения между правоверными обращаются. Приказали: послать в подведомственные Синоду места указы. Сенату сообщить для соответствующих распоряжений. Двум аппробованным Св. Синода иконописцам Алексею Антропову и Мине Колокольникову дать инструкцию применительно к инструкции, данной в 1722 году Ив. Зарудневу, чтобы без их аппробации икон не писали и в продажу не употребляли. Июня 1 дня». Указ был разослан и ведение Сенату сообщено.

Когда же обер-прокурор уведомил о таком решении Синода Государыню, то получил от неё новое письмо. «Из репорта Вашего, – пишет Императрица, – усмотрела я, что Св. Синод определил послать ко всем архиереям подтвердительные указы, дабы нигде непристойных изображений на образах не было; оное весьма хорошо. Но чтобы дать в ведомстве Св. Синода находящимся живописцам инструкцию таковую, чтобы без их аппробации прочие живописцы св. икон не писали, того никак в рассуждении пространства Империи сделать не можно. Да и прицепки из того великие родиться могут. А потому одного токмо того довольно, если Синод подтвердит всем архиереям, дабы они в эпархиях своих прилежнее наблюдали, чтобы впредь нигде таковых неприличных изображений не было. Июня 4 дня 1767 г.». После этого Синод 20 июня определил: послать указ духовным властям – архиереям, архимандритам и игуменам монастырей; также сообщить ведение Сенату; а выписку об аппробованных живописцах доложить особо. Указ разослан и ведение Сенату сообщено.

Ограничение прав синодальных иконописцев – дело в высшей степени важное. В самом деле, каким образом возможно было выполнить указ об официальной аппробации в местах, отдалённых от Москвы и Петербурга? Ни синодальные художники не имели никакой возможности проникать во все отдалённые иконописные мастерские и на провинциальные базары, где производилась торговля иконами, ни местные продавцы икон не могли, особенно при тогдашних путях сообщения, каждую икону доставлять в Москву или С.-Петербург для предварительной аппробации. Там же, где подобная аппробация оказывалась возможною, неизбежны были упомянутые в письме Государыни «прицепки».

Допустим, что Антропов и Колокольников были людьми безукоризненно честными, неспособными к пристрастной оценке произведений иконописных мастеров, тем не менее не следует опускать из вида того, что они не были иконописцами в строгом смысле слова, а были художниками, и потому их взгляд на достоинство и правильность иконы, естественно, легко мог расходиться со взглядами иконописцев по профессии. Критерий оценки у них должен был быть не тот, что у обыкновенных иконописцев. Точных и подробных руководств на этот предмет никто не давал им: всё дело предоставлялось их личному благоусмотрению. Отсюда – неизбежность их столкновений с иконописцами, даже при добросовестном отношении к делу с той и другой стороны.

Некоторые намёки на эти столкновения находятся в синодальных документах, относящихся к деятельности Антропова; и если неудобства рассматриваемой монополии не выступали с особенною резкостью, то, вероятно, потому, что ни Антропов, ни Колокольников особенно не расширяли сферу своей практической деятельности и не заглядывали в захолустья. Указ Синода о неусыпном наблюдении над иконописцами и о недопущении непристойных изображений не вызвал оживлённой деятельности среди епископов: все они отписались рапортами в получении указа; но сделано ли было ими что-нибудь во исполнение этого указа, – неизвестно. Вернее будет ответ отрицательный, ибо в противном случае горячее отношение к серьёзному делу должно бы было оставить какой-либо след в документах синодального архива. Счастливое исключение составляет член Синода, епископ Переяславльский, Сильвестр. В июле того же 1767 года преосв. Сильвестр донёс Синоду, что во исполнение указов Синода от 18 и 22 июня он посылал нарочных людей на переяславльскую ярмарку для осмотра продажных икон и печатных листов. Посланные, исполнив поручение, представили в консисторию репорт, в котором говорится, что в одной лавке оказались неисправные печатные на листах изображения Христа, Богоматери, угодников Божиих и неисправные молитвы, а вместе с тем продаются кощунные и смехотворные листы. Консистория в свою очередь, рассмотрев представленные образцы, нашла их неисправно напечатанными, а под некоторыми из них – молитвы, несогласные с Словом Божьим и христианским благочестием.

Продавцом этих неисправно напечатанных изображений и молитв оказался Василий Иродионов Шедаев, Кашинскаго уезда Тверской губернии, ведомства государственной коллегии экономии, вотчины Колязина монастыря подмонастырской слободы. Шедаев живёт в Москве уже около 30 лет в разных наёмных домах, а ныне живёт в Кремле на Кирилловском подворье; листов сам не печатает, досок для печатания не имеет, только листы сам раскрашивает. Отобранные у него листы Шедаев купил для ярмарки в Москве на Вшивой горке, в приходе великомученика Никиты, близ Строганова двора, у коломенского купца Леонтия Фёдорова, сына Хлебникова, у которого листы эти печатаются на Варварской улице; сам ли Хлебников доски вырезывает, Василий не знает. Он же Василий продаёт те листы и в Москве в воротах Кирилловского подворья. У Хлебникова покупаются листы и другими продавцами, а также в селе Покровском у Дмитрия да Ивана Ивановых. А продают в Спасских воротах у Казанского собора от Московского Ильи Яковлева да у Вознесенского девичьего монастыря, а от кого именно, он Василий не знает… По запечатании консисторскою печатью листов, в силу синодального указа 9 августа 1760 года, листы эти, а также и сам Василий отправлены под караулом в московскую духовную консисторию при промемории для поступления по указам.

Спустя одну неделю, преосв. Сильвестр доносит Св. Синоду об изображении Св. Троицы с тремя лицами и четырьмя глазами. Из этого донесения видно, что преосв. Сильвестр, получив Синодальный указ, посылал для осмотра изображений в духовных правлениях и заказах, в монастырях и пустынях, – не найдётся ли где-нибудь подобных изображений. И вот 4 июля прислан был в консисторию подобный образ, печатный, иностранной работы, на бумаге: Св. Троица представлена здесь с тремя лицами и четырьмя глазами, с двумя подписями внизу – латинской и немецкой. Взят этот образ у Переяславльского купца Семёна Трухачёва, который купил его во Пскове. Представляя этот образ св. Синоду, преосв. Сильвестр в заключение предлагает следующее: понеже он признавается вывозным из заграничных мест, и для того не соблаговолено ли будет воспретить указами и вывоз таковых, також и продажу в лавках иностранных и российских купцов. Св. Синод признал эту меру целесообразною и предложил Сенату запретить ввоз в Россию из заграницы непристойных изображений и сообщить о том в пограничные места.

Сенат 24 августа предписал губернаторам сделать через канцелярии публикации о том, что те иконописцы, которые не станут исполнять требований относительно непристойных изображений, будут наказаны. Что же касается запрещения ввоза икон из заграницы, то Сенат отказался исполнить это под благовидным предлогом. По этому поводу Сенат 26 августа сообщил Синоду: «как по состоявшемуся за подписанием собственныя Ея Императорскаго Величества руки 1764 года Апреля 23 дня губернаторам наставлению по 11 пункту велено всем земским правительствам, находящимся в губерниях (кроме Москвы и Петербурга, которые земским канцелериям не подчинены), как напр, таможням, магистратам, пограничным комиссиям, полициям и ямским правлениям, словом всем, какого бы звания ни были, гражданским местам быть в ведомстве губернатора; напредь же сего, а именно в прошлом 1767 году июля 23 дня, по определению правительствующего Сената, учинённому вследствие данного Св. Правительствующему Синоду того ж году мая от 24 числа имяннаго Ея Императорскаго Величества указа, посланными из Сената ко всем губернаторам указами предписано, чтобы они в своих губерниях о неизображении св. икон в странных и соблазнительных видах велели сделать повсюду от канцелярий публикации с тем, что иконописцы, которые сие преступят, жестоко будут наказаны, о чём и Св.

Правительствующему Синоду в известие знать дано, следовательно о сём уже должное подтверждение и учинено, а потому и в пограничные места, которые по силе вышеписаннаго даннаго губернаторам наставления состоять в их же ведомстве, Сенат об оном подтверждения чинить не может. И Святейший Правительствующий Синод да благоволит о том быть известен (ibid)».

Это решение Сената не соответствовало намерениям Синода, хотя последний и не настаивал на своих требованиях, решив «приобщить его к делу», однако самая сущность дела от того нисколько не пострадала. Пограничные чиновники, во всяком случае, не могли быть компетентными судьями в религиозном искусстве и не могли решить – какое изображение согласно с учением православной Церкви и какое, наоборот, должно быть отнесено к числу непристойных, – тем более, если ещё такими чиновниками были иностранцы. Пропаганда латинства и непристойность в искусстве могли быть устранены иными, более целесообразными мерами, а не внешними приказаниями, направленными к людям, не имеющим ничего общего ни с богословием, ни с искусством.

Последний отклик дела о рассматриваемом изображении произошёл на юге России. Как в предыдущих случаях, так и здесь изображение это служило лишь поводом к новому делу, которое угрожало печальными последствиями. Сущность этого дела, названного секретным, такова: войсковой наказной атаман войска донского Сидор Кирсанов 5 сентября 1767 года донёс государственной военной коллегии, что по указу Св. Синода на имя преосв. Тихона от 20 июня 2767 года, вследствие предложенного обер-прокурором Мелиссино указа Ея Величества от 24 мая из похода с галеры Тверь, относительно образа Св. Троицы с тремя лицами и четырьмя глазами, воронежская духовная консистория сообщила о необходимости наблюдения за иконами и иконописцами. По предложению преосв. Тихона поведено воронежской епархии духовным правлениям, как самим, так и чрез определённых десятоначальников наблюдать по всем местам, в церквах и домах, требуя при этом светской команды, – нет ли у кого непристойно писанных икон, и если окажутся таковые, отбирать их, а самих иконописцев, усмотренных с оными иконами, представлять в консисторию при доношениях. А чтобы иконы эти не были покупаемы и приготовляемы впредь, обязать священно и церковнослужителей и светских подписками с тем, что если у кого впредь чрез нарочно посланных от Его Преосвященства найдутся таковые иконы, то с теми поступать без опущения. Консистория требует тою промемориею, чтобы воинская канцелярия давала команды по требованию духовных правлений для осмотра и отобрания икон, и чтобы находящихся в ведомстве Войска Донского в городе Черкасске и во всех станицах разных чинов людей обязать подписками чтобы иконописцы к писанию таких образов допускаемы не были.

Но казаки войска донского со всеми семьями заражены расколом и имеют в своих домах образа не по преданиям Церковным, но той же секты иконописцами писанные и почитают таковое писание по старинному какому-то преданию, а по церковным преданиям образами писанными явно гнушаются. Уже в прошлом 766 году казаки с семьями из каргальской и терновской станиц учинили побег под видом душеспасения для избежания правоверия, «представляя себе безрассудно последний век и гонение православной веры; а потому, если привести в исполнение распоряжение преосв. Тихона, по указу св. Синода, об отобрании икон чрез команды, произойдёт замешательство. О сем представляю на усмотрение коллегии, а предписание о командах оставляю доколе без исполнения».

Военная коллегия, получив это донесение, рапортовала Синоду, что во избежание замешательств и ожесточения со стороны раскольников войска донского, необходимо при отобрании икон употребить приличные средства, не прибегать к помощи воинских команд, в которых находится много раскольников, и не разглашать о том народу. Св. Синод, приняв в соображение сказанное, разъяснил, что в синодальном указе не говорится об осмотре икон в домах и о привлечении команд, да и вообще речь идёт не о раскольниках. Приказали: послать преосв. Тихону указ, чтобы команд не требовать, икон ни в церквах, ни в домах городков и станиц не осматривать, отобрания икон не чинить и подписок не требовать; а в прочих местах, где были возникнуть при столь широких полномочиях надзирателей, не имеющих надлежащего понятия о том, что согласно с церковным преданием и что составляет предмет мудрования раскольников; светские чиновные люди избавлены от печальной необходимости становиться в ряды блюстителей чистоты и неповрежденности иконографического предания и от обязательной подписки по делу, для них совершенно чуждому.

Официальная переписка об образе св. Троицы кончилась. Из неё мы узнаём, что образ этот вызвал целый ряд мер к устранению злоупотреблений иконописцев, много говорилось и писалось о неискусных, непристойных и несогласных с церковным преданием изображениях; но самая сущность этого образа и его происхождение остались невыясненными. Императрица Екатерина II приравнивала его к китайским изображениям, Св. Синод усмотрел в нём сходство с изображениями эллинских богов, может быть, сравнивая его мысленно с изображением двуликого Януса; епископ переяславский Сильвестр нашёл, что изображения этого рода идут из Западной Европы, что совершенно верно. В какое же время и каким образом могло возникнуть подобное изображение на западе?

Искусство древнехристианское представляет лишь два-три примера изображения Св. Троицы под образами человеческих фигур, но, говоря вообще, здесь мы не видим настойчивых попыток разрешить неразрешимую задачу о троичности лиц при единстве Божества в изобразительном искусстве. В эпоху византийскую найдено было для догмата троичности известное символическое выражение. Позднее и здесь встречаются, особенно в миниатюре, изображения трёх божественных лиц в виде трёх человеческих фигур. Но изображение Троицы с тремя лицами и четырьмя глазами здесь не было принято. Единственный пример его указал Дидрон в фресках кладбищенской церкви Св. Георгия на Афонской горе: три лица Божества имеют здесь четыре глаза, три носа, трое уст и один крестообразный нимб, в котором вписаны известныя буквы own. Пример этот относится уже к 1736 году (Didron, Iconogr. De Dieu, p. 584). Как пример единственный, не находящий для себя объяснения ни в памятниках греческой письменности, ни в других, хотя бы отчасти сходных, памятниках греческого изобразительного искусства, явившийся притом в эпоху забвения иконографических преданий Византии и склонности к подражанию западным образцам, он не может быть признан произведением греческим в строгом смысле этого слова. Вероятно, он явился здесь под влиянием западного искусства.

Западные художники издавна отыскали форму для выражения идеи о Св. Троице. В эпоху романо-византийскую они, подобно византийцам, представляли Св. Троицу в виде трёх отдельных человеческих фигур, совершенно сходных между собою; иногда же для отличия Сына Божия изображали гвоздинные язвы на Его руках и ногах, а при изображении Св. Духа писали ещё фигуру голубя. Начиная с XIII века эти три фигуры начинают сливаться: является одно тело и три головы. В то же время троичность изображается в виде геометрических фигур: трёх кругов, соединённых вместе, причём иногда в пункте соединения их писали: unitas, а в трёх внешних частях кругов – tri-ni-tas. Это изображение было употребительно от XIII до конца XV в. (Didron, p. 572). Затем является фигура треугольника, а вместе с нею изображение трёх лиц при одной голове, с четырьмя глазами, тремя носами, тремя устами и тремя бородами. Замечательный образец этих изображений представлен в цитованном сочинении Дидрона, с одного французского образа XVI в.