Текст книги "Nevermore, или Мета-драматургия"
Автор книги: Александра Созонова
Соавторы: Ника Созонова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
Мое упрямое противостояние начало его раздражать. Бэт резко вскочил на ноги – я уж решила, что сейчас, не прощаясь, он вынесет себя прочь. Но он подался к буфету, распахнул его – словно был у себя дома, и вытащил заначенную Таис ополовиненную бутыль водки.
Не знаю, для чего он решил напиться – для смелости, убедительности, или просто знал, что хмельные его глаза горят ярче.
– Послушай. Только тебе могу это сказать: ни Эстер, ни Таисии, ни Даксану. Я подлец. Я последняя трусливая тварь и сволочь.
Я сжалась, с тоской ожидая продолжения.
– Я кривил перед тобой душой, проклиная Синего Змея. Ничему бы он не помешал. Я сказал Айви, что настоятельно попросил Эстер переночевать у предков. Это ложь – ни о чем я ее не просил. И прием таблеток назначил на пять часов, за два часа до ее возвращения со службы. Так что нас откачали бы, как миленьких – зря Синее Пресмыкающееся так напрягалось.
'Бедная Таис. Бедная наивная Таис – столько хлопот, и все из-за очередной демонстрации, очередного дешевого спектакля…'
– И вот поэтому! – Он так заорал, что я вздрогнула и подалась в сторону. – И вот поэтому, мне нужна твоя помощь, понимаешь?! Я не хочу больше быть трусливой тварью, презренным истериком! Ты поможешь мне?
Я неуверенно кивнула – главным образом, чтобы он перестал так страшно кричать.
– Гран мерси! – Мгновенно успокоившись, Бэт ущипнул мне плечо в порыве благодарности и вскочил на ноги. – Выздоравливай! Я позвоню на днях.
И унесся, не дожидаясь, пока я поднимусь следом и добреду до прихожей. Я едва успела предупредить вдогонку:
– Только на городской не звони! Таисия может швырнуть трубку…
Эстер… Ее мне тоже было жалко. Хоть и меньше, чем Айви.
Она, как видно, оказалась еще слабее меня, раз позволяла так с собой обращаться. По скупым рассказам Даксана (да и Бэта тоже) я знала, что она практически превратилась в служанку, в безгласную рабу.
Я не понимала ее, хотя мы были сестрами по несчастью – ведь ее чувство к Бэту было не слабее моего. Интересно, она тоже жила на бесконечном выдохе, или ей все-таки удавалось перехватить порой глоток воздуха? Я бы не выдержала столько, сколько терпела она, даже если б любила еще сильнее (если такое возможно). Наверное, задохнулась бы, умерла, встав перед выбором: кромешная тьма рядом с ним или беспросветная тоска вдали от него.
У меня, по крайней мере, была любящая Таис (хоть и пожиравшая нервы со страшной силой). И друзья, которые если и не всегда могли поднять настроение, то, во всяком случае, всегда пытались это сделать.
* * * * * * *
Если сказать, что моя неуравновешенная Таис поменяла отношение к Бэту, это будет слабо и неточно. Первый гвоздь в гроб ее любви к новоявленному 'сыночку' был, конечно, вбит его ядовитым комментом. Извинение и разбитая челюсть лишь немного смягчили силу удара. Вторым гвоздем был неудавшийся 'дабл'. Третьего не понадобилось.
– Понимаешь, – втолковывала она мне, сидя у изголовья, в очередной раз пытаясь накормить какой-нибудь целительной гадостью типа меда с луковым соком или мелко накрошенных листьев столетника, – 'дабл' – это всегда подлость и низость. Ну, или почти всегда. В 'дабле', как правило, один ведущий, а другой ведомый. Этот случай, о котором столько шумели год назад: когда девочка и мальчик спрыгнули с высотки, сковав руки наручниками из секс-шопа, – в нем ведущей была явно девица: сатанистка с неуравновешенной психикой. Она предлагала прыгнуть вместе многим ребятам из тусовки Инока. Ей говорили: 'Иди, прыгай, если есть такое желание! Зачем тебе компаньон?' Покуда не попался тихий мальчик, сломавшийся под ее напором, влипший в ее темный шарм. Да за одни наручники ее стоило бы запереть в психушку и накачать аминазином! Чтобы второй, видите ли, не смог передумать! Да, человек имеет право самостоятельно поставить точку, как твердят вам в ваши детские уши теоретики добровольной смерти. Но не меньшее право имеет он и передумать, остановиться в последний миг на краю крыши, и не важно, что его остановит: инстинкт самосохранения или мысль о родителях.
– Послушай, – слабо пыталась я возражать, вклиниваясь в поток негодующей речи, – может, ты и права насчет наручников. Но во втором случае, когда двое ушли зимой в лес, никаких наручников не было. Любой мог передумать и вернуться. Но не вернулся.
– С этим лесом – темная история, – не сдавалась она. – Вокруг Инока вообще очень много тумана и тьмы. Когда девочку искали родители, прозорливый старец из белорусского монастыря сказал: 'Молитесь за неивнно убиенных'. Не за самоубившихся, а за убитых.
– За самоубийц молиться нельзя. Вот он так и сказал. По доброте.
– Не знаю, не знаю. Слишком много неясного… Но все это я к тому, что в паре наших близких знакомых ведомой была Айви. И она честно готова была уйти. А твой нарцисс, твой демонический красавчик…
– И вовсе не была она ведомой! Ты не знаешь Айви, – возражать Таисии и всегда-то нелегкое дело, а тут еще слабость и общее истощение психики. Но глотать подобное молча свыше моих сил. – Первая попытка была у нее в двенадцать лет – за шесть лет до знакомства с 'нарциссом'. Ты знаешь ее лишь по форуму, а я общалась лично. Она сильная и отчаянная.
– Я знаю ее по форуму, и поэтому знаю хорошо. Не тебе мне рассказывать, что это за форум – люди там выворачиваются наизнанку. Отчаянная, в чем-то сильная и отважная, да. Но при этом влюбившаяся по уши, и оттого зависимая. Я даже твою су-попытку простила этому выкормышу мрака, но этот 'дабл' – нет, не прощу никогда. Эта девочка всегда была мне по-особому симпатична. Больше всех из темной тусовки. Кроме разве что Йорика.
'Выкормыш мрака' – ну конечно. Сначала был раненый вороненок, маленький плачущий мальчик, потом – Бальдр плюс Локи, а теперь выкормыш, исчадье, сгусток зла. Отмашка маятника у моей Таисии еще та. Зашибить может запросто, если ненароком приблизиться на опасное расстояние.
– …Я вообще тут, благодаря твоей суицидной братии, пересмотрела свои взгляды. Раньше для меня было однозначно: пытаться спасти любого, кто намеревается уйти сам. Вытаскивать из пропасти, из депрессии, из петли, не жалея сил. А сейчас думаю: а может, не всех? Не каждого? Может, для кого-то это очень важный урок, серьезное наказание. Может, кто-то натворил в прошлом такое, что только нынешним суицидом и можно искупить?..
Я молчала, не пытаясь больше спорить. Седина у нее стала гуще – я как-то внезапно это заметила. Таисия, несмотря на пофигистское отношение к собственной внешности, всегда выглядела моложе своих лет. Теперь нет. Серебро на макушке росло сплошняком. И не только волосы…
Интересно, что ее так подкосило? Мой неудавшийся опыт с таблетками? 'Сыночек', которого она ринулась было спасать, опекать и лелеять – оказавшийся в итоге 'выкормышем мрака'?
Или злодей-Инок? То есть не сам Инок, конечно: мало ли вокруг опереточных злодеев – живем как-никак во взрослом 'ужастике', а не в детской сказочке со счастливым концом. Ее старый друг, который и вывел Таис на батюшку-'спасателя', самый близкий и задушевный друг, принадлежал к его пастве, трепетно целовал ручку после богослужения, отчитывался во всех грехах, растекался елеем в комментах в его заумно-богословском 'жж'. Переубедить, раскрыть глаза на духовного отца, 'спасателя в рясе', ей оказалось не под силу. 'Он спит беспробудно', – заключила она, поставив в тридцатилетних отношениях точку.
КАРТИНА 12
Въезжает на коляске Хель. Что-то напевая, пишет на заборе: 'ВАША ПРОЩАЛЬНАЯ ЗАПИСКА'.
ХЕЛЬ (поясняет): Если, конечно, вы собираетесь ее писать. Я лично не знаю, есть ли в этом острая необходимость.
БЭТ (читает с листка, который держит в руке): "Жизнь – всего лишь бег по лезвию боли и обреченности. К чему его длить?" (Сминает листок, отбрасывает, под ним другой): 'Как сказал кто-то из уже отбывших: жизнь – всего лишь борьба со смертью, либо с мечтой о смерти. Нынче моя многолетняя волшебная мечта станет явью'. (Отбрасывает и этот листок.) Молча, господа. Все важные дела на свете стоит совершать в безмолвии.
ДАКСАН: 'Будьте вы все прокляты. Как проклят я'.
КАТЕНОК: 'Простите и поймите'.
ЭСТЕР: Я оставлю записку только любимому человеку – если он у меня будет на момент суицида.
АЙВИ: 'Завидуйте мне, оставшиеся: через пару минут я буду точно знать то, о чем вы только гадаете и чего боитесь'.
КРАЙ: 'Завидуйте мне, оставшиеся: я свободен!'
ОНЛИБЛЭК: Близким людям я оставлю адрес своего 'жж': прочитают и все поймут. Чужим – ничего.
ЛУИЗА: Записки – пошлость и пафос. Согласна с Бэтом – просто, молча, с достоинством.
ХЕЛЬ: Я оставлю записку только на форуме. Вам. Потому что, кроме вас, у меня нет никого и ничего. Вот она: 'Спасибо, что вы у меня были. Общение с вами помогло мне обрести недостающую решимость. Я сделал свой выбор. Теперь я смогу'.
МОРФИУС: Э-эй, дружище! У меня такое ощущение, что твоя записка – не гипотетическая, а самая что ни на есть настоящая. Это так?
КАТЕНОК: Хель, пожалуйста, не молчи! Откликнись…
АЙВИ: Громче кричите.
БЭТ: Красиво. Если это не розыгрыш. Снимаю шляпу.
Глава 13
АТУМ Колдун
Ты снишься мне каждую ночь.
Каждую ночь я раздеваю тебя.
Каждую ночь я проживаю все те ночи, что были у нас с тобой – я знаю, ты помнишь их, как и я, до малейших деталей.
Были ночи изысканной нежности, когда я наполнял ванну чистейшей минеральной водой, добавляя эфирные масла – сандал, эвкалипт, ирис. Пламя свечей отражалось в черном кафеле стен, а твои волосы – живые и душистые, таинственно шевелились, мешаясь с лепестками алых, розовых и белых роз, которые я сыпал в воду горстями, не обращая внимания на шипы, впивавшиеся в ладони.
Были ночи упоительной боли. Помнишь, как боялся ты вначале, как отказывался? Хотя твоя тонкая прохладная кожа давно не девственна – множество шрамов рытвинами бороздят голубые тропинки вен на предплечьях. Как вжимался и покрывался мурашками твой белый живот, когда я лишь слегка царапал его лезвием? Но я целовал рубцы, вздувавшиеся на твоей худой спине под ударами моего стека, я слизывал капельки крови… И ты вынужден был признать, что боль, которая предваряет такие поцелуи, которую венчают такие поцелуи – изысканна и сладка.
Были ночи дурманных тайн и путешествий за пределы. Мы курили кальян со старинными смесями, рецепт которых ты безуспешно пытался у меня выудить, касаясь друг друга лишь краешками губ – передавая мундштук, лишь кончиками пальцев – поглаживая нежную кожу на внутренней стороне локтей и бедер… Мы уплывали в разные стороны, а потом возвращались и смеялись, обретя друг друга, и рассказывали о мирах, которые посетили, путая небесный язык с человеческим.
А помнишь нашу смертельную ночь? Я рассказывал тебе о сэппуку (на простонародном языке – харакири), какое это тонкое и сложное искусство, учить которому начинают с семилетнего возраста. Настоящим самурайским кинжалом из моей коллекции я показывал на тебе, какие бывают виды вскрытия живота: крестообразный, сверху вниз по диагонали или двумя порезами, образующими прямой угол.
Сэппуку – не просто самый болезненный вид самоубийства (солнечное сплетение – клубок нервов). Его символический смысл в том, что это акт предельной искренности – раскрытие всему миру своих сокровенных желаний и намерений. Примерно то же, чем для христиан была предсмертная исповедь – но на порядок эффектнее и обнаженнее.
Я давил на кинжал чуть сильнее, чем в прежние ночи, посвященные БДСМ– играм. Глубокие ровные царапины кровоточили, на миллиметр не достигая слоя мышц. Ужас, настоящий ужас был на твоем лице, в твоих молящих глазах. Еще бы. Ведь за час-полтора до изысканного японского ритуала мы говорили о том, что ты – моя Муза. ('Обещаю тебе, что буду вдохновлять и подбрасывать творческие идеи и с того света. Поэтому не отговаривай меня, будь добр'. – 'Ты и сам не заметил, сколь тонкую вещь сейчас сказал. Бестелесная Муза вдохновляет несравненно сильнее, чем та, что во плоти'. – 'Я рад своей скромной персоной способствовать продуцированию шедевров'. – 'Совсем как у Эгдара По, помнишь? Все безумно любимые им женщины отчего-то умирали молодыми, давая ему повод для изумительных рассказов…')
Но как же ты был мне благодарен, потом, за этот свой ужас.
За то, что я подвел тебя за руку вплотную к твоей возлюбленной, к твоей вожделенной бледненькой девочке-Смерти, позволил заглянуть в ее круглые детские немигающие глаза.
И все это ты променял на тщедушную плоть, на узенькие новорожденные мозги, на крохотный душевный мирок.
Как там у гения? 'Как живется вам с стотысячной, вам, познавшему Лилит…'
Но это не ревность, нет.
Ревности ты от меня не дождешься.
Потому что ты мой. Глупо ревновать гончару слепленный им кувшин ко всем тем, кто восхищается изяществом его линий.
Ты мой.
Не только потому, что я выбрал тебя из всех, искал и ждал долгие годы. Я тебя сделал.
Ты моя Галатея, мой хрупкий самовлюбленный мальчик. Ты говоришь моими словами, моими интонациями, читаешь моих любимых поэтов. Твои стихи – слабое подобие, бледный отсвет моих. И даже выражение капризных губ и наклон головы на фотографиях, которыми ты заполонил свой 'живой журнал', – мои. Ты так же обматываешь тонкий шарф вокруг шеи, предпочитаешь черное, красное и серебряное, и пальцы твои, как и мои, кажется, вот-вот сломаются с сухим хрустом под грузом перстней.
Ты бредишь Древним Египтом, Японией и Серебряным веком.
Любишь Жана Жене и Бодлера.
Ты моя тень – объемная и раскрашенная.
Тень, знай свое место! – повелеваю я тебе, беззвучно и яростно, согласно рецепту из детской сказки.
Место тени – у ног Хозяина. Но ты не желаешь знать свое место, не торопишься падать к моим ступням, послушно замерев и ловя каждое мое движение.
Это я – у твоих ног.
У ног собственной тени.
В мире чувств, видишь ли, нет никакой иерархии. Гений может полюбить ничтожество, титан – смертельно привязаться к пигмею. К слепленной из горсти праха и капли спермы человекоподобной кукле с длинными волосами, нежными шрамами, тонкой кожей. Но много ли радости в подобном открытии?
Это страшно, мой маленький друг.
Прежде мою смуглую кожу украшали только татуировки. Да кусочек бирюзы, вживленный в кожу над левой бровью. Юной голубой бирюзы – в тон глазам. Шрамы? Они казались столь же не эстетичными, что и прыщи.
То было до встречи с тобой. Мальчик, перенявший от меня столь многое, пропитавшийся моими мыслями, интонациями, пристрастиями, превратившийся в мою блеклую копию, в непослушную тень – и сам одарил меня кое-чем. Научил кромсать собственную шкуру от нестерпимой душевной боли.
Два дня назад я переусердствовал с левым предплечьем: лезвие вошло слишком глубоко и задело связки. Теперь плохо слушаются два пальца – средний и безымянный. Груз сигареты им еще под силу, но не более. Они потеряли чувствительность: огромный серебряный перстень с изображением моего тотема – бога-волка Упуата, сделанный на заказ, одеваемый сразу на два пальца и закрывающий целиком фалангу – больше не холодит и не греет.
Сей безрассудный акт я совершил в забытьи.
Проснулся посреди ночи от резкой, как удушье, тоски – производной очередного сна все с тем же героем. Схватился за прохладное лезвие – как за соломинку, как за шприц с морфием… Снова пришел в себя – слизывающим теплые торопливые струи, стекающие на живот, на колени, расцвечивающие простыни пятнами Роршаха.
* * * * * * *
Я не видел его целую вечность. Восемь дней.
Понятно, что он не вылезал из постели все те пять дней, что выделила ему преданная москвичка. Но он не пожелал встретиться даже тогда, когда объекта постельных страстей уже не было – стараниями обеспокоенного родителя, вернувшего сумасшедшую дочурку домой на пороге 'дабла'.
Приходилось довольствоваться телефонными диалогами.
– Традиционные японские самоубийства влюбленных? Банально до оскомины, ты уж извини. Вам что, родители запрещают пожениться под страхом лишения наследства? Жить негде? Кушать нечего? Или один из вас вич-инфицирован и благородно не желает заражать другого?..
– Ты говоришь сейчас совсем как психиатр с форума. Или Инок. Даже странно – если не обращать внимания на твою неповторимую интонацию, покажется, что со мной беседуешь не ты – мой утонченный гениальный старший друг, а кто-то из них.
– Но это и правда банально. И тупо, мой суицидный юный друг. Я бы еще мог оправдать двойной суицид друзей, вдоволь поживших: понимание, духовная близость, трезвость, открытые глаза. Но тащить за собой в смерть желторотую девчонку, которая виновата лишь в том, что ее угораздило вляпаться в болото твоего дьявольского обаяния… Еще странно, что вы не выбрали способ, при котором сцепляют руки наручниками из секс-шопа, а потом являют родственникам дивный натюрморт из переломанных костей и перемешанных внутренностей – апогей пошлости.
– Ничуть не пошло. Способ облагораживает, как минимум, его надежность. И пять секунд свободного полета. Что касается Айви, то она не желторотая. Она круче меня, в каком-то смысле. Вены порезала первый раз намного раньше. На форуме уже два с половиной года, а я только пару месяцев.
– Весьма авторитетная личность, браво! А тебе не кажется, что самая здоровая реакция на авторитеты в су-тусовке – это гомерический хохот? Все-то у вас не по-человечески, а через левое плечо. Самый авторитетный – который годами нудит об этом. А тот, кто уходит с первой попытки, молча, без истерик и размазывания соплей по клавиатуре – тот второй сорт, чмо некультурное.
– Сменим тематику, ладно? Или я попросту отключусь, извини…
Я отключился первым.
И все-таки, почему они такие неприглядные, в большинстве своем, господа суицидники? Неужели близость смерти нисколько не облагораживает? Цинизм, лицемерие, мизантропия… ('Профессиональные' суицидники, надо уточнить – а не спонтанные. Те, что толпятся на форумах.)
Их бы на выучку, на стажировку к моим любимым японцам, у которых 'честь', 'красота' и 'смерть' в одной связке.
Которые даже девочек, будущих жен самураев, учили, как правильно перерезать артерию на шее и как связать себе перед этим действом колени, чтобы тело лежало в красивой и пристойной позе.
'Любью'. Когда-то давно мне попался роман с таким названием. Автор – запамятовал имя – рассказывал о своих непростых отношениях с женой. Сам текст, перенасыщенный православной символикой, впечатления не произвел. Но название запало – емкое, хлесткое словечко.
Счастлив тот, кто никогда не испытывал подобного чувства. Одновременного желания боготворить – и медленно убивать, истязая. Целовать колени – и яростно душить, аннигилировать.
Счастлив тот… но и беден тот. Убог и ничтожен – довольствующийся одним полюсом, теплой сладкой водичкой 'любви'.
* * * * * * *
Не помогает уже ничего.
Ни наркотик искусства. Ни любимые книги. Ни услужливые юные мальчики – податливая плоть, нежное мясо, подобострастные телодвижения.
Ни замшелые глубины эзотерики.
Вычитал на днях у одного из этой братии, известного психолога-астролога: 'Когда ко мне приходит клиент с очень тяжелыми поражениями гороскопа, я говорю такому страдальцу: ваша душа слишком вам доверяет и поэтому взвалила на вас крест, который не всякий вынесет'.
Примерил сказанное на себя. Долго хохотал – сам с собой, глядя на свой красивый фейс в зеркало.
Выходит, моя душа нагрузила меня запредельной болью, тоской, унижением? Иными словами, я злостный извращенец, ауто-садист?..
Так смешно, господа, что нет не только слов. Даже звуков.
Порой я жалею, что родился не японцем. И некому обучить меня сэппуку. Я бы тогда разрезал себе живот, по всем правилам этого высокого искусства – благо нужный инструмент имеется – и внимательно рассмотрел вывалившиеся внутренности: вправду ли на них вытатуировано твое имя. Или мне это только кажется.
Я не знаю, как это остановить.
Потому что смерть не есть остановка и не есть отдых – с этим знанием я родился.
Интересно, можно ли так сказать: 'Он сильно изменился – он умер'? Думаю, нет. Смерть не меняет, она консервирует, как муху в янтаре. Меняет, должно быть, клиническая смерть: сбегать туда и обратно, посмотреть и вернуться.
Нет, смерть ничего не изменит.
Наша с тобой связь сохранится и за этим непрочным барьером.
Сознание этого ввергает меня в ужас, НИКОГДА не испытываемый прежде.
* * * * * * *
Сам себе я помочь не в состоянии. Надо это признать.
Второй раз в жизни.
Впервые это было пятнадцать лет назад. Тогда мне помогли два хирурга. Один с помощью скальпеля привел внешнюю оболочку в соответствие с врожденным самоощущением. Второй поработал над моим лицом, послушно следуя моим эскизам и пожеланиям.
Нынешняя проблема скальпелем не решается.
Тут нужен не белый халат, а черная мантия. Нужен колдун.
Среди моих знакомых таковые не значились. Поэтому пришлось совершить определенные усилия в поисках нужного экземпляра. Я свел их к минимуму, позволив оказать эту услугу знакомой сатанистке с лицом усталой сельской учительницы и изысканным ником Эстер. Для сатанистов оккультное болото – любимая среда обитания. Отсушки, присушки, жабьи косточки, жир повешенного, слюна Чикатило… etc.
Эстер, как и следовало ожидать, разбилась в лепешку и уже через день, запыхавшись от усердия, принесла в зубах искомый адрес. Колдун высочайшей квалификации. Настоящий. Никакой рекламы в газетах, упаси боже – он в ней не нуждается. Адрес передается из уст в уста, от клиента к клиенту. Определенной суммы за свои услуги не называет, о презренном металле не говорит вообще – еще один признак подлинности. Платят кто сколько может, оставляют на столе, в конверте – от ста до ста тысяч (верхнего лимита, впрочем, не существует). И прочая, прочая.
Не откладывая в долгий ящик (он же – гроб высокого человека), я посетил Подлинного Колдуна в первый же приемный день.
Дверь в квартиру была открыта – звонить не пришлось. В узкой прихожей стояла и сидела (кому как повезло) очередь человек в пятнадцать. Я чуть было не развернулся и не ретировался – очереди приемлю в той же степени, что и полуденное солнце, и демонстративную глупость – но помедлил, и не зря: каждый посетитель отнимал у колдуна от силы две-три минуты. Видимо, дело было умело поставлено на поток.
Соответственно, минут через сорок я предстал перед темными пронизывающими очами. Впрочем, это штамп, а в действительности глаза были неопределенного цвета, с припухшими, словно с пересыпа, веками. Взгляд не пронизывал, но скользил по касательной, то и дело убегая в угол. (Я даже оглянулся посмотреть, что там, в углу: икона или статуя Бафомета? Но был разочарован: платяной шкаф всего лишь.)
На вид колдуну было около сорока. Пивной животик, тренировочные штаны, футболка. Тапочки. Столь же обыденной была и обстановка – никаких тебе семисвечников, кристаллов, портретов Мории на стене и меловых кругов на полу. Все это я засчитал в его пользу. Поскольку дяденька не нуждается во внешних эффектах, а клиентура – судя по толпе в прихожей, не иссякает – он и впрямь что-то может. Будем надеяться.
Я положил перед колдуном фотографию юноши с длинными волосами и капризным ртом и лаконично изложил свою просьбу. Требуется отсушка. Полная. Чтобы ни самого юноши, ни мыслей о юноше, ни даже воспоминаний о нем в моей жизни не осталось.
Фотография колдуну понравилась. Во всяком случае, он рассматривал ее продолжительное время, то и дело бросая взоры (я даже готов признать, что пронизывающие) в сторону моей скромной персоны. Могу поклясться: не только мой внешний вид заинтересовал его, но и нечто иное.
Наконец труженик невидимого фронта выдал:
– Очень трудно. Сделать то, что вы просите. Это не простой человек.
Я не стал спорить.
– О да. В противном случае вряд ли у меня возникла бы проблема, с которой я сижу перед вами.
– Похоже на то, что в прошлой жизни он занимался примерно тем же, чем я сейчас. Но не соблюдал при этом требуемых мер безопасности. И теперь расплачивается.
Я хотел заметить, что расплачиваться приходится мне, но сдержался. Настоящий колдун в подсказках не нуждается.
– Обычная отсушка в этом случае вряд ли сработает. Знаете, почему? Помимо того, что он наделен определенной силой – о которой, возможно, и не догадывается, проблема еще и в вас.
Я вопросительно поднял левую бровь.
Колдун полюбовался ее безукоризненным рисунком и прямоугольником бирюзы чистейшего голубого оттенка, с которым не сравнится даже небо. Разве что глаза моих любимых сиамских кошек.
– Вы тоже обладаете силой, – доброжелательно поведал он мне. – Хотя и иного рода. Могу поспорить, что вы не поддаетесь гипнозу.
Я согласно кивнул.
– Вот видите. Так же и в этом: отсушка вас просто не возьмет. Сила и сложность личности не всегда во благо носителю и субъекту той самой силы.
– Увы, я тоже не раз в этом убеждался. Но что же мне делать?
Потихоньку я стал проникаться к колдуну доверием: до сих пор он не изрек ни одной явной глупости.
– Что делать, что делать… – меланхолично пробормотал он.
Взгляд отлепился от фотографии и опять уплыл в угол, в гости к старому платяному шкафу.
– Обычная отсушка не возьмет – надо понимать, существует еще не-обычная. Догадываюсь, что это будет стоить дороже. Мои материальные возможности не беспредельны, но того, что имею, жалеть не буду. Назовите сумму.
– Дело не в сумме, – его простецкое лицо сложилось в жалостливую гримасу. Глаза, впрочем, в этом не участвовали. – Дело в вашей готовности или не-готовности ради своей цели расстаться – не с деньгами, нет. С определенными внутренними установками.
– Догадываюсь, что расставание с установками зачастую проходит болезненнее, чем с презренным металлом. Но это не мой случай.
– Ладно, – он вздохнул и почесал отвисший живот. – Сделаем так. Попробуем сперва обычную процедуру. Я скажу, что надо сделать, – это не сложно. Нужно купить семь серебряных предметов и посетить кладбище. Не в полночь, нет. В любое время суток. Запишите, что именно вам нужно будет произнести в этом месте и какие манипуляции совершить. Если в ближайшие семь-девять дней эффекта не будет – приходите еще раз. Только, чтобы второй ваш визит не сопровождался разочарованием, нужно ввести некую определенность уже сейчас. На что вы готовы пойти, чтобы освободиться от вашей привязанности?
– Если не на все, то на многое, – ответ был твердым, но без излишнего пафоса.
– И даже на то, чтобы объект вашей страсти… или, скажем точнее, наваждения перестал существовать в физическом теле?
Ого! Вот мы и дошли до главного.
Я был готов к чему-то подобному, поэтому нисколько не опешил. И, уважая собеседника, не стал изображать удивление или колебание.
– Даже на это. Хотя я отнюдь не злодей. Больше того, желаю объекту нашей беседы исключительно добра. Чтобы вам было понятнее: данный молодой человек мечтает избавиться от своего физического тела. Он – хронический суицидник. По его словам, ничего он не жаждет больше, чем швырнуть свой билет Творцу. На днях он в очередной раз попытался швырнуть билет, на пару с одной из своих глупеньких девочек. Они едва не сотворили 'дабл' – так называется в их среде двойное самоубийство. Прыжок в небытие, сцепившись потными ладошками.
– Вот даже как, – колдун с новым интересом уставился в фотографию. Мохнатые брови подрагивали на лбу, как две гусеницы, принимающие решение. – Не думаю, что он уйдет этим путем. Не похоже на то.
– Мне тоже, говоря откровенно, его су-попытки всегда казались демонстрацией. Кстати, не просветите ли меня заодно относительно еще одной вещи? Когда-то мне попалась глупейшая книжка. Глобы, кажется. Сей авторитет утверждает, что люди, служащие Тьме, имеют определенные метки: хромота, косоглазие, особые родинки и так далее. Данный субъект наделен четырьмя из перечисленных. По мнению П. Глобы, от трех и выше – уже серьезно. А вы как думаете? Стоит за всем этим некая глубинная сермяжная правда? Или?..
Колдун почесал подбородок, небритый дня три, как минимум. Снисходительно ухмыльнулся.
– Я читаю книги другого уровня. Но с данным положением согласен. Указанные знаки появляются не зря – это нечто вроде предупреждения. Как знаки на шоссе: 'Осторожно, крутой поворот!'; 'Осторожно, яма!' Так и здесь: 'Осторожно, вляпаешься и не выкарабкаешься!'; 'Вляпаешься во тьму и захлебнешься тьмой'. Я ведь уже сказал, что ваш молодой человек в прошлой жизни мог быть моим коллегой.
Я упивался, честно сказать, этим колоритным сочетанием: внешностью сантехника дяди Миши и речью усталого интеллектуала.
– Не знаю, имеет ли смысл… – Уклончивый взгляд затуманился, выдавая колебание. – Имеет ли смысл предупредить вас о некоторых вещах? – Колдун вперил в меня зрачки, но лишь на секунду, и вновь увел глаза в угол.
– Почему нет? Я весь внимание.
– Я подозреваю, что мое предупреждение не преодолеет барьер вашего скепсиса. Следовательно, оно бессмысленно. Но все же: отвечать за последствия данного действа вам, а не мне.
Последнюю фразу он произнес жестче предыдущих и выделил 'вам'.
– В самом деле? – Я улыбнулся как мог добродушнее. – А мне всегда казалось, что заказчик и исполнитель наказываются поровну.
– Но не в данном случае, – он галантно ответил на мою улыбку, обнаружив нехватку двух передних зубов (и это при его-то заработках? – забавно…). – Я принимаю определенные меры, видите ли. Меры предохранения.
– Понимаю. Да здравствует безопасный секс! Спасибо за предупреждение – обязательно его учту. Откровенность за откровенность: я не предпринимаю никаких предохранительных мер. Тем не менее, смотрю в будущее без страха. У меня есть к этому некие основания, видите ли.
Колдун покивал. С уважением или с тайной насмешкой? Скорее первое, хотя кто его знает.
Я поднялся, оставив на столе, согласно полученной от Эстер инструкции, конверт с деньгами. Уже от дверей добавил:
– Не знаю, имеет ли смысл акцентировать… Думаю, вы и без моих слов понимаете, что для меня предпочтительнее первый вариант. Чуть было не сказал 'гуманный', но вовремя спохватился: учитывая умонастроения молодого человека, второе для него намного гуманнее. Тем не менее, рискуя заслужить упреки в бессердечии, настоятельно прошу оставить альтернативное и радикальное решение проблемы на самый крайний случай.
Он потратил на меня больше обычных трех минут.
Налившаяся раздражением очередь в прихожей, когда я протискивался назад, пронизывала меня недобрыми взорами. Я же рассыпал в ответ любезные улыбки. Источником их была надежда – особа весьма слабенькая и болезненная, но милая и отрадная для души. Ее презентовал мне пузатый неряшливый дядька, похожий на колдуна или черного мага так же, как я – на депутата Госдумы.
Что ж, поиграем в предложенные им игрушки.
Купим серебряную дребедень. Сходим на кладбище.
Подождем семь-девять дней…
