Текст книги "Глазами сокола (СИ)"
Автор книги: Александра Довгулева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
Глава 20. Метель уносится прочь
– И что ты носишься с этой птицей! Смотреть противно!
– Не задирай его, бородатый, может, она ему приносит удачу. А там и нам перепадёт…
– Скотина, она и есть скотина, хоть с крыльями, хоть с рогами.
Пастух сплюнул на землю и отвернулся в сторону затухающего костра.
Путешествовать по суше в одиночку – сущее безумие. Сириус это понимал, оттого удачей казалось встретить пастухов Гоары (так назывались животные, которых они сопровождали). Эти звери своим обликом напомнили бы нам северного оленя. Их серебристые шкуры защищали своих владельцем от холодов зимой и сильно редели к лету. Питались они и высокой травой, и молодой порослью, и прошлогодними стебельками, скрывавшимися под хрупкой коркой льда ранней весной. Не брезговали они и корой деревьев, и тонкими веточками кустарника. Мех их уважали за лёгкий голубоватый блеск и доступную цену, а мясо даже считалось целебным, когда дело касалось болезней связанный с пищеварением.
Кроме необычного цвета шерсти, от знакомых нам оленей гоары отличались формой рогов. Они были высокими, чуть вогнутыми спиралями, золотистыми в лучах солнца. Они были чуть ли не в полтора раза выше своих владельцев и, наверное, некое волшебство и только позволяло самцам носить их на головах с лёгкостью и гордостью. Кроткий нрав, выносливость и не привередливость в пище делали этих существ прекрасными животными для скотоводства. Одна бела: ели они столько и так быстро, что несчастные пастухи всё время меняли место выпаса. Половину своих жизней эти люди проводили в пути. Раз полугодье пастухи возвращались домой. Они оставались, а стадо уходило с новыми провожатыми. Не всем нравилась такая жизнь, оттого всё чаще молодые уходили в города с торговыми караванами и мастерами, следовавшими местными дорогами на ярмарки. И крайне редко ушедшие возвращались, найдя более приятную жизнь в чужих местах. Потому пастухи и были рады путнику при оружии, захотевшему составить им компанию, ещё и готовому платить за разделённую с ними трапезу (даже маленькие деньги вызывали у кочевников уважение). В местных лесах, а стадо шло по самой их кромке, водилось немало хищников, которые были бы не против поохотиться на подрастающий молодняк, а погонщиков было всего трое на четыре сотни животных.
Охотник не доставлял много хлопот, хоть и казался весьма странным. Кое-кто из пастухов, хоть и не говорил открыто, считал его то ли чудным, то ли слабоумным. Откровенно говоря, все жители городов казались им несколько недалёкими, капризными, хилыми (даже охотники, которые пусть и редко, но попадались у них на пути). Этот был совсем странным, да и имя едва выговоришь – Эбифор. Ну, кто так согласится зваться? Молчаливый до дрожу. Лучше, конечно, чем шумные купцы, громкие споры которых даже пугают животных. Но всё равно, разве это по-человечески? Столько молчать? Да и к тому же с птицей своей нянчится, как иные и с женщиной не станут: вся глаз с неё не сводил, перья перебирал ласково. Невеста она ему что ли, чтобы так любоваться?
Как бы то ни было, странный человек не был невыносимым спутников, какие, порой, попадались. Он не порадовал ни новой сплетней, ни славной историей, но и не тормозил их, не пытался сменить их уклад по своему усмотрению, ел, что дают, и нёс ночную вахту наравне со всеми. Им было неизвестно, что куда чаще он звался Сириусом, а птица, с которой он был так ласков, и правда была женщиной…. Их совместное путешествие длилось уже две недели, и проходило мирно. Но Сириус понимал, что-то внутри неуловимо изменилось, будто бы он был готов вновь обрести веру… правда, сам не знал толком, во что.
А на небе, ещё утром ясном, сгущались тучи, а ветер становился вовсе не по-летнему грубым и резким. К вечеру погода совсем испортилась, и все лишь дивились этому: ветер кружил вокруг взволнованного стада и неудачливых путников, будто преследуя их. То одному, то другому члену маленького отряда мерещилась случайно пролетавшая перед самым лицом снежинка. И когда стало темнеть, а путешественникам настало время устраиваться на ночлег, ветер стал действительно ледяным. Пастухи уже шептались: не молчаливый ли охотник навлёк на них беду?
Ветер гудел, как рой диких пчёл, разгневанно и напряжённо, будто что-то мешало в полную силу разразиться непогоде, будто она ждала, какого-то знака, чтобы сорваться с привязи…. Сириус пытался устроиться на земле у едва полыхающего костра. Он старался не слушать блеянья перепуганных животных, не думать о том, чем может обернуться для них подбирающийся ураган. Он пытался согреть дрожащую птицу. Но Селеста дрожала вовсе не от холода: происходящее напомнило её ночь, когда она впервые обернулась соколицей, когда холодный ветер налетел столь внезапно, что она не могла понять, что случилось… Ей было страшно от того, что, казалось, всё повторится. Даже предупредить тех, кто был рядом с ней, она не могла! Беспомощность будила в ней настоящую панику, ужас, которому невозможно было не поддаться. Тот уголок её души, где жила животная сущность птицы требовал от неё бежать без оглядки, лететь, что есть сил как можно дальше. Так хотелось подчиниться этому внутреннему зову, спасаться! Но что будет с охотником, а с её собственной человечностью?
Она пыталась придумать, как сообщить о своей тревоге Сириусу, как сказать ему, что надо садиться на лошадь и гнать во весь опор подальше от этого страшного места? Она хлопала крыльями, клёкот её не утихал, но человек не мог понять язык птиц. Сириус лишь пытался успокоить, обогреть, закрыть от непогоды. В отчаянье Селеста стала выдёргивать из своей груди лёгкий пух. Может так он поймёт, что дело в проклятье, наделившем её этим обликом?
Но Сириус не понимал. Он лишь растерянно спросил:
– Что ты делаешь, Селеста? Что происходит?
Буря будто этого и ждала. Ветер вмиг обратился вьюгой, и всё закружилось, завыло, замело. Будто теплого летнего дня и не было вовсе! Ветер был полон жалящих льдинок и снега. А ярости было в нём столько, сколько никто у природы и не видывал. Королевна закричала, и этот птичий крик охотнику до дрожи напомнил предсмертный вой подстреленной добычи. Он держал птицу что есть сил, закрывая мозолистыми ладонями, не в силах открыть обожжённых холодом глаз, почти неспособный вдохнуть. В вихре тонули и крики перепуганных животных, и голоса пастухов, пытавшихся отыскать в буре товарищей. Сириусу стоило огромных трудов удержаться в неудобной позе, в которой застала его беда. Он боялся, что если пошевелится, птица выскользнет из его рук, а лёгкое тельце навсегда потеряется в вихре…
И тут нечто будто толкнуло его в живот, а невидимые руки схватили его за ноги и поволокли куда-то по земле. Селесты больше не было в его объятьях: колдовская метель подхватила её и увлекла куда-то вверх. Внезапно, всё закончилось. Звери и люди вновь предстали пред его глазами в прозрачном воздухе. Вихрь исчез, унёсся так быстро, будто его и вовсе не было. И Селеста пропала вместе с ним.
Сириуса мало волновали проклятья неудачливых попутчиков, что неслись ему вслед. Его вообще мало что тревожило в эту минуту. Он не мог поверить в случившееся, он был просто неспособен на это! Он обещал защитить девушку во время их путешествия, в каком бы облике она ни была, и не смог? Он не смог уберечь то, что придавало жизни новый смысл, давало новую надежду? Сердце охотника окаменело в ту минуту потому, что он не имел права горевать: он должен был выяснить, что случилось с королевной. Он совсем недолго видел метель: похожая на стаю серовато-белых птиц, она стремительно неслась над землёй почти в самом поднебесье и, вскоре, скрылась за горизонтом, так и не изменив направления. И охотник гнался за ней, пока совсем не стемнело, а несчастная лошадь не начала хрипеть терять ритм. И если бы не опаснее, что уставшее животное может оступиться и сломать себе ноги, он бы и не думал останавливаться. Сириус почти не спал, но не чувствовал усталости. Всё ближе и ближе были холмы, что обозначали край материка. Здесь они не были так уж высоки, не смогли пока дорасти до горных пиков. У их подножья Сириус остановился. В опускающихся сумерках, он заприметил что-то в траве, чудом, не иначе. Это была застёжка с его плаща: сверкающая на солнце булавка с простым узором. Её Селеста сорвала когтями с одежды охотника в тот момент, когда порыв ветра вырвал королевну из его рук. Рядом в траве лежало маленькое пёстрое пёрышко птицы, которая в этих местах не водилась. Значит, королевна была здесь! Сама ли она оставила ему знак, или выронила безделушку из цепких коготков случайно, закруженная вихрем? Жива ли она? Сириус отчего-то был уверен, что да, жива. И он не сбился с пути. Охотник бережно поднял свою находку. Перо нашло своё место в кожаном мешочке, где до этого были монеты. Застёжка вернулась на прежнее место, скрепляя теперь края надорванной ткани плаща.
Больше суток он скакал к этому месту, изредка давая лошади перевести дух. Как быстро двигалась метель? Насколько она уже обогнала его? Было понятно, что колдовской вихрь ему не догнать, но отчего-то он продолжал бессмысленную гонку. Несчастное животное едва поспевало за желанием охотника нестись, сломя голову, в сторону, где скрылся бесплотный похититель. Куда он мог унести Селесту? Кажется, Сириус догадывался…
Что ж, он не может позволить себе месяц, проведённый в пути. Похоже, пришло время нарушить данную себе когда-то клятву. Он почти не сомневался, когда развернул лошадь в сторону дороги: ему нужно было попасть на корабль, плывущий на юг.
Конец второй части.
Часть 3. Глава 21. Странная встреча
Эстеврия действительно была прекрасна. Она была известна всем за аккуратные мощёные улицы и дома, украшенные розовым мрамором и мозаиками золотистыми, как чистейший морской песок. Вернее, всех оттенков песка, какие только есть на свете, особенно гордились мастера своими чудесными голубыми и розовыми смальтами: мерцающими, яркими, но в то же время, не утерявшими прозрачности. Именно благодаря этому свойству Эстеврийская мозаика отражала солнечный свет так чудесно, что, казалось, в ней теплится жизнь.
Но теперь, радовавшее глаз мерцание могло стать забытым теми, кто жил среди всей этой искусной рукотворной красоты. Да чего уж там, само солнце для Эстеврийцев стало далёким воспоминанием. Полгода прошло с тех пор, как над Эстеврией, благословенным краем вечного лета, нависли серым пологом облака и тучи. Они были беспощадны. И солнце, казалось, почти не грело измученную землю, а серая пелена то поливала город ледяным дождём, то осыпала грязным колючим снегом. Изящные формы крыш не выдерживали прихотей заколдованной природы, отделка и лепнина сырели и отваливались, под карнизами высоких окон образовались потёки, будто дома плакали, горюя о своей не сложившейся судьбе. Иные окна были и вовсе забиты, закрыты, занавешены и заделаны всем, что только можно, лишь бы не пускать в жилище холодный воздух, промораживающий до кости.
Там, внутри, в некогда уютных комнатах, жили люди. В холоде и сырости они топили очаги и крохотные, сделанные на скорую руку, печки, дававшие совсем немного спасительного тепла. Они делили свои дома, часто, с людьми незнакомыми, но владевшими нужными знаниями. Правда, случалось так, что и от них было мало толка: ни один горец или северянин никогда не видел такой странной, такой непредсказуемой зимы, способной утром ударить по несчастным жителям лютым морозом, а вечером влажной грязной оттепелью. Даже снег был каким-то… другим: его нельзя было растопить, чтобы добыть питьевую воду. Согретый на огне очага, снег, скорее, напоминал болотную грязь: жидкую и тягучую.
Тёплая обувь быстро промокала на улице, принося, скорее вред, чем пользу. Только воск помогал ненадолго справиться с проникающей всюду влагой. По такой погоде, мокрой и холодной, люди начинали болеть. И местные лекари с трудом справлялись с наступающей эпидемией. Колдуны, ведуны и провидцы в один голос говорили о колдовстве, сотворённом силой могущественной и безумной, оттого, почти непобедимой. И лишь священники с уверенностью говорили, что нельзя терять надежду. И людям и правда оставалось лишь надеяться и молиться, чтобы страшная напасть исчезла так же внезапно, как и появилась.
Многие были готовы покинуть родные места и умчаться прочь, в никуда, начать жизнь с чистого листа. Пусть не имея ничего за душой, но жить. Но, вот тут то и заключалось самое страшное: стоило человеку, родившемуся в этих местах, приблизиться к границам городских земель, как он встречал на пути невидимую стену, вовсе не существовавшую для всех иноземцев. Любой мог войти в заколдованный город, но выйти за его пределы – лишь те, кому он не был родным. У жителей Эстеврии оставался лишь выбор между надеждой и отчаяньем. И многие находились на грани меж тем и другим. Поговаривали, что даже души умерших не могли покинуть ловушку. То тут, то там вспыхивали слухи о призраках, блуждавших по безлюдным улицам ночами. И рассказы эти могли быть и нелепыми, и ужасающими, и оставалось лишь гадать, правдивы они или нет. Может быть, всё это мерещилось замерзшим, больным, уставшим и полуголодным людям? И не было заблудших душ, что бродили меж серых потускневших стен некогдапрекрасных улиц? Может быть, среди изуродованных погодой домов людям просто хотелось видеть что-то более пугающее, чем их почти разрушенный мир?
Покрытые тонким слоем льда и грязи, мозаики на домах потускнели. В них больше не было того очарования жизни, которым они славилась. Жизнь уходила из соколиного города. Так же и утекала она из тела молодого охотника, судьба которого привела в проклятый город-ловушку.
Сириус мог покинуть это место: из всех жителей тёмной комнаты лишь один не мог выйти за колдовские границы, но охотник не стал бы уходить. Его цель, уже казавшаяся друзьям недостижимой, стоила любой платы. Сириус уже видел башню тайного замка, место в горах на самой границе полных снега туч. Она тоже была покрыта мерцающей мозаикой и росла, казалось, прямо из скалы, служившей ей основанием и защитой. На башне танцевал свет. Солнечные лучи достигали стен, приходя из избежавшего колдовства неба по ту сторону гор. В ней жила теперь та, что способна была полюбить охотника. Сириус знал, как добраться туда, знал, чего должен добиться, но путей к цели он не видел…
Больше месяца назад, уже после того, как колдовская метель унесла в эти края его любимую соколицу, он опрометью нёсся на корабль, идущий в Эстеврию. Море, не принёсшее, как он считал, ничего хорошего в его жизнь, всё так же страшило его. Но куда страшнее была мысль что, возможно, он потеряет Селесту. Ведомый данным девушке обещанием, привязанностью, что теперь жила в его сердце и чистым упрямством молодого мужчины, он стремился на юг, туда, где должна была быть королевна.
Но планам его не суждено было сбыться в тот день. Корабли часто отплывали в те края, везя провизию и топливо (в заколдованном городе ещё оставались ценности, за которые стоило поторговаться), но до отбытия ближайшего было ещё два дня. Сириус искал обходные пути, не желая ждать. Он спрашивал всякого, кто встречался ему, не отплывает ли другой корабль; он пытался заплатить капитану, чтобы тот вышел в море раньше срока; он дума, не отправиться ли верхом до следующего прибрежного городка? Там, кажется, были верфи, может, повезёт? Но по всему выходило, что придётся ему ждать времени названного капитаном.
Вынужденный остановиться, он невольно начал узнавать место, в котором находился. Здесь, много-много лет назад он был проездом, тогда, когда уезжал из монастыря, скрывавшего его тайну многие годы. К тяжести нынешнего, прибавился, вдруг, вес воспоминаний. Он вновь чувствовал вину. Чего он добился? Всякий, кто был добр к нему, получается, потерял очень многое. Те, кого он взялся защищать, пострадали. В ту ночь он не спад. Дело было не в танцующих огнях, поднявшихся в небо даже в отсутствие двойной луны. Оба убывающих месяца этой ночью были почти незаметны за яркостью зелёных и алых всполохов. Сириус вспоминал, позволил себе провалиться в толщу накопившихся переживаний, чего не делал никогда. Ещё, как бы глупо это не звучало, ему было жаль лошадь, проданную этим утром за смешную цену. Животное, встретившееся на пути, по сути случайно, не разу не подвело его. Ни во время бешеной скачки, ни во время перехода через горы. Он был плохим ей хозяином, совсем не жалел кобылку.
Тяжёлые мысли потревоженным осиным гнездом гудели в его голове. Он понял, что как не пытался забыть прошлое, стереть из памяти собственные корни, оно никуда не исчезло, так же, как и он сам не мог от него спрятаться. Неудавшаяся судьба Вольфрама Медного нависла над ним, точно длинная чёрная тень, тёмная и молчаливая. Она была тяжела, почти невыносима.
Сириус вышел из гостиницы в мерцающую, волшебную ночь, на безлюдные прохладные улицы, где, несмотря на и не думавшее заканчиваться лето, уже чувствовалось приближение осени. Он дошёл до самого берега, усыпанного чуть влажной галькой. От шума волн охотнику было не по себе, но, хотя бы, собственные мысли слышались не так остро. Изо рта его вылетело облачко пара, появившееся и исчезнувшее в такт его дыханию. Сириус пытался различить в небе меж мазков танцующего света белые плевочки звёзд, но так и не смог найти ни одной.
– Ты долго прятался от океана, Вольфрам, вдруг раздалось откуда-то сбоку.
Там, на самой кромке воды , босая и юная, стояла девочка. Охотник не слышал, как она подошла. Он даже едва смог различить, что она сказала, и лишь через несколько мгновений понял, что назвала она его прошлым именем. Он замер, остолбенел, даже силился что-то сказать, но не мог, будто способность произносить слова вмиг его покинула. В голове в мгновение ока пронеслись десятки историй и сказок, что он слышал о подобных ночах, вспомнилось поверье, что под танцующим небом открываются пути в мир живых для самых тёмных созданий. И действительно, девочка не была похожа на обычного ребёнка: её мертвенно бледный лик едва заметно светился в ночной мгле, а чёрные пряди волос едва заметно шевелись, как змеи, выползающие из своих нор. Ему стало страшно.
– Неужто не узнал меня? – спросила девочка.
И засмеялась. Смех её не был зловещим, но то был голос скрипучий, точно веселился не ребёнок, а дряхлая старуха. Охотник понял, кем была та девочка, сам не знал как. Он вспомнил старуху, встретившуюся ему в детстве, ту, что мерзким скрипучим голосом, напророчила ему встречу, как он теперь знал, с Селестой. И ему захотелось бежать, как оленю, спешащему прочь от охотника, как добыче, убегающей от хищного зверя. Но ноги его точно приросли к земле. Он подумал: а вдруг, они пустили корни, пробившиеся сквозь гальку, глубоко-глубоко, вдруг он сам обернётся ивой или другим прибрежным деревом, и навсегда останется здесь, наедине со своими сожалениями? Если эта история так и закончится, толком не завершившись? Но девочка развеяла его опасения.
– Я здесь не для того, чтобы навредить или чинить препятствия, охотник, Сириус, так ведь тебе приятно называться? Я здесь потому, что так было предсказано и для того, чтобы помочь. Утешу тебя: мне и самой нужно, чтобы ты спас свою королевну. Ты делаешь глупость, охотник. Ты догадался верно, что девушка вновь в родных местах. Но как ты собирался найти её, как собирался разрушить проклятье? Так слушай, что я тебе скажу. Исполнится пророчество старухи, и ты проникнешь в белую от снега искрящуюся на солнце башню. Там найдёшь свою королевну, не ведающую тоски. Если ты сможешь пробудить в ней забытое – проклятье исчезнет, будто его не было вовсе.
Но прежде, ты нарушишь и другую данную себе клятву: ты вернёшься на Медный остров. Найдёшь того, кого считают единственным монахом, который живёт там и ныне. Он хранит камень, расписанный лазурными знаками. Добейся, чтобы он отдал его тебе, тогда добраться до скрытого в горах замка не составит труда: ты полетишь туда на собственных крыльях.
Возьми ещё перо, что хранишь теперь так бережно, как великую ценность, оно хранит память о своей хозяйке, и ничто не помешает указать к ней путь. Возьми у меня камень, что составит пару тому, что хранится в Медной цитадели. А вот как проклятье снять, это может подсказать тебе лишь собственная душа.
И как она закончила свою едва понятную речь, Сириус почувствовал в себе силы говорить и двигаться, будто разом спали с него невидимые путы. Но единственное, что он сказал не было важным. Он не знал, почему из вереницы слов, что крутились в его голове, он произнёс эти:
– Ты ведь была старухой…
– Была, – согласилась девочка, – но старуха умерла, такое с ними, порой, случается. А потом она родилась вновь, хоть и не особенно хотела. Ты не поймёшь меня, Сириус, ты человек, который не чувствовал на себе действительно тёмного колдовства.
Девочка исчезла, растворившись как утренний туман на излёте последнего угасающего звука собственных слов. Сириус не знал, кем она была на самом деле, но отчего-то был уверен, что всё ею сказанное – чистая правда! Оставалось надеяться, что это не результат какого-то волшебства. На самой кромке морской воды, там, где стояла девочка, он нашёл слегка мерцающий в темноте камень, покрытый странными белыми знаками, напоминающими вязь неведомого языка…. Стоило его коснуться, в воздухе пронеслись последние услышанные им слова девочки: «Не бойся океана, он не вредил тебе, он спас тебя в ту ночь, он унёс тебя от неминуемой гибели». Внутри у него разлилось уютное тепло. Стало легко: страх перед шумящими волнами навсегда покинул охотника. Где-то вдали занимался рассвет. Наступало утро.
