Текст книги "Глазами сокола (СИ)"
Автор книги: Александра Довгулева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)
Глава 6. Лунный свет
В дни накануне сияния двух лун северяне торопились как можно раньше закончить свои дела и укрыться в тени своих домов. Те, кто жил в городах, ещё засветло покидали закрывавшиеся рынки и мастерские. Даже таверны, обычно наполненные разношерстными посетителями, стояли почти пустыми, не считая гостей, селившихся в съёмных комнатах. Северяне не любили лунных ночей потому, что знали, как обманчива бывает их красота. Причины того были известны лишь тем, кто своими глазами видел начало времён (или чувствовал иным способом, которым его наделил Создатель), но в ночи двух лун в сиянии лунного света просыпались на севере танцующие огни, что цветными лентами обвивались вокруг вершин остроконечных гор. А ещё, под их светом легче творилось всякое колдовство, особенно недоброе.
Сириус мало доверял колдовству, хотя другие охотники платили слепым старцам-колдунам, чтобы те заговорили их оружие на удачу, или заказывали у ворожеи оберег от дурного глаза. Сам бывший наследник обходился и без этого. Справедливости ради стоит отметить, что собственной удачи, да умения и способностей, Сириусу хватало с лихвой. Не каждый мог этим похвастаться. Но так было не всегда, и однажды, много лет назад, безобразная старуха предсказала ему за пару медяков (мальчику ещё не ставшему охотником), что в ночь двойной луны он узнает истинный облик того, кто заставит нарушить его все данные самому себе обещания. А вот на радость ли или на горе – то старуха сказать отказалась. Лепет старой сумасшедшей, как он себя не уговаривал, не смог забыться. И странное и непонятное пророчество так и жило в памяти Сириуса ярким мерцающим пятном. Он знал, с предсказаниями всегда так: до конца они становятся понятными только лишь после их исполнения. В эту ночь ему вновь пришлось вспомнить странную встречу с провидицей, одному Богу известно, как оказавшейся на усыпанном галькой и ракушками пляже во время отлива, куда любил он сбегать от учителей в годы детства.
Он запер ставни, когда только начало темнеть, а хозяйка ещё суетилась у очага (с первого этажа доносились её шаркающие шаги, да звон медной посуды, которую она в ту пору чистила песком). Покормив остатками ужина уже заметно окрепшую соколицу и дождавшись, когда та уснёт, Сириус не стал зажигать свечи и дожидаться первых вестников восходящих лун. Он лёг спать, и сон быстро нашёл к нему дорогу.
А тем временем лунам, – разным в своих очертаниях, но схожим в стремлении достигнуть зенита, – не терпелось скорее встретиться. Не зря народ севера учил своих детей в такие ночи ждать всяких чудес и не удивляться ничему… Ночные светила медленно плыли по небосводу. И чем ближе они были друг к другу, тем больше на небе виднелось звёзд, таких больших и ярких, что никакие тучи (даже полные снега, что ещё выпадет в предрассветных сумерках) не могли скрыть их мерцающего торжества. Луны сближались неумолимо, и вот, уже появились на небе танцующие огни, сверкающие бирюзово-зелёной лентой, они тянулись от горизонта всё выше на небосвод. И с каждым мгновением они всё больше расползались по звёздному небу, всё ярче сияли, всё больше цветов появлялось в палитре её огней.
Моряки говорили (и многие считали, что это правда), что огни, видневшиеся на севере в особенно лунные ночи – это морской прилив в мире, который был отражением Листурии. Он существовал по ту сторону небес, и в мир тот попадали души утопленников. Те томились в нём до первого небесного прилива, когда полный зелёного света океан (а не солёной воды, как положено) выходил из берегов так далеко, что проливался за край света в общий с Листурией небосвод, открывая заблудившимся бесплотным страдальцам дорогу в родной мир. Ведь только в родном мире душа может, наконец, упокоиться и отправиться дальше, туда, куда ей суждено. Говорили и другое среди людей, и среди русалок, великанов и иных народов… У каждого из них были свои легенды, но никто не сомневался, что танцующие огни были самым настоящим чудом северных небес. И в миг, когда они заполыхали особенно ярко, луны, наконец, соединились и засияли, и ночь, хоть и не стала светлее согретого солнцем дня, больше не могла зваться «тёмной». И, как и полагалось, в тот самый миг свершилось волшебство.
Став охотником, Сириус много перенял и многому научился у дикого зверя, шкуру которого продавал приезжим торговцам. И одно из умений, которым он владел – чувствовать пристальный взгляд, и просыпаться, если в этот момент охотник спит. И наверняка он мог угадать, когда взгляд этот принажал тому, кого здесь быть попросту не могло. И тут этот навык сыграл с ним злую шутку. Ведь кто знает: не проснись он в тот момент, приключились бы с ним те опасные события, что ждали охотника впереди? Он открыл глаза и сел на постели так быстро и резко, что взгляд его едва поспел за остальным телом. Чья-то фигура метнулась к двери – охотник бросился следом. Он схватил нежданного гостя за руку, предотвратив бегство и только теперь заметил, что ночной визитёр был мал и хрупок, а ещё, что по комнате летали пух и перья. Сокол! Его не было на месте, где по обыкновению он спал, а пуха было столько, что, казалось, его могли ощипать целиком. Но ведь Сириус не слышал ни шагов, ни звуков борьбы. Невозможно же было совершить такое столь быстро и бесшумно! Всё это, – и предотвращение побега, и размышления молодого мужчины, – заняло всего пару мгновений. От силы прошло столько времени, сколько хватило бы падающей звезде вспыхнуть в небесах ярким росчерком и раствориться во мгле…
И только теперь Сириус посмотрел на своего пленника. Взглянул – и застыл в неверии. То была девушка. Нельзя было сказать, что Сириус был поражен её красотой, но была в ней какая-то притягательная хрупкость, которую не приметит редкий мужчина. Лунный свет путался в её пшеничных волосах, а глаза её были испуганно распахнуты. Она трепетала, как дикий зверь, готовый броситься бежать в любую секунду, и побежал бы, если бы не крепкая хватка охотника, поймавшего тонкое запястье. Ещё мгновение понадобилось Сириусу на то, чтобы встретившись с нею взглядом ( а лунный свет даже через щели в ставнях прекрасно освещал юное девичье лицо), совершить открытие шокирующее и невероятное. Он узнал эти то ли серые, то ли карие глаза. Глаза столь удивлявшие его разумом, плескавшимся на их дне. И, внезапно, то, что казалось ещё секунду назад странным, стало видеться закономерным: не было ни шагов, ни борьбы, это его соколица сбросила оперенье!
И тут девушка предприняла ещё одну попытку убежать. Но Сириус лишь усилил хватку и дёрнул её за руку на себя, сжав пальцами плечо вырывавшейся пленницы. Она заплакала и запричитала. И звуки, лившиеся из её рта больше напоминали птичий клёкот, чем женские рыданья. Сириус не мог её отпустить: он откуда-то знал, что важно разобраться, кто она такая. Сбивчивым шёпотом он уговаривал её остаться и уверял, что не причинит зла, напоминал, как выхаживал её в облике птицы, но и не отпускал. Девушка, однако, не пыталась больше убежать.
Продолжалось это долго, но первые слёзы её внезапно утихли, а Сириус умолк, боясь спугнуть, боясь, что та вновь попытается убежать или вовсе исчезнет так же, как и появилась.
И как по волшебству её мышцы расслабились, а рука охотника больше не удерживала добычу, а лишь касалась нежной ткани, скрывавшей её фигуру, такой тонкой, что совсем не давала тепла, такой лёгкой, что из такой ткани не стал бы шить одежду никто из северян.
– Ты спас мне жизнь, – молвила она голосом человеческим, но тусклым, будто бы сложно ей было говорить, – я поверю тебе.
И она улыбнулась ему, довершая свершившееся волшебство…
Глава 7. Сказанное и несказанное
Остаток ночи Сириус провёл в раздумьях, и думал он, в основном о двух вещах. Не то, чтобы в его голове не было других мыслей в эти тёмные часы… О нет! Их было вовсе не две, а великое множество! Десятки вопросов родились в его голове в эту ночь, но вот ответов не было, а потому чтобы не потонуть в водовороте дум, Сириус выбрал в их кружащемся ворохе всего две, и теперь старался рассмотреть их с разных сторон.
Первым, о чём он раздумывал было вот что: как скрыть случившееся от хозяйки дома. Или, если он не придумает подходящего решения, как объяснить исчезновение выздоравливающей птицы, и появление на её месте девушки, да ещё из благородных (ручки-то вон какие нежные, тонкие, белые, не говоря уже о цвете волос). К числу этих мыслей прибавлялась ещё одна, способная стать проблемой, если Сириус всё-таки сможет скрыть случившееся этой ночью: как он будет объяснять рачительной хозяйке, почему в кладовой внезапно стало не хватать двух копчёных ног дикого вепря и куда они исчезли?
Из попытки найти достойные ответы на все эти, несомненно, насущные вопросы, как ни странно, родился ещё один, и весьма забавный. Он отчего-то не давал теперь покоя молодому охотнику: видел ли он когда-нибудь девушку, что ела больше и быстрее, чем та, что делила с ним теперь кров? И в этом он склонялся к тому, что, наверное, всё же не видел… И наблюдая, как его гостья без всякого изящества, жадно и неаккуратно, отрывает от кости и заглатывает почти не жуя мяса столько, сколько при должном рвении могли бы съесть трое голодных мужчин (а дикий вепрь в местных лесах едва ли уступал годовалому тельцу в размерах), он лишь удивлялся как ей это удаётся.
Он не гадал, кто она и откуда, не видя в этом смысла. Хоть и было ему интересно, он отложил на потом мысли о том, как девушка оказалась заколдованной, как и о том, вечно ли ей теперь быть человеком. Он не пытался прийти к какому-то выводу в этих суждениях, так как не мог знать наверняка ни того, ни другого. Лишь спросил он, когда она закончила трапезу (до того, она лишь успела сказать ему, перемежая слова соколиным клёкотом, что смертельно голодна), как ему её называть.
– Селестой зовусь я, – ответила она прежде, чем уснуть.
Слова её, казались вымученными, неестественно вязкими и косолапыми, будто с трудом давалась девушке человеческая речь. Сириусу нужен был совет, он это понимал. Но стоило ли наведываться к местному колдуну или священнику в подобной ситуации? Он не был уверен. Ему вообще не хотелось думать обо всём этом, если на чистоту: слишком уж он недолюбливал колдовство, да всякое тонкое и непознанное, что есть в этом мире.
Сириус ждал до утра, не смыкая глаз. Девушка же безмятежно спала, и во сне казалась совсем хрупкой, совсем чужой для северных мест. Она куталась в шерстяные одеяла, под которыми обычно спал охотник, но всё равно дрожала от холода: тонкие одежды её едва ли давали хоть толику тепла. Южанка. Даром, что волосы цвета сухих колосьев и светлого мёда. Нужно было бы купить ей тёплой одежды, раз теперь она на его попечении… Правда, если утром она вновь обернётся птицей, она не понадобится…
Когда первый солнечный луч, – куда более тёплый и ясный, чем свет ночных огней, – коснулся всё ещё закрытых ставней и скользнул в щель меж них, охотник замер в ожидании: что же теперь будет с его загадочной питомицей? Но ничего не произошло. И когда Сириус открыл ставни, впустив в комнату поток солнечного света (утро было по-зимнему морозным, но по-весеннему ясным), девушка лишь чуть поморщилась во сне и ещё выше подтянула одеяло.
Сириус затопил камин. Сон, казалось, забыл к нему дорогу вовсе, а усталость не давала о себе знать. Такое с ним бывало, порой, на охоте, когда он выслеживал добычу и мир был удивительно прост и понятен. Он знал, что она уже не спить, хоть и не оборачивался: он чувствовал её взгляд. Послушает ли она его теперь, при свете дня?
– Здесь всегда так холодно? – раздался её голос.
Он был тихим, но куда более походил на человеческий, да и клёкот вторгся в полотно слов лишь единожды, в самой его середине.
– Это север, – ответил Сириус прежде, чем обернуться.
Она всё так же натягивала одеяло до подбородка, но теперь сидела на его кровати. Ноги её были согнуты, поза расслабленной, а в глазах было больше любопытства, нежели страха.
– Ты больше не боишься меня? – спросил Сириус.
– Отчего-то не боюсь, – ответила она.
Сириус не знал, что ещё сказать. Он обернулся и теперь смотрел на неё, а слова все разом вылетели у него из головы, хотя нужны они были, как никогда в жизни.
Они изучали друг друга в полном молчании.
Селеста была почти ребёнком. Её волосы были удивительного цвета желтеющих осенних листьев и болотной морошки. Губы и щеки покраснели то ли от холода, то ли по другой, неведомой, причине. Глаза были похожи на взор лисицы, греющейся на солнце и незамечающей близости человека. Он знал, что под одеялом скрывалось тонкое девичье тело, и, внезапно, осознал, что это необъяснимо волнует его. Селеста не была самой красивой из всех женщин, что он видел, но её присутствие вызывало странную тревогу. Это смутило охотника.
– Ты мерзнешь, а я обещал о тебе позаботиться, – пробормотал Сириус, – никуда не выходи, пока я не вернусь.
Он вышел из комнаты раньше, чем она смогла хоть что-то ответить. Охотник говорил себе, что нужно спешить на ярмарочную площадь, оправдывая своё стремительное бегство из комнаты. У местных торговцев есть поверье, что чем проще прошла сделка после первой ночи танцующих огней, тем прибыльнее будет следующий месяц, оттого часто предлагали очень низкую цену первому утреннему покупателю. Но как не старался Сириус уговорить себя, что причиной его спешки была возможная выгода (а он очень старался), охотник понимал, что просто сбежал. Он бежал от внезапно уютной утренней тишины, от необъяснимого волнения, от глаз по-детски открытых, глаз цвета горечавки и утреннего тумана. Он как никогда остро осознавал собственное одиночество…
Глава 8. Любопытная птица
Девушке трудно было вернуться в человеческий облик. Она потеряла счёт дням, проведённых в перьях, в теле столь маленьком, что окружающий мир выглядел необъятным и страшным…
Ветер носил её над морем и прибрежными скалами вначале, когда она ещё до конца не понимала, что именно с ней произошло. Это было ужасно. В те бесконечно долгие часы, когда безжалостные порывы трепали её крылья, а головокружение сводило с ума, она ещё надеялась, что вот-вот проснётся в своей постели и выдохнет с облегчением. Как бы было бы хорошо, если бы произошедшее оказалось лишь страшным сном!
В какой-то момент бесконечное кружение ветров прекратилось так же внезапно, как и началось, и она упала. Всё тело ныло и было каким-то чужим. Кожу кололи и царапали мелкие ветви, колючки застревали в оперенье, а силы, казалось, покинули её. Королевну с детства учили, что сдаваться нельзя, что у пути отчаянья не будет ни выгоды, ни выхода. Селеста была куда сильнее, чем казалось на первый взгляд.
Она смогла встать, но тело плохо её слушалось. Мышцы двигались иначе, совсем по-другому. Девушка пыталась сделать шаг и восстановить равновесие, но у неё не получалось, она вновь и вновь падала. С трудом выбравшись их зарослей кустарника на свободную каменистую площадку, она вновь попыталась встать и сделать шаг. Почему же ноги так плохо слушались? И почему она не чувствовала пальцев рук? И тогда она увидела: там, где должна была быть кисть, были пёстрые бурые перья. Селеста в жизни никогда так не боялась, как в тот момент! Даже тогда, когда во время уроков фехтования случайно поранила одну из своих нянь, поскользнувшись во время выполнения сложной фигуры.
Она металась по камням, хлопая крыльями, крича от ужаса, вертя головой в попытке осмотреть своё тело. Она двигалось стремительно, интуитивно, не понимая, что происходит, всё сильнее пугаясь своего открытия; вместо мольбы и женских криков из её уст лился птичий клёкот, её ноги теперь были увенчаны когтями, которые шкрябали по известняковым плитам, а её руки были теперь крыльями, и ужас не давал ей оценить их природную красоту… И перья… Перья… Перья! Они были всюду! Инстинкты и крылья спасли её, когда поглощённая танцем страха и отчаянья, она оказалась слишком близко к краю уступа, поросшего колючками и утёсником…
Когда её крылья распахнулись, прерывая падение, изумление было столь велико, что страх был мгновенно забыт. Он отошёл куда-то на второй план, и на время, будто утратил своё значение. И вместе с тем пришло понимание: она превратилась в птицу, она умеет летать. Это не было сном.
Недели она проводила в одиночестве ранее ей неведомом, оттого более мучительным. Она всё больше подчинялась инстинктам – они помогали ей выживать. Но в какой-то момент, королевна поняла, что забывает, каково это: быть человеком. Будто сама её суть, её сердце и душа обрастали перьями, медленно и неумолимо вслед за телом становясь птичьими. От этих мыслей всё внутри начинало леденеть… И тогда она стала искать людей, которые могли бы напомнить, какой она сама была когда-то. И пусть потерявшись в инстинктах животного было проще жить со страхом внутри и душевной болью, она должна была справиться. Люди помогут ей. В конце концов, на континенте то и дело случались такие истории: у таких заколдованных, как она, всегда была надежда на возвращение человеческого облика! Королевна была упорной: летала над горами и степями у их подножья, но там она не встретила людей. И тогда она направилась в сторону полоски леса, чернеющей на горизонте. И вскоре, её поиски увенчались успехом! Но ей никто не помог: долгожданная встреча с человеком чуть не стоила ей жизни. Наверное, из прихоти один из охотников стал выхаживать её, но ей незачем было жить. Казалось, в её маленьком тщедушном тельце не осталось и крошечного места для надежды, в первый раз в её жизни. Человек был молчалив и казался ей мрачным, и щетина на его щеках вызывала отвращение. Она была ему благодарна: по крайней мере не придётся умирать в одиночестве… Но в один из дней, он вдруг заговорил с ней. И слова его что-то затронули где-то глубоко внутри. Оказалось, что всё же маленькая искорка желания жить в ней ещё осталась!
А теперь Селеста была здесь. Её крылья вновь стали руками, а когти, – цепкие и опасные, – наконец-то исчезли. Всё позади? Нет, она чувствовала, где-то внутри неё всё ещё жила птица, и эта крылатая часть души не спешила покидать её тело. Она лишь на время ослабла и отступила в тень: девушка откуда-то знала это. Однажды, она вновь покроется перьями, а вместо слов человеческих из уст её будет литься лишь птичий клёкот. А значит, она не могла ещё вернуться домой. Бедные её отец и мать! Что с ними стало – исчезнувшими и почти позабытыми своим народом? Живы ли вообще её родители? Охотники много говорили об её родной Эстеврии (и она порадовалась, что благодаря матери-княжне, изучала язык северных торговцев с раннего детства). И по их словам выходило, что от её дома – края солнечного и радостного,– от её уютного мира, в котором прошло детство, в котором среди шума волн и аромата садовых цветов и яблонь, она превратилась в свой срок из девочки в девушку, от этого любимого и светлого места почти ничего не осталось! Несчастные её нянюшки и подруги, бедный её народ, которым она искренне дорожила с раннего детства!
По словам людей, чьи досужие сплетни она волей-неволей слушала, путешествуя в плетёной корзине, как фермерская курица, в Эствеврии правила королева Селеста – законная наследница короля, которого многие звали Безымянным. Но если сама королевна, – истинная правительница Эстеврии,– была сейчас здесь, кто сидел на соколином троне? Сердце её было тревожным. Ей так хотелось бежать со всех ног в своё королевство, приказать звонить в колокола, войти в тронный зал и возгласить: «Я истинная королева! Я Селеста Соколица!», свергнуть самозванку и найти способ снять проклятье вечной зимы со своего любимого города! Но как она могла, если вот-вот (королевна была в этом убеждена), она вновь обернётся бессловесной тварью? Разве может она кого-нибудь защитить в этом обличье? Такие мысли и рассуждения строились в голове королевны, вставая друг за другом перед её внутренним взором. Так её учили: взвешивай свои решения, смотри на них со всех сторон. И она не видела другого выхода, кроме как довериться охотнику, приютившему её. Какие ещё пути были перед ней открыты? Но захочет ли этот человек возиться с ней и её проклятьем?
Она плохо выносила одиночество. Она не привыкла к нему. И сейчас королевна прислушивалась к тишине – неудобной и непривычной. Сама того не понимая, она искала среди звуков утреннего дома следы чьего-то присутствия. И она их нашла: где-то внизу (под комнатой, в которой оставил её охотник) слышались тихие, но отчётливые звуки шагов. Это открытие и взволновало её, и обрадовало: она не была здесь одна.
Наверное (рассуждала девушка), то занималась утренним туалетом хозяйка дома – женщина на вид не опасная. А значит, не будет большой беды, если Селеста спустится и поздоровается.
Выросшая вдали от человеческих бед, королевна не задумывалась в тот миг о вещах, о которых (почти наверняка!) задумалась бы девушка обычная. Например, о том, как она объяснит своё присутствие в доме, и что может подумать вдова-хозя йка о ней и её добродетели. В наивности своей (ещё совсем детской в вопросах людских суждений), королевна полагала, что достаточно будет прямо держать спину, говорить искренне и судить справедливо, чтобы выглядеть достойно. Да, и чего, право, скрывать, любопытства в ней было столько, что хватило бы на пятерых юных девушек, – существо от природы весьма любознательных!
Она спустилась вниз по скрипучим ступенькам (и как только охотник мог двигаться по ним совсем бесшумно?). Хозяйка уже заметила её приближение, когда королевна, кутаясь в тонкое одеяло, вышла осторожно, и, едва касаясь досок пола озябшими босыми ногами, зашла на просторную, но скромную кухню.
И прежде, чем Селеста успела открыть рот, чтобы представиться согласно этикету (человеческие слова, особенно из чужого языка, всё ещё требовали от неё усилий неимоверных), женщина воскликнула:
– Божички! Дитя, ты же так совсем замёрзнешь!
Селеста лишь робко улыбнулась в ответ: ей и вправду было очень холодно…
