Текст книги "Глазами сокола (СИ)"
Автор книги: Александра Довгулева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)
Глава 12. Похититель вихрей
В пустыне-над-сердцем, в самой её середине, жил человек. Он долго высчитывал место, чтобы выстроить свою башню. Он знал многое, но служить никому не желал, хотя мог сыскать большие богатства, если бы захотел. Он был влюблён, влюблён страстно и доходил, порой, до безумия в своём чувстве. Как известно, любовь заставляет людей совершать, на первый взгляд, странные поступки. Например, удалиться в пустыню, так далеко от человеческих поселений, что само существование жителя песчаных дюн стало легендой пустынных кочевников. А любил он так сильно, что оставил людское общество, науку. И науку совсем не простую, имя ей было колдовство.
Нет, он не был чернокнижником, он больше всего любил наблюдать за движением звёзд, за жизнью пчёл в укрытых под тенью плетёного навеса улье, за линькой своего верного товарища пурпурного попугая, старость которого сумел отсрочить с помощью особых снадобий… О ещё за множеством других удивительных вещей!
В городе, где он жил раньше, у него не было этой величайшей возможности – созерцать. В его богато украшенном доме вечно было слишком много людей! Так уж вышло: родился он в семье, где каждый третий сын обладал даром волшебным столь чистым и сияющим, что (при надлежащем обучении) мог договориться даже со смертью. Оттого люди бесконечной чередой шли к его порогу, оттого он и бежал в пустыню, как только его племянник достиг двенадцатилетняя и обрёл в полной мере свой магический дар.
Другой причиной его уединения была мечта однажды понять, как именно бьётся сердце Листурии, измерить его ритм, познать все секреты его движения… И, иногда, по вечерам он закрывал глаза и ему казалось, что он слышит тихий шорох песка, когда сердце медленно погружается вглубь земной тверди. Он жил в оазисе, в саду, что сотворил сам. Удивительно, что нужное зелье может сотворить с почвой вблизи небольшого водоёма, способного дать жизнь нескольким финиковым пальмам, да верблюжьей колючке. И жил он небедно совсем в своей башне, окруженной куполом, защищавшим это место от незваных гостей и песчаных бурь. Только самая её верхушка, возвышавшаяся над водами источника, у которого часто отдыхали верблюдицы, не была сокрыта волшебством. Там, под куполом крыши, была установлена хитроумная ловушка для ветров.
Пленение вихря – одно из самых тонких и красивых искусств, которыми овладел колдун. Он научился этому у главы кочевников (так тот отблагодарил его за спасение его людей во время бури). В его кабинете на полках стояли тонкие обманчиво хрупкие сосуды из стекла, выплавленного из чистейшего пустынного песка. А в них плескались, кружились и извивались пленённые ветра. В таком «концентрированном» виде они удивительно отражали свет, отчего искрились всеми цветами радуги, и даже теми, которые было сложно вообразить. И как вы, возможно, уже догадались, Мирила однажды стала самым необычным экспонатом коллекции колдуна… Но, сперва, давайте разберёмся, как же она вместо того, чтобы пронестись над морями прямо к землям своей Родины, сделала такой крюк и оказалась в самом центре континента, в точке высчитанной с особой тщательностью, куда, пойди всё по плану, попасть бы ни за что не смогла?
В своём невесомом прозрачном обличье королева и вправду могла очень многое. Например, нестись что есть сил над морской гладью восточного океана, но так как жила она в своём новом воплощении всего несколько недель, ей просто не хватало опыта и знаний, чтобы беспрепятственно и легко завершить свой путь. Во-первых, Мирида не знала, что чем старше ветер, чем дольше он путешествует по небесным путям – тем сильнее он становится. Особенно сильными были те из них, кто выбрал себе постоянные маршруты и годами кружил по ним с неизменной точностью и пунктуальностью. Не знала она и того, что ветра соблюдали свои особенные, порой непонятные, законы. Одним из них был «Закон о невмешательстве». Конечно, такого названия ему никто не давал (это мы, люди, привыкли разбрасываться именами направо и налево), но если бы он и вправду так назывался, суть передавалась бы довольно точно. Ветра обладали свойствами, которые нам людям (за неимением подходящей аналогии) показались бы похожими на разум. В их мире небесных путей царила упорядоченность, которую нарушать было не принято. И всё это (как показалось бы людям) понимали и принимали. Мирида же яро цеплялась за свою человечность, отчего её новая природа так и не смогла изменить её полностью. Она мыслила как человек, и в этом была её слабость.
Первый день пути она провела в стремительном движении, не встретив препятствий. И она этому радовалась. Миновав так треть континента (дивившись, как быстро она способна лететь), королева уже верила, что до севера доберётся в течение двух дней. На рассвете второго дня её путешествия всё изменилось. Прислушайся она к тому непонятному «нечто», что пронизывало её новую сущность, Мирида не попала бы в беду. В открытом море ей встретился штормовой вихрь. Он создал для неё «коридор», который позволял беспрепятственно продолжить путь (как и полагалось по законам ветров), но когда Мирида почти достигла его середины, она поняла, что неистовый ветер не только вздымал гигантские волны. Он пленил в своём сердце кренящийся корабль. И в тот момент, когда он уже почти завалился на бок, ломая мачты, королева не смогла остаться в стороне.
Есть такого рода люди, которые (даже уже и не радуясь этому) так и тянутся к самоотверженным поступкам… Сил Мириде, чтобы вытолкнуть неудачливое судно за границы шторма хватило… А вот скрыться от наказания – нет.
Молодая и неопытная колдовская метель сама стала пленницей штормов на долгих четыре дня. Чужие вихри её кружили, сжимали, трепали, рассыпая во все стороны снежинки. Она то поднималась над облаками, то падала вниз, будто её тело вновь приобрело вес. И приятного в этом было мало. Так продолжалось до тех пор, пока разгневанные ветра не притащили её в удивительно громадную пустыню. Там её наказание закончилось… И если бы бывшая королева всё-таки прислушивалась к тому, что витало где-то меж лучиков её снежинок, она бы поняла, что стоит как можно скорее улетать отсюда.
Ветра умели предчувствовать опасность… Обычные люди (даже хорошие) интуиции своей особо не доверяли. Две странности были в окружающем королеву пейзаже (не считая самой метели посреди пустыни): не было гор на горизонте и ни единого ветерка. А на всём пути ей встречался хоть кто-то из витавших по Листурии воздушных потоков! И как раз тогда, когда она всерьёз задумалась об этом, что-то схватило её, потянуло к земле, и королева уже была в ловушке, а мир окрасился зелёным (такого цвета были стёкла в призме механизма, ловившего вихри). А затем (и это было совсем мучительно), её что-то сжало со всех сторон так сильно, что она стала меньше мыши и едва-едва могла пошевелиться… Сквозь стенки кристально-прозрачного сосуда (а сама королева ещё не поняла, что это был именно стеклянный сосуд) пред ней предстал лик улыбающегося старика…
Это был колдун-пустынник. Он не знал наверняка, что именно поймал, но понял, что нечто совершенно необыкновенное! Редкий сосуд в коллекции всегда его воодушевлял… Он уже предвкушал открытие, которое он, несомненно, совершит…
Конец первой части.
Часть 2. Глава 13. И у колдунов есть сердце
Вообще-то, если быть честными, учёный-колдун злодеем не был, а создавал он куда больше, чем разрушал… Центр пустыни превратился, благодаря ему, в благоухающий сад. Здесь были сотни растений. Одни служили для своего хозяина пищей, другие – кормом для многочисленных питомцев, третьи услаждали взгляд. И даже самый искушенный в делах красивого убранства был бы поражён обилием красок и форм, а ещё тем, в какой гармонии они сосуществовали в волшебном саду.
А сад и правда был волшебным и, возможно, ни в одном из земных миров вы не увидели бы чего-то подобного! Здесь тропические цветы распускали свои лепестки навстречу чуть приглушённому волшебством свету солнца (ярко-жёлтые, красные, пурпурные и небесно-голубые), покачивались в такт жужжанию пчёл зверобой и чёрные каллы, мирно соседствуя на окружённой плетёнкой клумбе. Финиковые пальмы гордо поднимали к небу свои увенчанные зелёными коронами верхушки, когда у их подножья росли крохотные кустарники с бело-зелёными листьями (из них учёный готовил бодрящий отвар). С помощью небольшого собственноручно сделанного укрытия (пальмовые листья и совсем чуточка волшебного зелья), колдун сумел вырастить дикие северные ягоды: голубику, малину и бруснику. Ими не брезговал и его любимый попугай Шварцвальд.
И среди всего этого великолепия бегали пёстрые курицы, щебетали маленькие певчие птички и величаво шествовали верблюдицы. Были у него и почтовые голуби, хотя письма он писал редко, и большая рыжая собака. Толку от неё было мало, трусиха, каких поискать, но хозяина своего она любила. Хоть колдун и гордился своим прекрасным хозяйством, Мирида не могла оценить его по достоинству. В пузатой стеклянной склянке, в самой высокой башне, на самой верхней полке большого шкафа из тёмного дерева она томилась в своём заточении, хоть до конца так и не поняла, что же с ней приключилось…
В первые дни снежинки под блестящим стеклом едва-едва шевелились, напоминая скорее стоячую жидкость, чем наполненный жизнью воздушный поток. Силы, казалось, покинули её после пережитых злоключений… Даже едва-едва она осознавала, что именно видит сквозь прозрачные стенки вокруг. Но что ещё хуже: её это почти не волновало. Она не знала, что ветрам, порой, нужен отдых, как и всякому мыслящему существу, и что в часы особо сильной усталости ими овладевает ни на что не похожее оцепенение, апатия столь сильная, что почти непобедимая! И даже память работает в такое время не так, как положено, упуская всё самое важное и значимое…
И только через двадцать дней Мириду вновь посетила мысль о дочери, которой лишь она могла подсказать, как снять проклятье. Это воспоминание сверкнуло в её утомлённом разуме искрой столь яркой, что, казалось, родилась новая звезда. И она предприняла неимоверное усилие, чтобы вновь стать больше, чтобы сбросить с себя стеклянные оковы. И, честное слово, сделай колдун хоть крохотную помарку, когда заколдовывал пустынное стекло, бутыль разлетелась бы на мелкую крошку, сверкающую острыми гранями. Бутыль трещала и позвякивала, но оставалась целой. А Мирида всё продолжала отчаянные попытки освободиться.
Колдун, возможно, и догадался бы, что что-то не так, и его новый «экспонат» куда необычнее, чем кажется, но людям, даже обладающим пытливым умом, свойственна своего рода «близорукость». И учёный, поглощённый описью своего гербария, совсем не смотрел по сторонам. А на что посмотреть, несомненно, было, и ещё как! Дело в том, что ветры на свете живут куда дольше людей. Для них заточение на пару десятков лет, как правило, мало значило. А иные из них даже радовались ему: в природе воздушных потоков заложен «инстинкт» быть в постоянном движении, и только волшебное пустынное стекло помогало им остановиться. А ведь, как известно, чтобы лучше понять себя, стоит, иногда, прибывать в безмятежном покое… На полках из тёмного дерева стояли несколько десятков стеклянных сосудов, и обитатели каждого из них не тяготились своей несвободой. Они двигались неспешно, закручиваясь в плавные гармоничные вихри, кружась вокруг только им ведомой оси и размышляя…
Мирида же билась о волшебное стекло как сумасшедшая, в движении её снежинок не прослеживалось ни закономерности, ни плавности, ни умиротворённости. Но учёный этого не замечал.
Животным, особенно тем, кто долго жил рядом с человеком и отличавшимся особым умом, близорукость, в отличие от недалёких хозяев, свойственна не была. И Шварцвальд сразу приметил, что что-то здесь не так. Пурпурный попугай долго присматривался к почти неслышно звенящей склянке, а затем, взлетел на самый верх шкафа, чтобы изучить её поближе. Увидев огромный зелёный глаз пурпурного попугая, колдовская метель отреагировала совершенно по-человечески: она испугалась. Но, уже сжавшись в снежный крохотный комочек у противоположной стенки стеклянного своего обиталища, она вспомнила, что едва ли гигантская птица может принести ей какой-либо вред. Даже окажись чудовище плотоядным, что оно может сделать бесплотному вместилищу её души? Мирида была человеком, и совершенно по-человечески она ринулась в атаку, сама не зная, чего хочет этим добиться. И лишь врезалась в стеклянную стену, хоть и с явными воинственными намереньями. Попугай в ужасе отпрянул, весьма неуклюже, чуть не свалившись с верхней полки пресловутого шкафа. Но, сумев восстановить равновесие, он спикировал прямиком на рукопись перед самым носом склонившегося над работой старика.
– Человек, – закричал попугай, размахивая крыльями, – человек!
Но учёный, в силу не раз упомянутой близорукости, не внял его ясному призыву, а лишь раздражённо отпихнул любимого питомца подальше.
– Не заставляй меня думать, Шварцвальд, – не без раздражения сказал колдун, – что ты не умней куриц, что бегают по нашему двору!
Делать было нечего униженному попугаю, кроме как смириться с несправедливостью своего хозяина. И хоть он и был готов поспорить, кто здесь «не умнее курицы», Шварцвальд отправился на свой насест, нахохлившийся и задумчивый…
А солнце медленно катилось к горизонту, и вот, сердце пустыни отправилось к центру земли, забирая с собой жар из раскалённых песков…
Учёный был бы рад посидеть над ботаническим исследованием до поздней ночи, только вот холодно было в башне, а наблюдать за движением небесных светил в этот день ему не хотелось. Впрочем, спать он отправился удовлетворённый своей работой. И спускаясь по лестнице в спальню, где жарко горел зачарованный камин, он не представлял, что задумал пурпурный попугай. А тот, дождавшись, когда уснёт хозяин, вернулся в башню и, обхватив лапкой горлышко зачарованной бутыли, вознамерился освободить королеву. Но он медлил.
Со своим хозяином попугай был знаком уже много лет. И он повидал немало людей. Странный это был народ. В их поведении было много абсурдного и непонятного. И попугай полагал, нужно заметить, вполне справедливо, что человек наделённый могуществом вихря может наделать много неприятного после обретения вожделенной свободы. Едва ли ему стоило рассчитывать на справедливую благодарность, или что-то вроде того… Люди вообще часто делают глупости.
Вот, к примеру, их язык. Что за странная идея, давать множество имён всему, что подвернётся под руку? И при этом пользы и смысла в этом попугай не видел: несмотря на множество слов, люди совершенно не умели договариваться. Тем ни менее, Шварцвальд гордился своими достижениями в лингвистике, и в данную минуту из тысяч слов, что он знал, попугай пытался выбрать наиболее точные, чтобы передать человекоподобному вихрю смысл своих действий. А то беды не оберёшься.
Слова нехотя вызывались на важную роль дипломатического послания, но тем ни менее, попугай остановил свой выбор на трёх, постаравшись произнести их как можно чётче:
– Человек, помоги (он знал, что это слово люди любили говорить его хозяину к месту и не к месту), не беда.
Пожалуй, из этой нехитрой фразы, Мирида правильно ( и что важно: сразу), поняла только первое слово. По всей видимости, птица как-то догадалась о природе её души. Но, увы, два других слова не вызвали у королевы нужных ассоциаций вовремя, посему, когда цепкий клюв без особого труда вытащил пробку из бутылочки, начался сущий кошмар!
Ошалевшая от неожиданной свободы Мирида вмиг подчинила своим холодным кружащимся порывам весь воздух в башне, отчего рукописи разлетелись во все стороны, книги повалились со своих полок, а ценные ингредиенты уцелели лишь потому, что колдун не поленился заговорить на прочность большую часть стеклянных предметов в своём кабинете. Даже мебель жалобно затрещала, не привыкшая к грубому обращению. И среди всего этого безобразия, летал перепуганный попугай, всё повторяя и повторяя бесполезные слова глупого человеческого языка.
Как ни странно шум этот колдуна бы не разбудил, но вот служившие в башне белки (их учёный кормил особыми кушаньями, которые делали их не менее волшебными существами, чем морские змеи или жар-птицы), были обучены предупреждать хозяина об опасностях. А совершенно неуправляемая метель, которая вместо того, чтобы вылететь в открытое окно, стала крушить всё, что подвернётся, явно представляла угрозу. В одной ночной рубашке учёный побежал вверх по лестнице и распахнул дверь своего пострадавшего кабинета.
В царящем хаосе он (удивительно!) расслышал крик своего любимца: «Человек! Человек! Нет! Беда, беда! Человек!». И внезапная догадка осенила его. Всё-таки даже попугай признавал, что старик был не самым глупым представителем рода людского.
– Так ты не ветер?! – воскликнул он, с трудом перекрикивая вой колдовской метели.
А Мирида тут же застыла, лишь теперь увидев учёного, и поняв, что творила никому ненужные безумства. Вообще ветрам не бывает стыдно, но разве королева и вправду им была?
А учёный почувствовал, что впервые за долгие годы, он не может справиться с противоречивыми эмоциями. Даже его закалённому зельями сердцу было трудно примириться с осознанием случившегося. Как давно он так сильно не ошибался! Ему определённо нужно было присесть…
Глава 14. Отрава
Месяц весны, что следовал после своих братьев, был удивительно печальным. И Сириус вновь ночевал в своей комнате, но предсказуемая простота его жизни больше не радовала его… А причиной тому была Селеста: печальная и тихая в своём уборе из пёстрых коричневых перьев. Охотник вновь лишь изредка пытался говорить с женщинами, делившими с ним кров, а хозяйка дома плакала всё время, будто схоронила кого-то близкого. Лишь однажды Сириус коснулся темы проклятья девушки (когда всё же пытался как-то общаться с бессловесной птицей), хотя и запретил себе говорить с ней о нём:
– Но ведь если ты, однажды, уже стала человеком, может, это повторится вновь? – спросил он.
Птица, остававшаяся до этого безучастной к словам охотника, обернулась и устремила свой взгляд на собеседника, будто ждала от него чего-то ещё.
Но Сириус никогда не был силён в подборе слов, особенно слов поддержки и участия, и не мог больше произнести ни звука. Да и по правде сказать, он сам почти не верил в то, о чём осмелился заикнуться. Он гнал от себя, по привычке, всякую надежду. Но он не знал одного: даром надежды, которого он себя намеренно лишил, обладала Селеста. И его слова задели что-то такое у неё внутри, что заставляло сердце биться чаще в стремлении жить. И неважно было, сердце человечье, или птичье. Пусть живёт надежда в сердцах живых! Она способна творить настоящие чудеса!
И чуду вновь суждено было произойти, ведь месяц подошёл к концу. Этот тягуче-медленный, отвратительно серый месяц из четырёх бесконечных, безнадежных недель. И в ночь, когда две луны сливаются в одну, Селеста сбросила оперенье.
Она была мрачной в своей молчаливой решительности, когда в свете ночных огней вокруг неё закружились тающие в воздухе перья. И глядя на неё в тот миг, Сириус, вдруг, засомневался: а так ли она была хрупка и невинна, как ему казалось ранее?
– Ты был прав, – тяжело произнесла она, –это случилось вновь.
В словах, несмотря на тихий голос и птичий клёкот меж них, Сириус почувствовал что-то такое, что заставило его понять: несомненно, будущая королева предстала перед ним.
В ту же ночь, девушка спустилась в кухню, где с покрасневшими от слёз глазами, распухшим почти до уродства носом и в одной ночной рубашке, сидела не спавшая в ту ночь хозяйка. Она обнимала девушку, точно собственное дитя, вернувшееся после долгой разлуки, и вновь плакала, теперь от счастья.
– Не плачьте больше, когда я вновь стану соколицей, – сказала королевна, – не плачьте, будто меня больше нет среди живых. Я здесь, а мы ещё поживём на этом свете, вот увидите.
Удивительное дело: клёкот ни разу не прервал речи недавно превратившейся королевской дочери. А в спокойных, размеренных словах было столько силы, что не поверить в них и не подчиниться было просто невозможно…
А дальше были три дня, отличавшиеся от первых трёх. Селеста не проявляла любопытства, и вела себя так, будто распланировала каждую минуту. Ни единого лишнего жеста, ни единого неосторожного слова. Она с Мельбой посетила службу в местной церкви, но не поведала священнику о своём проклятье, хоть хозяйка и уговаривала её. Не пошла она и к колдуну. И Сириус пытался понять её, но не мог.
– Я чувствую, что птица внутри, – сказала она им за ужином, без тени улыбки, – она чего-то ждёт и чего-то боится. Я знаю, что никто из посторонних не сможет помочь мне понять, чего именно. Но я знаю, кто сумеет наверняка.
И страшная догадка о том, кого именно имеет ввиду девушка, поразила Сириуса. И он оказался прав в своих подозрениях. Она продолжала.
– Та, что заняла моё место, должна это знать. Она сможет указать путь к снятию проклятья.
– Но как ты собираешься добиться ответов? – Спросил Сириус.
– Не знаю, – ответила девушка, – но пока я на этой стороне рогов континента, я точно ничего не добьюсь… Слишком мало времени я бываю человеком…
Она говорила так, будто знала что-то такое, что знали лишь некоторые из людей. Её тон, её поза… Будто в юном теле, вдруг, проснулась мудрость и понимание того, как устроен мир. Даже не смотря на то, что губы её молвили сущее безумие.
– Мне нужно попасть на Родину, охотник. Увы, я не могу предложить тебе ничего, кроме обещаний, но я отблагодарю тебя, когда смогу это сделать. Мне нужно на Родину, но лететь туда в одиночку… Это долго и опасно. А если я стану человеком в середине пути? Вот если мы сядем на корабль…
– Мы не сядем на корабль, – прервал её Сириус.
– Как ты можешь! Девочке нужна помощь, – вмешалась хозяйка.
– А я и не отказывал ей в помощи. Но на корабль я не сяду, какие награды мне только не посулишь.
Сириус посмотрел в глаза королевны. Теперь она не избегала его взгляда. И поняв, что та его слушает, продолжил.
– Когда начнётся охотничий сезон, мы тронемся в путь в твой город по суше. Я провожу тебя не потому, что ты мне пообещаешь богатства и прочие блага, хотя, ты бы выполнила свои обещания, я верю. Моя причина в том, что отчего-то мне кажется, что так нужно. Я уверен, что рано или поздно об этом пожалею, королевна. Я честен с тобой сейчас лишь потому, что и ты была с нами честна. Через три месяца мы присоединимся к одному из торговых караванов, что осенью часто отправляются на юг. Я помогу тебе, но на корабль я не полезу.
– Времени мало, – прошептала Селеста.
– Его всегда мало. И через три месяца ничего не изменится.
Охотник был непреклонен, и, даже, жесток. Но у Селесты не было особого выбора. Она согласилась на условия своего провожатого, хоть и не была довольна ими.
А Сириус честно в тот же день начал готовиться к длинному путешествию. И, прежде всего, ему нужно было узнать, кто из торговцев едет на юг это осенью, как бывало и прежде…
И когда он шёл по улице, внезапно, раздался чей-то крик, и мир стремительно закружился, смешался и потемнел. Только потом охотник почувствовал боль, которой раньше не ведал. «Должно быть, рысь?», подумал он, вдруг, вспомнив рассказы о свирепой пёстрой кошке, что таилась среди ветвей, а потом обрушивалась на человека, вонзая в его загривок зубы и когти. Он, вдруг, забыл, что был не на охоте.
Сириус то ли падал в болотную муть, то ли взмывал в небо, когда тянулись бурые стволы сосен. Но он не был на земле, не ощущал того, что происходило в мире для остальных, не слышал, не видел… Не дикий зверь был тому виной, не зубы и когти жалили его в шею, стремясь лишить жизни. Сириус умирал благодаря неизвестному человеку, который смазал ядом свой дротик, чтобы поохотиться на него…
