Текст книги "Пилот мечты"

Автор книги: Александр Зорич

Соавторы: Клим Жуков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

– Ничего себе!.. Во Сашка дает! То есть, вы оба даете! Я не знаю… Ну, молодцы… Поздравляю… Совет да любовь… И пусть вам Ахура-Мазда, что ли, тоже… того…

– Спасибо! Спасибо огромное! – Исса искренне и заливисто рассмеялась, прижавшись к моему плечу. – Я тоже желаю, чтобы Иисус Христос вам, что ли, того!

После чего мы заржали оба, то есть заржал я, а она рассыпала хрусталь своей радости, как говорят в Конкордии.

Ай да Пушкин! Ай да сукин сын! Такую кралечку оторвал! А ведь клялся, что не женится, пока жив! А кралечка-то просто высшего класса! Самка человека девятьсот девяносто девятой пробы!

И как умудрился только? Пушкин ведь на факультете заслуженно считался одним из главных неудачников в смысле женского полу. Хуже, пожалуй, был только его закадычный друг Самохвальский.

Один, как увидит подходящую девчонку, так что-то блеет, ни бэ, ни мэ, ни ку-ка-ре-ку. Она бы и рада – Сашка парень видный! Высокий, крепкий и на морду не урод. Только что проку с его статей, если он толком даже на танец пригласить не может? Я уж молчу про все остальное.

Второй, то есть Коля, был обходителен, говорлив и галантен. Строго говоря, он умел так заболтать, что девушки, как под гипнозом, шли за ним куда угодно, будто крысы за гамельнским дудочником… черт, про крыс-то я неловко сравнил… Ну да ладно. Факт в том, что Самохвальский уводил их во всякую ночную романтику, где часами общался на разные темы. И даже пальцем не трогал. Вот им разочарование… Соответственно, Коля у нас тоже мужик что надо.

А все оттого, что искал Любовь!

Любопытному консилиуму кадетов была достоверно известна всего одна пассия Пушкина. И ни одной – Самохвальского. Это, конечно, не окончательный факт. Оба стеснительные, как черт знает что. По Самому Интересному Вопросу из них слова не вытянешь!

Но Пушкин реабилитировался по самому высшему разряду! Не ожидал! Молоток! Взял качеством, нечего говорить. Такая шикарная и, судя по всему, неприступная женщина, как Исса, стоит большей части девчонок-морковок, которых он упустил по нескладной своей психике.

Пока я вспоминал приятелей, пока чокался с Иссой, пока закусывал разными клонскими вкусностями, банкет распался на куски. Столы наполовину опустели, опустели и стулья – хозяева и гости начали ходить, общаться, собирать небольшие компании. Нормальная, обычная эволюция любого крупного застолья.

Исса куда-то сбежала, болтать стало не с кем. Я завладел высоким бокалом и нацедил туда бехеровки, с оглядкой, не обидеть бы кого. Мне Фурдик всучил целую фляжку, памятуя о моей нелюбви к анисовой водке и клонским шипучкам.

Просканировав местность, увидел Данкана, который выпивал уже без посторонней помощи. А выпивал он с каплеем Мачетансом, Тойво и еще одним незнакомым пилотом в парадном мундире «DiR». Пилот был важный. Смуглый брюнет с модным зачесом и нафиксатуренными усиками, которые придавали всему облику невозможную надменность.

– Фернандо Гомес, ведущий пилот-испытатель концерна, – представился он, когда я подошел и выразил намерение злоупотребить в их обществе.

Определенно, есть в положении наемника свои плюсы. В прежние годы я бы на пушечный выстрел не смел подойти к командиру фрегата. В военфлоте субординация соблюдается всегда, даже во время общих пьянок. А тут – запросто. Подумаешь, каплей, подумаешь, ведущий испытатель! Желаю выпить с вами, и никаких!

Впрочем, выпить мы не успели, так как к нам причалил эскорт клонских офицеров во главе с Бехзадом Кавосом и Бахманом Салехи.

Они завели скучнейший разговор о политике. С политики мы быстро переключились на пиратов. А вот это был оверкиль! Разговор был нескучный, хотя и абсолютно лишний.

Пехлеваны жаловались, что де предприятие «Кармаил» терпит невозможный ущерб от беспредела «ваших инсургентов», а «ваше командование» не чешется.

– Можно было ожидать, что ваша сторона пришлет сюда, в Тремезианский пояс, несколько больший наряд сил, нежели два фрегата! – гневно воскликнул Кавос.

Каплей долго пытался перевести все в шутку, но беседа не переводилась, так как клоны попались совершенно непрошибаемые. Тогда он принялся объяснять, что Главный Штаб ВКС ЮАД делает ставку на действия агентурной разведки, чтобы выяснить местоположение главной базы инсургентов. Клоны ответили, что толку пока не видно, и где гарантия, что он вообще будет, после чего сеньор Мачетанс засверкал очами и отчеканил стальным голосом:

– Мы, дорогие союзники, в отличие от вас, в люксогене не купаемся! Мы не можем гонять эскадры впустую! Как только разведка выяснит координаты баз пиратов, их численность и боевые возможности, туда будет выслана бригада авианосцев, а если потребуется, и линкоров! И я попрошу вас воздержаться от публичного обсуждения действий нашего командования! Это вне вашей компетенции! А критиковать решения вы будете тогда, когда они окажутся неэффективными!

Упертый каперанг собрался ответить и уже набрал воздух, когда Бахман Салехи взял его под локоток, многословно извинился и увел всю пехлеванскую братию.

В общем, мы слегка поссорились.

– Проклятые клоны! – зашипел Гомес, да-да, буквально зашипел, как только они отошли. – Как меня бесит их напыщенная болтовня!

Тойво Тосанен улыбнулся, почесал подбородок и прошептал:

– Спокойнее, мой друг. Если клоны узнают, что вы имеете отношение к одной титанировой птичке, их разведка выкрадет вас из собственных штанов.

– О чем вы? Какая птичка? – Гомес наигранно удивился.

– Вы прекрасно знаете, о чем я. Контейнеры с двумя новыми птичками появились в ангарах «Тьерра Фуэга». А вместе с ними появились вы.

– Вам бы лучше приложить детективные таланты к чему-то более полезному. Например, к поиску базы «Синдиката», – огрызнулся Гомес и продолжил с угрозой. – А вот об этом – об этом лучше не болтать! Да еще на чужом авианосце!

Я очень лабилен к подобным разговорам, у меня начинает все зудеть от напряженной атмосферы, поэтому я задал наводящий вопрос:

– Интересный у вас разговор… Скажите, Фернандо, а почему вы так не любите клонов?

– А вы их, вероятно, обожаете?

– Они – наши союзники. Этим для меня все сказано.

Тойво похлопал меня по плечу и высказался вместо Фернандо:

– Я их тоже не люблю. Попомните мои слова: придет день, когда мы сойдемся с этими союзниками в смертельной схватке… А пока что, друзья мои, улыбайтесь! Улыбайтесь им! В этой космической глуши вежливость – залог долгой жизни.

– Что вы имеете в виду?

– Я, дорогой Фернандо, имею в виду вот что…

Н-да, ссору погасить не удалось. Сейчас опять начнут собачиться. Я сбежал. Тосанен увлеченно спорил с испытателем, и только Данкан, стоявший рядом, помалкивал, хлопая честными глазами.

А я сбежал курить.

И вот, выхожу я из туалета со стаканом бехеровки, а навстречу мне идет…

Рошни Тервани!

– Боже мой! Госпожа лейтенант! Вот кого я рад видеть на борту «Римуша»! Здравствуйте! Встаньте на путь Солнца, Рошни!

– Славен Ахура-Мазда! Андрей! – Она прижала ладони к груди, округлила рот, постояла секунду, словно убеждаясь, что я не галлюцинация, а потом отчаянно бросилась, обняла меня за шею и троекратно поцеловала. И губы ее сегодня троекратно обожгли меня сильнее калифорниевых БЧ вчера.

Еще тогда, в медотсеке авианосца, я понял, что она очень красива. Но в тот час ее украшал синяк в пол-лица, из носа густо текла кровь, кровь и пот лепили волосы в бесформенный ком, измятый грязный комбинезон… Короче говоря, картинка!

Да и я был хорош. Непонятно на каком свете пребывавший после атаки «Эльбруса», когда Яхнин помирал в соседней кабине, а вокруг вились мстительные гребешки… Так что оценить красоту я не мог. Сознательно не мог. Не тот был момент! Просто подметил автоматически: девка – огонь!

А теперь…

Я ослеп.

Полцентнера красоты на грани критической концентрации!

Высокие скулы, упрямый подбородок с ямочкой, черные каскады волос по плечам и глаза, глаза с ладонь, чуть раскосые, пронзительные.

Я ослеп. О чем и сказал, едва оправившись от неожиданных поцелуев.

– Я ослеплен вашей красотой, вы настоящий бриллиант! Живой и желанный!

– Андрей, зовите меня на «ты»! Ведь после всего мы ближе, чем родственники! И спасибо! Очень приятно слышать такие слова… от вас.

– Это правда, не за что благодарить. Строго говоря, я не видел офицера красивее! Вот еще что: со мной тоже не надо на «вы», прошу.

– Договорились. Тогда ты и Андрей?

– Ты и Рошни.

– Проводи меня к столу, Андрей. Я опоздала к началу банкета.

Я свернул руку калачиком, она догадалась, что требуется, женским чутьем, не иначе – в Конкордии это не принято. Так под руку мы прошли в «Место отдохновения ашвантов». Мы ели, пили и говорили. Обо всем на свете.

Рошни оказалась не только самым красивым офицером, но и самым разговорчивым клоном (правда, клоном она и не являлась, так как происходила из касты потомственных пехлеванов).

О! У нас были общие темы! Беседа текла весенним ручьем и не останавливалась. Мы близкие люди – это правда. «Шаррукин-17» и час в «Фульминаторе» – незабываемое свидание, стоит нескольких лет знакомства. Кроме того, мы – пилоты.

– Как у меня дела? Я все летаю. Какие еще могут быть дела! Новая модификация «Абзу» Т-4 – это сказка! Вот говорят, что «Абзу» морально устарел. Чушь! – пела Рошни, а я поведал ей грустную историю моей жизни.

– Так что я летаю и теперь даже на истребителе. Но об офицерском патенте можно забыть, – закончил я и потупился.

– Ой. Как же так? – Рошни умудрилась вместить в эту короткую фразу больше сочувствия и жалости, чем я слышал за все время от бывших соратников.

А может мне так казалось? Не знаю. Но когда она обняла меня и погладила по голове, я ощутил себя одновременно самым несчастным и счастливым человеком на свете.

Вот что за манера у клонов, в случае чего, сразу хвататься за собеседника? Я не против, но я не только человек, я – мужчина! Нельзя меня вот так обнимать без предупреждения! Или можно?..

– Выходит, что ты из-за меня… Из-за того, что спас меня? – Она замялась. – Так пострадал из-за меня? Как ужасно с тобой поступили!

– Это мой выбор, Рошни. Я не бездушный робот и не тупой солдафон. Я сделал то, что сделал бы любой нормальный человек. Получил сигнал и пришел на помощь. А там – ты… на самом деле, если бы я знал, как оно обернется, я бы не изменил решения, правда.

Ее невероятные глаза изливали гигаджоули благодарности. Ничего не нужно было говорить, но она говорила, говорила, говорила. В том числе и возвышенные банальности, но это было так приятно!

– Я в долгу перед тобой, Андрей!

– Ерунда.

– Нет! Ты поступил как воин. Ты достоин офицерских погон не меньше многих достойных пехлеванов нашего флота! Да и вашего тоже.

Потом она расспросила о Яхнине, который из всей нашей компании пострадал сильнее всех. Я успокоил ее, сказав, что Максим Леонидович жив-здоров и пропел ему дифирамб, описывая, как он меня защищал.

– Он настоящий ашвант! – сообщила Рошни, и мы выпили за Яхнина.

А потом – «за нас». По ее инициативе.

Да, кто такой «ашвант», говорите? Это такое конкордианское понятие: человек, приверженный Аше, то есть мировой Правде (а тот, кто привержен Друдж, мировой Лжи, называется друджвантом). Ашвант это очень хорошо. Друджвант, как вы наверное догадались, – очень плохо. Друджвантов надо превращать в ашвантов. Если друджванты не превращаются в ашвантов, их надо убивать.

Но вернусь к Рошни. Когда она сказала это «нас», я чуть со стула не упал и поспешил прояснить ситуацию.

– Рошни, ты пьешь «за нас», так? А мы есть, как «мы», а не два разных человека? Ты живешь на Вэртрагне, я вообще Бог знает где…

– Что ты говоришь, Андрей? Конечно, есть! Ты для меня образец мужчины, и я клянусь, что так и будет! Как бы нас ни бросала жизнь, я буду тебя помнить!

Я растаял. Ни одна девушка, ни одна женщина никогда не говорили мне таких слов.

Поговорили о флуггерах.

Рошни любила флуггеры и здорово разбиралась. Она рассказала мне про ее новый «Абзу» и долго расспрашивала о «Хагене». Я «Хаген» хвалил. Заслуженно. Потом я возьми и скажи:

– Слушай! А айда к нам, на «Тьерра Фуэга»? Покажу тебе истребитель! Чем рассказывать, лучше сама поглядишь. Станцию покажу, там интересно, если в первый раз, – уловив колебания, поднажал. – Тут народ все равно будет пить до утра. Пойдем?

– Пойдем! – неожиданно легко согласилась она.

– Вот, это мой «Хаген» борт 151, – сказал я, подводя Рошни к флуггеру.

После прогулки по станции с обязательным посещением «Террагоны» и главной достопримечательности – большой обзорной галереи на верхней палубе диспетчерской, мы вовсю держались за руки, а иногда я подхватывал ее, так как девушка очень ловко симулировала алкогольную слабость.

В галерее, которую на станции все именовали просто Планетарий, Рошни вовсю глазела на потрясающей силы картину – закат Лукреции. Там же она спросила:

– Я знаю, в России есть такие… особые маленькие имена… или ласковые?

– Уменьшительно-ласкательные?

– Да, точно. Как тебя зовут… таким именем?

– По разному. Андрюша, Андрейка. В основном, Андрюша.

– Ан-дрю-ша… Андрюша. – Она попробовала слово на вкус. – Лучше Андрей. Андрюша мне не нравится. Ты не обиделся?

– С чего вдруг? Никогда не любил всяких сокращений. – Я не стал рассказывать, что со школы меня «ласкали» Дроном, так как очень сложно объяснять этимологию.

– Ну и хорошо!

– Хорошо. А вот твое имя по-русски даже сокращать не надо. Оно и так очень маленькое и ласковое. Рошни…

Короче говоря, к полетной палубе Б мы пришли в полной гармонии. И ополовиненная фляжка бехеровки тут вовсе ни при чем.

– Борт 151, – повторила она, – 151 – это в сумме семь! Хорошее число!

– И мне так кажется. Вы суеверны как всякий пилот, госпожа лейтенант?

На палубе царил сумрак – по случаю визита конкордианский эскадры был объявлен выходной, вылеты все отменили, работало только дежурное освещение. В углу одинокая группа техников выдирала элероны из плоскостей «Кассиопеи», да за переборкой в ангаре едва слышался визг станка.

Флуггеры стояли темные, неподвижные, как будто спали. Если слегка напрячь воображение, можно было представить себя на палубе авианосца.

– Красивая машина! – похвалила Рошни, обойдя «Хаген». – На картинке он совсем другой, а вблизи я только ваши «Горынычи» видела и торпедоносцы. Эти, каких… «Фульминаторы»!

– Так то картинка!

– Вот и я говорю. Очень красивая машина. Тяжелая, но изящная. Эстетика совсем как у нашего танка «Саласар». Воплощенная сила! Кормовая башня штатная или это переделка? Ага, я так и поняла. Сразу видно, что не родная. При атмосферном маневре не мешает? Такая хрень на корме… – «Хрень» она силилась выговорить по-русски без посредства «Сигурда», в результате получилась уморительная «кхрьэн».

– Не особенно, – ответил я, отсмеявшись. – Это не просто переделка, а модификация, предусмотренная конструкцией. Башня аэродинамическая. А вес… У него тяговооруженность знаешь какая? Ого! Почти в два раза лучше, чем у вашего «Абзу». Хотя, если честно, с маневренностью у «Хагена» не очень. И в атмосфере, и в вакууме.

– Ничего! – Рошни мило наморщила носик, а потом положила голову мне на плечо. – Это не страшно! У «Саласара» тоже с маневренностью беда. Даже в вакууме.

И мы снова распугали тени смехом.

– Послушай, ведь это не военная тайна, – начала Рошни. – А можно подняться в кабину?

– Не тайна. Кстати, в кресле штурмана до тебя никто не сидел! Мы же здесь одни на вылет ходим, – пока я говорил, руки сами нашли выносной пульт и, вуаля, истребитель очнулся и спустил на днищевых сегментах два кресла.

Я занял свое законное место, Рошни уселась сзади на штурманское, и нас утянуло в кокпит.

Ваш покорный слуга без умолку трещал, рассказывая что да как. Скоростью и складностью речи я мог бы поспорить в те минуты с любым экскурсоводом. Я повествовал о флуггере – и выходило, что он настолько крут, что только держись; о пиратах – и выходило, что я еще круче истребителя.

Снова о флуггере.

– …тут самое главное не потерять сознания! «Кобра» с полного форсажа – это такая перегрузка, что никакие тренировки не помогут! У «Хагена» двигатели дают в вакууме на прямой тягу… что ты делаешь?!

Рошни делала вот что: забравшись на штурманский пульт, она скользнула вперед и вниз, ко мне! Благо комплекция подходящая, да и без скафандра… Но какого лешего? То есть…

Больше я ничего не успел сказать или спросить, или, тем паче, возразить, потому что она запечатала мои уста долгим поцелуем. Она оседлала меня, устроив бедра на подлокотниках (черт возьми, вот это растяжка!) и не прекращала целовать, пока хватало воздуха.

Сначала контакт был не слишком требовательным и оставлял возможность отступления. Но совсем скоро ее язычок стал требовать! О, как он требовал!

Не знаю каким образом, но я отстранился.

– Рошни, ты уверена? Если ты думаешь, что должна, за то, что я тебя спас, то это не…

– Заткнись! Не порти момент, Андрей! Я хочу этого! С того самого времени…

Продолжила она только минут через пять, когда голова моя кружилась, и никакой сенокс не помогал.

– …самого времени на «Шаррукине»! Только попробуй сказать, что ты не хочешь!

Как я мог?!

Ее грудь упиралась мне в лицо, ткань кителей скрипела, протестуя, но мы не слышали. Она целовала волосы, щеки, шею, особенно шею, то и дело несильно впиваясь зубами, а потом возвращала фокус прицеливания на губы и брала на абордаж шлюзовую камеру рта.

Я не успевал предложить маневр – дай бог поспеть за ее инициативами! Наконец она отступила.

– Андрей! – сказала она. – Пойдем к тебе!

– Конечно, пойдем, – смог выговорить я и сделал попытку выбраться. Не тут-то было!

– Нет! Слушай, я больше не могу…

Рука ее скользнула вниз, моментально нашла, вырвала из плена, и сделала попытку укрепить то, что укреплять было совсем не нужно, но она все равно старалась! Пальцы властно скользили вверх и вниз, снова и снова, пока я не заныл, застонал, а может быть, даже зарычал:

– Рошни! Я тоже больше не могу! Если ты хочешь, начинай, а то я сейчас…

Она все понимала, умница моя. Рука легла на плечо, она снова атаковала губы, но совсем недолго.

Девушка спустилась с подлокотников, потянула меня на себя, заставляя встать, насколько позволял фонарь кабины. Ее руки снова зашарили, но теперь они изрядно дрожали, и не справились так здорово, как первый раз.

– Снимай! Ну снимай же! – Теперь все понял я, ибо тоже умный. Ремень был расстегнут, сдались и кнопки парадных брюк, а потом пали и они, ровно до колен.

Рошни впечатала меня в спинку кресла, уперевшись крепким задиком в пульт. При этом естественным образом нажались какие-то кнопки, пульт зажегся, а в утробе истребителя загудели насосы системы охлаждения – реактор набирал мощность. А я – я думал, что я уже разогнался, но Рошни доказала, что это не так. Она повернулась, и круглые ягодицы устремились на посадку, и как она успела снять брюки?!

Вертикальная посадка была снайперской.

Мы состыковались!

Я успел засомневаться, не сделаю ли я ей больно, но первый же миг отверг сомнения. Меня обволокла влажная, такая влажная плоть, и я скользнул в нее без всякого сопротивления. Рошни медленно опустилась до конца. Движению вторил долгий стон, а потом она сказала что-то на фарси, и «Сигурд», невзирая на свою безупречную репутацию, не смог перевести, в первый раз на моей памяти.

После было много такого, чего я раньше не видел, не слышал, не испытывал.

Любовь этой девушки была для меня как в первый раз, хоть и следовало признать ее предельно незатейливой, а продолжалась она недолго. Я иногда ловил себя на мысли, что «Горыныч» слишком тощий для таких фокусов, а «Хаген» – в самый раз.

Только эта мысль была не главной. Доминировал удивленный вопль всего моего существа:

– Ка-а-ак она это делает?!

Стоны. Крики. Рычание. Мои и ее. Снова стоны. Движение. Вверх, вниз по винтовой траектории. Бочка на месте. И снова вверх.

Боже мой! Острота ощущений была такая, что я должен был кончить давно и бурно! Но я дождался. Утерпел.

Движение становилось все быстрее, и я больше не пытался ответить на него. Рошни трепетала, билась и исходила судорогой. Она больше не кричала и не стонала, а только сипло тянула воздух сквозь зубы. Она умудрилась изогнуть спину так, что доставала мою шею губами, а потом снова билась и дрожала. Взлетая вверх и падая, падая, падая…

Еще быстрее. Рошни колотит кулачками по подлокотникам. Все ее ладное тело содрогается. Вздох замирает.

Замирает. Замираю я, замирает она в высшей точке подъема, почти срываясь с направляющей.

И резко вниз, с прорвавшимся наружу криком, даже не криком, счастливым воплем, который все не затихает. Как не затихает и движение невозможно долгие минуты, часы и годы.

Я взрываюсь. Взрывается торпедированная Рошни. А может, это был встречный таран? Она лежит на мне и продолжает тихонечко стонать, мягко покусывая шею. Я трепещу от счастья и не знаю, сколько мы так лежим.

– Андрей! – тихо позвала она. – Быть может, пойдем к тебе? Я… я больше не могу.

– Опять?

– Опять.

– А ты осилишь?

– А ты?

Каюта. Переборочки тонкие – это вам не капитальный «Хаген» с почти стопроцентной звукоизоляцией. Узкая, жесткая койка. На ней так удобно! Я рассуждаю о звездах, о Вселенной, о Боге, не потому что это романтично или так положено. Нам обоим по-настоящему интересно.

– Ты обращала внимание, Рошни, что Вселенная устроена на принципах любви? Все, от мельчайших атомов и молекул, до звезд и огромных галактик тянется друг к другу. Гравитация? А почему не любовь? О господи, какой у тебя язычок…

– М-м-м?..

– Невероятный язычок! О-о-ох… да, гравитация – это псевдоним – одно из проявлений любви. Физика не в состоянии описать это в доступных терминах и вынуждена пользоваться научным новоязом. Конечно, атомы и молекулы не всегда подходят друг другу. Как не всегда подходят звезды. Посмотри, как белый карлик высасывает вещество из своей соседки – огромной оранжевой звезды! Разве в жизни сплошь и рядом мы не встречаем подобное?

– А тройная система – это тогда что? Звездные извращенцы?

– Не останавливайся, ради Ахура-Мазды! Мне так хорошо, о-ох… Семья – это не две единицы, это три и больше, хотя аналогия не вполне корректна, о, Аша!.. Как ты это делаешь! Важен принцип! Да! Да! Принцип! Самое устройство Вселенной, насколько мы его знаем, исполнено любовью. И каждый год энтли получают всё новые и новые подтверждения этому! Да! Звезды не обладают разумом в человеческом понимании, но, может быть, их мысли текут слишком медленно, и мы не успеваем их уловить? Ведь звезды живут так долго… Но взгляни на красный гигант!

– Я как раз на него смотрю!

– Тебе нравится?

– О да! А ты продолжай, это так… необычно…

– Звезда живет, сияет, освещая мир, но короток ее век, как век гения, который сжигает сам себя ради дела! И вот она взрывается – колоссальный катаклизм сверхновой. И что же мы видим? Абсолютная смерть на миллиарды километров выбрасывает что? Семена жизни! Звездный газ – водород и гелий разлетаются в Галактике, чтобы потом найти кусочки другой звездной пыли, чтобы, повинуясь принципам любви, соединиться, закружиться вокруг фокуса притяжения и породить новую звезду! Которая породит вокруг себя новые планеты… О, Рошни, солнце мое, какая ты гибкая! А если ножку вот так? Невероятное что-то…

– Андрей, ты мне волосы придавил, больно! Ага, теперь хорошо! Ой какой ты упругий, да-а-а… что… что дальше…

– …а может быть, водород нашей сверхновой найдет планету? И тогда, через миллиарды лет – смешной срок, появится вода, атмосфера, ее согреют лучи солнца, появятся первые микроорганизмы, которые, все усложняясь, зачнут разумную жизнь! Разумные существа узнают любовь, и вот на далекой Вэртрагне родишься ты, Рошни… как я счастлив, о Митра, Рошни, я люблю тебя!

– Я люблю тебя, Андрей!

– Таким образом, смерть звезды дает жизнь. Строго говоря, нет никакой смерти, есть бесконечная цепь перерождений, бесконечные конец и вновь начало, перетекающие друг в друга… Как мы сейчас, солнце мое! Это ли не есть ярчайшее проявление любви? Тот факт, что звезда – запредельно горячая и неразумная, любит нас, козявок, так сильно, что отдает себя, чтобы родились мы?

– А как же Бог? Ты говоришь об эволюции. Эволюция подразумевает автономность, и в ней нет места Богу… Возрожденная Традиция не признает эволюции именно по этой причине… Андре-е-ей, ты неподражаем, быстрее, пожалуйста!

– Какая глупость! Эволюция – есть высшее чудо Вселенной! И это процесс строго запрограммированный и гениально задуманный! Какова вероятность того, что из миллиардов в тысячной степени тератонн Большого Взрыва могли сами собой, случайно, родиться первые звезды? И какова вероятность того, что из бушующего субатомного огня случайно появились молекулы органики? Которые сами сложились в одноклеточную амебу? И как могла амеба сама по себе развиться в непередаваемо прекрасную Рошни Тервани? Мы оба учили высшую математику и знаем, что вероятность находится в районе нуля. Сама мысль о случайности эволюции оскорбляет мое ratio! И главный вопрос: кто построил и взорвал Главную Бомбу? Кто автор Большого Взрыва? Я думаю тот же идеальный разум, который научил атомы притягиваться, заложив в программу главный принцип – любовь!

– Как ты правильно говоришь, да… гравитация движется любовью, какая же у нас с тобой гравитация, Андрей, я люблю тебя!

– В нашей Галактике четыреста миллиардов звезд, еще сто в Магеллановых Облаках, примерно у каждой сотой звезды есть системы, в среднем из пяти планет. Если каждая тысячная несет жизнь, значит, Галактика буквально кишит жизнью! Это тоже любовь, Рошни, столько жизни не бывает без любви!

– О-о-о, да! Теперь ляг на спину, пожалуйста!

– Хорошо. Ох, как хорошо! Любовь в основе всего. Основные морально-этические принципы, не считая некоторых узкокультурных табу, происходят из принципов любви. Ты понимаешь, что это значит, Рошни? О, Рошни, да! Да! Это значит, что «не убий» и «не укради» неизменно справедливы, и на Земле, и в Туманности Андромеды! Осталось разобраться с «не прелюбы сотвори»… Да-а-а!!! Рошни, мы что же, не предохраняемся?

– Об этом на «Хагене» надо было беспокоиться! Теперь уже все равно. Андрей, с тобой просто нереально хорошо! Я столько раз подряд ни с кем не кончала, ух!

– Рошни?

– Что?

– Я уже опять могу.

– Врешь, пяти минут не прошло, такого не бывает… ой, нет, правда!

– Это любовь, Рошни.

– Андрей, я люблю тебя!

Утром мы расстались. Рошни должна была явиться на поверку в 10–00. Заснули мы часов в семь, так что подъем был тяжелый.

Не было разрывающей тоски. Мы оба знали, что встретимся, что бы ни случилось. Мы не говорили об этом, просто я знал, и она знала, и я знал, что она знает.

Эскадра Великой Конкордии уходила, унося фравахары, Атур-Гушнасп и Священный Огонь моей любви.

Опустошения, боли и муки расставания не было, лишь светлая грусть.

Двадцать «Хагенов» прошли в строю фронта над конкордианским ордером. Мы стреляли пиро-ракетами, мы салютовали клонам, пока не опустели боеукладки. От их кораблей в черное небо потянулись ответные огни, нарядные и праздничные.

О да! Мы встретились. Иначе не стоило затевать всю эту историю. Но – если бы я знал, как именно встречу Рошни… Если бы мы все знали, что салютуем в виду флота Конкордии последний раз!