Текст книги "Смертоцвет (СИ)"

Автор книги: Александр Зимовец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

– Нда, реконструкция правдоподобная, – произнес Оболенский, побарабанив пальцами по столу. – Впрочем, могла иметь место и совесть. Пишет же он, простите, дескать, меня. Совесть у людей, иной раз, просыпается именно тогда, когда наворотил дел, а как расхлебывать – не знаешь. Вот у меня, когда я еще был в вашем возрасте и в чине штаб-ротмистра, был такой случай… впрочем, ладно, это как-нибудь потом. Вы продолжайте, продолжайте, Татьяна Владимировна.

– Я не спорю, может быть, и совесть тоже, – Таня пожала плечами. – В любом случае, он пришел к осознанию полного краха. Возможно, имел место и конфликт с Уваровым или его дочерью Ариадной. Тут сложный момент: семейство это ему было явно близко, но сам он занимался вещами, прямо противоречащими убеждениям этого консервативного семейства. По слухам, он собирался делать Ариадне предложение, а какое тут предложение, когда сам он бунтовщик, и это могло в любой момент открыться?

– Ну, это подобных людей не останавливает, – вздохнул Оболенский.

– Может быть, но двойственности он не мог не чувствовать, – сказала Таня. – И не мог не понимать, что сильно рискует, особенно Уварова была для него важна. Похоже, все это вместе его и надломило.

– Ну, ладно, это все уже лирика, – Оболенский жестом остановил ее. – Так или иначе, у нас нет арестованного флороманта, а есть его труп. Нет арестованной Надежды, а есть Надежда, гуляющая на свободе.

– Неважные дела, – кивнул полковник, пожевав губами и скривившись. – В общем-то, если называть вещи своими именами, это полный провал.

– Я этого не отрицаю, – твердо ответила Таня, выдержав взгляд полковника. – Главный подозреваемый мертв, его связи с подпольем в точности не установлены. Но есть и хорошие новости. Во-первых, мы можем быть в достаточной степени уверены, что преступлений флороманта больше не будет. Во-вторых, у нас есть важная зацепка: место передачи винтовок.

– Разумеется, они туда не явятся, – полковник махнул рукой. – И потом, дело не только в этом. Вы знаете, какой эффект эти убийства уже произвели в высших сферах?

– Немного представляю, – мрачно проговорила Таня.

– Немного… – проворчал полковник. – Это, между прочим, большой удар по нам… по нашему делу. К этому делу оказалось приковано внимание и императора, и Госсовета. Как так, какие-то нигилисты убивают лояльных подданных, средь бела дня да еще таким ужасным способом. Изловить! Доложить! А что я теперь доложу? Преступник долгое время ходил у нас под носом и в итоге остался безнаказанным. Да еще и один из эпизодов – это история в Залесском, а привлекать внимание начальства к Залесскому… сами понимаете, не с руки нам.

– Со всем уважением… я бы про Залесское вовсе наверх не докладывала, – вставила Таня.

– Не учите… – полковник поморщился. – Что мне докладывать, а что не докладывать, это я сам разберусь.

– Однако я с вами не согласна насчет винтовок, – сказала Таня. – У нас есть бумага, согласно которой передача новой партии винтовок планировалась на побережье Финского залива, куда должен подойти катер. День передачи наступит очень скоро, но они не могут в точности знать, что мы взломали шифр. При этом винтовки нужны Надежде, как воздух, а она человек, конечно, рискованный. Может попробовать на авось явиться на встречу.

– Бросьте, люди Паскевича не будут ничего передавать в условиях, когда мы обо всем знаем, – полковник только рукой махнул. – О чем вы вообще говорите. Они сейчас будут прятать концы в воду, а не винтовки раздавать.

– Вот именно, – Таня кивнула. – Они будут прятать концы в воду и точно не будут связываться с подпольем и предупреждать его, что сделка отменяется. А не получив такого сообщения напрямую, Надежда может рискнуть. На это мой расчет.

– Слабенький расчет, слабенький, – полковник покачал головой. – Впрочем, чем черт не шутит… Как вы думаете, ваша светлость?

– Я думаю, что госпожа Ермолова права, – проговорил Оболенский задумчиво. – Это авантюра чистой воды, но попробовать следует. Мы сейчас в очень неприятной ситуации, нам нужно предъявить какой-то успех по этому делу, а успех этот может быть, только если поймаем Надежду или хоть кого-то из верхушки ее группы. Я даю добро на операцию.

– Спасибо, – Таня как-то даже разрумянилась, что ей было обычно несвойственно. – С деталями я ознакомлю вас позже.

– Сделайте одолжение, – Оболенский кивнул с усталым видом. – А вам, Брагинский, нужно продолжать поддерживать отношения с семейством Уваровых. Сейчас ситуация стала очень напряженной, особенно из-за убийств флороманта. Нам может потребоваться любая поддержка – в том числе, и такого человека, как Уваров. Как вы сами думаете, может он выступить на нашей стороне?

Герман покачал головой.

– Уваров – человек с принципами, это видно. Но какие именно это принципы, мне сказать трудно. Я слишком плохо еще его знаю. Вот его младшая дочь, Ариадна… мне кажется, она могла бы, но в какой степени она имеет влияние на отца…

– Хорошо, спасибо за ваши наблюдения, – Оболенский снова постучал пальцами по столу в задумчивости. – Если будет возможность, побывайте еще в его имении, понаблюдайте. И передайте графу, что у нас есть возможность вернуть его в правительство. Может быть, не на тот же самый пост, но в любом случае вернуть его из отставки.

– А если граф поинтересуется, от кого именно исходит это предложение?

– Скажите, что вы не уполномочены отвечать. Само по себе это будет достаточно красноречивым ответом: кто еще может уполномочить или не уполномочить вас на это, как не ваше же начальство, верно?

Князь усмехнулся в усы и поиграл пером в руке.

– А знаете, что… – продолжил он. – А попробуйте-ка запустить этот пробный шар через Ариадну Константиновну, а? Вы ведь говорите, что она может посочувствовать нашему делу, вот давайте и попробуем. Не самого Уварова, так можем хоть ее заполучить.

– Может быть, не стоит ее втягивать, все-таки? – неуверенно произнес Герман.

– Нам нужны любые союзники, – твердо ответил Оболенский. – Любые. Особенно сейчас, когда все дело висит на волоске из-за провала с флоромантом. Нет, Герман Сергеевич, мы сейчас никакие возможности не можем отвергать. Считайте это приказом. Проверьте, в какой степени мы можем рассчитывать на Ариадну Константиновну, как на помощницу и связника с ее отцом. Да и как на сильного боевого мага – не будем и этого забывать. Скоро, ох скоро, нам может понадобиться много боевых магов. Не хотелось бы, конечно, но…

Он развел руками, давая понять, что все в руках Господа, а им только надлежит быть готовыми к любому развитию событий.

– Слушаюсь, – Герман поклонился. – Разрешите идти? А то скоро как раз будет одно мероприятие, где будет возможность встретить Ариадну Константиновну, а может быть, и самого графа, кто знает.

– Конечно, идите, – Оболенский протянул Герману руку, как он часто делал с подчиненными, подчеркивая свой демократизм. – Всего хорошего, поручик.

* * *

Похороны знаменитого путешественника проходили скромно. Официально было объявлено, что погиб он в результате неосторожного обращения с добытым артефактом, что, в сущности, было почти что правдой. Благодаря этому церемонию можно было провести на обычном кладбище, не опасаясь того, что церковники не станут отпевать самоубийцу.

В газетах об убийствах флороманта почти не писали – цензура подобные новости пропускала неохотно. А коль скоро так, то и сообщать о гибели душегуба было ни к чему. Ограничились небольшими заметками о гибели эксцентричного ученого.

Людей на похоронах было не так много, как Герман ожидал. Приехала из Тамбова старушка-мать Ферапонтова, бедно одетая и согбенная горем. Всю панихиду она не могла сдержать слез и только повторяла время от времени: «Не уберегла, не уберегла…».

Явилось несколько аристократов, и в числе их – граф Уваров с одетыми в траур дочерьми. Ариадна под конец панихиды тихонько подошла к Герману, встала рядом.

– Не могу себе простить… – проговорила она, всхлипнув.

– Да что вы… – зашептал Герман. – Разве вы… в чем вы виноваты?..

– Мне надо было самой к нему ехать, – ответила она. – Уговорить, расспросить, делать что угодно, чтобы он раскрыл мне душу, облегчил… Я бы все приняла, что угодно…

– Боюсь, что не все… – проговорил Герман скорее себе под нос, но она услышала.

– Я все знаю, – ответила она. – Это был он, да? Он распространял этот смертоцвет?

– Откуда вы…? – Герман повернулся к ней и внимательно взглянул.

– Я же говорю, – вздохнула она. – У отца глаза и уши везде, и он не преминул мне об этом рассказать. Жестоко с его стороны, но я его понимаю.

– Что вы имеете в виду?

– Он хотел сделать для меня боль потери не такой сильной. Объяснить, что все это время рядом со мной был человек двуличный, и даже опасный для меня же самой, а значит, вроде как, и жалеть не о чем – надо радоваться. Вот только радоваться, конечно, не хочется…

– Мне кажется, я понимаю вас, – проговорил Герман. – Какой бы он ни был, но для вас…

– Да… – Ариадна всхлипнула. – Какой бы он ни был…

Она помолчала некоторое время, всхлипнув еще раз, а затем продолжила.

– Он много раз говорил, что хотел бы бросить «все это» и уехать куда-нибудь вместе со мной. Куда-нибудь далеко: в Австралию, в Аргентину, может быть, даже в какой-нибудь из миров-колоний. Жить там простым трудом, что-то добывать вылазками в осколки, писать книги об эльфийской истории. А я, глупая, даже и не понимала, что именно «все это» он так жаждет бросить. Я совсем его не понимала. Совсем.

– Может быть, и к лучшему, – осторожно заметил Герман. – Есть такие люди, которых лучше не понимать. А то поймешь и станешь таким же…

Ариадна смерила его взглядом, и он не понял, выражал ли этот взгляд согласие или презрение.

– Все же, я виновата, – сказала она. – Я знаю, чем виновата. Он… бедный… ему, наверное, казалось, что я отдалилась от него после того похода в гробницу. Он не мог не почувствовать…

– Не мог не почувствовать что? – осторожно спросил Герман.

Ариадна вновь взглянула на него как-то странно.

На обратном пути с похорон Герман встретил Карасева, беседовавшего о чем-то с настоятелем храма. Он помахал Герману радостно, раскрыл свои медвежьи объятья, обнял.

– Давненько тебя не видать, Бражка! – сказал он, когда они с Германом двинулись вниз по улице.

– Дела, – вздохнул Герман. – Ты не представляешь, чего только не навалилось…

– Э, а у меня напротив, – Карась усмехнулся. – Сижу тут, как пень. Крепостных в округе мало, духовному целителю работы почти нет. Только что делать вид, что наезжаю периодически в твое Залесское. Да ведь и там-то работы нет на самом деле.

– Теперь и того меньше будет, – мрачно ответил Герман.

– Слышал уже, – Карась вздохнул. – Вахмистр рассказал. Да, дела. Ну, вы хоть поймали этого гада?

– Почти, – Герман скривился. – Но убивать он больше не будет.

– И то хорошо, – Карасев кивнул и закурил. – Знаешь, пойдем-ка мы выпьем, что ли? Как в старые-добрые времена, помнишь, когда я из бурсы сбегал? Эх, время-то было золотое, как я сейчас понимаю. Тогда-то думал, скорее бы эту постылую бурсу закончить, а нынче вижу, ни черта на воле не лучше!

– Это ты верно, – кивнул Герман. – Кого ни спроси, а у всех выходит, что на воле не лучше. Вот хоть бы моих ребят с завода. Ну, да ладно, нечего об этом. А насчет выпить – это я всегда горазд, ты же знаешь.

И они отправились в трактир, и Герман напился там почти что до звериного образа, но даже и в зверином образе то и дело ловил себя на мысли, отчего это он все время вспоминает слова Ариадны Уваровой? Что именно Ферапонтов «не мог не почувствовать»?

Глава семнадцатая

Огонь горит во тьме

Серые скалы, почти сливавшиеся с таким же серым небом, уступили место узкому песчаному пляжу, хорошо видимому в ночи при лунном свете. Светлый песок контрастировал с темными волнами и такой же темной полоской соснового леса.

– Здесь? – спросил Рождествин, выглянув из иллюминатора.

Герман покачал головой.

– Нет, следующий, – сказал он. – Здесь нет валуна по центру.

Трое мастеровых посматривали на них напряженно, но без страха. Кажется, к драке были готовы.

Герман взял с собой только тех, кто хоть немного восстановился после смертоцвета. Таких оказалось трое: резчик Григорьев и братья-стекольщики Никифоровы. Первый, молчаливый и длинный, как коломенская верста, сидел на полу и чистил револьвер. Вторые, молодые и очень похожие друг на друга, хоть и не близнецы, играли в карты. Рвался отправиться и Митрич, но ему, все еще кашлявшему из-за поврежденных легких, лучше было побыть пока в лазарете.

Катер «Вестник рассвета» должен был перевозить винтовки из Гельсингфорса в Кронштадт. Узнав об утечке документов, Паскевич, естественно, отменил его рейс. Вот только подпольщики могли об этом еще и не знать, и явиться на пляж, на котором была запланирована передача. Собственно, настоящий катер так и остался на стоянке возле одного из объектов Лейб-гренадерского полка в Финляндии, а Корпус зафрахтовал другой катер, точно такой же, идеально его замаскировав.

По документам на борту было два ящика с винтовками, а в действительности – три. Герман, как юрист, даже впечатлился той бюрократической эквилибристикой, при помощи которой это было проделано. Два должны были быть благополучно довезены до Кронштадта и дальше поехать посуху, а третий, неучтенный – отправиться к нигилистам. Это уже было проделано однажды, и именно таким образом к ним попала винтовка, из которой едва не убили Таню.

Каждая винтовка была снабжена небольшим ящичком с двумя циферблатами – очень похожими на профилизатор, только поменьше и попримитивнее. Назначение их было в том, чтобы вовремя заметить магические потоки, идущие в сторону цели, и оценить их мощность.

У тех, кто ожидает их сейчас на берегу, такие устройства, конечно, есть – полученные еще в прошлой партии. Именно поэтому на операцию отправился лично Герман в сопровождении мастеровых. К ним магические каналы подсоединены не были, а значит для прибора они были все равно что обычными людьми.

Единственное, до поры до времени им лучше было не показываться на палубе. Если среди встречающих есть Надя собственной персоной, она, конечно, узнает и Германа, и мастеровых, которых видала не раз.

Паровой катер обогнул скалистый мыс, и мгновение спустя показался новый пляж, к которому близко подходили высокие сосны. На берегу, возле черного валуна, горел небольшой сигнальный костер. Проходи мимо берега случайный корабль, никто бы не обратил внимания: просто рыбаки греются на берегу.

Катер подошел к берегу вплотную, один из жандармов, наряженный заправским шкипером, соскочил с брызгами в воду и по мелководью подошел к людям у костра, их было четверо. Все это были люди молодые и по виду скорее образованные, хоть и наряженные в простонародную одежду: просторные рубахи, серые штаны, яловые сапоги. Нади среди них не было. Ну и ладно. Одного-двух людей, явно не последних в ее группе, более чем достаточно, чтобы выйти на ее логово.

– Эй, бродяги! – окликнул их жандарм, – Далеко ли до Таллина?

Это был пароль.

– Да ты, дядя, не в ту сторону плывешь! – ответил один из молодых людей.

– А, ну, коли так, тогда получите и распишитесь!

Жандарм взял тяжелый ящик и стащил его с палубы, затем его товарищ ухватился с другой стороны, и они вместе снесли его к костру.

– Посмотреть надо, – проговорил один из тех, что сидели у костра.

Герман напрягся. Никаких настоящих винтовок внутри ящика, конечно не было: откуда их было бы взять? Лежали там просто свинцовые трубы для веса. Расчет был на то, что нигилисты смотреть не будут – по крайней мере, сразу.

– Чего их смотреть! – ответил жандарм, выглядевший совершенно беззаботно. – Все в лучшем виде, как приказывали! Тут замок хитрый, долго возиться, а нам еще надо в Кронштадт поспеть, и так задержались, не сразу ваш костер разглядели!

– Замок, это я мигом! – ответил парень и вальяжно подошел к ящику, достав из кармана маленький ключик.

Герман понял, что пора действовать. Одним твердо отработанным за последние несколько дней движением он активировал кокон правосудия, направив его на нигилиста с ключом, и тот в тот же миг застыл, словно живая статуя в противоестественной позе, наполовину согнувшись.

– Всем лежать! – проорал Рождествин, укрывшись за бортом катера и выпалив из револьвера поверх голов.

В ответ где-то вдалеке, среди сосен, оглушительно жахнуло, и прямо над головой у эльфы взвился фонтан из щепок. Он едва успел спрятать голову. Очень вовремя. Где-то выше на берегу засел стрелок и, видимо, с той самой винтовкой.

Целиться ему в темноте, конечно, было тяжело, разве что по силуэтам на фоне костра, да и то ведь Германа и прочих костер от него заслонял. Только на это и была надежда.

Герман приподнялся над бортом и выпустил яркую чародейную стрелу в одного из нигилистов, уже поднимавшего револьвер. Цели она однако не достигла, только разорвала мрак и усвистела куда-то в сторону леса, а парень успел выстрелить, так что теперь уж Герману пришлось укрыться.

Завязалась перестрелка. Нигилисты стали отходить к лесу. Один из них попытался потащить за собой и парализованного товарища, но это была ошибка: жандарм метким выстрелом в ногу заставил его вскрикнуть и рухнуть на песок. Но секунду спустя сам он дернулся и повалился наземь, заливая песок темной кровью из простреленной головы.

Герман бросился на берег, стараясь не становиться между костром и лесом и не превращаться таким образом в мишень для стрелка. Чувство было ужасно неприятным: словно ты таракан на сковороде, которого в любой момент могут придавить ногтем. Бац! – и все, даже щит никакой не поможет, поэтому Герман его и ставить не стал. Его и так мутило от того, сколько силы он потратил на кокон правосудия. Ноги слушались плохо, и он боялся, что споткнется и растянется на песке, превратившись в статичную цель.

Прямо над головой у Германа пронеслись с воем две чародейных стрелы, затем еще одна, еще. Было это похоже на зловещий фейерверк. Это ребята-мастеровые открыли огонь по отступающим нигилистам.

Надо сказать, что настроены парни были люто. Пережив мучительную боль смертоцвета и смерть товарищей, они четко знали, на чьей они теперь стороне. На эту операцию каждый из них поехал с радостью, и все трое по дороге говорили, что хоть одного укокошат с радостью. Герман их еще тогда одернул: по меньшей мере один нужен живым, за этим и плывем. А вообще, чем больше, тем лучше.

Поэтому-то он сейчас и несся по песку, среди свистящих пуль и ревущих заклятий – нужно было утащить с собой трофей, скрючившегося на песке парализованного. Товарищ его, раненный в ногу, тоже мог сгодиться.

Герман потащил скрюченного по песку. Его товарища схватил подбежавший следом за Германом Рождествин, тот попытался оказать сопротивление, но револьвер у него из рук эльф выбил ногой, а когда нигилист попытался его ударить, то оглушил его ударом рукоятки револьвера по затылку.

Нигилист обмяк, и Рождествин теперь мог тащить его беспрепятственно, оставляя за собой кровавый след. Ничего, когда довезем, жандармский целитель подлатает.

Им оставалась всего пара шагов до спасительного катера, когда раздался новый громкий выстрел, разнесшийся эхом над берегом. В следующую секунду Рождествин выругался, и Герман подумал, было, что эльфа ранили, однако на деле оказалось другое: у его пленника кровь лилась теперь не только из ноги, но и из головы, и тащить его теперь, похоже, было уже ник чему. Поручик и не стал: выругался, бросил свою ношу, а затем вдруг прыгнул, прикрывая собой второго пленника. И вовремя: грянул новый выстрел, Рождествин вскрикнул, схватившись теперь уж за свою ногу, но пленник был невредим, и секунду спустя двое мастеровых приняли его, спрятали в рубку, а Герман помог отчаянно матерящемуся сразу на двух наречиях эльфу перебраться через борт.

Следующий выстрел, грянувший в ночи, никакой цели уже не нашел, пуля лишь ударилась в рубку. Помощник шкипера запустил двигатель, и катер стал отваливать от берега. Рождествин, чертыхаясь, перетягивал рану.

Герман опустился перед ним на колени, стараясь рассмотреть – впрочем, в ранениях он все равно ничего не понимал.

– Жить буду, – прошипел эльф в ответ на его не высказанный вопрос. – Нашей красавице Татьяне, пожалуй, похуже пришлось, а тут только царапина. Этот-то цел?

Он пнул лежащего на дне скрюченного нигилиста. Герман осмотрел пленника: тот дышал и ранен никуда не был. Ему связали руки и ноги, а затем Герман снял заклятье. Арестованный попытался рвануться, слегка подпрыгнул, подергался в путах, но связан он был надежно.

– Не суетитесь, целее будете, – проговорил Герман. Пленник в ответ заскрежетал зубами, но членораздельного ничего не сказал.

За иллюминатором вновь поплыли скалы, сосновый лес и пустынные пляжи. У Германа на душе стало полегче: самое сложное, кажется, позади. Жаль, конечно, беднягу-шкипера, но в целом операция удалась. Сейчас этот деятель у нас заговорит. Не допросить ли прямо сейчас?

– Корпус жандармов! – произнес Герман как можно строже и уставился на противника, поигрывая револьвером. – В ваших интересах отвечать быстро и правдиво. К какой группе принадлежите? Какое имеете задание? С кем держите связь?

– Я… что? – проговорил пленник, стуча зубами. – Ты, барин, чевой-та? Какая связь? Мы это… рыбаки мы… рыбу удим…

– Вы такой же рыбак, как я эльфийский принц, – ответил Герман. – Хватит Ваньку валять. Отвечайте, раз попались. Не то сейчас довезем вас до места и применим другие методы. К чему дожидаться?

– Я… какие методы? Мы рыбаки…

– А револьверы у вас откуда, рыбаки?

– Так это… места дикие… без револьверов никак…

– А снайпер у вас в кустах сидел тоже потому что места дикие? – Герман скривился.

– Мы рыбаки… рыбаки… – тупо повторял пленник. Похоже, конструктивной беседы с ним пока не выходило. Ну, и бог с ним. В Корпусе есть специалисты по допросу. Пытать они его почем зря не будут, конечно, Корпус до такого не опускается без совсем уж крайней нужды. Но разговорить они умеют и менее радикальными методами.

Герман отвернулся и стал смотреть на темные пейзажи за иллюминатором. «Рыбак» что-то бормотал себе под нос. Прислушавшись, Герман с удивлением осознал, что тот, кажется, молится. Только молитва у него была какая-то своя, не православная. Слов было в точности не разобрать, но раза два он расслышал слово «Узорешитель»: пленник молил Узорешителя явиться в мир и освободить от оков земных всех страдающих невинно.

«Какова ирония!» – пронеслось в голове у Германа. «Парень молится Узорешителю, не зная, что тот давно уж явился в мир, да еще и находится от него на расстоянии вытянутой руки».

Невольно он погладил под курткой кобуру, в которой был револьвер. Ему даже показалось, что он ощутил исходящее от Узорешителя тепло.

Да, если вдуматься, он с этими ребятами хочет одного и того же. Изменить мир, освободить страдающих невинно. Интересно, хочет ли этого же князь Оболенский? Вероятно, хотя представления об этом освобождении у него, конечно, сильно отличаются от тех, что вертятся в головах у студентов-бомбистов. А ведь Герман еще совсем недавно и сам был таким студентом: почитывал время от времени запрещенные книжки, бывал на разных сходка – где, правда, больше пьянствовали, чем спорили о политике – и презирал жандармов, конечно же. «Голубой мундир» – это было самое позорное обзывательство, которым можно было наградить человека, уличенного в том, что доносит на товарищей. И за такую характеристику можно было получить в морду, особенно если она неосновательна.

И вот теперь он сам носит голубой мундир – точнее лазоревый. И не только не стыдится этого, но знает, что делает для будущего гораздо больше, чем те, кто до сих пор дерет горло в кабаках. Вот только прежние товарищи, конечно, в это никогда не поверят и не поймут. Почти никто из них, кроме Карасева, с ним нынче отношений не поддерживал.

Грустно. Впрочем, грустить некогда. Есть дело. Вот уже и пирс, от которого они отплыли несколько часов назад, еще засветло.

На пирсе должны были ждать люди Оболенского во главе с Таней. Но вместо них там стояли двое в черных мундирах. В первую секунду, как только Герман это увидел, он хотел скомандовать, чтобы повернули назад, но в следующий миг увидел еще одну фигуру: чуть позади черных стояла Таня, и ее волосы развевались на ветру. Она подняла руку и помахала им, так что Герман решил, что, видимо, лучше, все-таки причалить. Едва мотор катера остановился, а жандарм-шкипер перекинул трап, как двое тут же на этот трап взошли, и в одном из них Герман узнал того усатого полковника, с которым они столкнулись в кабинете Оболенского. Впрочем, неудивительно. Явилась, значит, Лиса Патрикеевна поживиться чужой добычей, украсть чужую победу.

– Какого… – проговорил, было, Герман.

– Поручик Брагинский? – спросил полковник.

– А то вы не знаете! – ответил Герман с вызовом.

– Именным указом вы отстраняетесь от операции и от руководства Зубцовским отделением до завершения внутреннего расследования, – проговорил черномундирный и протянул Герману бумагу. На бумаге в самом деле имелась подпись, то появлявшаяся, то исчезавшая, то вдруг поднимавшаяся с бумаги прямо в воздух и возвращавшаяся обратно. Хорошо знакомая каждому имперскому бюрократу подпись. Личный автограф Его Императорского Величества, который невозможно подделать, потому что он существует разом в нескольких временных слоях.

Пару мгновений Герман не знал, что сказать, переводя взгляд с бумаги на полковника и обратно.

Вот, значит, как. Пока они готовили операцию, враг тоже не сидел сложа руки. Они смогли каким-то образом срочно выбить именной указ – это дело непростое, и наверняка ходить за ним и уговаривать императора пришлось лично Апраксину или кому-то еще из высших сановников империи. Но уж если такой указ подписан…

Герман удивленно взглянул, но не на него, а на Таню. Та только головой покачала: дескать, ничего поделать нельзя.

– Хорошо, – сказал Герман и пожал плечами. – Только передам арестованного своему начальству.

– Арестованного вы передадите нам, – жестко произнес полковник. – На это тоже у нас имеется именное распоряжение.

«Вот тебе, бабушка и Юрьев день», – прокомментировал Внутренний Дворецкий. – «Торговали кирпичом, а остались ни при чем».

Это был удар ниже пояса. Нет, ну как так⁈ Шкипер погиб, Рождествин ранен, сам Герман только что носился под пулями, словно лисица в засаде, и ради чего? Чтобы вот так просто отдать пленного этим ублюдкам⁈

Но делать было нечего, и он кивнул жандармам, чтобы те вывели пленника. Тот смотрел по сторонам дико, явно не вполне соображая, что происходит, и почему две самые враждебные к революционерам службы из-за него схлестнулись. Полковник грубо взял пленника за плечо и потянул за собой.

– Не отчаивайся, – прошептала подошедшая к Герману со спины Таня. – Мы их все равно прижмем. На днях князь пойдет к императору, тебя восстановят, а этих гадов мы в порошок сотрем.

Герман сжал кулаки. Он бы предпочел стереть их в порошок прямо сейчас, но, видимо, придется подождать.

Глава восемнадцатая

Медленно падает снег

Для Германа потянулись странные дни. После горячки следствия, когда он даже спал и то урывками, настал период бесконечной праздности, когда можно было спать до обеда, а потом неспешно отправляться в трактир, или к кому-нибудь из приятелей, или просто гулять по городу.

Никакого обвинения ему не предъявили, но и вернуть его к служебным обязанностям никто не спешил. Отделение он сдал Рождествину, но у того, кажется, тоже дел особенных не было. Даже унтер-офицерша Занозина как-то попритихла, и новых жалоб на черную магию с ее стороны не поступало.

Никакого обязательства не покидать Зубцов Герман не давал, и потому время от времени ездил то в Тверь, то в Москву, а раз даже и в Петербург.

Разок он навестил князя Шервашидзе в его московском особняке, который изнутри выглядел именно так, как и должен выглядеть дом богатого и эксцентричного восточного человека. На стене в гостиной висел ковер с развешанными по нему изогнутыми кинжалами и ятаганами, стены в коридоре украшали восточные гравюры, многие из которых были весьма фривольного содержания, а одна из просторных комнат была абсолютно пуста – как объяснил сам хозяин, это для гимнастики.

Дополняли интерьер головы оленей и кабанов на стенах, причем у некоторых из них в районе горла были отчетливо заметны следы зубов, которые заказчик чучела, видимо, не посчитал даже нужным скрыть.

Князь откупорил бутылку коньяку, не забыв упомянуть, что тот выдерживался каким-то особенным образом. Пили и беседовали о разнообразных приключениях и служебных перипетиях.

Герман рассказал ему немного о своем расследовании – разумеется, в той части, в которой можно рассказывать, князь же все больше рассказывал об удивительных случаях в пору его службы в первой молодости в пограничной страже и позже в контрразведке.

– Что же вы оставили службу? – спросил его Герман.

– Сыт по гор-рло, – прорычал Шервашидзе. – Судите сами, дорогой друг, как можно служить людям, которые совершенно не ценят усилий, а ценят только чинопочитание? Ты жилы рвешь, а весь успех достается какому-нибудь графчику, который чей-то там племянничек, но который палец о палец не ударил! Мне хватило пары таких случаев, чтобы понять, что на службе мне не место.

«Ему легко говорить,» – пронеслось в голове у Германа. – «Когда ты имеешь собственное состояние, да еще и не связан обязательствами, то, конечно, очень легко оставить службу и жить в свое удовольствие. Вот бы и мне…»

Но тут, конечно, ему вспомнилось, что его теперь удерживает на службе не только необходимость зарабатывать на жизнь. Слишком многим он уж перешел дорогу и слишком многое узнал, а уж Узорешитель в его руках и вовсе обязывает его играть по-крупному, хочет он того или нет.

Но рассказывать обо всем этом князю, конечно, не стоило, и Герман стал его расспрашивать о том, что тот поделывает в настоящее время, когда уж не служит.

– Пишу историю гномов, – ответил Шервашидзе. – Очень увлекательно. Было, конечно, проще, пока наша армия не влезла в Барканские шахты, теперь визу в Орземунд так просто не получишь, а хотелось, хотелось еще разок побывать.

– Вы были в Орземунде?

– Бывал. Красивые по-своему места, хотя, конечно, очень мрачно. Меня даже водили на поверхность в специальном герметичном костюме. Впечатления, скажу я вам, на всю жизнь.

Герман кивнул. В гимназии их учили, что гномы жили под землей не всегда, а только с тех пор, как магическая война превратила поверхность их мира в безжизненную пустыню зараженную. Говорили, что она была инспирирована демонами, и что теперь эти демоны стали полновластными владыками мира над шахтами.