Текст книги "Небо зовёт"

Автор книги: Александр Коновалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

После свидания

Не успела Лена переступить порог своей комнаты, как Нина накинулась на неё с вопросами.

– Ну, как провели время?

– Ой, Нинка, не спрашивай, я такая счастливая.

– Что, Вася тебя поцеловал?

– Я первая его поцеловала, а потом и он осмелел, но поцелуи и всё прочее у нас впереди, главное, я в нём увидела скромного порядочного парня, готового на любые испытания ради любимой.

– Это он так тебе сказал?

– Да, я и сама вижу.

– С тобой всё ясно. Влюбилась сама и влюбила в себя чистого и непорочного парня.

– А что в этом плохого? Влюблённый человек готов на любые подвиги. Мне кажется, если бы спартакиада была завтра, то я бы выиграла все соревнования, потому что у меня сейчас такой эмоциональный заряд, что его хватит на любой подвиг, в том числе и на спортивный.

– И когда договорились встретиться?

– В следующее воскресенье. Он настаивал, чтобы встретиться ещё и в среду, но я ему отказала. Тогда бы у меня нарушились все планы, и пошло бы всё наперекосяк. Бабушка мне в детстве говорила: «Леночка, когда вырастешь, не поддавайся житейским соблазнам и слабостям, а соблюдай главное жизненное правило – сначала дело, а потом потеха».

– Мне кажется, если ты так рассуждаешь, то у вас ещё никакой любви нет, а просто увлечение. Когда же по–настоящему полюбишь, всё бросишь и побежишь за любимым, хоть на край света.

– Может, ты и права, но я думаю, у нас с Васей всё впереди. Вот на следующий год закончу учёбу, пойду на работу, а тогда можно подумать и о серьёзных отношениях, о семье и о детях.

– Ленка, о чём ты говоришь? Какая семья? Какие дети? Если он пацан, которому ещё нет и восемнадцати, он ещё не служил в армии, и пока он служит, мало ли что может произойти. Да и у тебя ещё ничего не определено. Может, в Ленинграде оставят. Не знаю, как ты, но я всё буду делать, чтобы остаться тут, продолжать заниматься любимым спортом, участвовать в соревнованиях и обязательно стать чемпионкой Союза. Ведь сколько труда вложено на тренировки, поездки, соревнования, а если пошлют на работу в какую–то глухомань, то три года адского труда уйдут впустую. Это неправильно. Надо откинуть всякую ложную скромность и активно добиваться своей самореализации. Я и тебе советую сделать так, как я. Я уже была у начальника аэроклуба, секретаря горкома комсомола, где мне обещали работу в городской больнице и продолжение спортивной карьеры.

– У меня на этот счёт есть свои соображения. Во–первых, спорт – это удел молодых. Это развлечение, известность, слава, но не источник дохода для жизни. Рано или поздно надо будет создавать семью, иметь детей и трудиться по своей профессии. А насчёт работы, куда пошлют партия и комсомол, туда и пойду, значит там я нужнее, значит там принесу больше пользы стране, обществу.

– Как знаешь, только в большом городе есть больше возможностей для раскрытия таланта, реализации своих способностей, да и Васю бы вытащила из своей провинции, и человеком сделала. А то у вас, как в песне: «Дан приказ ему на Запад, ей в другую сторону…». Разлетитесь по Союзу, а потом ищи ветра в поле. Что бы ты ни говорила, а о своём будущем надо думать уже сегодня, а не завтра, когда поезд уже уйдёт.

– Нинка, я не думала, что у тебя такие мещанские взгляды. Ведь партия и комсомол учат нас тому, что главным приоритетом у каждого советского человека должны быть: самоотверженный труд на благо страны и интересов общества, а все остальные дела на втором месте. Наш девиз «Сначала думай о Родине, а потом о себе» должен быть главным.

– Ты считаешь, семья и дети – это дело не государственной важности, что воспитание молодого поколения является второстепенным? С этим я в корне не согласна. Семья – это элементарная ячейка общества, и чем она крепче, чем гармоничнее она развивается, тем сильнее страна, успешнее и богаче живёт в ней народ.

– На эту проблему у нас с тобой разные взгляды. Может ты и права, но меня не убедила, останемся при своих мнениях. Время нас рассудит. Давай лучше о земном. На тренировку завтра идём?

– Полёты на понедельник не предусмотрены, только теоретические занятия и политинформация, можно и пропустить, сославшись на то, что готовились к экзаменам. Кстати, через неделю практика, но у нас с тобой полная неопределённость. Во всех группах знают, кто куда едет, а парашютисткам ничего неизвестно. Темнит наше руководство что–то.

– Может, нас совсем от практики освободят? Ведь через два месяца планируются международные соревнования.

– Но ведь фельдшерская практика ничего общего не имеет со спортом. В любом случае, практику надо будет отработать, лучше уж со всеми вместе.

– Не будем думать и гадать, пусть думает за нас начальство, а мы все равно ничего изменить не сможем.

– Ну ладно, пусть будет, как будет, а нам пора спать.

Лена молча стала раздеваться. Разговор с подругой оставил неприятный осадок: «Ну как я могла обозвать её мещанкой. Если бы она меня так, то я бы наверное возмутилась и наговорила ей глупостей, а она молодец, правильно сказала про семью, только мне не хотелось признавать своё поражение и согласиться с ней». Так, забравшись под одеяло, думала Лена. «Впечатлений от прошедшего дня было столько, что разговоров хватило бы до самого утра, но мы, углубившись в домашнюю философию, забыли о сегодняшнем дне, который, может быть, запомнится на всю жизнь». Ведь именно сегодня она почувствовала впервые в жизни такой всплеск эмоций, такую теплоту и нежность к этому парню, как к никому другому. Ей и до этого нравились парни. Были поклонники и дома в Брянске, и тут, но это были друзья–единомышленники, которые не вызывали таких возвышенных и прекрасных чувств, как к этому простому деревенскому парню. Возможно, его непосредственность, скромность и почти детская наивность подкупили настолько, что её девичье сердце открылось перед ним и всё её существо наполнилось прекрасной музыкой любви. В её ушах и сейчас звучали его неторопливые взвешенные слова с милым деревенским диалектом. За эти несколько встреч она успела заметить, что за ширмой простоты и наивности, в нём скрывается твёрдость духа, целеустремлённость, трудолюбие и неукротимая воля к победе. Своей женской интуицией она почувствовала, что такие люди, как ОН, способны многого достичь в жизни, если им помочь в выборе цели и стимулировать её достижение. Так, перебирая в памяти эпизод за эпизодом, во время их немногочисленных встреч, рисовала портрет своего любимого, который мало чем отличался от идеала, созданного девичьим воображением. В нём видела она: тот же средний рост, ту же накачанную спортивную фигуру, те же голубые, со смешинкой глаза, правильные мужественные черты лица, русые, волнистые волосы, тот же мягкий покладистый характер. То, чего недостаёт в этом портрете, она, как опытный художник, несколькими мазками доведёт его до совершенства. Погрузившись в воспоминания и размышления, Лена долго не могла уснуть. Ей всё казалось, что она не так себя вела с ним. Может быть, не надо было вести себя столь категорично и согласиться с его предложением встретиться в среду, однако какая–то внутренняя, невидимая пружина девичьей гордости сработала, и она, отказавшись, лишила и себя, и его может быть последней сладостной неповторимой встречи. Так, в споре сама с собой и заснула наша героиня. Следующие один за другим дни шли своим чередом, только наполнены они были каким–то радостным внутренним светом. Она перечитывала конспекты, специальную литературу, ходила на тренировки в аэроклуб, общалась с подругами, но где бы она ни находилась, что бы она ни делала, был ОН теперь всегда с ней, милый, желанный, любимый. Иногда спорил или соглашался с её делами и поступками, иногда советовал, но теперь их уже было двое. Ложась спать, желала ему доброй ночи, а, вставая утром, желала удачи. День их желанной встречи приближался, и ей казалось, что теперь всю накопившуюся за неделю любовь и нежность, она обрушит на НЕГО и сразит наповал.

Крутой поворот

Однако этим планам не суждено было сбыться. В пятницу утром, с нарочным им с Ниной принесли повестки из военкомата (все медицинские работники были военнообязанными), в которых значилось, что они обязаны сегодня в десять часов утра явиться в первый отдел названного учреждения. Не подозревая ничего страшного, пришли к военкому, у которого сидел какой–то мужчина в штатском. Он пригласил нас сесть, а военком поспешно вышел из кабинета. Перед «штатским» лежала стопка папок. Взяв одну из них, открыл и тут же спросил:

– Панфилова Елена?

– Я, – ответила Лена и встала. Он окинул её долгим проницательным взглядом, немного помедлив, сказал:

– Садитесь. – Перевёл взгляд на подругу, так же изучающе, словно рентгеном просветил, и сказал:

– Стало быть, Данилова Нина Ивановна, это вы?

Та тоже поспешила встать и утвердительно кивнуть головой.

– Итак, товарищи–комсомолки, – казённым, беспристрастным голосом начал таинственный чиновник. – Я прочитал ваши личные дела и пришёл к выводу, что вы нам подходите, и будете доучиваться в нашей спецшколе. Чтобы не было лишних вопросов, сразу объясняю, заведение наше закрытое. Кроме медицинской практики, которую вы пройдёте в полном объёме, будете обучаться другим наукам по специальной программе, но об этом не должен никто знать, даже самые близкие люди. Более того, на период учёбы вы будете лишены контакта даже с родителями. Сегодня напишите им, а так же близким друзьям, чтобы не беспокоились из–за того, что на некоторое время переписка прекратится, завтра уже будет поздно, ибо в субботу в это же время группа отбывает к новому месту учёбы.

Сердце у Лены так и оборвалось. Как же так, строила грандиозные планы, с нетерпением ждала встречи с парнем, на Новый год хотела побывать у родителей, да и осуществить свою мечту – поступить в мединститут, теперь же всё это рушилось. Взволнованная, она встала и спросила:

– Я не знаю, куда вы нас вербуете, но у нас другие планы и задачи.

От её слов чиновник аж побагровел и на высоких тонах начал:

– Мне неприятно слышать от вас такие слова. Это говорит отличница учёбы, активная комсомолка, спортсменка и наконец патриотка нашей Родины. Чтобы вы знали, главная задача у всех нас – это защита первого в мире социалистического государства от многочис–ленных врагов, как внутри страны, так и за её пределами, а не личные планы и амбиции. Вы медики, люди военнообязанные и, пользуясь этим, мы вас мобилизуем на спецучёбу, поэтому вы свои планы оставьте при себе. А насчёт вербовки? Мы никого не вербуем и не уговариваем, мы подбираем людей с определёнными физическими данными и умственными способностями, формируем из них спецподразделения, учим всему необходимому и отдаём приказ о спецзадании. Страна доверяет вам, и вы должны гордиться, что только вам оказана честь быть бойцами невидимого фронта. Вот это всё, о чём я могу вам сказать.

– На какое время рассчитаны курсы?

– Учёба будет продолжаться в течении шести месяцев. После чего вы вернётесь в своё училище, закончите учёбу, получите дипломы, а когда потребуетесь, мы вам сообщим, но опять же, об этом никто ничего не должен знать. На время учёбы вы будете обеспечены спецформой и трёхразовым питанием.

Подавленная и обескураженная, Лена сидела и долгое время не могла прийти в себя. Пока чиновник что–то писал, она судорожно думала, как сообщить Васе о таком неожиданном повороте дела. Потом исписанный лист бумаги он положил в папку, завязал её, и тоном, не терпящим возражений, заявил:

– Сегодня рассчитаетесь с долгами в общежитии, библиотеке, в училище, оповестите родителей о временном отсутствии связи, а завтра с вещами первой необходимости в 9.00 встречаемся тут же в зале военкомата. Помните о нашем разговоре, и не вздумайте куда–то уехать или опоздать, этим необдуманным поступком можете испортить себе всю жизнь. Руководство училища поставлено в известность о вашей длительной командировке. Всё. Вы свободны.

Девушки вышли из помещения, как пришибленные, не способные ни объяснить, ни прокомментировать случившееся. Только когда вышли на улицу, и ласковый осенний ветерок освежил их разгорячённые лица, Лена сказала:

– Нина, ты что–нибудь поняла?

– Так же, как и ты. Только то, что из нас хотят сделать отважных разведчиц, которые положат на алтарь служения Родине свои молодые жизни, о подвигах которых узнают лишь через пятьдесят лет, или вовсе никто никогда ничего не узнает. Тебя такая перспектива устраивает? Меня лично нет. И я буду делать всё, чтобы этого не произошло.

– Каким способом?

– Пока не знаю, но что–нибудь придумаю, на то и голова, чтобы думать, а ты, если такая патриотка, то делай слепо то, что сказал нам этот НКВДист.

– Нинка, о таких вещах вслух не говорят, услышит кто и нам с тобой обоим несдобровать. Если ты не согласна учиться в этой школе, то найди какой–нибудь предлог, но так, чтобы это было достоверно и тонко, а не то, сломают жизнь и тебе, и твоим родителям.

– А ты согласна учиться в этой школе?

– А у нас что, есть выбор? В конце концов, это интересно и романтично. Будем учиться, а там посмотрим, что из этого выйдет, всё равно так просто от них не отделаешься. Сейчас идём рассчитываемся, пишем письма, собираем вещи. Васе попытаюсь всё объяснить, он поймёт и подождёт. А мы с тобой едем вместе, будем поддерживать друг дружку, а ты обещай мне не высказывать вслух своих пессимистических настроений и тем более критики в адрес инструкторов. Всё, что мы думаем, с чем не согласны, держим в себе на десяти замках, и выполняем всё, что от нас потребуют. Ты согласна?

– Всё ты говоришь правильно, но как удержаться и не ляпнуть что–нибудь в сердцах?

– Если хочешь жить на воле, держи язык за зубами.

– Я что–то не пойму тебя, Ленка, то ты идейная до мозга костей, то какие–то сомнения высказываешь в адрес начальников!

– Насчёт курса партии и коммунистической идеи сомнений у меня нет, но есть опасения относительно некоторых рьяных, но бездушных исполнителей, которым ничего не стоит испортить нам настроение на всю оставшуюся жизнь.

– Теперь понятно. В твоём лице я предвижу новую Мата Хари. Такая же хитрая, осторожная, умная, хладнокровная, обворожительная и спортивная.

– Нинка, не льсти, но это не моё призвание. Я хочу быть счастливой в мирной жизни, а не на тропе войны. А теперь разговоры прекратим и начинаем заниматься делом.

Весь день бегали с «бегунками»: то в библиотеку, то в аэроклуб, то к коменданту общежития. Даже вахтёрша расписалась в казённой бумаге, не преминув спросить: «Каков он этот парень, которому надо будет передать письмо?» День прошёл в бегах и хлопотах, а когда легли спать, от чрезмерного переутомления не могли уснуть. Позёвывая, Нина спросила:

– Лен, а что же будет с Васей?

– Я ему написала письмо и оставила на вахтёрке, в нём сказано, что пока я не дам ему весточку, чтобы не пытался меня искать.

– Ты уверена, что он будет ждать?

– Уверена. Мы на всякий случай обменялись с ним адресами своих родителей. Я своим написала, что если получат от него письмо, пусть перешлют ему мою записку, которую вложила в конверт.

– Ты представляешь, как он расстроится, когда узнает, что ты так неожиданно укатила неизвестно куда.

– У меня и самой сердце разрывается при мысли, что запланированная встреча завтра уже не состоится. Да и состоится ли она вообще когда–нибудь? Сколько неожиданностей в нашей жизни, что даже трудно предположить, какие испытания и муки готовит нам судьба.

Сельский бухгалтер

Приехал домой поздним вечером. Братья уже спали, только неутомимая труженица мама продолжала трудиться. Увидев меня в дверях, бросила свою стирку и, вытерев руки о фартук, кинулась мне навстречу:

– Сыночек, родной, как я по тебе соскучилась, и как нам тебя не хватает, – обнимая меня, причитала мама. – Голоден, поди? Раздевайся, я тебя сейчас накормлю. Отец–то сегодня на конюшне дежурит.

– Мам, а как вы тут? Ребята здоровы?

– Слава Богу, здоровы. Серёжка с Иваном уже большие. Отцу помогают. Сено, дрова заготавливают, картошку полют, а с первого сентября пошли в школу. Сергей – в шестой, а Иван – в третий. Вот и Егорушка на другой год будет школьником.

– А Петенька уже ходит?

– В одиннадцать месяцев пошёл.

Я ел мамины постные щи, а она без умолку рассказывала про сельские новости, будто меня в Хвастовичах не было несколько лет. Видя, что я утомился и потерял всякий интерес к деревенским новостям, мама постелила рядно на полу, и я лёг вместе с братьями. Утром папа пришёл с работы раньше, чем я проснулся, а когда, потягиваясь, вышел на крыльцо, он уже во дворе рубил дрова. Завидя меня, он воткнул топор в чурбак, распрямился и сказал:

– Здорово, сынок! Как твоя учёба?

– Здравствуй, папа! Учёбу закончил на отлично. Сегодня пойду в райком, доложу о прибытии.

– Будешь в нашем колхозе работать, аль как?

– Не знаю. Может, тут оставят, а, может, ещё куда пошлют. Юрка–то Ерохин никуда не поступил?

– Да куда ему. Работает в колхозе, но хочет учиться на тракториста.

– А как Колька Махоткин?

– Тот в город подался. Завербовался, штоль. Ты вот что, сынок, я часок посплю, а ты поруби дровишки–то, а то негоже, когда они разбросаны по двору. Уже неделю, как из лесу привёз, а порубать всё некогда. Ребятишки теперь в школу ходют, не заставишь.

– Хорошо, папа, я сделаю, иди отдыхай. А сена–то на зиму заготовили?

– Корму, думаю, хватит. Едоков–то, корова да тёлка–полуторница.

В избу вошли вместе с папой. Мама кормила грудью годовалого Петеньку. Не отрывая ребёнка от груди, сказала:

– Завтракайте. Там на столе картошка варёная, молоко, хлеб.

Мы молча поели. Отец пошёл в мазанку отдыхать, а я – рубить дрова. Через некоторое время с гиканьем из избы выскочили с холщовыми сумками на перевес, братья–школьники. Они кинулись ко мне на шею и принялись на перегонки что–то рассказывать о своих школьных делах, учителях. Я решил погасить их эмоции, сказав:

– Бегите в школу, а то опоздаете, потом поговорим.

Они будто того и ждали. Сорвавшись с места, бегом помчались в школу. До самого обеда рубил дрова. Только когда сложил их в поленницу и подмёл двор, решил объявиться в райкоме. Заведующий сельхозотделом посмотрел «диплом», похвалил за отличную учёбу и сказал:

– Мы тут посоветовались и решили послать тебя на работу в Жуковку. Там в райкоме в сельхозотделе нет бухгалтера, и они просили прислать им молодого специалиста, чтобы разобрался во всех тонкостях бухгалтерского учёта. Как ты на это смотришь?

– Я бы хотел работать у нас в Хвастовичах.

– Нет, Василий, у нас места. Да и не наше это решение, а областного управления. Тебя выучили, доверяют ответственную должность, стало быть надо ехать.

Пришлось согласиться.

– А когда ехать–то? – вырвалось у меня.

– Неделю на отдых хватит?

– Хватит, конечно.

– Вот в следующий четверг и поедешь. Я сейчас напишу рекомендательное письмо. Ты комсомолец?

– Да, комсомолец.

– Вот и хорошо. Поработаешь годик–два, а потом направим тебя учиться в институт в Москву. Ты не против?

– В институт – это хорошо, но я хочу на лётчика учиться.

– Значит, славы захотел? А кто же на земле работать будет, людей кормить? Подавай всем деньги, славу. Эх, молодежь, молодежь, жизни вы ещё не знаете.

Глубоко вздохнув, старый большевик подвинул мне бумагу и сердито сказал:

– Чтобы в пятницу был на месте. Я проверю.

Я вышел на улицу, и пока шёл домой, одолевали противоречивые мысли. Жалел, что потерял год из–за этих бухгалтерских курсов, а с другой стороны, не поехал бы в Ленинград, не познакомился с городом и не встретил Лену. Где она сейчас? Чем занимается? Вспоминает ли о своём Ворошиловском стрелке? А, может, уже и забыла? Она ведь мне ничего не обещала, да и планов на будущее мы не строили. Может, это была никакая не Любовь, а просто дружба? И всё–таки, как только подумаю о ней, сердце радостно забьётся и на душе становится теплей. Так, рассуждая сам с собой, я пришёл домой. Про себя решил, завтра же заведу тетрадь и каждый день буду записывать свои дела и чувства и отчитываться перед Ней за каждый прожитый день. Наметил: за эту неделю заготовить дров, натаскать из леса грибов, позаниматься с братьями математикой, так как «тройки» в их тетрадях меня не устраивали. Дома с мамой поделился своими планами, и она их одобрила, добавив к ним выкопать небольшой участок картошки. До вечера ещё оставалось много времени, и, взяв всё необходимое, отправился на огород. Невыкопанной картошки оставалось около четырёх соток, и я решил до вечера выкопать. Вернувшиеся из школы Егор и Иван вызвались мне помочь, и я не отказался от их участия. Год был благоприятный, и картошка уродилась славная. Огород был очищен от сорняков, и под каждым кустов скрывалось до десяти картофелин величиной с кулак и больше. Мелочи почти не было. Работа шла споро. Я копал, ребята собирали и ведрами выносили на межник сухие золотистые клубни. Однако, как не старались, до захода солнца выкопать не успели. Пришлось на этом закончить. Пока её перебирали, ссыпали в погреб, и уже стемнело. Ужинали в потёмках. Мама не нарадовалась. «Приехал работничек, и сразу всё пошло на лад», – говорила она соседям. Я и впрямь трудился с желанием и в охотку с темна до темна, а когда сверстники звали на танцы, ни сил, ни желания у меня уже не было. И потом, после Лены ни на одну из девчат смотреть не хотелось. Всю неделю ждал от неё письма, но не дождался. Честно говоря, в Жуковку ехать мне не хотелось, но мы тогда жили, как солдаты, по принципу: «Партия сказала, надо, комсомол ответил, есть!». Попрощавшись с родителями и братьями, отправился на новое место работы. До районного посёлка Жуковка было километров восемьдесят. Автобусы туда не ходили, пришлось добираться на попутных машинах, и всё же мне повезло, к концу рабочего дня я вошёл в кабинет первого секретаря райкома. Ему, видно, уже позвонили из Хвастовичей, поэтому, читая рекомендательное письмо, спросил:

– Как добрался?

– На попутных машинах.

– Это ты быстро, а мы ждали завтра.

Между тем, позвонив по внутреннему телефону, вызвал начальника сельхозотдела. В кабинет вошёл мужчина лет сорока, весь седой и с покалеченной ногой. Секретарь кивнул на меня и сказал:

– Принимай кадры, Иван Васильевич. Хотел бухгалтера, вот тебе молодой специалист. Опыта, правда, у него нет, но учился в Ленинграде, там плохому не научат. Я думаю, толк из него будет.

Иван Васильевич коротко выслушал мою характеристику и коротко бросил:

– Беру, а там поработает, увидим, на что он способен.

– Однако, Василий, жилья он не имеет, и его надо куда–то определить на постой.

– Ну это не проблема. Вон наша Марфа–уборщица одна живёт в целом доме, с радостью возьмёт молодого парня, может, по дому что поможет, и бабе будет польза, и парню веселее.

– А ты, как думаешь? – обратился он на этот раз ко мне.

– Меня любой вариант устроит, лишь бы была крыша над головой.

– Это хорошо, что ты неприхотлив к условиям жизни, но поскольку твоя будущая хозяйка уже ушла домой, я сейчас напишу записку, и моя секретарша Зина отведёт тебя к ней. Пару слов о внутреннем распорядке. Рабочий день начинается в восемь часов утра и кончается в шесть часов вечера, с перерывом на обед с тринадцати до четырнадцати часов. Выходной день – воскресенье. Вопросы есть? – Сам же и ответил: «Вопросов нет». – С завтрашнего дня приступай к своим обязанностям. Иван Василич ознакомит тебя с бумагами, и мы надеемся, что ты наведёшь с ними порядок, а то уже больше месяца бухгалтерским учётом никто не занимается, и сейчас там чёрт ногу сломает. А теперь иди отдыхай и на работу не опаздывай.

Зина, миловидная женщина лет тридцати, прекратила стучать по машинке, встала и, недовольно бурча, вышла из кабинета. Я попрощался с будущими коллегами и пошёл следом за секретаршей. Дом уборщицы был в полукилометре от здания райкома, и всю дорогу, пока мы шли, моя проводница не проронила ни слова. Перед входом в избу бабы Марфы она сказала:

– Ты подожди тут, а я с ней поговорю сама.

Входная дверь оказалась открытой, но в доме никого не было. Я стоял возле крыльца, а Зина стала звать хозяйку. Наконец, откуда–то из глубины сарая послышался женский голос: «Кто там?». Мы подождали немного, и оттуда вышла ещё не старая, очень энергичная и привлекательная женщина и уж никакая не бабушка. Она посмотрела на секретаршу, потом перевела взгляд на незнакомого парня и что–то хотела сказать, но Зина её опередила: «Марфа Ильинична, вот привела вам на постой молодого, симпатичного парня. Он будет работать у нас главным бухгалтером». Главным она меня, видно, сделала для пущей важности, чтобы та задавала меньше вопросов и не отказала парню в приюте. Прочитав записку, хозяйка окинула меня ещё раз оценивающим взглядом и с удивлением сказала:

– Уж больно молодой он, чтобы быть главным бухгалтером.

– Дык, он у нас один, стало быть, что ни на есть, самый главный. Впрочем, я пошла, а вы сами во всём разберётесь.

Зина хлопнула калиткой и быстрым шагом пошла в контору, видно, кончать незавершённую срочную работу.

– Ну что ж, голубчик, коль собрался у меня жить, познакомлю тебя со своим уставом. Если он тебе подойдёт, то уживёмся, если нет, то будешь искать другую квартиру.

– Марфа Ильинична, для начала давайте познакомимся: меня зовут Василием, а теперь слушаю вас.

– Так вот, женщина я одинокая. В доме без мужских рук тяжело, всё ломается, рушится, а починить некому. Если у тебя руки на месте, а голова на плечах, не дружишь с ленью и не чураешься грязной работы, то мы поладим. Дело идёт к зиме, а у меня крыша течёт, дров на зиму ещё не заготовила, забор повалился, да мало ли что ещё. Поможешь, жить будешь, нет, значит пришёлся не ко двору.

Меня несколько обескуражили её прямота и напористость и нисколько не пугали её проблемы. Для деревенского парня это всё привычно и знакомо, и без категорического заявления я бы помог устранить её домашние неполадки.

– Ваш устав мне подходит, поэтому я остаюсь и немедленно готов помочь вам ссыпать картошку в погреб. Заходя во двор, я увидел ворох картошки, прикрытый от солнца соломой, но не ссыпанный в сусек. Сейчас переоденусь и начнём.

Женщина, видно, не ожидала такого поворота дела и немедленно ответила: «Ну тогда пойдём в избу, я покажу комнату, в которой будешь жить». Она вытерла босые ноги о половичок, лежащий у порога, и провела меня в чистую, уютную комнату, На чистых деревянных стенах ничего не было, кроме старого зеркала, по краям которого свешивались вышитое полотенце да портрет молодого симпатичного мужчины в будёновке. Рядом висели часы–ходики с гирькой. Возле глухой стены стояла широкая деревянная кровать, застеленная цветастым покрывалом, на котором возвышалась гора подушек. На стене возле кровати висел простенький коврик с неумело нарисованной парой белых лебедей. Поверх коврика висело заржавленное ружьё–берданка. Рядом с кроватью стояла обитая жестью печка–голландка. В переднем левом углу размещался иконостас с несколькими иконами, а с потолка на цепочках свешивалась лампадка, которую, видно, зажигали только по большим праздникам. Завершал вид горницы стол с дубовыми ножками и четыре табуретки, сработанные, видно, одним мастером. Некрашеный деревянный пол был до желтизны выскоблен и вымыт. По всему было видно, что хозяйка здесь не жила, а заходила сюда за тем, чтобы вытереть пыль да поднять гирьки часов. Сложив свои скромные пожитки в уголок, переоделся в спортивный костюм и через пять минут был уже во дворе. Чтобы ускорить работу, из старых досок соорудил желобок и, опустив его наклонно в сусек, стал осторожно ссыпать туда драгоценные клубни. Женщина оценила это рацпредложение, как положительное, и за каких–то два часа сорок вёдер картошки были перебраны и заложены в погреб на хранение. Закончив работу, умылся из рукомойника, посмотрел на покосившийся забор палисадника, дыры в соломенной крыше сарая и решил, что завтра же, без напоминания хозяйки, займусь ремонтом её невзрачной, давно не видевшей мужских рук, захиревшей усадьбы. Пока я стоял и разглядывал её поместье, из сарая вышла хозяйка и сказала:

– Вася, иди в дом, а я управлюсь, приду и тогда поговорим.

Я зашёл в горницу и первым делом взял тетрадь–дневник и стал записывать впечатления сегодняшнего дня с тем, чтобы как только получу письмо от Лены, послать его девушке. Теперь я знал свой новый адрес и, написав письмо её родителям, попросил, чтобы они переслали мне письмо от Лены, как только его получат. Наступили сумерки. Зашла хозяйка и позвала меня ужинать. Чтобы не зажигать лампу и экономить керосин, ужинали в полутьме. Она вынула из печки чугунок с ещё тёплыми щами и налила мне полную деревянную миску. Ложки тоже были деревянные. Нарезав большими ломтями хлеб собственной выпечки, хозяйка сказала: «Ешь, сынок, чем Бог послал. Перевары разные готовить некогда, вот и едим щи, молоко да каша – деревенская пища наша. За помощь тебе спасибо. Вижу, душа у тебя добрая, да и руки на месте, поэтому за еду и постой денег с тебя брать не буду, чем сможешь поможешь и за это спасибо». Видно, душа у женщины оттаяла, и в её словах уже не чувствовалось тех железных ноток, которые звучали при нашем первом знакомстве. Щи, заправленные поджаренным луком на постном масле, оказались очень вкусными, а может быть, просто я был очень голоден. Скоро миска опустела, и я принялся доедать ломоть хлеба, запивая его парным молоком. Когда трапеза была закончена, стол прибран, Марфа Ильинична зашла в горницу и сказала:

– Ты, поди, утомился, сынок, я сейчас тебе постелю, ложись отдыхай, а завтра поговорим о житье–бытье.

Она проворно сняла подушки, сложила на сундук и, отвернув ватное одеяло, сказала: «Спокойной ночи». Только сейчас я почувствовал, что устал, и, как только прильнул к подушке, сразу же погрузился в крепкий живительный сон. Привыкший рано вставать, и тут мой биологический будильник сработал безотказно. В шесть часов я был уже на ногах. Хозяйка топила печку, готовила еду, и создавалось впечатление, что спать она вовсе не ложилась. Я поздоровался, и она, ответив, спросила:

– Как спалось на новом месте?

– Спасибо, Марфа Ильинична, очень хорошо. А вы всегда так рано встаёте?

– Дык корова в хлеве. Её надо подоить, выгнать пастись, а потом печку истопить и поспеть на работу. Хоть мне в контору на девять надо, всё равно не успеваю. И так целое лето. Зимой, правда, полегче. Можно и порукодельничать, и отдохнуть, и с бабами посплетничать.

То, что говорила хозяйка, мне было хорошо знакомо, ибо вырос я в селе, и во всех тонкостях крестьянского быта разбирался не понаслышке. По укоренившейся привычке, с самого детства, бегал по утрам не менее трех километров и выполнял комплекс силовых и гимнастических упражнений. Сказав хозяйке, что немного пробегусь, не стал изменять этой полезной привычке и тут. Вышел по тропинке задами на околицу и, чтобы никто не видел, побежал по направлению к темнеющему вдалеке лесу. Бег для меня был не только тренировкой духа и тела, но и знакомством с местностью, общением с природой и размышлением о будущем.