Текст книги "Небо зовёт"

Автор книги: Александр Коновалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

На крыльях любви

Ослабленные, бледные, но вполне здоровые, вернулись в училище. За «дипломатический подвиг», получивший широкую огласку, нам объявили по выговору по комсомольской линии, по административной – месяц неувольнения в город. Меры наказания могли быть значительно строже, если бы не наши отличные показатели в учёбе, да и милиция, признавшая нас жертвами хулиганской выходки местных подростков. Досдав несколько зачётов, мы стали подтягивать свою физическую форму и готовиться к экзаменам.

Чем ближе подходило время нашей встречи, тем томительнее и тревожнее было это ожидание. Семь месяцев разлуки не остудили моих чувств. Ни словом, ни делом я не изменил ни ей, ни себе, мои дела и помыслы были чисты и праведны. Чтобы покорить сердце девушки, я много сделал, а самое главное – выполнил данное ей обещание – стал курсантом. Теперь мне казалось, что нет такой силы, способной разлучить нас или поколебать веру в её любовь и верность. Лишь одно мысленное воспоминание о Ней заставляло вибрировать каждую клеточку моего организма, наполняло душу теплом, радостью и светом. В своём воображении я рисовал эпизоды предстоящей встречи. Вот я, в тщательно отутюженной парадной курсантской форме, с чемоданчиком в руке подхожу к её родительскому дому. Увидев в окно любимого, она выбегает на крыльцо, лёгкая, как бабочка, в светлом летнем платьице, глаза её горят счастьем и радостью, а лицо озарено яркой солнечной улыбкой. Её девичьи чувства, томившиеся семь месяцев взаперти, вырываются наружу. Она, расставив руки–крылья, мчится навстречу и повисает у меня на шее. Я ставлю чемодан на землю и заключаю любимую в своих объятиях, чтобы в сладостном поцелуе раствориться в ней. Теперь я знал одно, какой бы не была эта встреча, если чувства Лены искренни, чисты и праведны, то она будет решающей и судьбоносной. Я считал, что морально и физически готов к созданию семьи и намерен был сделать ей предложение, а так же твёрдо знал, что какие бы житейские трудности не ждали нас впереди, какие бы душевные бури и метели не пришлось пережить, был готов сделать всё возможное и невозможное, чтобы моя возлюбленная была счастлива, семья обеспечена, дети желанны, любимы и обласканы. Не знаю, какие мысли одолевали Лену, но мне казалось, что они были созвучны с моими и посредством неведомых волн передавались и внедрялись в моё сознание. Я каждый день думал о ней, видел во сне, разговаривал, советовался и строили с ней совместные планы. Она постоянно незримо находилась рядом, как моё второе Я.

Зализав свои раны, синяки и шишки, все оставшиеся экзамены сдал на «отлично» и теперь с чистой совестью ходил в наряды и ждал каникул. Теперь всё своё свободное время пропадал на спортплощадке, чтобы установить утраченные физические кондиции. От Лены постоянно ждал весточки. По её словам, практика или учёба должна была закончиться ещё в апреле, и, вернувшись в училище, обещала назначить место и время нашей встречи. И вот наконец долгожданное письмо у меня в руках. Хотя адрес написан маминой рукой, но сердцем чувствую, что там в самодельном конверте лежит оно, желанное и выстраданное. И я не ошибся. Узнаю его по красивому, ни с кем не сравнимому каллиграфическому почерку. С волнением вскрываю конверт, и прочитав первую строчку: «Милый Вася, здравствуй!», успокаиваюсь и, чтобы избежать язвительных вопросов друзей, выбегаю из казармы. Сердце бьёт в набат. Сколько за эти месяцы передумано, нафантазировано, пережито. И вот сейчас, читая эти строки, всем своим существом ощущаю, что каждое слово, которое словно птица из клетки, вырвалось на волю из её неискушённой девичьей души, заполнило пространство теплом, любовью и надеждой. Привожу это письмо целиком:

… «Любимый, надеюсь, тебе передали моё письмо–записку, которое я в спешке написала и оставила на вахтёрке. Действительно, события происходили так неожиданно и стремительно, что я не могла оповестить многих родных и подруг о непредвиденной долгой разлуке. Теперь, слава Богу, всё позади, мы можем свободно переписываться, общаться и встречаться. Все эти месяцы я училась и жила в одной комнате с подружкой Ниной, которую ты ещё, надеюсь, не забыл. Просто не верится, что наше семимесячное заточение закончено и снова появилась возможность заниматься любимым делом. Сейчас вот сижу одна на вокзале, с трепетом вспоминаю до мельчайших подробностей все наши встречи, смотрю на фотографию, где мы снялись в парке на озере, любуюсь земной красотой и от избытка чувств плачу. Когда это было? Прошло целых долгих семь месяцев, много чего могло измениться, но я не допускаю даже в мыслях, что кто–то мог заслонить в душе твоей мой образ. Всё это время, ежечасно, ежеминутно, ты незримо присутствовал со мной, спорил, соглашался или доказывал свою правоту. Мне казалось, и ты меня слышишь, чувствуешь, и так же ощущаешь моё присутствие. О том, где были, чему учились и чем занимались, расскажу при встрече, а сейчас поделюсь с тобой своими ближайшими планами.

Итак, наша «практика» закончилась два дня тому назад. Все девчата, в том числе и Нина, разъехались по домам. Нам дали две недели отдыха, и до двадцатого числа я буду у родителей, а потом поеду в Ленинград готовиться и сдавать госэкзамены. Где–то в середине июня получим дипломы, направление на работу, месяц отдыхаем, и на этом кончается наша беззаботная студенческая жизнь. Я тоже выросла и могу теперь строить взрослые планы.

Не знаю, где ты сейчас, что делаешь и чем занимаешься, поэтому пишу письмо на адрес твоих родителей и, если ты не в Хвастовичах, то родители письмо тебе перешлют. А как бы хотелось, чтобы ты был дома и, получив письмо, приехал ко мне в Брянск, хоть на несколько часов, я так по тебе соскучилась. Пытаюсь представить тебя в конторе за рабочим столом в нарукавниках, щёлкающего косточками счетов, с серьёзным видом служащего, занятого важным делом, но что–то в этом качестве тебя не вижу. Может, я ошибаюсь, но для тебя, энергичного, живого и импульсивного и профессия должна быть соответствующей. Не сомневаюсь, что грызёшь науку, занимаешься спортом и готовишься поступать в лётное училище. Или уже раздумал? Мы с Ниной насильно были отлучены от неба, и теперь едва ли будет возможность заниматься парашютным спортом.

Ты теперь скажешь: «Меня небом заразила, а сама в кусты». Нет, Вася, я и сейчас хотела бы заниматься этим, ни с чем не сравнимым видом спорта, но реалии жизни говорят о другом. Если ничего не изменится, работать буду в районной больнице Псковской области, а где ж в районном городке аэроклуб? Так что будем считать, я уже приземлилась, а летать буду во сне или в приятных воспоминаниях. Моя мечта сбывается. Дарить людям радость, здоровье, счастливое будущее не менее достойно и благородно, чем завоёвывать призы и медали в спорте.

Начинает темнеть. До отхода моего поезда остаётся чуть больше часа, да и огрызок карандаша весь исписался. Буду кончать. Жду с нетерпением весточки от тебя и надеюсь на скорую встречу. До свидания!

Люблю, жду, целую

Твоя Лена 3.05.41 г.»

Читаю и перечитываю драгоценные строчки. От радости и волнения не могу совладать с собой, руки трясутся, сердце готово выскочить из груди, кровь, ударившая в лицо, предательски выдаёт моё волнение. Наконец начинаю соображать: «… двадцатого числа я уезжаю в Ленинград…» – пишет она. А какое же сегодня число? Девятнадцатое. Значит, у меня в запасе ещё около суток. До Брянска от Олсуфьева пятьдесят километров. Это же чуть больше марафонской дистанции. Если бежать в среднем темпе, то можно это расстояние преодолеть за пять–шесть часов. Я был так решительно настроен, что расстояние меня уже не пугало и, если даже не будет никакого транспорта, буду бежать, идти, ползти, но с любимой обязательно встречусь. Оставалось решить главный вопрос – получить увольнительную. Просто так, без уважительной причины увольнительную на двое суток старшина не даст, значит надо что–то придумать. А что? Скажу, мама тяжело заболела и передала со знакомым, чтобы я срочно приехал домой. Не задумываясь о том, откуда поступили сведения о болезни матери, мчусь к старшине. Разыскав его в своей каптёрке, сбивчиво, эмоционально объясняю ситуацию и слёзно прошу дать увольнительную. Однако старшина, выслушав мою просьбу, спокойно ответил: «Курсант Трохалёв, то, о чём вы мне сейчас рассказали, ничем не подтверждённые слова. Если бы у вас была телеграмма, подписанная лечащим врачом, было бы другое дело, а так я на себя взять ответственность не могу. Тем более, за вами водятся грешки». Я, в отчаянии, сказал:

– Товарищ старшина, а что же мне делать?

– Идите к начальнику училища.

– Вы думаете, он меня примет?

– Судя по вашей решительности, вас уже никто не остановит.

Не дослушав до конца совет старшины, не попрощавшись, помчался к начальнику училища.

В приёмной сидел секретарь в чине старшего лейтенанта и, как все секретари, копошился в бумагах. Принимаю стойку «Смирно» и обращаюсь к молодому щеголю, изображающего из себя чуть ли не начальника училища.

– Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться!

– Слушаю вас, товарищ курсант.

– Мне необходимо поговорить с начальником училища.

– По какому вопросу?

– По личному.

– Николай Васильевич сейчас занят, у него заместитель по учебной части, как только освободится, я о вас доложу.

Я сел на один из стульев, расставленных вдоль стен, и стал изучать приёмную. Она, наверное, ничем не отличалась от «предбанников» в кабинеты больших начальников. Такое же расположение помещений начальника и его зама – двери напротив. Такой же массивный стол секретаря с телефонами и печатной машинкой. Нетипичным было только то, что секретарём был мужчина, а не женщина. На дверях начальника училища висела скромная табличка под стеклом: «Начальник училища». Мои созерцания нарушила резко открывшаяся дверь кабинета начальника. Оттуда вышел подполковник Зимин и, не останавливаясь в приёмной, спешно покинул ненавистное помещение. Он, как и другие члены руководства, мне были знакомы по многочисленным построениям и лекциям, которые они читали согласно плану учебной подготовки. Как только подполковник удалился, секретарь встал со своего места и, приоткрыв дверь кабинета, доложил: «Товарищ полковой комиссар, к вам по личному вопросу курсант Трохалёв, примите?» Из глубины кабинета послышалось: «Пусть заходит». С дрожью в коленях переступил порог и, приложив руку к виску, доложил: «Товарищ полковник, курсант Трохалёв прибыл к вам по личному вопросу».

– Садись, Трохалёв. Давно хотел спросить тебя, отца твоего как звать?

– Прокофий Андреевич.

– Так я и думал. А мы ведь с твоим отцом в гражданскую воевали, в одном полку служили, отчаянный был парень. В одном из боёв я был ранен, и твой отец тащил меня на себе километра три, пока не сдал санитарам и не спас мне жизнь. Месяца три лечился, а когда врачи поставили на ноги, вернулся в полк, но Прокофия там уже не было. Те, кто остались в живых, рассказывали, что полк попал в засаду, больше половины личного состава погибло, в том числе и твой отец. И вот такая неожиданность. Я рад, что отец твой остался жив и хочу услышать от тебя, как сложилась его жизнь.

Пришлось вкратце рассказать об отце, что знал и доложить, что кроме меня, у родителей ещё пять сыновей, и что отец работает в колхозе и живёт со своей семьёй в Калужской области. Полковник слушал меня, не перебивая. Потом, когда я закончил свой рассказ, неожиданно спросил:

– Как же ты, сельский парнишка, в авиацию–то попал?

– Это была моя мечта с самого детства. Я очень хотел летать, старался прилежно учиться, занимался спортом, а к вам в училище попал совершенно случайно. Когда у вас объявили дополнительный набор, меня через военкомат направили для сдачи экзаменов. Мне удалось выдержать конкурс и стать курсантом вашего училища.

– Я тоже в авиацию попал по счастливой случайности, но это произошло после гражданской войны, когда я решил посвятить себя армии. Авиация тогда ещё только зарождалась, но профессия военного лётчика уже приобрела популярность и некую романтичность. На момент поступления в лётное училище я уже имел семью, окончил офицерские курсы и служил при штабе полка. Когда узнал, что из офицеров полка выявляют желающих учиться в лётном училище, не задумываясь согласился. Через два года закончил учёбу и был направлен в только что сформированный авиаполк. Много летал и даже пришлось испытать себя в боевой обстановке, но это так, к слову. А тебе желаю прилежно учиться, постигать мастерство военного штурмана, чтобы, когда придёт время, эти знания перенести в практическую плоскость. Я рад, что встретил вместо отца сына и, когда будешь писать домой, передавай ему привет и мои наилучшие пожелания. Кстати, оставь мне адрес своих родителей, при случае я сам напишу Прокофию письмо, я думаю, он тоже будет рад ему.

Я внимательно слушал умудрённого опытом человека, которого жизнь успела побить и потрепать так, что виски его покрылись ранней сединой. Если человек в свои сорок лет начинает седеть, значит, действительно нелегка была его судьба. Десятки раз видел я этого человека на разных построениях, в клубе, лекционных залах, и всюду представлялся он мне требовательным, суровым, даже жёстким командиром, а тут, у себя в кабинете, увидел его совсем иного, по–домашнему простого, мудрого человека, которому не чужды чисто человеческие чувства и судьбы простых людей. Он замолчал, задумался, а потом, спохватившись, спросил:

– Ты, Василий, по какому же вопросу пришёл?

Вопрос повис в воздухе, а у меня приготовленные слова застряли в горле. Всё, что я придумал насчёт болезни матери, неожиданно испарилось. Не мог я врать этому человеку и, оправившись от замешательства, ответил:

– Товарищ полковник, я только что получил письмо от девушки, с которой я не виделся семь месяцев, она где–то проходила практику в закрытом заведении, а недавно приехала в Брянск к своим родителям, я очень хочу с ней повидаться, отпустите меня, пожалуйста, на два дня. Для меня это вопрос жизни и смерти.

– Даже так. Ты сколько с ней встречался?

– Два месяца.

– И считаешь, что без неё твоя жизнь теряет всякий смысл?

– Так точно, товарищ полковник.

– До неё у тебя девушки были?

– Никак нет.

– Значит, влюбился первый раз и считаешь, лучше её на свете нет?

– Так точно.

– Слушай, Василий, на службе я тебе командир, наставник, а в быту – друг твоего отца, дядя Коля, поэтому старайся разговаривать со мной простым, понятным русским языком. Ну это так, к слову. А насчёт твоей просьбы, скажи честно, если я скажу нет, убежишь в самоволку?

– Что бы мне ни стоило, я должен её увидеть.

– Тогда представь такую картину. Ты убежал в самоволку, встретился с девушкой, с которой, полагаю, собираешься связать свою жизнь. Выяснил, что она тебя тоже любит, наметили планы своего будущего, а, вернувшись в училище, увидел приказ об отчислении из него. Как ты думаешь, одобрит твой поступок девушка?

– Когда человек во имя любви бросается головой в омут, он не думает о последствиях. Умом я тоже понимаю, что могу разрушить всё, к чему стремился и шёл, но по–другому не могу. Вот, наверное, поэтому я у вас, а не на пути к Брянску.

– Зрелые не по годам суждения. Узнаю в тебе Прокофия, смелого, решительного и высокопорядочного человека. Рад за него. После того, что ты мне сказал, отказать невозможно. Я сейчас позвоню старшине, он выпишет тебе увольнительную, но к тебе просьба, никогда, никому ни слова о нашем разговоре, уразумел?

– Так точно.

По–отечески улыбнувшись, начальник не стал делать замечание по поводу «уставного лексикона», а взял трубку телефона и кому–то сказал: «Старшину Воробьёва». Через какое–то время послышалось: «Товарищ старшина, сейчас к вам подойдёт курсант Трохалёв, выпишите ему увольнительную на два дня и выдайте парадно–выходную форму». Положив трубку, полковник встал, пожал мне руку и сказал: «Желаю успеха! Только будь благоразумен и не ввязывайся ни в какие конфликты». «Спасибо, товарищ полковник» – выпалил я и, переполненный радостью, помчался к старшине. Когда остановился у распахнутых настежь дверей каптёрки, на табуретке уже лежала моя парадная форма, а он сидел за столом и что–то писал. На мой молчаливый вопрос ничего не ответил, но закончив писать, промокнул бумагу и молча подал её мне. Потом глянул на меня испытующе и сказал:

– Не думал я, что начальник училища поверит тебе и отпустит на целых два дня. Как это тебе удалось его уговорить?

– А я и не уговаривал. Изложил ему свою просьбу, он выслушал, а потом позвонил вам, вот и всё.

– Ты вот что, Трохалёв, раз начальник училища поверил и отпустил тебя, не подведи его, а то попадёшь в немилость и тогда считай тебе хана. Не любит он болтунов и разгильдяев, а за тобой уже водятся грешки, – не преминул старшина напомнить мне об инциденте месячной давности.

Попрощавшись со старшиной, побежал в казарму. Сергей знал о моих хлопотах и, видя моё сияющее лицо, спросил:

– Ну что, отпустил?

– Да, сейчас приведу себя в порядок и поеду, правда, ещё не знаю, на каком транспорте. Может, пешком придётся идти, ведь она завтра в Ленинград уезжает. Как ты думаешь, за ночь дойду?

– Если не будет попутного транспорта, до утра дойдёшь, а если подбросят на машине, приедешь раньше.

– Ты вот что, Серёжа, если хочешь помочь мне, иди погладь парадную форму, а я за это время соберу всё необходимое.

Друг побежал в бытовую комнату, где были утюги и гладильные столы. Через полчаса я уже был при параде и с единственным значком парашютиста, который получил после третьего прыжка. Сергей вызвался проводить меня до шоссе, связывающее Олсуфьево с Брянском. Поезд в направление областного центра шёл только в десять часов утра, а мне к утру надо было быть там. Постояв немного возле обочины, друг, пожелав мне удачи, вернулся в расположение училища, а я пошёл в одиночестве в надежде, что кто–нибудь меня подберёт. За час ходьбы мимо меня проехали две машины, крытые брезентом, но «мой голос» проигнорировали. Отшагал километров десять, и тут одна попутка всё же остановилась. Я спросил шофёра, может ли взять до Брянска, на что он мне ответил:

– Садись, немного подброшу. Я еду в район – это километров десять, но хоть немного передохнёшь.

Я и этому был очень рад. Усевшись рядом с водителем в кабине, расслабился и стал рассматривать мелькавшие за окном необозримые поля, леса и перелески. Шофер оказался словоохотливым парнем и пока ехали, всю дорогу говорил о своём совхозе. О том, что людям стало лучше жить, что в этом году ожидается хороший урожай зерновых, и что у них в селе самые красивые и певучие девушки, а под конец спросил:

– Ты, так налегке, на побывку что ли?

– Да, на побывку.

– Так давай завернём ко мне, речка у нас хорошая, на рыбалку сходим, девушка у нас по соседству умница, красавица, познакомишься, может и останешься. Нам такие молодые, здоровые парни во как нужны.

– Мне ещё больше года учиться, а когда выучусь, буду на самолётах летать.

– На лётчика, что ль, учишься?

– Нет, на штурмана. Ну, это тоже лётчик, только пилот управляет машиной, а штурман определяет ему маршрут.

– Жалко, раз в небо подался, в совхоз тебя не затащишь. Я сейчас сворачиваю, а ты лови попутную.

Он остановил машину. Я поблагодарил водителя и снова очутился один на большой дороге. Вечерело. Выбора у меня не было, и я, гонимый страстным желанием скорой встречи с любимой, опять зашагал по тракту. В душе я всё–таки надеялся на попутный транспорт, но настраивал себя на то, что оставшиеся тридцать километров часов за пять–шесть преодолею. Успокоив себя, стал любоваться природой, которая именно сегодня и именно сейчас всю свою красоту выплеснула на меня – одинокого, но самого счастливого путника. Дорога, обсаженная по обе стороны деревьями и кустами, проходила как будто через зелёный, утопающий в цветах, тоннель. Стоял дурманящий цветочный аромат. Цвели сирень, акация, черешня, алыча и ещё какие–то неизвестные мне кусты. После трудового дня и солнце уходило на покой, освещая всю округу своим волшебным, чарующим желтоватым светом. Не знал я тогда, что любуюсь красотами родного края, фейерверком лучей заходящего солнца, прелестью вечерней зари, последней мирной весны.

Однако природа жила по своим законам. В траве ещё продолжали стрекотать кузнечики, ночные птицы, перекликаясь, вылетали на охоту, мелкие лесные и полевые грызуны тоже принялись выискивать в зарослях пригодную для еды добычу. Никто не думал, что через несколько месяцев вся эта красота будет пылать в огне, и чужой кованный сапог будет топтать эту священную землю.

… В тот прекрасный майский вечер, шагая по дороге к дому любимой, первой в жизни девушки, которую полюбил всем своим пылким юношеским сердцем, думал, как встретит она меня, как примут её родители и как я должен вести себя в этой непростой ситуации. Так, в раздумьях, прошагал ещё около часа. Несколько машин прошло мне навстречу, а в нужном направлении прошла лишь одна легковая «эмка», видно, с каким–то чиновником, но на мою поднятую руку не отреагировала никак. А я, раздосадованный, продолжал идти. Усталости не чувствовал. Лёгкая вечерняя прохлада бодрила и придавала сил двигаться быстрее. Около полуночи послышалось урчание двигателя, и свет фар осветил дорогу. Я остановился и без всякой надежды на успех поднял руку. Поравнявшись со мной, машина неожиданно остановилась. Из кабины высунулся молодой парень с Есенинской шевелюрой и, сверкая обезоруживающей белозубой улыбкой, спросил:

– Куда путь держишь, служивый?

– В Брянск возьмёте? – вопросом на вопрос ответил я весельчаку.

– Едем в том направлении. До пригородного посёлка подбросим, а там километров семь своим ходом доберёшься.

В кабине у него сидела девушка моего возраста, такая же белокурая и голубоглазая, как шофер. Она молча потеснилась, и я сел возле неё. Водитель дал газ, и машина, недовольно фыркнув, рванула с места и, набирая скорость, помчалась в темноту. Парень, сидевший за рулём, был, видно, в хорошем расположении духа, перекрикивая рокот мотора, стал громко говорить:

– Ты, парень, за то, что едешь с нами, благодари мою сестру Олю, это она тебя пожалела. Говорит мне: «Коля, давай подберём солдата, он видно идёт на побывку и спешит к любимой девушке, а то бы не решился идти пешком ночью». Она не ошиблась?

От его слов я прямо остолбенел. Видно, только женщине дано, благодаря своей наблюдательности и интуиции разгадывать намерения и желания мужчин. Удивлённый и обескураженный вопросом, ответил:

– Да, Оля права. Я иду на побывку и именно к девушке, которая живёт в Брянске.

– И сколько вёрст отмахал?

– Километров двадцать.

– И откуда топал?

– Из Олсуфьева.

– Ого, это целых тридцать будет.

– Нет, километров десять я ехал, меня подвезли добрые люди, а теперь вот вы, прочитав мои мысли, пособите преодолеть эту марафонскую дистанцию.

Тут, доселе молчавшая девушка, подала голос:

– А как вас зовут?

– Родители нарекли Василием.

– Насколько мне известно, в Олсуфьево есть лётное училище, выходит, вы учитесь на лётчика?

– Не совсем так. Это училище военных штурманов. В бомбардировочной авиации пилот ведёт машину, а штурман прокладывает маршрут полёта, определяет координаты цели и поражает их.

– Значит, летать вы всё–таки будете?

– Непременно.

– Ой, как интересно. А вы уже летали?

– И летал, и бомбил, и с парашютом прыгал.

– А я учусь в Москве в сельхозакадемии. Хотела записаться в аэроклуб в парашютную секцию, но не прошла медкомиссию, и теперь вот завидую тем, кто связал себя с небом.

За разговорами прошло около часа. Девушка оказалась приятной собеседницей, и мы не заметили, как подошло время расставаться. Не доезжая до поворота, Николай сказал:

– Мы приехали, а тебе, курсант, придётся ещё немного пройти.

Он остановил машину, а сестра стала его уговаривать: «Коль, ну подбрось парня ещё хоть пять километров, он и так устал, а столько ещё идти». Коля сдался. Включив передачу, дал газ и помчался дальше. Минут через десять остановился и сказал:

– Дуй, парень, теперь до города рукой подать.

Поблагодарив брата и сестру за помощь, выбрался на обочину дороги и помахал им на прощание рукой. Машина отъехала, а меня поглотила ночная темнота. Постояв несколько минут, пока глаза привыкнут к мгле, продолжил путь. Через полчаса подошёл к пригороду, где не ярко, но улицы всё же были освещены. Была глубокая ночь. Город спал, а я, как ночной злодей, пробирался по безлюдным улицам. На каком–то большом перекрёстке, освещённом уличными фонарями, посередине стояла стеклянная милицейская будка. Я обрадовался, думал, спрошу у милиционера, как добраться по нужному мне адресату, но увы, будка оказалась пустой. Постояв в раздумье несколько минут, решил никуда не идти, дождаться утра, а потом продолжить поиски. Возле прилегающей улицы был небольшой скверик с лавочками, на одной из них я и примостился. Дала знать усталость. Облокотившись на чемоданчик, задремал, а потом будто куда–то провалился.