Текст книги "Арменикенд и его обитатели"

Автор книги: Александр Геронян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

     – Только завожу мотор – города мелькают!

     На самом деле, отец оставил ему в наследство  старый и слегка побитый «Запорожец».

 

     Вранье соседа стало раздражать Вачика:

     – Ара, ты когда по утрам уши компотом моешь, косточки из ушей вытаскивай, да!

 

     Парень влюбился в девушку из соседнего двора. Постоянно крутится, крутится возле ее дома, ходит туда-сюда, а подойти не решается.

     Старушка с первого этажа, хорошо знающая его семью, долго наблюдает за ним из открытого окна. Наконец, говорит со вздохом:

     – Сурик, матах (ласковое выражение – прим. автора), хватит-да постоянный движение здесь открывать. Ты столько здесь движение делал – давно бы женился уже.

 

    Трехлетний Алиша развлекался во дворе очень  своеобразно. Он, на редкость непосредственный ребенок,  выходил из дома на деревянную веранду, спускал штанишки и… мочился на сидящих под верандой мужчин, как правило, игравших в нарды. При этом Алиша заливался звонким смехом. Потом вмиг становился серьезным, натягивал штаны и с чувством исполненного долга заходил в дом.

     – Сколько можно! – возмущались одни. – Рамиз, имей совесть, скажи своему сыну, чтобы писил в горшок, а не нам на голову.

     – Ладно-да, маленький ребенок… Пусть писиет, – миролюбиво успокаивали другие, добродушно посмеиваясь. – Ай, Алиша, ай, молодец!

     – Смейтесь, смейтесь, завтра он нам на голову кипяток из чайника выльет… Рамиз, угомони своего сына!

     – Хватит-да, из мухи слона делают, –  парировали неконфликтные  оппоненты. Видимо, ребенок на них не мочился.

     – Я этому мальчику, клянусь тещей, на 23 февраля горшок куплю. И покажу, как им надо пользоваться, если отец его не учит.

    

     «Базар-вокзал» – так было написано на табличке трамвая, который шел от Арменикендского базара по улице Фабрициуса на Сабунчинский вокзал. Как правило, так говорят о какой-либо заварушке, суматохе, беспорядке.

 

      Рантик отсидел срок. На волю вышел, но не поумнел. По каждому пустяковому случаю он лезет на рожон:

     – Ара, Яша, пику (нож – прим. автора) дай, я его, маханей клянусь, сейчас зарежу.

     И так на виду у всего двора.

 

     Тот же самый Рантик любил блатовать:

     – Ара, Яша, бычок в глаз засуну – брови сбрею.

 

     На углу Свердлова и Сурена Осипяна в полуподвальном помещении располагался участковый пункт милиции. Милиционер Халилов был флегматичный, тучный и добродушный, а люди на  вверенной ему территории разные проживали. Один старик даже рукоприкладством занимался. Участковый жаловался сыну буйного деда:

     – Ала, Фима, скажи-да своему отцу, пусть не бьет меня своей палкой. Старый человек уже, а как себя ведет… Я в форме, при исполнении… а он меня своей палкой при всех бьет. Я же его не трогаю.

     Фима обещал участковому повлиять на родителя, хотя понимал, что дело безнадежное. Дед Моня давно спятил –  жалуйся, не жалуйся... Старый партиец считал, что вся милиция «куплена», там одни оборотни в погонах, и свой праведный антикоррупционный гнев направлял на ближайшего представителя власти – несчастного участкового Халилова.

 

     – Венера, джана,  твоя сестра Грета ждет ребенка. Но не знаем еще, кого ждет – мальчика или девочку. Поэтому не могу тебе сказать, тетей ты станешь или дядей.

 

     – Ара, Яша, Котика знаешь, из первого блока? Котик вчера закрыл свой «жигуль», а ключи оставил внутри. Так пехом пришлось до дому топать с 8-го километра.

     – Ваааа, бедный Котик!

 

     У моего приятеля Жорика язык был без костей. Рот его не закрывался ни на минуту.

     – Это Баку, чувак, тут можешь смело вешать лапшу на уши людям, 24 часа в сутки. Я отвечаю, – веселился  Жорик. –  Эй, народ,  не берите эту колбасу! В нее туалетную бумагу добавляют. А солдатам в чай – бром, чтобы в самоволку не бегали. А водку делают из нефти, прямо на промыслах в Сураханах. Думаете, вы настоящий коньяк пьете? В него димедрол добавляют. Пить будут меньше, а пьянеть – быстрее. А в кутабах – уберите детей! – нашли детские пальцы и седые волосы… А одежда… Что за фуфло  вы берете на Кубинке?! Джинсы, хоть и фирменные, но заражены сифилисом. А еще там в заднем шве – пакетик, а там вши. При первой же стирке вши вылезают и отправляются в путешествие… Чесотка вам гарантирована, никогда не пройдет… А эти  интуристы – вообще гады еще те! Они угощают советских детей конфетами, зараженными туберкулезом. А еще под видом иностранцев по Баку ходят бывшие зэки. Они разбрасывают по детским песочницам бинты с туберкулезной мокротой. Мстят за свои загубленные годы. Хотя кто их просил закон нарушать, на кривую жизненную дорожку сворачивать, кто?

     Жорику надо на Би-би-си программы вести.

 

     – Карен, если Серого встретишь, передай ему привет от меня лично. Если не встретишь, то ничего не говори ему. Понял?

     – Понял, не глухой.

 

     Бабушка приготовила ткемали. Дала попробовать внуку. У того глаза на лоб полезли – слишком острая приправа получилась.

     – Эрик, матах, наверно, острый ткемали сделала, много перца положила. Внутри горит?

    – Неее, бабо, если бы горело, я бы сразу… почувствовал... А эта… зараза… молча… переварилась.

 

     Во дворе все знали, у кого что будет на обед. Дети играют, а мамаши их зовут:

     – Коля, давай скорей, борщ остывает!

     – Фаик, сколько тебя ждать, плов уже готов!

     – Сенечка, ты фаршмак будешь есть, или на вечер оставить?

     – Артурик, Сержик, домой, долма давно готова. Уже два раза подогревала.

 

     Мой сосед Ишхан вернулся из столицы нашей родины. Собрал пацанов, байки травит, делится впечатлениями.

     – Ара, эти москвички такие тупые! – не сдерживает эмоций Ишхан. –  Снял на Главпочтамте телку, симпотная, все дела. Повел в ресторан. Заказ сделали. Сидим, говорим – греемся. Она спрашивает, кто я по нации. Армянин, говорю. А приехал откуда? Из Баку, говорю, там и родился. Какой же ты армянин, если в Баку родился и живешь. Ты – азербайджанец. Але, отвечаю, красавица, ты еще скажи, что грузин. У вас все кавказцы «грузины». А тот, кто в гараже родился, тот  автомобиль?

 

     В 152-й  школе  начальную военную подготовку вел Эдуард Аванесович, который выдавал настоящие перлы. Как-то раз одна ученица бросила муляж гранаты буквально себе под ноги. Учитель прокомментировал:

     – Если бы во время войны все бросали гранату так, как ты, война бы раньше закончилась.

     – Это почему, Эдуард Аванесович?

     – А немцы от смеха бы все подохли!

 

     Гулю  боженька обидел, одарив внешностью – ну вылитая Баба-яга! Глаза навыкате, нос крючковатый на все лицо, усики над верхней губой… Мальчишки над ней смеялись, а мамаши пугали ею капризных детей:

     – Ешь скорее кашу, а то Гуля-бабайка придет, твою кашу съест, а тебя в мешок засунет и  унесет.

 

     Дядя Валера считался на  Завокзальной лучшим сапожником. И каблук починит, и набойку заменит. Молотки, банки с клеем и сапожные ножи достались ему по наследству от отца, а тому – от деда. Как и сама металлическая будка, над входом которой висела деревянная вывеска – «Сапожный мастерской».

     Стены крохотной сапожной украшали вырезки из журналов и книг – портреты Наполеона, Суворова, Вардана Мамиконяна, товарища Сталина, маршала Баграмяна и прочих исторических личностей.  Когда к нему заглядывали друзья-пенсионеры, которым некуда было торопиться,  дядя Валера заводил с ними разговоры о великих баталиях. Особенно любил поговорить про заграничные походы Суворова:

     – Если бы у него мать не была армянкой, русская армия до сих пор бы Альпы переходила. Только наш человек мог такую смекалку показать!

 

     Тетя Амаля сидела на углу 5-й Завокзальной и торговала семечками. В районе ее никто не любил. Нрав у нее был ворчливый, и к торговле таких женщин нельзя было  допускать. Она ругала всех подряд – и тех, кто покупал ее семечки, и тех, кто проходил мимо.

     – На него смотри, пять копеек на маленький стаканчик потратил… Что, мне одолжений сделал? А ты вообще мимо меня больше не ходи, если мой семечка не покупаешь. Другой дорога ходи!

 

     Участковый Абдуллаев любил проводить с пацанами профилактические беседы. Повторял одно и то же:

     – Ала, парадный долго без дела  не стойте, только 5-10 минут можно. А дилинный папирос никогда не курите. Узнаю – 15 суток посажу, мама-папа не помогут. Простой сигарет тоже не курите.

 

     – Я тебя умоляю, она в вещие сны не верит! – тетя Фая смотрит на соседку Зинаиду, как на полоумную. – Ты вот меня послушай. Горшок не просто так снится. Если он пустой – это хорошо, никаких тебе забот. Если во сне выносишь горшок – сор из избы выносишь, весь Арменикенд про тебя говорить будет, сплетничать. А если горшок спрятать в туалете, а еще лучше под кроватью, то свои семейные тайны от всех упрячешь.

     Зинаида стоит удивленная. Переваривает полученную информацию.

     – Тетя Фая, а я  в одной книжке читала, что горшок еще ночной вазой называют, – встревает в женский разговор Каринка, девочка начитанная и любопытная.

     – Я тебя умоляю! – тетя Фая разворачивается на 180 градусов к Каринке, руки в боки. – Ночные вазы… Это ж надо! Ваза существует для цветов, деточка моя, а не для говна…

  

     Акиф-муаллим в русской школе преподавал азербайджанский язык. Мальчишки его сильно доставали. Особенно из 7а класса. И он  каждый раз повторял свою коронную фразу:

     – Везде дети как дети, в этот класс специально весь арменикендский шантрапа сували.

 

     Гарик Аршакович  вел в 42-й школе физику. По-русски он говорил плохо. Чтобы ученики  лучше уяснили материал, он прибегал к «наглядным пособиям».

     Вот как он однажды объяснил, что такое притяжение земли.  Маленький, юркий, он взобрался на учительский стол, сопровождаемый ликованием школьников, потом спрыгнул оттуда.

     – Видите, дети, я упадал. Значит чито? Значит, чито  притяжений земли есть! А если бы я не упадал, то притяжений земли в этот класс нету.

 

     Трудовик Павел Игнатович читает классный журнал и ухмыляется:

     –  Гамлет Серопян, Джульетта Акопян, Сократ Навасартов, Нельсон Погосов, Македон Галустян… Что за народ… эти армяне? Нет, чтобы нормальные людские  имена детям давать… Лучше бы эти Гамлеты и Сократы  табуретки могли чинить…

 

1996 г.

 

 

 

 

 

 

Арменикенд

и его обитатели

 

– Ара, керя,  знаешь, где находится Баку?

– Спрашиваешь! Конечно, знаю. У подножия Арменикенда.

(из городского фольклора)

 

1

     Именно нефти  был обязан Баку своим появлением на карте мира. На разведанных месторождениях как грибы после дождя появлялись нефтяные колодцы, откуда «черное золото» вычерпывали  примитивным и незамысловатым способом –  кожаными мешками. Потом стали бурить скважины.

     В XIX веке царское правительство стало сдавать в аренду участки нефтяных промыслов на Апшероне частным лицам – иностранным компаниям и предприимчивым богатым  аборигенам, которые нанимали себе русских инженеров. Дело пошло. На лодках   по Каспию отправляли «кровь земли»   через Астрахань в Россию. К концу столетия  Баку обеспечивал около половины мировой добычи «черного золота».  Город богател.

     Город рос. Если в 1807 году в нем насчитывалось 5 тысяч жителей, то к ХХ веку – 120 тысяч. После революции здесь проживало четверть миллиона, а перед войной – уже 800 тысяч человек разных национальностей и вероисповеданий.

     Баку мог дать трудовому люду главное – заработать на кусок хлеба, прокормить семью. Эшелоны с нефтью  уходили по стране, но что-то оставалось на месте  для переработки. Появился целый район, который так и назывался – Черный город: в его панораме, как нетрудно догадаться, доминировали мрачные корпуса и дымящиеся трубы заводов.     Прямо или косвенно с нефтью были связаны и остальные промышленные предприятия столицы Азербайджана – химические, машиностроительные,  трубопрокатные, металлообрабатывающие, которые, как и на промыслах, тоже  нуждались в рабочих руках. А люди нуждались в жилье...

     Еще задолго до революции  городская управа приняла решение  построить на северной окраине Баку поселок для рабочей бедноты, вчерашних крестьян. Большая редкость: чиновники  позаботились о своем народе. Выбрали место. Однако там, на огромном безжизненном пустыре, не было ничего, кроме жалких самодельных   хибар: ни зелени, ни магазинов, ни школ, ни бань, ни больниц... Водопровод тоже отсутствовал –  кое-где вырыли колодцы, откуда черпали ведрами питьевую воду сомнительного качества. И все же за дело взялись, и вскоре  возвели  целые кварталы  благоустроенных  двух– и трехэтажных домов.

     Периферийным  городским слободкам  названия давали экзотические – Чемберекенд, Нагорная, Кишлы, Завокзальная, Молоканка… Новичка окрестили  на местном наречии  Арменикендом – армянской деревней (поселком)… При царе именовался «Новым поселком», при Советской власти – Шаумяна, в конце 80-х «деарменизированных» годов ему присвоили имя некоего Мамедьярова. Но в  народе этот колоритный район  всегда оставался   Арменикендом.  

    В центре Баку  преобладали кривые и узкие улочки, скученная и  плотная застройка.  А в Арменикенде  проложили широкие улицы. Удивляло другое: поселок, предназначенный в основном для рабочих,  располагался вдали… от промыслов и заводов.

     Вчерашнее предместье, нагромождение убогих и грязных трущоб, стало активно застраиваться, приближаясь к центру города. Весь жилой массив делился на небольшие по размерам, но хорошо спланированные кварталы. Возводились типовые дома для трудящихся, которые отвечали новому социальному содержанию. В самом центре поселка разбили парк им. Джапаридзе, открыли гостиницу «Мугань», потом еще один парк...

     Арменикенд застраивался как бы по принципу средневековых замков – домами-квадратами с дворами посередине и  с высоко поднятыми узкими зарешеченными  окнами первых этажей.  У каждого дома, возведенного в стиле конструктивизма, имелись огромные тяжелые железные ворота, которые закрывали на ночь на висячий замок, превращая двор в неприступную крепость.

     Новостройки соседствовали с «шанхаями». Очереди шли медленно, люди не хотели долго ждать – самовольно захватывали землю и сооружали из подручного материала одноэтажные плоскокрышие  строения. Подводили воду, газ, свет, сажали у порога  виноград и инжир.

 

2

     Заглянем в одну из квартир в Арменикенде 50-60-х годов минувшего столетия. Скажем, на улице, названной в честь большевика-латыша Яна Фабрициуса.       Открываем деревянные двустворчатые двери со стеклянными окошками и оказываемся в прихожей, которая является одновременно и кухней (спустя годы подобное архитектурное новшество назовут по-заграничному «студией»). Газовая плита, рукомойник, обеденный стол и четыре табурета, громоздкий буфет. Просторное трехстворчатое окно до самого потолка. На подоконнике – горшки с обязательной геранью и фикусами, а также банки с вареньем и соленьями.

     Квартира «с удобствами». Из кухни-прихожей подходим к совмещенному санузлу. Над чугунной ванной – колонка для нагревания и бак из тонкой жести  для хранения воды. Вся квартира спроектирована по «проходному» принципу. Из кухни попадаешь сквозь распахнутые двери в гостиную без окон, которую бакинцы именуют  «столовой» (хотя принимают  там только гостей, а едят исключительно на кухне), а далее аналогичным способом заходишь в спальню с двумя  окнами (тоже  до потолка), выходящими на улицу.

     Стена в столовой, как правило, увешана огромным восточным ковром до пола. Хозяин, обычно показывая на потертый, видавший виды  ковер, подчеркивал: «Ручной работы, от деда достался». На спинке дивана   небольшая полочка с расставленными по росту мраморными  слониками. Их хранят «на счастье». Фигурки как бы дарят ощущение покоя и достатка в доме. Но к 70-м годам на месте «антикварных» диванов  появляются изящные тахты, которые не имели ни спинок, ни полочек со слониками.

     Сервант уставлен хрустальными бокалами, фужерами и  стопками. В зажиточных домах на полках красуется  сервиз «Мадонна» производства ГДР – предмет гордости хозяев и зависти соседей. Как правило, сервиз служит  украшением серванта,  им никогда не пользуются. «Мадонна» – один из декоративных символов благосостояния  семьи.

     Кто же живет в этих квартирах? Давайте познакомимся с обитателями нашего  славного Арменикенда и заглянем в его дворы…

 

3

      … Вот «Арменчикина бабо», комендант двора. Должность иронично-условная и чисто бакинская. Ее имени мало кто знает. И уже не вспомнить, кто ей присвоил такое почетное звание Опрятная седовласая  старушка с крючковатым носом и  вечно перевязанной  пуховым платком поясницей. Она всегда дремлет под тутовым деревом, в тенечке.  Время от времени просыпается и, приподнимаясь с табурета, открывает один глаз:

     – Арменчик, матах, ты покушал?

     9-летний внук целыми днями пропадает во дворе и как бы находится под надзором бабушки. Зрение у бабо  неважное, но слух отменный. Она знает все дворовые сплетни – кто к кому пришел, кто с кем гуляет, кто что купил, у кого семейный скандал, кто кому должен денег…

     Вечером старушка  поднимается по скрипучей деревянной лестнице к себе  на второй         этаж, чтобы поужинать и пообщаться с домочадцами. Но ровно в 23.00 «Арменчикина бабо» спускается вниз, тяжело дыша, ковыляет  мимо «подстановок» с бельем, мимо грязных мусорок, где частенько копошатся крысы,  к  железным  воротам и закрывает их на засов, как средневековую цитадель. С чувством исполненного долга комендант двора возвращается домой.  Уже сверху, с веранды, устало провозглашает: «Можете спать. Я ворота закрыла».

     … Вот дворовые женщины. От безделья  они  любят заниматься необычным делом –  придирчиво разглядывать развешенное белье на балконах соседок и обсуждать увиденное. Не дай Бог,  если на веревках белье висит «не по правилам». Белое надо с белым, цветное – с цветным, трусы с трусами, рубашки с рубашками и т.д. Отступила от правил – подвергаешься всеобщему женскому остракизму, осуждению и презрению. К тебе может приклеиться позорный ярлык неряхи, что равносильно печати изгоя общества.

     Женщины помоложе обожают наряжаться. Даже за хлебом в ларек, буквально  через дорогу, даже мусор выбросить настоящая бакинка выходит при параде – в новом платье, сшитом у известной портнихи, с золотыми цепочками и кольцами, напомаженная, с маникюром на пальцах и  закрученными волосами… Но при этом можно позволить себе выйти в чувяках на босу ногу.

     Каждая из них считает себя неотразимой.  Она идет по Приморскому бульвару, как бы  не замечая восторженных и испепеляющих  взглядов  парней, брошенные вслед комплименты: «Уффф, красотка!»  Она идет по жизни победительницей, пока не окольцует какой-нибудь охламон и не укажет на ее постоянное место в доме и  этой жизни в целом – у газовой плиты.

 

     …Вот  компания мужчин  за железным столом в дворовой беседке. Это зона интеллектуального отдыха – режутся в шахматы, забивают в козла, в лото играют, разумеется, «на интерес». Сегодня собрались нардисты. Табуретки принесли свои. За нардами послали кого-то из детей. Сидят, покуривают. Послушаем, о чем они говорят.

      – Слышали, в «Военном дворе» на проспекте Ленина вчера драка была? Один горский еврей с  лезгином из-за девушки целую  поножовщину устроил, – лысый мужчина делится последними новостями  Арменикенда. Без криминальных сводок  тут не обойтись.

     – И кто победил?

    – Участковый, – лысый улыбается, показывая крупные желтоватые зубы курильщика. – По стольнику ему дали оба, мамой клянусь, чтобы дело замяли.

      Проходит мимо пожилая супружеская пара, важные и серьезные, как на партийном пленуме. На нардистов никакого внимания.

     – На этих посмотри! – криво усмехается им вслед небритый толстяк. – Думают, если свадьбу сыну сделали в «Интуристе», теперь с соседями здороваться не надо.

     – Надо было, как все порядочные люди, во дворе свадьбу сыграть. Палатку бы разбили, – поддерживает разговор мужчина в кепке-аэродром.

     – Какой палатка! Она все решает. Крутит-вертит им, как необразованным дураком. Она же в горисполкоме работает. А он кто – простой таксист, – толстяк вздыхает.

     – А я с поминок только пришел, – подключается к беседе усатый нардист. – Кямрана с 6-й Свердловской знаете? Умер.  На поминках все выпивают-закусывают, и грузины, и армяне, и русские… А у наших только чай подают. И кто такие порядки придумал! Ала, даже умереть нормально не дают…

     – Ильхам, умирать будешь, скажи-да, чтобы тебя как православного хоронили, – хихикает тощий сосед, обнажая рот с золотыми коронками.

     – Нет, правда, не могут мусульмане по-людски проводить человека в последний путь, чесслово, – не сдается Ильхам. – Ведь люди не просто так поминки придумали. Там все говорят: наш усопший умер, в земле лежит, но жизнь продолжается… Хорошие слова за столом об усопшем говорят. Может, в жизни никто так не говорил про него…

     Все согласно кивают головами.

 

     … Вот важно восседает в кресле-качалке  на веранде в своем неизменном синем в полоску двубортном пиджаке, белой несвежей сорочке и галстуке  Лезгин Сельдар (так его называют во дворе). Широкая грудь, властно сдвинутые брови и при этом  плешивая голова, хитрые глазки, которые не может оторвать от своего отращенного ногтя мизинца, которым обычно ковыряет в зубах после обеда.

     Когда-то он, знаменитый цеховик, который завалил обувные магазины Баку модными мужскими туфлями на платформе, считался самым богатым в округе. За его продукцией приезжали аж из Сибири! Но 8 обысков в квартире, конфискация нажитого за всю жизнь и взятки  правоохранительному начальству привели к тому, что  Лезгин Сельдар превратился в рядового пенсионера со скромным доходом.

     Но вот что удивительно: с крахом его обувного бизнеса и распадом семьи, цеховик зажил загадочной и бурной личной жизнью.  Три раза в неделю – по вторникам, четвергам и субботам – ветеран теневой экономики  принимал у себя очередную красотку, которая ему во внучки годилась. Ах, какие были гостьи! Соседи завидовали, сплетничали, допытывались до истины. Молодые парни провожали девушек   взглядами, полными восхищения и недоумения.

     Спросите, зачем он, старый разорившийся коммерсант,  нужен был милашкам? Соседи, которые видят и знают  все, быстро прояснили ситуацию.

      Оказывается, цеховик изобрел гениальное средство от одиночества. По старым каналам он знакомился с прелестницами, которым обещал горы золотые, а именно: прописать в своей просторной квартире (бывшую жену и двух сыновей Лезгин Сельдар  отправил в Дербент, купив там дом) и все имущество завещать. Дедушка намекал девушкам, что «ОБХСС не все нашел». Те верили блефу.

     Учитесь, как надо скрашивать закат своей жизни. А еще над простодушными и бесхитростными лезгинами посмеивались…

    … Вот женщины неподалеку сидят на лавочке, обсуждают свои проблемы.

     – Пусть дети мои без куска хлеба останутся, если я насплетничала на тебя, Амаля!

     – Ладно, ладно, Нигяр, хватит, детями не клянись-да…

     Обе умолкают.

     – А меня, знаете, золовка научила соус готовить к шашлыку. Берешь ткемали, немного острой аджики и мешаешь с болгарским кетчупом и мелко нарезанной кинзой.

     – Соус это хорошо… Муж обещал стол накрыть, если наш Мишик в нархоз поступит. Я ему говорю, Шаген, нархоз всегда был дорогим институтом,  завмагов готовит, главных экономистов готовит, туда без денег не  поступишь, надо тапшануть (дать взятку – прим. автора). Он мне говорит, матах, не волнуйся, уже для Мишика откладываю. Даже знает, кому и сколько надо дать на лапу…

     – А наш Вовик в медицинский пойдет. Наверное, в Краснодар к брату отправлю его. У нас в роду все стоматологи были. Там на приемных экзаменах тоже взятки берут – у кавказцев научились, но не такие, как в Баку… У нас совсем совесть эти приемные комиссии потеряли!

 

     …Вот Самвел Никогосов, наверное, один из самых национально озабоченных  во всем Арменикенде.

       У его матери родной брат-историк  в Ереван переехал. И в последнее время  Самвел все чаще стал его навещать. Мать ворчит: «Все мозги тебе рассказами про „Великую Армению“ хайастанские  промыли». Самвел не обращает внимания. Во дворе его дашнаком кличут даже свои, армяне. После каждой поездки в Ереван, он устраивает  политинформацию, просвещает своих шуртвацей (перевертышей – прим. автора).

     В данный момент он раскрывает глаза Ромику.

     – Ээээ, джаник,  пусть все завидуют, что мы с тобой армяне. А армяне кто?

     – Кто? – переспрашивает  Ромик.

     – Самые умные в мире! У нас на горе Арарат Ной высадился. Слышал про это? Не на Кавказе, не на Эвересте, а на Арарате. И кто, получается, первые люди на Земле?

     – Кто? – снова переспрашивает непонятливый Ромик.

     – Мы, армяне!

     Ромику, видно,  по кайфу слышать такие речи. Он хлопает длинными черными ресницами и блаженно улыбается. Кому неприятно ощущать сопричастность к чему-то великому?! Хоть на мгновенье возвыситься над этой серой жизнью, где в тесной «двушке» обитают Ромик, его выводок из пяти детей и надоедливая жена, которой вечно денег не хватает,  как будто Ромик эти деньги сам на станке Гознака  печатает.

     – Ара, какой Низами великий азербайджанский поэт?! – последние три слова политинформатор Самвел произносит с пафосом, кого-то явно копируя. – Он иранец, матах, на азербайджанском ни слова не написал. А почему?

     – Почему? – переспрашивает Ромик.

     – А потому что такого языка тогда вообще не было!  А театр оперный зачем не назвали именем братьев Маиловых? Они же бабки дали, построили его. А затем, что они армяне были. И назвали  театр именем Ахундова, который ни к балету, ни к опере вообще никакого отношения не имел.

 

      … Вот одна женщина ругается с другой. Сразу видно, что в дворовых баталиях обе закаленные. Что-то не поделили соседки, теперь выясняют отношения. Обе с растрепанными волосами,  размахивая руками, кричат друг на друга. У одной визгливый, у другой –   неожиданно густой голос курильщицы со стажем.

     – Скажи своему  ишаку карабахскому, пусть пойдет на бульвар и прыгнет там с парашютной вышки  без парашюта. Одним дураком меньше будет в этом городе.

     – Говно ты кушала, что так на моего мужа говоришь! Ты на своего мужа посмотри! Ни одной юбки не пропускает, а тебе басни Моллы Насреддина рассказывает: вах, как я много работаю, вах, опять на работе  допоздна задержался, план перевыполнял. Стахановец, ударник коммунистического труда…

     – А это не твое дело! Нормальный мужчина должен на женщин смотреть. Пусть смотрит! Но любит мой только меня! А твой кроме «Жигулевского» пива и футбола ничего не любит.

     – Твое какое дело, что мой муж любит, а что не любит! Он не только пиво любит. Хороший коньяк тоже любит. А твой только дешевый «Агдам» с потаскухами  с «Дунькиной фабрики»  привык пить…

     Одна проклинает другую растопыренной пятерней, та в ответ еще энергичней размахивает руками.  Зрители на балконах, грызя семечки и сплевывая вниз, вяло комментируют происходящий инцидент…

 

     … Вот Матвей Игнатович,  гроза Арменикенда, человек, который следит в квартале за порядком. Набирает из сознательных мужчин добровольную народную дружину. По субботам они надевают на руку красную повязку ДНД и выходят на обход. Местные хулиганы дружинников не боятся, но  стараются их не замечать и не попадаться зря на глаза.

    У Матвея Игнатовича старорежимная и неожиданная для южных краев  фамилия – Сперанский. Узколицый, аккуратно постриженные усы, острый подбородок, которому не хватает бородки клинышком,  и ввалившиеся щеки – вот, пожалуй, что у него осталось от предка-аристократа,  заброшенного когда-то судьбой из холодного и чинного Санкт-Петербурга на жаркую и сумбурную окраину империи.

     Майор танковых войск  в отставке Сперанский не любит местную милицию, считая ее продажной. Он многое в Баку не может принять и понять, хотя прожил здесь почти всю свою жизнь. О переезде в Ленинград в семье заходит разговор каждый год, но у дочки Аннушки астма, сырой питерский климат ей противопоказан.

     У многих русских в Баку  извечная тоска по березкам, рекам и лугам, по бескрайним просторам России. Кто-то уезжает, кто-то остается…

     Да и чего тут не жить – страна-то все равно одна. Местные, хоть и шумный народец, без махинаций жизни себе не представляют, незлобны по природе своей. Всегда помогут, если что случится.  Да и за русскими стоит государство, стоит Кремль. Эта мысль как-то успокаивает Матвея Игнатовича и тысячи подобных ему бакинцев.

 

     … Вот бабушки на лавочке. Они говорят на понятном им одним языке. Армянки – по-карабахски, еврейки – на идиш. Говорят громко, чтобы все их слышали. По-русски они тоже умеют, как и почти все в Баку. Но очень смешно у них получается.

     Азербайджанские старушки тоже верны традициям, по-русски понимают, но объясняются на нем  только в редких случаях, с иноверцами.