Текст книги "Арменикенд и его обитатели"

Автор книги: Александр Геронян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

     Серож уважал Фаика за судимость («Настоящий мужик должен тюрьму пройти и автоген в руках держать!») и где-то даже жалел. Он подходил с бутылкой «Бадамлы»  к соседу, находившемуся в  прострации, присаживался рядом на корточки…

     –   Сколько раз говорил ему, чтобы бросил курить анашу. Лучше пить, чем эту гадость курить, – доставая из кармана «Беломор», вздыхал Серож.

     Покурив, оставлял возле Фаика бутылку минералки и уходил.

 

4

   

     Тревожные времена настали в Арменикенде. Как-то невесело стало его обитателям, не по кайфу.

     Хмурым январским утром позвонила Марго, жена Славика, свояка. Она что-то кричала в трубку и без конца плакала. Из ее слов Кнарик поняла только одно: Славика убили прямо возле подъезда. По всей Завокзальной шныряют погромщики. Уже на 8-ом километре их видели, на Монтино, Хуторе… Говорят, завтра появятся в Арменикенде. А милиция в происходящее не вмешивается. Что в мире творится!

      Стеллу, Венеру и Анжелу еще неделю назад послали к родне. От греха подальше. А все из-за  Фаика. Прежде молча курил свой план,  никого не замечая, а тут вернулся в реальность – интерес к противоположному полу пробудился вдруг.  Фаик стал к девушкам приставать. Все цокал языком и странно гримасничал. Особенно когда сталкивался во дворе с дочками Кнарик и Серожа.

     Кнарик  все продумала. Отправила неделю назад девочек поездом до Ростова, оттуда они добрались до Сальска, где их ждал Рачик, двоюродный брат. Он и их семье присмотрел недорогое жилье.  Знакомый маклер обещал как можно скорее продать квартиру Кнарик и Серожа. Уже Севияны уехали, Гарамовы, Петросовы, Тер-Тумасовы, Оганесяны, Вартановы… Русские с евреями тоже покидали город. Молочник Арменак куда-то пропал, не появлялся вторую неделю. Наверное, на своей ферме под Хырдаланом отсиживался. Что за время наступило страшное, что за время!

     – Кто, кто звонил? – Серож почувствовал что-то неладное. Три дня он не выходил на работу.  Газосварочный агрегат так и стоял в коридоре, загромождая проход на кухню. Сказали, когда все успокоится, тогда с завода позвонят, вызовут. – Ты что молчишь, ай ахчи?

    Теперь уже запричитала Кнарик:

     – Вай, мама-джан, убили сволочи, нашего Славика убили!

     – Какого Славика?

     – Твоего свояка! – еще сильней заголосила женщина.

     Серожа словно током ударило. Жена отправилась в ванную, намочила полотенце и обвязала им лоб. Потом склонилась над раковиной, всхлипывая и поминая убитого Славика. А  Серож застыл у окна. Во двор стекались какие-то чужие люди, сплошь хмурые молодые мужчины. Стояли возле беседки, курили, искоса поглядывая на окна домов.

      Серож подошел к ванной комнате и тихо закрыл  дверь на защелку.

     – Открой, открой! – только и успела крикнуть Кнарик.

     Серож никого не слышал, ничего не видел перед собой. Он подошел к тележке со своим неразлучным газовым агрегатом, погладил оба баллона. Потом вернулся к окну: во дворе, как и в предыдущие дни, никто из своих не показывался. Слетелись, словно воронье,  только чужаки. И как много стало их…

     – Ну что, лопасы (ругательство – прим. автора), сейчас мы поминки сделаем по Славику. Серож вам слово дает.

     Кнарик, почувствовав что-то неладное, продолжала кричать из ванной комнаты. Серож переступил порог квартиры и потянул за собой тележку. В подъезде царила непривычная, тревожная тишина. Словно все жильцы покинули дом, который должен идти под снос. Даже Кнарик в ванной комнате прекратила свои причитания.

     Но вот открылась дверь соседа, осторожно, опасливо.

    – Ты кто? –  закричал Серож на мужчину, смотревшему на него  испуганными и воспаленными  глазами.

    – Это я, Сергей, Шпигельман… Борис Соломонович.

    – Ну…

    – Сергей, прошу вас, не выходите из дома. Вы видели этих людей? Это страшные люди.

     – Не бзди, Шпильман. Я этим фуцинам (ругательство – прим. автора) покажу… Где Серож не пройдет – его автоген пройдет!

     – Сергей, не говорите чушь! Вчера мою Софочку на Телефонной избили до полусмерти. За армянку приняли. Садитесь на трамвай, поезжайте в Семашко и посмотрите в травматологии, в восьмой палате, во что превратили мою Софочку.

     Борис Соломонович заплакал так громко и по-детски, что Серожу стало не по себе.

     – Я их душу мотал! – попытался успокоить он соседа. – Сейчас и за твою Софу им отомщу, и за Славика.

      Серож вышел из подъезда на мороз в ватнике и без шапки.  Левая рука в кармане пижамных штанов, правая волокла тележку с баллонами.  Толпа  угрюмых чужаков, сбившись в круг, о чем-то спорила. В центре стоял с бумагой в руках тощий парень в широкой кепке-аэродром. Серож услышал, как погромщики называли его соседей с армянскими фамилиями и номера квартир.

     Незваные гости пришли не просто так. Все были как на одно лицо – небритые диковатые физиономии, в темных и серых пальто, пыжиковых и кроличьих шапках. И взгляды…  Какие-то зверские взгляды. Так  на него никто никогда не смотрел.  Даже в Баиловской тюрьме. 

     Серож заметил, что у некоторых в руках были куски арматуры, заточки, а  один, золотозубый, вертел в руках финский нож.

     Толпа разомкнулась,  дали пройти. Серож прошествовал, словно на арене, среди  затаившихся хищников, готовых в любой момент разорвать его в клочья. Он почувствовал себя гладиатором перед смертным боем.  Как его любимый Спартак в исполнении Кирка Дугласа.

    – Ну что, чушкарье, очко не железное? Я всех вас, все ваши домовые книжки душу мотал, – Серож достал из кармана пачку «Беломора», прикурил. Погромщики ждали, что будет дальше. – Серож  сейчас вам, дешевым фуцинам, за  Славика с Завокзальной  устроит первомайский салют. А за соседку Софу салют  – как на 7 ноября.

      Он взял в правую руку горелку, левой стал крутить вентиль, регулируя пламя, сначала один, потом другой. Из ствола вырвался голубой огонь.

     Серож сильно прокашлялся, а затем внезапно запел:

 

 «Вечер наступил в Баку,

Я сидеть дома не могу.

Спину ломит, сердце жмёт,

Вот братва во двор зовёт...»

 

      – Что вы слушаете этого придурка?! – с раздражением в голосе обратился на азербайджанском к погромщикам парень с «черным списком» в руках.  Серож узнал его: это был сосед-анашист Фаик. Тот самый, которому он  сочувствовал и приносил на похмелку  «Бадамлы». – Мочить его надо, чатлаха (ругательство – прим. автора). И всех их мочить. Тут куда ни плюнь – в армянина попадешь. Смерть армянам!

   – Смерть армянам! – эхом, но как-то вяло подхватила приутихшая было толпа азербайджанцев.

   Золотозубый с финкой подошел поближе к Серожу:

   – Тебе что, дистрофик, жить надоело, да? – с брезгливой гримасой на лице спросил он по-русски.

     Серож выплюнул изо рта папироску. Слегка посвистывая, он стал поглаживать газовый баллон, словно не зная, что с ним делать. Вдруг сзади кто-то его стукнул арматурой по спине. Серож повалился навзничь.

    – Добей его, Мамед, – Фаик кивнул на  упавшего соседа.

    – Зачем же так варварски, зачем добивать? – опять оскалился золотозубый. – Мы из него сейчас шашлык сделаем. Умеешь, Мамед, этой штукой пользоваться?

    Мамед умел пользоваться газосварочным агрегатом…

    Борис Соломонович перестал звонить в милицию – трубку никто не брал. Он с ужасом смотрел в окно, как  к его непутевому и скандальному соседу поднесли автоген, как загорелся ватник, как вмиг запалились редкие волосы, как напор огня изувечил  лицо несчастного… Страшный крик вырвался из груди Серожа.

      – Звери,  хуже фашистов, звери…

      Борис Соломонович медленно опустился в кресло, в котором он любил сидеть у окна и читать  свежие номера «Здоровья» и «За рубежом», пока Софочка готовила чай с лимоном.  Он почувствовал, что задыхается, воздуха не хватало. Хотел крикнуть, позвать на помощь, но голос куда-то пропал. А сердце все сжималось и сжималось…

    – Сооофа…

      За стеной исступленно кричала Кнарик, запертая в ванной. Вытирая слезы с лица, она  не прекращала проклинать своего мужа:

    – Открой дверь, я кому говорю?! Чтоб ты сдох!  Чтоб ты сгорел  вместе со своим автогеном!

     Над опустевшим двором и бездыханным обгоревшим  телом Серожа медленно кружились снежинки. Рядом c трупом валялись два баллона с газом – белый и синий. Тревожный и холодный январский день подходил к концу.

 

 

2016 г.

 

 

Шуртвац

 

     А еще говорят, что Ереван южный город. Летом – да, спору нет, но вот зимой морозы трещат  под стать сибирским. Январь 92-го был просто лютым. Природа решила на прочность проверить силу духа армян....

     Спать  ложились одетыми. Ирина уже привыкла к такой «ночнушке» – стеганый китайский халат, а под ним вязаный свитер и спортивные брюки. Все чаще она вспоминала слова мужа, сказанные на прощание в аэропорту с нескрываемой горечью: «Здесь оставаться нельзя. Дальше будет только хуже». Альберт звонил из Москвы чуть ли не каждый день. Вот-вот должен решиться вопрос с его трудоустройством. Потом съемную квартиру подберет, тогда и переедут они все к нему. Но перезимовать вновь придется здесь, в этом пансионате. Лишь бы выдержать, лишь бы выдержать все, повторяла Ирина про себя.

      Привычный хлебовоз утром в Норке (район Еревана – прим. автора) так и не появился. Зато после обеда у их пансионата, который носил романтическое название «Цицернак» («Ласточка»), притормозил грузовик с красным крестом на белом фоне на борту. Гуманитарку привезли.

     – Там сахар, печенье и сухое молоко, – проинформировала соседей  вездесущая Римма Сергеевна. Она всегда обо всем узнавала первой. Не зря в этом временном пристанище бакинских  беженцев ее прозвали Би-Би-Си. Впрочем, кто-то уверял, что это прозвище у нее сохранилось еще с давних  времен. Она и в Баку старалась обо всем узнавать первой.

     Вместе с вышеназванными продуктами в посылках почему-то лежало мыло. Из-за  совместного хранения печенье пахло душистой лавандой. На всех пачках красовалась почти издевательская для армян надпись: «Made in Turkey». По-соседски... Все сначала недоумевали: почему Турция, зачем Турция?! Что, одной рукой душит блокадой, другой рукой благотворительностью занимается?.. Странно все это! А может, продукты отравлены?! Ясность внес доктор Амбарцумов: помощь идет по линии ООН, а у турок закупать продукты выгоднее всего. И рядом, и дешево... И турки не против, оказывают  продовольственное содействие  недружественной стране, которая воюет с их «младшим братом» – Азербайджаном. Но тут, как говорится, ничего личного – бизнес.

     К гуманитарной помощи беженцы привыкли. И всегда ей были рады, как дети новогодней елке.  Даже доктор Амбарцумов, который с негодованием поначалу отвергал «подачки» (гордый человек, главврачом работал в одной из поликлиник Баку), потом смирился. А увидев в посылке пакетики яичного желтка, удивленно поднял густые брови: «А я-то думал, что их после войны перестали выпускать». В его разговорах стали все чаще всплывать забытые и непонятные многим слова – «ленд-лиз», «продуктовые карточки», «керосинка», «студебеккер»... Ирина удивлялась памяти доктора. Откуда он все это помнит, ведь в годы войны  был совсем ребенком?  Вот как врезалось в память человеку.

     Ирине почему-то сразу  понравилось диковинное лакомство – шоколадки из сои. С роду их не ела, как и все бакинцы, предпочитая натуральные плитки. А тут... Дареный сахар слаще, объяснила сама себе  новое пристрастие. 

     Но потом по пансионату поползли  слухи, что на Западе, откуда поставляли  соевые сладости  вкупе с турецкими  продуктами, ими… скармливают скот. Или просто добавляют эту сою  в корм буренкам. Возможно, сплетни, инспирированные все той же Би-Би-Си. Кто-то из самых мнительных  откажется, а она и  возьмет себе их долю,  «сверх нормы». Римма Сергеевна  быстро завела в Ереване, где отродясь  не была, родни и  друзей  не имела никаких, полезные знакомства. И прознала, как можно лишнюю буханку хлеба раздобыть. Оказывается, за многих уехавших горожан продуктовые карточки получали их соседи. Хлебный излишек отправлялся прямиком  на базар, где втридорога можно было продать буханку. Но сама Би-Би-Си, в силу полного отсутствия предпринимательской жилки, даже не пыталась торговать провиантом. Ее деловитость носила чисто теоретический характер.  Поговорить с кем надо, все разузнать, передать полученную информацию дальше  –  всегда пожалуйста, а вот хлебом «мертвых душ» торговать... Нет, не для Би-Би-Си этот стремный  промысел.  Хотя  лишний матнакаш (сорт хлеба – прим. автора)  ох как был бы кстати! На иждивении  Риммы Сергеевны  трое детей, мал мала меньше – Робик, Мишик и Сержик.

     В комнатах пансионата  было невыносимо холодно. Впрочем, как и во всем городе: у Ирининой подружки тесть-историк сжег всю домашнюю библиотеку. Трясущимися руками бросал в буржуйку последние книги – тома Мовсеса Хоренаци, Лео, Всемирной истории и не скрывал слез. Впервые заплакал на глазах у невестки, с которой, к слову сказать, был в натянутых отношениях.

     – Есть у них топливо, есть, только людям ничего  не дадут, – авторитетно заявляла Римма Сергеевна.

     По всему городу поползли  слухи, что АОДовские (Армянское общенациональное движение – прим. автора) власти исправно получают вагоны с мазутом, делают свой преступный гешефт, а народу заявляют, что составы пришли... пустые. Все списывают на грабежи на территории Грузии. Там неразбериха, понятно, покруче, чем в Армении. Только вот в  систематический грузинский грабеж мало кто верил. Махновщина какая-то получается, не братская когда-то  соседняя республика, а сплошное Гуляйполе! Нет, лапшу вешают народу на уши. И соседей-грузин почем зря очерняют.

     Газ   в Армению исправно поступал: ТЭЦ  работала бесперебойно. Но свет, тепло и газ оставались строго дозированными, как в военное время. Куда же они пропадали?! Кто-то  хорошо наваривался на этой войне и блокаде. Посмотреть бы в глаза таким деятелям, которые нещадно издеваются над своими же! Где же миацум (воссоединение – прим. автора), идея братства всех армян, где наша взаимовыручка и взлет национального самосознания?! Всего лишь высокопарные  слова?

     Ирина отстояла положенное время в вестибюле пансионата, получила полагающийся ей пакет гуманитарки  и поднялась к себе на второй этаж. Мама, укутанная в пледы и одеяло,  спала. Ирина тихонько села у подоконника ждать Артура. За окном медленно падал январский снег.

     Находиться в  промозглой комнате  становилось просто невмоготу. Никогда ей не было так зябко. Что на улице, что в помещении  – никакой разницы! А керосин все не везут. Когда привозили, ощущался стойкий запах солярки, с которым смешивали этот  керосин. Так уверял пенсионер Георгий Вартанович, всю жизнь в Азнефти шофером  проработавший. Не жилое помещение, а гараж автобазы какой-то.

     Ирина научилась  умело справляться со всеми этими «алладинами» и «фуджиками». Впрочем, за обслуживание данных цивильных буржуек отвечал сын Артур. «Ты наш хранитель тепла, наш единственный мужчина», – ласково гладила Ирина по голове юношу.

     Мама, Анна Ервандовна, болела бронхитом, лежала на кровати и вставала редко, только по необходимости.

     – Ирочка, сегодня свет дадут вечером или нет? – подала она голос из-под одеяла.

     – Наверное, мама, как всегда.

     Свет давали один час в сутки. Но когда кто-то в соседних с пансионатом  норкских домах умирал, то пустой еще гроб выставляли у подъезда. Это означало, что в доме будут  лишние два часа света, «гробовые» два часа. Какой-то остряк прозвал  покойников «движками», так как они, словно электрогенераторы, давали дополнительное время  для подачи электричества. Такой вот черный юмор. Люди приходили проститься с усопшим, разные хлопоты по организации похорон начинались...

     – Знаете, Ирина, мы как бы превращаемся в собак Павлова, – говорил ей доктор Амбарцумов, – реагируем на рефлексы. Свет дали – вскакиваем с кроватей и начинаем всякими хозяйскими делами заниматься. Глажка, стирка, варка…Кто-то сидит у рубильника и дрессирует нас: включил свет – Ереван вспрыгнул, жизнь закипела. Выключил свет – город принял исходное сидяче-лежачее  положение.  Рефлексы, однако!

     К доктору вчера приходил коллега из местной больницы. Он тоже из Баку, давно сюда переехал, еще до событий в Карабахе.  Когда-то начинал врачебную деятельность  у Амбарцумова. Так вот он рассказал, что из-за перебоев в снабжении светом  в операционных погибают пациенты. И даже в роддоме вчера скончалась одна новорожденная девочка. Ирину от этих слов всю передернуло. Боже, за что?!

     Георгий – так звали коллегу Амбарцумова – недавно продал свои «Жигули» шестой модели.  Вернее, обменял на  три кубометра дров.

     – Дочка музыке обучается. И вот села за пианино... в вязаных перчатках, представляете... Не можем мы  без тепла, мерзнем, – как бы оправдывался он с глупой улыбкой на лице. –  И спать одетым надоело – никакой гигиены! А машину... Ерунда это...  Еще успею купить, когда весь этот кошмар закончится.

     Конечно, предприимчивые армянские мужчины  не сидели сложа руки. Они не могли согласиться с  заведенными порядками военного времени. Милости от правителей из АОДа  не ждали. Кто-то договаривался с нужными людьми, и ему проводили «левый» свет. За 30 долларов в месяц. При непременном условии – включать только одну лампочку и телевизор.  У такого счастливца собирались все соседи посмотреть на сердечные страдания  рабыни Изауры или  «просто Марии». Но только так – одну лампочку включать и один телевизор! Иначе все полетит в тартарары, весь дом без света останется.

     Артур  отправился за хлебом в центр. Транспорта из Норка никакого, вот и пошел пешком. Как все. Наступила армянская  «эпоха пешеходов». Бывало, аж в Абовян, неблизкий от Еревана город, люди порой пешком шли, рассчитывая на попутки. Непонятно, чем там на своих закрытых предприятиях-«ящиках» занимались, но на работе отмечались. А потом обратно пешком,  на трассе их кто-то подбирал. Так и день проходил...

     Говорят, хлеб  привезли к кинотеатру «Москва». 200 граммов на человека. Дневная норма. Там милиция и приставленные к ним фидаины (добровольцы – прим. автора) следят за порядком. Чтобы  ненароком потасовок не было.

     В очередях люди стараются держаться безучастно или дружелюбно и достойно, все-таки один народ, товарищи по несчастью, имя которой – война.  А  вот как хлеб привозят…  такое начинается!

     Да, хлебная очередь проверяла людей на порядочность, осталось ли в них чувство чести и достоинства.

     Подумав об этом, Ирина снова заволновалась:  давно сына нет. Хотя пошел он за хлебом не один, вместе с пансионатскими ребятами, Стасиком Погосовым и Сашей Газаряном. Прошлый раз они подавленные  вернулись, оскорбленные.  В очереди их стали  упрекать: почему по-русски говорите? Надо только по-армянски говорить, в независимом государстве  живете.

     Но бабки-тетки только попеняли, уму-разуму поучили юных беженцев: тема патриотического воспитания   в озабоченной  ожиданием  хлеба очереди развития не получила. Но вот какой-то носатый и небритый тип в синей спортивной шапочке с надписью «Adidas» неожиданно на ребят попер:

     – Этих бакинцев гнать надо из города! Какие они армяне –  шуртвац-хай! («перевернутый», ненастоящий армянин – прим. автора)

     И даже пнул слегка Стасика Погосова. Стасик мальчик тихий, домашний. А вот Саше Газаряну палец в рот не клади. Он по-армянски хорошо все понимал, но ответил на русском:

     – Это я шуртвац-хай?!  Моя семья все потеряла из-за таких крикунов, как ты! «Миацум, миацум!»... Нас чуть не зарезали там, пока ты митинговал здесь.  Квартиру, машину, мебель, все потеряли! И если бы не были патриотами, в Москву бы полетели. А мы здесь живем. И вместе со всеми в очередях за хлебом стоим, мерзнем...

     При слове «Москва» стоявший рядом с Сашей Артур опустил голову. Он каждый день ждал звонка отца. Ждал, когда он их заберет.

     В очереди молчали, понурив головы. Какой-то старик в драповом пальто и  очках, с небритыми щеками, спокойно сказал:

     – Правильно, сынок, говоришь. Мы все армяне, нет ереванских, карабахских, бакинских, тифлисских... Мы один народ. А на таких провокаторов, – последовал выразительный взгляд в сторону типа в спортивной шапочке, – внимания не обращай. Они только орать умеют. Чистокровные тут нашлись.

     И сплюнул себе под ноги.

     Женщины одобрительно закивали головами: правильно, балик-джан (ласковое обращение к детям – прим. автора), не обращай на дураков внимания. Какой же ты шуртвац,  ты настоящий армянин! А язык выучишь. Это же язык твоих предков...

     Ребята вернулись в пансионат поздно вечером. Но с хлебом. Не зря ходили. И вообще им повезло: всех троих подвез сосед по пансионату Карен Месропов, который на своей «Волге» возвращался с работы домой, в «Ласточку».

     – Ара-э, садитесь скорей, чуваки, а то совсем замерзните, – весело крикнул он из машины, увидев Артура, Сашу и Стасика, идущих по заснеженному тротуару улицы Терьяна.

     30-летний Карен никогда на жизнь не жаловался. В Баку потерял квартиру, гараж, дачу. Но руки имел золотые и был уверен, что в Ереване не пропадет. Родителей и молодую жену Эрну содержал в достатке. Римма Сергеевна уверяла, что денег у Месроповых полным полно, копят на Америку. Вот-вот им из Лос-Анджелеса приглашение придет от  родни, которая там  давно обосновалась.

    Карена называли по-смешному – «луйси мард», то есть человек света. Почти как святого Григория Просветителя. На месяц вперед у него был расписан график заказов. Кто хотел провести себе «левый свет», обращались к «баквиц Карен». Электрик протягивал  по деревьям и столбам кабель от квартиры в соседнем доме к заказчику. «Левый свет» он умудрялся проводить и от близлежащих предприятий, и от станций метро, и даже от… светофоров. Занимался Карен Месропов, по сути, уголовно наказуемыми делами, за которые ему прилично платили. А что его электромухлевки приводили к авариям, несчастным случаям и даже пожарам, Карена мало волновало. Он делал свое дело,  а во время проверок мастера из «Электросети» упорно срезали самовольные провода. Карен вновь приезжал на «место обрыва», все   восстанавливал – и так  до следующего обхода.

     Соседям по пансионату Карен помогал безвозмездно.

    – Как  там наш светильник? – с улыбкой спросил он у Артура.

    – Спасибо, светит, – так же попытался улыбнуться  юноша.

     Электрик придумал керосиновую лучину. Взял стеклянную баночку из-под оливок, залил туда немного солярки, сквозь отверстие в крышке просунул крохотный фитиль. Торчащий конец фитиля прикрыл стеклянной трубкой, для чего использовал перегоревшие электролампы. Горела такая «лучина» долго, позволяя спокойно передвигаться по комнате. Солярку Карен приносил регулярно. Анна Ервандовна и Ирина отблагодарили умельца – испекли для его семьи слоеный «Наполеон».

    Артур вошел в комнату, когда диктор программы «Время» передавал прогноз погоды. Бабушка уже спала, а мама сидела у  телевизора с усталым лицом. Увидев сына в дверях, поднялась и улыбнулась:

     – Пришел… Садись ужинать. Я котлеты пожарила с картошкой.

     Артур подошел, обнял мать.

     – А папа не звонил?

     – Нет. Дежурная тетя Айкуш позвала бы. Она знает, что мы ждем важного звонка из Москвы.

     Артур снял пальто, разулся. Он в нерешительности подошел к умывальнику, чтобы помыть руки. Повернулся к матери:

     – Мама, а если мы… уедем, нас будут… считать предателями?

     Ирина не сразу ответила, пыталась найти нужные слова. Она знала, что рано или поздно  сын спросит ее об этом.

     – Понимаешь ли…Мы не будем предателями. Мы навсегда останемся с нашим народом. Но у нас здесь нет своего жилья. И жить без света, с этой лучиной от Карена… Вечно ждать эти подачки… Бабушка почти не встает, ей все хуже. Нужно в Москве показать ее врачам. Ты не ходишь в школу… Это же ненормально. Я не могу найти работу по профессии… А я, между прочим, неплохой архитектор. И без папы мы долго не сможем прожить. Он  уже начал в Москве работать, подыскивает для нас жилье. Семья – это когда все живут вместе. Разве я не права?

     – Права, мама… Но мы же будем возвращаться сюда?

     – Ну, конечно же. Здесь наши корни, наш народ…

     …Альберт Мнацаканов по весне забрал семью в Москву, где он снял скромную, но уютную квартиру в Сокольниках. Артур наотрез отказался идти в школу или работать к отцу в автосервис, где дела пошли в гору. Юноша в последнее время вообще стал каким-то задумчивым и скрытным. Из дома практически не выходил и мало с кем общался. Ирина не могла понять, что происходит с сыном, но на откровенный разговор так и не удалось его вызвать.

      А потом случилось то, что повергло всю семью в шок.

     Артур  тайно от родных улетел в Ереван, а оттуда отправился в Нагорный Карабах, где записался  добровольцем. Родители подняли на ноги всю милицию, всех знакомых сына. Бабушка требовала одного: «Верните мне внука!» Два дня они не смыкали глаз. И только на третий день получили телеграмму от Артура. Просил простить его и не волноваться…

     С неделю обучали новобранца владению оружием, нехитрому солдатскому ремеслу – вместе с такими же, как и он, безусыми азатамартиками (боец за свободу – прим. автора) с горящими глазами. Артур научился стрелять из автомата, бросать гранаты, делать перевязку раненым. Он рвался в бой. Но  толком так и не успел повоевать.

     Боевое крещение Артура Мнацаканова в составе добровольческого отряда «Арабо»  прошло 8 мая 1992 года при освобождении армянами города  Шуши.  Автоматная очередь подкосила юношу, когда отряд пробирался к стенам старой крепости. Артур упал на каменистую землю и последнее, что он увидел, было  весеннее небо, синее-пресинее. Оно словно опускалось над ним все ниже и ниже. Вот, совсем рядом, можно рукой достать. Или это  душа юноши в тот момент возносилась к самым небесам? Кто знает…

 

 

2000 г.

 

 

 

 

Рельсы-рельсы,

шпалы-шпалы…

 

Рубену Саакяну 

 

     Выросший без отца Альберт Каспаров  очень любил свою семью – бабушку, маму и младшую сестру Каринку. Он вообще был весь такой правильный, положительный. Ну, прямо эталон   порядочного молодого человека  с повышенным чувством  ответственности – для кавказских парней   качества  редкостного. Альберт с  детства приучил себя: дал слово – держи. Всегда правду отстаивал, справедливость. А в личный дневник фразу из «Маленького принца» записал: «Мы в ответе за тех, кого приручили». Уж очень она ему понравилась.

     Обычно из таких, воспитанных женщинами и живущих в их окружении, получаются маменькины сынки, мямли, женоподобные и ленивые, неудачники по жизни. На них, безвольных,  вечно воду возят. Но вот из Альберта получился настоящий мужчина. Со стержнем. Бывают же приятные исключения из правил.

     Каспаров, закончивший с отличием школу и престижный московский вуз, получил направление в город Ереван. Через пять лет ему, молодому специалисту, дали от завода однокомнатную квартиру в новостройке. Но холостяцкая берлога не грела душу. Сердце его осталось там, в уютном и теплом доме бакинского 6-го микрорайона, где его всегда ждали три любимые и родные женщины. За эти годы Альберт налетал-наездил сотни километров домой, сначала из столицы страны, потом из столицы соседней республики. По межгороду постоянно  звонил родным. И непременно посылал им поздравительные открытки – к Новому году, к 8 марта и в дни рождения.

     Он скучал по своим  женщинам, к каждой из которых берег особые чувства: к бабушке Арусяк – заботу и почтительность, к маме – уважение и любовь, а смешливую и добрую Каринку просто обожал. Они даже похожи были: оба кучерявые, с миндалевидными глазами,  ямочками на подбородках. Все лучшее Альберт берег для нее. Все самое модное привозил сестренке из Москвы. Однажды пришлось неделю  разгружать по ночам товарные вагоны в Подольске, чуть сессию не завалил. Но деньги раздобыл и привез своей красавице югославские замшевые сапоги. Весь 10а класс Каринке завидовал, а она была на седьмом небе от счастья.

     Когда случился Сумгаит, Альберт места себе не находил, переживая за своих. Потом вроде бы поутихли страсти. Но вот по  Баку прокатилась волна антиармянских массовых выступлений. Он сам видел своими глазами, когда в очередной раз прилетел на выходные домой и случайно набрел на митинг. Такое парню приходилось видеть впервые: бескрайнее клокочущее людское море  перед Домом правительства на Приморском бульваре. Когда-то он шел в колонне одноклассников на демонстрациях 1 мая и 7 ноября. Весело кричали «ура!», запускали в небо цветные шарики, несли транспаранты, славящие КПСС, и портреты орденоносных старцев, руководящих этой самой КПСС. А тут…

     В толпе мелькали совсем иные портреты, странные, неожиданные, в основном  сурового  иранского аятоллы Хомейни. Альберт видел и  зеленые флаги, такие же непривычные для этого нерелигиозного и  бесшабашного города. Ораторы на трибуне (их было плохо видно издалека) говорили только на азербайджанском. Точнее,  с микрофонов сыпались проклятья в адрес армян, призывы покарать коварную нацию. Каждое выступление завершалось «эхом» митингующих: «Смерть армянам! Карабах наш!»