Текст книги "Сорок утренников (сборник)"

Автор книги: Александр Коноплин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Лишь только успели на ходу немного подравняться, ударил крупнокалиберный с фланга. Командир третьего взвода старшина Белугин скомандовал: «Ложись!», командир первого лейтенант Стригачев приказал взводу: «Вперед!» В лоб резанул засевший в проломе стены пулеметчик.

Только не долго на этот раз гуляла по полю выпущенная им на свободу смерть – не прошло и трех секунд, нащупал его тупорылый хоботок булыгинского «максима». У Стригачева, кажется, всего троих убило, у Мухина на этот раз – ни одного!

– Раненько радуешься, – сказал Белугин, – главное– впереди.

То, что главное впереди, Мухин понимал и сам, а радовался просто так. Отчего ж не порадоваться, если жив пока…

Опять прибежал командир роты, собрал взводных в каменных развалинах не то бывшей водокачки, не то сторожки, отругал Белугина, похвалил Стригачева, на Мухина только взглянул.

– Последний бросок, други мои, последний бросок! Главное, чтоб побольше шуму!

До рассвета не часы – минуты. Уже виден далеко слева промкомбинат с его высокими узкими окнами, превращенными в бойницы, остатки каких-то зданий впереди него, увязший в грязи грузовик, еще какая-то техника, вперемешку наша и немецкая, уже отделилась от свинцовой массы неба и начала приближаться волнистая стена деревьев старого кладбища…

– Последний бросочек, ребятушки, последний! – повторял Охрименко, нетерпеливо постукивая нагайкой по голенищу сапога.

Стригачев и Белугин стояли, опустив головы. Когда Охрименко в третий раз повторил свое, Белугин сказал:

– Хоть бы одну батарею выпросили, товарищ старший лейтенант!

Охрименко посмотрел на него, но ничего не ответил. Тогда лейтенант Стригачев – он был выше ротного почти на целую голову – подошел вплотную и сказал:

– Николай, потребуй батарею! Ну куда мы со своими пуколками?

Охрименко отступил на шаг, чтобы не смотреть на своего взводного снизу.

– У каждого из вас по два ПТР[1]1
  Противотанковые ружья.


[Закрыть] да пулеметы! Да автоматы – по два на взвод! Этого мало?

Взводные промолчали, но Мухин понял: мало.

– А от тебя, Стригачев, я вообще не ожидал такого. Боевой, понимаешь, командир, обстановку не хуже моего знаешь, а поддерживаешь всякие высказывания!

– У меня не высказывания, товарищ старший лейтенант, – упрямился Белугин, – а законные требования. Передо мной поставлена задача, но чтобы ее выполнить…

– Чтобы ее выполнить, у тебя не хватает мужества! – закончил Охрименко. – Так и скажи.

– А если скажу, что изменится?

Охрименко замер, повернувшись всем корпусом к старшине и даже шагнул вперед, чтобы стать с ним рядом – плечом к плечу.

– Болтать научился, Белугин, вот что. Раньше другим был.

– Так ведь и вы раньше были другим, товарищ старший лейтенант…

– Это в каком смысле? – ротный прищурил один глаз.

– Больше о солдате думал, вот в каком, – вступился за Белугина Стригачев, – а на Лешку нечего давить, он своего требует. Лично я его требование поддерживаю.

Мухин видел, как темнеют, уходят куда-то вглубь глаза Охрименко, становясь неразличимыми, непонятными…

– Ну вот что, други мои: хотел я с вами по-товарищески, по-человечески потолковать, обмозговать, как лучше сделать, а выходит, ошибся. Не понимаете, не хотите понять главной задачи. В таком случае, остается приказ. Он у вас есть, так что «извольте випольнять», как говорил преподаватель по тактике энского Краснознаменного военного училища Серафим Григорьевич Раменский.

– Серафим Геннадьевич, – тихо сказал Стригачев.

– Что такое?

– Полковника Раменского зовут Серафим Геннадьевич.

Охрименко недовольно фыркнул, вышел из укрытия. Уже уходя, сказал:

– Как его зовут – не имеет значения. Для вас сейчас главное – взять кладбище. И произойти это должно не позднее шести ноль-ноль по московскому времени. Вам ясно, товарищи командиры?

Только один Мухин сказал «ясно», остальные промолчали. Когда ротный ушел, Мухин спросил:

– А почему – как можно больше шума?

Оба взводных странно на него посмотрели и, ничего не сказав, пошли каждый к своему месту, от которого через несколько минут начнется для них путь к новым испытаниям.

4

Огонька БЭ-ЭМ-ПЕ все-таки подбросил. Тот же самый артдивизион, но уже укороченный на одну батарею, минут десять ковырял снарядами и без того не единожды перепаханное поле, кладбище, сокрушая камень памятников, кирпич ограды, часовню под сенью деревьев и сами деревья, так некстати оказавшиеся на пути людей. За короткий этот артналет батальон сумел миновать лишь часть обширного поля. Оставалось еще больше половины, дальше начиналось кладбище и село Залучье с его кривыми улочками, дотла сожженными домишками, втоптанными в грязь огородами, курятниками, сарайками и крохотными баньками на уходящем к реке косогоре.

К ним, этим банькам, с самого начала было приковано внимание Мухина. Издали, да еще в полутьме, он принял их за немецкие танки, потом стал ждать пулеметной очереди или меткого снайперского выстрела…

– Не туда смотрите! – крикнул Дудахин. – Влево смотрите, влево!

Во фланг наступающему батальону шли танки. Их было не больше десятка, но на ровном поле, где находилась рота, ей хватило бы и двух штук…

– Принимай решение, командир! – снова закричал Дудахин. Младший лейтенант и сам силился припомнить что-то подходящее из НСД[2]2
  Наставление по стрелковому делу.


[Закрыть], но в памяти почему-то вертелись две-три строчки из тоненькой, голубовато-серой книжицы с пятиконечной звездой – памятки бойцу-истребителю танков: «наиболее уязвимыми… местами танка являются смотровые щели, моторная часть, гусеницы…»

– Ну что же вы? Командуйте! – кричал Дудахин. – Людей погубим!

Но Мухин уже вспомнил.

– Танки слева! Расчетам пэ-тэ-эр– в цепь!

Принесли противотанковые ружья, шлепнулись с ними в грязь возле ног младшего лейтенанта.

– Сюда давай!

Сползли в окоп. Воды по колено, но окоп – в полный профиль, воевать можно…

– Наводить в головной!

– А младшенький-то наш – орел! – дурашливо хохотнул Дудахин. Похоже, он и сам знал, что надо делать, этот старший сержант…

– Орел, – серьезно ответил Рубцов.

Ах вы, милые, дорогие товарищи! Сердцем, видно, поняли, что сейчас нужнее всего вашему «младшенькому»!

– Есть головной!

– Огонь!

Издали не видать, то ли недолет, то ли промазал…

– Обождать бы малость, – говорит пэтээровец. У него широкое рябое лицо, на правой щеке – плохо заживший рубец. Фамилия солдата, кажется, Лямин…

– Обождать бы, говорю, малость.

– Приказываю: огонь!

Почти одновременно на темно-сером контуре танка обозначились три вспышки – соседи тоже не зевают.

– Заклинь ему башню, Лямин! Бей по смотровым щелям!

– Знаю, не впервой! – сердито хрипит Лямин.

Оставив пэтээровцев, Мухин перебежал на левый фланг к Дудахину.

– Приготовить противотанковые гранаты!

– Да готовы уже.

– Выделить гранатометчиков!

– И это сделано.

– Пойдешь с ними, Дудахин.

– Я?!

– Ты.

Роли как будто переменились. Теперь «младшенький» уже не просто младший по возрасту, а, как и подобает, младший лейтенант – командир взвода.

– Рассредоточь людей, выдвинь вон до той траншеи, видишь?

– Так точно, вижу. Гаврилов, Ужов, Лоскутин, со мной! Четвериков, Сергиенко – занять воронки справа!

Да, роли переменились. Теперь взвод не Дудахина будет слушаться, а его, Мухина – Петра Мухина – младшего лейтенанта.

Уполз Дудахин, уползли с ним пятеро бойцов, остальные мокнут, коченеют в ледяной воде, пригибают головы от яркого света ракет: сейчас… вот сейчас вдарит!

Вспыхнул огонек впереди головного танка, с воем пролетел над Мухиным снаряд, исчез за спиной. Ни взрыва, ни стона раненых. Второй опять пролетел мимо, гулко шлепнулся где-то поблизости в воду.

«А рвутся ли они вообще?» Не успел подумать – впереди взметнулся столб пламени, просвистел рой осколков, лицо, грудь, плечи залепило глиной, запахло тухлыми яйцами.

«Так вот какая бывает война!..»

– Пригнулись бы, товарищ командир, зацепить может.

– А руководить боем кто будет? Может, вы, Мохов?

– Где уж нам…

«Ну зачем так? Да еще „руководить боем!“ Мохов – старый солдат, за финскую две медали имеет, за эту– вдвое больше, а у тебя, Петр Мухин, на груди одни пуговицы блестят. Извиниться бы, да сейчас, пожалуй, не время…»

Над головами – снова вой, только на этот раз снаряды летели из-за спины Мухина и рвались вблизи танков.

– Наша полковая проснулась, ребята!

– Давай, давай, родимая!

– Лучше наводите, олухи!

На краю воронки – Мухин и не заметил, когда он тут появился, – сержант-артиллерист с полевым телефоном. Снаряды стали ложиться точнее, загорелся один танк, потом второй, немцы стали поворачивать обратно.

Взвод Мухина ликовал. Бойцы без команды выскакивали из ледяных ванн, торопливо разувались, стаскивали липнущие к телу кальсоны. Выкручивали, помогая друг другу, стуча зубами, снова натягивали, просили, как нищие на паперти:

– Теплинку бы, товарищ младший лейтенант! Хоть махонькую!

– Даст тебе немец сейчас теплинку – жарко будет! – посмеивались бывалые. И верно: не прошло и минуты, ударили пушки из Залучья, частыми всплесками покрылось поле, все вокруг заволокло смрадным дымом. Бойцы прыгали обратно в ледяную купель, под хохот товарищей материли немцев, Гитлера и все войны на свете.

Вернулся в пятью бойцами Дудахин, и почти одновременно во взвод прибыл старший лейтенант Охрименко. Не обращая внимания на обстрел, стоял, разглядывая что-то в бинокль.

– Командир взвода, доложите расход боеприпасов, потери.

Дудахин на пальцах показал: убитых один, раненых трое, расход боеприпасов не подсчитывали.

Докладывая, Мухин не без удовольствия дважды произнес слово «бой». Охрименко смерил его насмешливым взглядом.

– Ты серьезно думаешь, что побывал в бою? Тогда поздравляю с боевым крещением.

Мухин хотел поблагодарить, но уловил насмешку в словах ротного. Тогда что же такое – настоящий бой?

Подбежали Стригачев и Белугин, хотели по примеру Мухина доложить о потерях, но Охрименко оборвал их:

– Уже час, как вы должны быть там! Приказываю: немедленно атаковать! Я сам поведу роту.

5

Атака захлебнулась через сотню метров. Охрименко следом за остальными шлепнулся в. первый попавший окоп, заругался витиевато и грозно. От Залучья, теперь уже без перерыва, била артиллерия и минометы. Как ни мало опытен был Мухин, но и он насчитал около двух десятков стволов. Разрывы следовали по два, по три враз, вздыбленная, и без того начиненная осколками земля не успевала оседать, забивала ноздри, глаза, рот, колотила по плечам, по каскам, по дискам ручных пулеметов. Ни своего крика, ни чужих голосов, ни команд ротного не слышал Мухин и почти ничего не видел в вихре земли, воды, дыма. Сначала он бежал рядом с Дудахиным, потом, когда тот исчез, бежал один, по инерции, думая, что бежит к цели и время от времени нырял в дымящиеся воронки. Иногда там он заставал бойца, а то и двух, и, подражая Охрименко, а может, и Дудахину, криком и руганью посылал их вперед, а чтобы не подумали о нем плохо, сам бежал с ними вместе, пока те не падали или не исчезали подобно Дудахину. Изредка он и сам ненароком падал, поскользнувшись, на неоттаявшем пятачке, один раз наткнулся на поваленный столб и ушиб колено. Потом батареи перенесли огонь дальше, в глубь русского наступления, земля осела и Мухин увидел совсем близко кладбищенскую ограду, сложенную из дикого камня и кирпича, довольно высокую, лишь местами до половины разрушенную. За ней, этой стеной, засели автоматчики, от двух угловых башенок били станковые пулеметы, из середины кладбища – минометы.

В какой-то момент Мухину, показалось, что пули вот-вот прошьют его насквозь. Подчиняясь животному страху, он юркнул в укрытие – не то разрушенный блиндаж, не. то землянка – присел на корточки, сжавшись в комок. Через минуту животный страх прошел, но бежать дальше уже не было надобности – атака снова захлебнулась. В поисках укрытия в блиндаж к Мухину начали скатываться бойцы. Последним появился ротный командир и с ним длинный, как журавль, старшина-связист с катушкой и телефонным аппаратом.

Пока старшина налаживал связь, Охрименко уже без бинокля рассматривал кладбищенскую стену.

– Невысока, а крутенька, – сказал он, машинально беря из чьих-то рук самокрутку, – и обойти нельзя.

– А если от реки попробовать? – неуверенно предложил Мухин.

– Третья рота пробовала, – сказал Охрименко, – болото там, – он мельком взглянул на младшего лейтенанта и вдруг узнал. – Жив?

– Как видите, – Мухин засмеялся, но Охрименко не поддержал.

– Значит, ты жив, а взвод накрылся?

– Чем накрылся, товарищ старший лейтенант?

Связист и тот покосился на Мухина, а Охрименко даже каску сдвинул на затылок – так был удивлен.

– Не знаешь? Ну и дела! Ладно, научим. Иди, принимай первый взвод.

– А лейтенант Стригачев?

– Убит Стригачев. Да ты иди, не мешкай. В любой момент можем двинуться снова, вот только огонь поослабнет. Иди же, дьявол тебя побери! Не век тебе тут сидеть! Там за тебя помкомвзвода командует. Пошел? Ну и ладно. Скажи Белугину, я свой НП сюда перенесу. А еще пришли мне Зою – санинструктора.

Рука Охрименко была кое-как замотана бинтом.

Мухин ловко – теперь он это умел делать – вымахнул наверх и пополз туда, куда указал ротный. По нему не стреляли, наверное, не заметили, потом обстрел этого участка и вовсе прекратился, огонь бушевал где-то сзади, возможно, в расположении штаба батальона.

«Прямо как по расписанию», – подумал Мухин и столкнулся со своим помкомвзвода.

– Живой младшенький! – удивился тот. – Вот это подарочек!

– Где первый взвод?

Дудахин показал рукой.

– Видите щель? Там они.

– А ты куда?

– Да тут, недалече…

Щель оказалась старой траншеей. Как и везде, в ней было полно воды, из глиняной жижи выпирали черные бугорки– затонувшие трупы. Несмотря на тесноту и ледяную стынь, по ним не ступали. Убитый – будь то русский или немец – одинаково внушали суеверный страх.

Судя по остаткам деревянной обшивки, аккуратным ступенькам и множеству удобных ниш, траншея была немецкой– свой брат-русак даже для себя не особенно старался; чем удобнее окоп, тем труднее его покидать. В немецкой траншее имелся даже козырек для защиты от осколков, летящих сзади, но славяне еще раньше и козырек, и дощатые стенки разобрали на топливо и те, кто пришел после, отдыхали, прижавшись спиной к мерзлой земле.

От взвода Стригачева осталось десять человек. С мухинскими тремя – на земляном приступке, подобрав ноги, чтобы не начерпать ботинками воды, сидел Верховский– тринадцать. Чертова дюжина… Приходу Мухина обрадовался один Верховский, остальные, похоже, не заметили.

Минут через двадцать вернулся Дудахин, начал раздавать снятые с убитых подсумки, гранаты. На его груди висел трофейный автомат. Заметив взгляд Мухина, сказал:

– Отдать вам не могу, самому нужен. Найдете – берите. К ППШ у нас патронов нет, а к этим – на каждом шагу «рожки» валяются.

– Подвезут и к нашим, – уверенно сказал младший лейтенант.

– После дождичка в четверг. Вы что, ничего не поняли?

– А что я должен понимать?

– Отрезали нас от батальона, вот что! Теперь до темноты – ни патронов, ни жратвы. Хорошо еще Зойка успела проскочить, а то бы и без медицины…

Они прошли по воде до конца траншеи, перелезли неширокую перемычку и попали в прямоугольную яму, с боков и частично сверху выложенную кирпичом. Кругом лежали и сидели раненые. Мухин насчитал тридцать пять.

– Надо бы в тыл отправить.

Дудахин безнадежно махнул рукой.

– У фрицев это местечко – вроде полигона. Каждый камень пристрелян.

«Что же делать?» – хотел спросить Мухин, но помкомвзвода опередил его.

– Нам отсюда, товарищ младший лейтенант, только два пути: один на небо, другой вперед, к ограде и дальше, к тому проклятому шоссе. Третьего не дано.

Когда вернулись во взвод, он спросил:

– Ваш ТТ заряжен?

Мухин показал пустую обойму. Как-то незаметно расстрелял все патроны…

– Возьмите мой наган. Мне пока «шмайссера» хватит.

Мухин взял наган, хотел положить его в кобуру, но там лежал ТТ, его кровный ТТ, расстаться с которым ему казалось немыслимым, и он сунул его в карман шинели.

– Пожевать хотите? – старший сержант вынул ржаной сухарь и брикет в бумажной обертке. – Сперва концентрат грызите, сухарь можно и поберечь. Кто знает, сколько нам тут кантоваться.

– Эх, сальца бы сейчас! – вздохнул кто-то, и Мухин припомнил розовый кусочек на кончике ножа Степанова. В животе тоскливо заныло.

– Отчего такое? – продолжал солдат. – Как нет жратвы, так все разговоры об ей. Лучше бы – наоборот.

– Это точно, – отозвался его товарищ, – а как нет баб – весь треп о них. Тоже лучше бы – наоборот…

– Ну как, мальчики, не прокисли еще?

Обдав водой сидящих, в окоп спрыгнула санинструктор Зоя Романова. Круглолицая, веснушчатая, всегда веселая– своя в доску. Всю зиму почти не вылезала с передовой – вытаскивала раненых. Отдыхала только дважды: первый – после ранения, второй – когда батальон отвели на отдых. Медали – их было три – не надевала: звякнут в тишине – костей не соберешь. Однако то, что она – бывалый солдат, видно было и без медалей. Голос у нее низкий, прокуренный, с легкой хрипотцой, взгляд дерзкий, прямой, движения решительные, обращение со всеми, кроме раненых, грубоватое. Курила она много и часто, умело свертывая «козьи ножки», ходила чуть вразвалочку, по-мужски, широко шагая, опираясь сразу на всю ступню, делилась с бойцами хлебом, махоркой, случалось, отдавала раненому свою шинель или телогрейку.

– Гли-ко, и профессор жив! – растягивая гласные, пропела она. – И младшенький тута! И Гриша Дудахин!

– А мменя замметила? – дурашливо проблеял рыжеволосый ефрейтор, делая вид, будто хочет боднуть ее в бок.

– Как же, тебя первого признала. А знаешь почему?

– Почему? – озадаченно спросил ефрейтор и попался: под общий хохот Зоя отмочила одну из тех солдатских шуток, которые, надо полагать, живут со времен Суворова, не выцветают и не увядают.

– Эй вы! – над отверстием в потолке показалась голова связного. – Командира взвода – к командиру роты! Быстро!

Мухин поднялся, поправил ремень с кобурой. Ползти, утюжа грудью расползающуюся под руками глину, не хотелось, и он медлил. Над обескураженным ефрейтором смеялись все, за исключением Верховского.

– А вы почему не смеетесь, Ростислав Бенедиктович? – спросил Мухин.

Верховский поднял голову. Из-за мешков под глазами казалось, что бывший учитель носит очки.

– Я хочу сохранить уважение к женщине, Петя. Простите, товарищ младший лейтенант… Девочка не понимает, что это неприлично.

– Что неприлично, Ростислав Бенедиктович? Вы, верно, забыли, что мы на фронте.

– Тем более, молодой человек, тем более.

Мухин пожал плечами и, посмеиваясь, пополз к командиру роты. Охрименко сидел возле телефона, и, надрываясь, кричал в телефонную трубку:

– «Берег»! «Берег»! Я – «Волна». Как слышите?

Над ним стоял старшина-связист с лицом великомученика и руками молотобойца. Взглянув на командиров взводов, – Мухин прибыл последним – ротный бросил трубку, коротко приказал:

– Чтоб через пятнадцать минут связь была! Ты, Кудрин, меня знаешь…

– Так ведь только что была, товарищ старший лейтенант! «Берег», «Берег», вас не слышу! Да вот же они!

Однако стоило Охрименко взять трубку, связь тут же прервалась. Старшина молча взял катушку и побрел к выходу.

– Вот так с полчаса, – проговорил Охрименко, – на секунду появится, потом опять нет.

– Очень просто, – сказал Белугин, – я сам из связистов, знаю, как это делается.

– Что ты имеешь в виду?

– У нас ведь не воздушка, товарищ старший лейтенант, провод по земле идет.

– Ну так что? Обрыв и тут возможен. Осколком чирк – и готово!

– Так то – полный. А это – «дрочиловка».

Охрименко задумался.

– Полагаешь, имитируют замыкание?

– Полагаю. Им «язык» нужен.

– А мне связь! – неожиданно взорвался ротный. – Понятно?

– Но это наш последний связист, – напомнил Белугин.

Охрименко промолчал. Опустив голову, он хмуро следил за тем, как в землянку ручейками стекает вода. Наверху стрельба прекратилась минут двадцать назад, было слышно, как в соседнем окопе ссорятся два солдата.

– Тишина – недаром, – сказал Белугин, – не стреляют– значит, боятся своих задеть.

– Мне связь нужна! – повторил Охрименко. – А Кудрин один не пойдет, я его знаю.

Помолчали.

– Чего мы ждем? – спросил Мухин. Он хотел спросить, зачем вызывали, но решил, что так будет лучше.

– Пополнения, – коротко ответил ротный, – вот-вот прибудет.

Мухин радостно заулыбался, Белугин с сомнением покачал головой: все-таки – белый день, и местность у немца как на ладони.

Прошло минут тридцать или чуть больше, когда в тылу роты поднялась пальба. Охрименко встрепенулся – он ждал этого – крикнул связному:

– Узнай, в чем дело!

Треск автомата все усиливался, но это происходило по-прежнему сзади, возле оврага; комбинат и кладбище молчали.

Связной вернулся не один. Четверо незнакомых Мухину разведчиков несли на плащ-палатке старшину Кудрина. Здесь же, на НП роты, они его и перевязали. Старший группы младший лейтенант Карабан пояснил: вторая рота отрезана от полка, батальон накрепко увяз, сцепившись с немцами у южной окраины Залучья, БЭ-ЭМ-ПЕ мечет икру, на телефон не надеется, посылал связных – не прошли, тогда послал его, Карабана, с четырьмя разведчиками.

– А рота? – выкрикнул Охрименко. – Обещали же целую роту! У меня ж людей – с гулькин нос!

– Будет рота, как стемнеет, – пообещал Карабан, – сам слышал. Тогда же и кухня, и, само собой, горючее, – он хитро прищурился, оглядел командиров. – Я тут прихватил… на всякий случай. По тридцать капель на зуб.

Выпили в молчании, закусили сухарем, разломив его на четыре части. Глоток водки дали старшине Кудрину, чтоб не слишком страдал.

– Если бы не мои архаровцы, уволокли бы его фрицы, – сказал Карабан, – уже оглушили и кляп в рот вставили. А напарника его – на месте, кинжалом в спину…

– Ну а вы? – замирая от нетерпения, спросил Мухин.

Карабан самодовольно усмехнулся.

– Детский вопрос. Постой, а ты кто такой? Лешку Белугина знаю, а тебя нет. Новый, что ли?

– Твоим взводом командует, – разгрызая сухарь, ответил Охрименко.

– Ну как орелики? – оживился Карабан. – Нравятся? С ними, знаешь, какие дела можно делать!

– От твоих трое осталось, – сказал Охрименко.

– Ты что ж, это, гад! – глаза Карабана стали белыми. – Такой взвод погубил? Я ж их одного к одному подбирал!

– Не виноват он, – вступился за товарища Белугин, – у меня тоже немногим больше.

– И ты дерьмо! – накинулся на него Карабан. – Все вы тут…

– Полегче! – остановил его Охрименко. – Воюют, как могут. Неплохо воюют.

– Оно и видно. – Карабан опустился на корточки, охватил голову руками. – Какие ребята были! Мохов! Дудахин!

– Старший сержант жив! – заторопился Мухин, – и Верховский жив, и Булыгин. А младший сержант Сопелкин только ранен.

– Жив Гришка! – Карабан вскочил. – Где он?

Проводив его глазами, Охрименко укоризненно покачал головой.

– Шустрыми делаются, когда уйдут из роты! «Взвод погубил!» Забыл, видать, как под Демянском вышел из боя один-одинешенек!