Текст книги "Сорок утренников (сборник)"
Автор книги: Александр Коноплин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)
Глава вторая
1
Их было двадцать семь. Одинаковые шинели первого срока, обрезанные слишком коротко, обмотки на тонких ногах и парусиновые ремни, одинаковые серые зимние шапки с искусственным мехом делали их похожими на детдомовских мальчиков, ожидающих поезда. Сквозь нарочитую бодрость и взаимные подначивания проглядывал плохо скрытый страх.
В армии – будь то училище или запасной полк – новости всегда узнают первыми солдаты. На фронте эта способность становится фантастической. Когда Мухин пришел во взвод, его подчиненные уже знали о предстоящем наступлении и смотрели на младшего лейтенанта с надеждой: слишком много в жизни солдата зависит от его командира. Но если в училище из всех личных качеств на первое место ставилась доброта – золотой человек лейтенант Бобков: уведет в лес, а вместо занятий по строевой скомандует отбой… – то на фронте это золотое качество оказывалось в самом хвосте: командир прежде всего должен уметь воевать.
Мухин этого делать не умел. Уже через полчаса самый темный солдатик это понял. Постояв немного в одиночестве, младший лейтенант отошел в угол и, вынув из планшетки клочок бумаги, стал делать вид, что составляет список личного состава, а на самом деле рисовал на бумаге чертиков. Когда-то в школе это занятие помогало пережить неуд. Немного успокоившись, он вспомнил про настоящий список, который ему дали в роте, и заглянул в него. Из двадцати восьми человек второго взвода самым молодым был он…
Построить взвод и сделать перекличку – дело простое, но заниматься этим должен помощник командира взвода, а его все не было. Сидя в углу, Мухин старался представить человека, который будет его первым помощником, а в случае «выбытия из строя» командира займет его место…
Он пришел минут через десять – широкоплечий, длиннорукий, в ладно пригнанной шинели, щегольских хромовых сапогах, с револьвером на боку. Сев на нары и, заломив на затылок шапку, ухмыльнулся и сказал:
– Ну, братцы, и взводного нам с вами дали! Шинелька короткая, вроде ваших, сапоги кирзовые, на три номера больше, сам тоненький, беленький, бриться, наверное, еще не начал… – кто-то толкнул старшего сержанта под локоть, он скосил глаза в угол и бодро закончил: – В общем, мужик что надо. К тому же – образованный: десять классов кончил, а это – не фунт изюму. До нас при штабе работал… – Мухин шевельнулся в своем углу. – Смирно! – закричал помкомвзвода. – Товарищ младший лейтенант, второй взвод занимается чисткой оружия. Помощник командира взвода старший сержант Дудахин.
Мухин вышел из «укрытия». Дудахин «ел глазами начальство»…
Потом всех командиров взводов вызвали к командиру роты.
В блиндаже старшего лейтенанта Охрименко на неструганных досках, изображавших скамейки, сидели два командира взвода – лейтенант Стригачев, старшина Белугин и старшина роты Мамонов. Немного позже пришел еще какой-то офицер и молча сел рядом с Охрименко. Совещание началось. Перед командиром роты лежала развернутая карта-километровка, на которой жирным черным карандашом были нарисованы стрелы. В блиндаже пахло мокрой землей, сапогами, овчиной, а от раскаленной железной печки несло жаром, поэтому Мухин начал дремать. Сквозь густой махорочный дым слабо угадывались лица, голоса доносились глухо и невнятно, лампа, заправленная смесью солярки и бензина, нещадно дымила. Вскоре Мухину сделалось легко и приятно, словно тело его погрузилось в теплую, чистую воду. Не доставая дна, он стал разгребать эту воду руками, а затем поплыл, свободно держась на воде, ощущая затылком жаркие лучи крымского солнца…
Разбудил его чей-то невежливый толчок.
– Шапку подпалили, товарищ младший лейтенант.
Старшина Мамонов говорил громко, рассчитывая повеселить других и заранее улыбался. – В училище выдали? У нас таких нет. Если желаете, могу обменять.
– Спасибо, не надо, – сказал Мухин, беря шапку, в самом деле поджаренную спереди.
– Выйдите на воздух, младший лейтенант, – сказал Охрименко, – натопили – хоть парься.
– Прямо вошебойка какая-то! – радостно подхватил командир первого взвода, выскакивая наружу следом за Мухиным.
С минуту они оба – Мухин, чтобы прогнать сон, Стригачев так, из солидарности… – натирали снегом шею и щеки.
– Я тут, можно сказать, старожил, – говорил Стригачев, выбирая снег почище, – третий месяц на передовой и– ни одной царапины. Для командира взвода это – рекорд. Вместе с Мишей Тpёпoвым и Колей Званским сюда прибыли. Кольку сразу же убили, а нам с Мишкой повезло…
– Званский… он что, до меня вторым взводом командовал? – спросил Мухин.
– Скажешь тоже! – Стригачев выпростал подол гимнастерки, вытер им лицо, шею. – До тебя во втором взводе человек шесть перебывало. Это при мне только, а так, наверное, больше.
– И все убиты? – вырвалось у Мухина.
Стригачев надел шапку, ребром ладони проверил положение звездочки.
– Зачем все? Некоторые по госпиталям разлетелись. А последний, так тот и вовсе живой. Да что я говорю! Ты же от него взвод принимал. Лешка Карабан – тоже кореш.
Мухин хотел сказать, что ничего ни от кого не принимал, но тут плащ-палатка над входом дрогнула и старшина Мамонов сказал:
– Ну что же вы, товарищи! Ждем ведь!
Старшему лейтенанту Охрименко года двадцать три– двадцать четыре. Толстогубое лицо с мясистым, неправильной формы носом, небольшие серые глаза с черной точкой-зрачком, тяжелая нижняя челюсть, крепкая загорелая шея с острым, как резец, кадыком…
– Сюда глядите, на карту! Вот он, этот самый пищепромкомбинат, будь он неладен. С него весь берег простреливается. Вот здесь река делает петлю… Потом на местности сами увидите, а пока пометьте у себя… Река, конечно, подо льдом, но кое-где в последние дни полыньи появились, так что не очень надейтесь на лед. Высокий берег немцы использовали как естественное препятствие, понарыли траншей, укрытий. Вот здесь и здесь предполагаются ДЗОТы. Хотя я не уверен, что их только два. Скорей всего, много больше. Где они – выяснится при наступлении. Пулеметных точек замечено десять. Шесть вдоль линии обороны – отметьте их – и четыре на самом промкомбинате.
– Какой промкомбинат? – сказал Стригачев. – У меня обозначено «мельница».
– И у меня, – подтвердил Белугин, – ошиблись, что ли?
– Нет, не ошиблись, – Охрименко на секунду выпрямил спину, – мельница и есть. Плотина при ней. Была… Еще что-то, наверное, было. Может, пекарня, вот и назвали пищепромкомбинатом. Да не в этом дело. Само здание– вроде крепости. Разведчики говорят: стены – в полметра толщиной. На совесть строил чертов купец! В феврале здесь батальон морской пехоты полег – не нашим ребятишкам чета… В общем, тот орешек.
– И нам его брать? – не выдержал Мухин.
Охрименко поискал его глазами.
– Торопишься?
– Хотел уточнить, товарищ старший лейтенант…
– Уточняю: промкомбинат брать не нам, это задача батальона. Нам – только кладбище. При нем – часовня. Тоже орешек…
– Древняя?
– Чего? – крупная голова с тяжелой челюстью приподнимается над светильником – Охрименко хочет знать, кто спросил.
– Часовня, спрашиваю, древняя?
Стригачев. Этот шуток не любит. Если спрашивает – значит, надо.
– А черт ее знает.
– Ясно, товарищ старший лейтенант.
– Да тебе не все равно?
– В древних храмах, а иногда и часовнях, делались подземные ходы. На случай неприятельской осады. Нам бы он здорово помог. Если, конечно, есть…
Охрименко некоторое время задумчиво чешет карандашом ухо.
– По данным разведки ничего такого нет. – Ну, если найдем – наше счастье, не найдем – без него обойдемся. Значит, часовня. Отметьте у себя… А село называется Залучье. Наверное, потому что река здесь этакий финт делает…
– Наверное, древняя, – с надеждой заключает Стригачев, – тракт старинный, значит, и часовня старинная.
– Отставить разговоры! – повысил голос Охрименко. – Возьмете, тогда и разбирайтесь, старинная или нет… Продолжаю. Сразу за кладбищем – шоссе на Старую Руссу. Нашли?
– Нашли. Это – то самое?
– То самое, будь оно проклято! Фрицы его так просто не отдадут. Для них это – конец. Перережем его – подохнут фрицы под Демянском. Теперь понятно, почему они так держатся за село Залучье? Укрепились так, что одному полку его, пожалуй, и не взять. А наш батальон – на самом острие. С нас, как я понимаю, начнется наступление на Залучье. Какое по счету – не знаю. Лично для меня это – третье… Всем ясно? Белугин? Стригачев? А тебе? – Охрименко повернулся к Мухину. – Тебе все ясно?
Мухин заторопился, вскочил, гаркнул: «Так точно!»
– Теперь о сигналах, – продолжал Охрименко. – Они остаются прежними: к атаке – зеленая ракета, на отход– красная. Последняя нежелательна, сами понимаете…
– Разрешите вопрос, товарищ старший лейтенант, – Мухин, как ученик в классе, поднял руку, – кладбище мы возьмем, а дальше что? – Мухину вдруг стало смешно, – дальше-то куда? Не ночевать же там, среди покойников! – он посмотрел на товарищей, но те – странное дело – веселости его не приняли и опустили головы.
– Сначала возьми, – негромко, в полной тишине, сказал незнакомый Мухину офицер. Был он высок ростом, худ, мосласт и не единожды ранен – на левой руке не хватало двух пальцев, правое плечо казалось намного выше левого, из-за воротника вдоль шеи тянулся глубокий, еще не вполне заживший шрам и заканчивался возле уха. В отличие от других, этот человек был одет в черный морской бушлат, из-под которого выглядывала матросская тельняшка.
– Кто это? – шепотом спросил Мухин.
– Мичман Бушуев, – ответили ему, – морской пехотинец. Его матросиков тут в феврале положили – целый батальон – так он поклялся не уходить, покуда не отомстит за своих…
– А что произошло? – спросил Мухин, но ему никто не ответил. Все смотрели на Охрименко. Командир роты выпрямился и тут же склонил голову набок – низкий потолок мешал ему встать во весь рост.
– Все, товарищи. Наступление начнется в три ноль-ноль. Вопросы есть?
Вопросов не было.
«Наконец-то настоящее дело!» – с удовлетворением думал Мухин, выходя вместе со всеми в черную, как сапожная вакса, тьму. Кругом привычно погромыхивало, горизонт то и дело вспыхивал зарницами – где-то далеко шли бои.
Взвод спал богатырским сном. Даже часовой в ватном бушлате и валенках клевал носом, прислонясь к земляной стенке.
Только сейчас Мухин с удивлением обнаружил, что в его землянке была дверь. И не какая-нибудь, а настоящая, филенчатая, дубовая, с медными ручками на массивных петлях. Под стать двери было и все остальное – гладкие дубовые косяки, почерневший от времени, вышарканный ногами порог.
«Откуда они все это взяли?» – недоумевал младший лейтенант, пока не вспомнил последнюю ночевку в каком-то селе, разбитую снарядами церковь и брошенный хозяевами поповский дом под древними липами… «И когда только успели?!»
Под ногами что-то тускло блеснуло. Мухин нагнулся и увидел на пороге стальную подкову.
«К счастью», – серьезно решил взводный и стал искать места на нарах. Возле стенки он нашел узкую щель, но, как ни старался, пролезть в нее не мог – никто из лежавших не думал подвигаться. Взводный присел на ящик, решив скоротать время до рассвета. В этот момент вошел, сменившись с поста, часовой. Не замечая взводного, он поставил винтовку в пирамиду, ослабил ремень на шинели, передвинул подсумок на спину и вдруг, разбежавшись, прыгнул на своих товарищей сверху. Некоторое время никто не шевелился, но потом двое закряхтели, заворочались и подвинулись. Часовой провалился на зеленый лапник и тут же захрапел. Мухин изумленно покачал головой.
Он вышел наружу, с удовольствием ощутив в ладони холод медной ручки, и немного постоял возле землянки. Это была его первая ночь на передовой, и он хотел запомнить в ней все, от глухого грома на северо-востоке до легкого ветерка, принесшего сложную смесь запахов земли, сгоревшего дерева и тухлых яиц – запаха фронта.
Озябнув, он вернулся в землянку. Надо было получать сухой паек, боеприпасы, заменить нуждающимся обувь, портянки, дополучить недоданные вчера драгоценные «наркомовские» граммы…
В половине второго он разбудил взвод.
– Давайте так, – сказал Дудахин осипшим от сна голосом, – в батальон за продуктами – командир отделения Рубцов, за обмундированием – вы.
Уже через минуту стало ясно, что обмотки, шинели и гимнастерки надо менять всем, ботинки – половине взвода.
«Этак до утра проникаемся!» – забеспокоился взводный, но все оказалось намного проще.
– Ботинок не подвезли, сапоги токо тридцать пятого размеру – одна пара, хотите – берите, хотите – нет, – сказал старшина Мамонов.
Вскоре вернулся Рубцов с солдатами. От подозрительно нежной на вид селедки исходил сладковатый запах.
– Вы чего это принесли? – накинулся на ходоков Дудахин, – ну, молодые не понимают, а вы-то куда глядели?
– Все такую получали, – сказал Рубцов, – Мамон сказал, другой нет.
– А может, это анчоус? – с надеждой спросил чей-то простуженный голос из глубины землянки.
Мухин всмотрелся. На земляных нарах сидел худой, небритый человек с длинным, нескладным, каким-то асимметричным лицом.
– Верховский, получай! – крикнул Рубцов, и человек полез через лежащих, приговаривая:
– Сию минуту, товарищ сержант, сию минуту! Простите, товарищи… Мухин вопросительно посмотрел на помкомвзвода. Дудахин снисходительно усмехнулся.
– Заметили? Его у нас все замечают. Профессор!
– Мне сказали, что во взводе есть учитель…
– Какая разница! Все они – богом обиженные. Этот тоже: что ни скажет – хоть стой, хоть падай. Слыхали сейчас? Какой-то човус выдумал! Кловун да и только.
– Темный ты человек, Гриша, – спокойно сказал Рубцов, – анчоус– самая деликатная закуска. Прежде только господа покупали.
Дудахин от возмущения раздул ноздри.
– А ну, гляньте на него! На гражданке простым продавцом был, а туману напускает, что твой завмаг. Ты бы лучше заместо этих човусов консервами взял. Или мозга не сварила? Мотают душу по пустякам!
– Напрасно волнуетесь, старший сержант, – вмешался Мухин, – селедка с душком раньше действительно ценилась.
Дудахин смерил младшего лейтенанта взглядом.
– Это как понимать? Да кто ж ее станет есть на гражданке такую-то? Да и здесь едим токо потому, что продукты не подвезли – не на чем. Машины не пройдут – дороги рухнули, а на лошадях много не увезешь. Думаете, если мы из деревни, то уж ничего и не смыслим?
– Ну зачем же так! Анчоус – просто сорт селедки. Вы ее покупать не станете, а гурманы берут.
Глаза Дудахина смотрели совсем уже зло: своими познаниями младший лейтенант подрывал его, дудахинский, авторитет…
– Выходит, Мамон нас деликатесами потчует, а мы, дураки, не ценим!.
– Да нет же, у старшины селедка другая, называется «залом», и она действительно несвежая.
– А ведь верно, – сказал пулеметчик Булыгин, – залом и есть. Я знал, да забыл.
Дудахин растолкал сгрудившихся вокруг младшего лейтенанта солдат и молча опрокинулся на нары.
2
К исходной позиции для наступления – крохотной лощине среди ровного, как стол, поля с частыми плешинами голой земли – стекались медленно, с треском проламывая тонкую корку льда, образовавшуюся за ночь, месили коленками и локтями шуршащую крупку фирна. Доползя до лощины, увидели, что не только роте – взводу и то здесь будет тесно. Посовещавшись, решили второй взвод оставить здесь, а Стригачеву и Белугину расположиться справа и слева на ровном поле.
Снова пошуршало, почмокало с обеих сторон и затихло. Теперь главное – чтоб не закурили. Слева от Мухина сержант Рубцов, этот некурящий, справа – Верховский. После «лекции» о селедках проникся симпатией к взводному. Дальше все остальные в опасной близости один от другого.
– Передай по цепи, чтобы не курили, – приказал Мухин.
– Что они, сами себе враги? – отозвался Рубцов, но приказ передал.
От того места, где лежал второй взвод, начинался пологий спуск и заканчивался обширным болотом, по сведениям разведки, проходимым, за которым начинался новый подъем, необычно крутой для здешних равнинных мест. Кладбище находилось где-то за этим подъемом, на плато, километрах в трех от низины. Ни болота, ни спуска, ни, тем более, кладбища пока не видно. Начавшаяся с вечера пурга еще не утихла, метет в лицо, колет иглами и без того слезящиеся глаза, выжимает слезу, а воображение уже рисует на бугре контуры большого кирпичного здания темными глазницами окон, превращенных немцами в бойницы – того самого пищепромкомбината, с которого весь берег речки Робьи виден на многие километры.
Если верить карте, то справа от него, метрах в трехстах, должна стоять часовня – тоже высокое сооружение со стенами, словно предназначенными для войны, а далее– то самое кладбище, которое роте Охрименко надо взять сегодня на рассвете…
Младший лейтенант трет рукавицей слезящиеся глаза и вглядывается в тьму.
…Если первая и третья роты не овладеют промкомбинатом, роте Охрименко кладбище не взять. А это, в свою очередь, означает, что остальные два батальона свою задачу не выполнят – Залучьем не овладеют, И тогда – в который уже раз! – конечная цель наступления – шоссе на Рамушево и Старую Руссу останется недосягаемым для 1113-го стрелкового полка.
– Какая чепуха! – говорит громко Мухин. Он протягивает руку, и полоска на горизонте шириной в триста метров скрывается под его ладонью…
3
На швейцарских, подаренных матерью, часах Мухина было без четверти три, когда так старательно охраняемая тишина нарушилась самым бессовестным образом. Где-то впереди, кажется, на самом краю болота, раздалось странное шипение, какой-то писк, затем громкий голос произнес по-русски:
– Эй вы, молокососы, наступать надумали? Так знайте: не видать вам Залучья, как своих ушей!
Далее последовал ряд ругательств. Вот-те на! Не кури, не разговаривай, не шевелись, чтобы немцы не догадались, а они, оказывается, и так все знают.
Мухин оглянулся. До начала наступления целых пятнадцать минут, но – чем черт не шутит! – доложат БЭ-ЭМ-ПЕ, что немцы разгадали наш план, рассердится он и даст зеленую ракету… Однако горизонт позади роты был по-прежнему пуст и темен.
Неожиданно на его фоне появилась длинная фигура Дудахина. Лица его Мухин не различил, но по тяжелому дыханию понял, что помкомвзвода проделал длинный путь бегом. Он лег рядом с Мухиным и протянул ему алюминиевую фляжку.
– Давайте по-быстрому…
– Что это? – Зачем?
– Пейте. Сейчас начнется.
Младший лейтенант понимал, что идти в бой, да еще в самый первый, – нелегко, слышал и о том, что крепкий напиток многим прибавляет мужества и бодрости, но нутро его протестовало.
– Может, не надо?
– Нельзя без этого, товарищ младший лейтенант. Для бодрости духа… Ну, оп-ля! Наберите воздуха!
«И чего я выкаблучиваюсь? – удивился Мухин, – Ну полезет обратно – черт с ним. Главное, чтоб не подымали, будто я, как маленький, не смогу»…
Водка обожгла полость рта, глотку, раскаленной рекой потекла по пищеводу. Мухин ткнулся лицом в снег, глотал и не мог наглотаться, хватая его губами.
– Вот и причастился младшенький, – с завистью сказал Булыгин. Дудахин сунул в руку младшего лейтенанта кусок хлеба и селедку.
Странно, но через минуту Мухину стало легче дышать. Страх, который, оказывается, сковывал его, тот страх, которого он не замечал, но хорошо видели другие, начал исчезать, мир приобретал реальные очертания. Водка – или что там было – докатилась до желудка и приятно разогревала Мухина изнутри. Куда они идут? На врага. Разведка боем? Вполне возможно. Об этом не говорят, но Мухин не дурак… Все правильно: он дойдет и узнает, сколько у немцев пулеметов, пушек, где стоят его ДЗОТы. Необоснованные потери? Чепуха! Во-первых, – обоснованные… Во-вторых, «людские резервы нашей страны неисчислимы». Кто это сказал? Это сказал товарищ Сталин. Мухин не только уважал этого человека, он любил его, как любил мать, брата, и если бы этот человек потребовал, Мухин расстался с жизнью, не спрашивая, зачем это нужно.
Впрочем, сегодня он любил всех, кто находился рядом, и любовь его с каждой минутой усиливалась.
– Товарищи! Дорогие мои! Вы все такие хорошие… Я очень боюсь вас потерять!
Свободной рукой – в другой был хлеб – Мухин сгреб ничего не подозревавшего Верховского и поцеловал его в колючие губы.
– Молодой человек, меня зовут Ростислав Бенедиктович, – строго сказал бывший учитель.
– А меня – Петя! – в восторге крикнул Мухин и увидел командира роты. Тот стоял и рассматривал Мухина, как экспонат в музее – внимательно и молчаливо.
– Помкомвзвода ко мне!
Дудахин вырос за спиной ротного.
– Что это с твоим взводным? – спросил Охрименко.
Дудахин пожал плечами.
– Взводный в порядке, товарищ старший лейтенант.
– В порядке? А отчего веселый?
– Я так полагаю: от природы, товарищ старший лейтенант. Вот у меня, к примеру, был дед в деревне…
Ротный круто повернулся, сказал тихо:
– Вот что, дед в деревне: если ваш взводный мне сегодня напортачит, не с него, а с тебя шкуру спущу. Ты меня знаешь…
Дудахин слегка побледнел.
– Да в порядке он, товарищ старший лейтенант, смотрите сами! Даже улыбается…
– Вот именно, улыбается! Ему в бой идти, а он улыбается!
– А что, лучше, если б плакал?
– Молчать! Ты мне за командира головой ответишь! Ясно? И за весь взвод – тоже!
Дудахин оглянулся на подчиненных – они смотрели на него, но, кажется, ничего не слышали, сказал примирительно:
– Да не беспокойтесь вы, ну что вы, ей-богу! Дудахина не знаете? Где надо подстрахуем, где надо – заменим… Впервой, что ли? Помните младшего лейтенанта Званского? Только пошли, а его – хлоп!.. А кто людей вел? Дудахин. Со Щепкиным лейтенантом опять же…
– Ну, хватит, – Охрименко слегка смягчился, – расхвастался, понимаешь… Не хвались, едучи на рать…
– Это уж точно, товарищ старший лейтенант, – не спуская взгляда с командира роты, сказал Дудахин.
Они немного помолчали, потом ротный неловко подал руку. Это было примирение. Они всегда мирились перед боем…
– Главное, за людьми смотри, – ротный говорил совсем уже тихо. – Нынче из стариков совсем мало осталось. В основном необстрелянные. Сам понимаешь, дело нешуточное с такими идти…
– Как не понять!
Ротный пошел, Дудахин смотрел ему вслед. Сколько раз вот так расставались они – начальник и подчиненный– два командира, два бойца, расставались, не загадывая наперед, придется или нет свидеться еще раз…
Подошел Рубцов, почмокал сапогами по грязи, коротко вздохнул.
– Беспокоится Иван Евдокимович? Давай, Гриша, по маленькой… Вон и Булыгин идет.
Дудахин молча отстегнул от пояса фляжку, отвинтил крышку, сделал глоток и передал фляжку Булыгину.
– Ты чего это, Гринь? Заболел, что ли?
– Хватит.
– А, ну ладно. Тогда – за здоровье командира… Сколько там осталось?
Дудахин отвернул обшлаг гимнастерки.
– Двадцать. Даже восемнадцать с половиной.
– Самое время. Держи, Рубец…
Помкомвзвода подошел к Мухину. Тот стоял, закрыв глаза, и на его губах играла слабая улыбка. С невидимого неба на его лицо падали невидимые снежинки, щекотали кончик носа и таяли, скатываясь по щекам к подбородку теплыми каплями, а Мухину было приятно их касание…
Ровно в три началась артподготовка. Дивизион среднего калибра – больше орудий на этом участке не было – минут пятнадцать добросовестно и не очень точно кидал снаряды в болото, затем перенес огонь дальше, в поле. Взлетела зеленая ракета, просюрчал милицейской трелью свисток ротного командира, вразнобой закричали командиры взводов и отделений. Вторая рота второго батальона тысяча сто тринадцатого стрелкового полка пошла в наступление.
С первой минуты наступления Мухин потерял своих. Сначала он как будто видел их за своей спиной и немного сбоку, но чем дольше бежали они, тем медленней становился их бег, тяжелей дыхание и явственней – подбадривающий матерок Дудахина.
«Почему молчат немцы?» – успел подумать Мухин и тут же услышал истошный крик:
– Стреляй же, сволочь, стреляй!
– Отставить истерику!
Это – Дудахин. Ровными, крупными, как у лося, скачками несется он на одном уровне с Мухиным, оставив позади солдат. В свете немецких ракет Мухин иногда видел их лица, но почему-то не узнавал никого.
– Дудахин, где наш взвод?
Помкомвзвода махнул рукой назад: все здесь.
В самом деле, куда им деваться? Задача поставлена, цель ясна, а дальше проявляй инициативу, действуй…
Когда немцы открыли огонь, первым желанием Мухина было нырнуть в воронку, спрятать в ней голову – главное – голову! но вокруг были люди, получившие приказ бежать только вперед, и он подавил в себе это желание.
Пока атакующие неслись по склону вниз, все шло хорошо, но вот первые бойцы и среди них Мухин с Дудахиным, ступили на лед, и Мухин начал задыхаться. Низина оказалась не болотом, а заболоченной поймой, где кочки и островки перемежались с глубокими рытвинами, – незамерзшими или уже оттаявшими озерками черной воды.
При первых разрывах мин Дудахин рванулся вперед – он знал, что делать, этот старший сержант, но взвод замешкался внизу, преодолевая ледяную купель, и тут же попал под обстрел. Следом за Дудахиным на косогор вскарабкался Мухин. Весь противоположный берег вспыхивал частыми разрывами. Полоса их была неширока, но охватывала низину плотным полукольцом. В самой низине разрывов теперь не было. Там, слабо различимые в темноте, шевелились маленькие человечки – взвод окапывался…
– Что они, с ума посходили? – закричал Дудахин и, вынув ракетницу, выстрелил. – Вперед надо! Вперед!
– Вперед! – послушно повторил за ним младший лейтенант и, повинуясь зеленому свету ракеты, фигурки людей отделились от земли и медленно поползли наверх. Немецкие автоматчики, засевшие на гребне, усилили огонь.
В воронку, энергично работая локтями, скатился второй номер пулеметчика. К его поясу была привязана веревка, другой конец которой крепился на ручке пулемета. Втроем втащили «максима» в гору, установили на краю воронки. Отдуваясь, подполз Булыгин, проверил сектор обстрела, велел второму номеру расчистить его. Понемногу на косогор втянулась вся рота. Рассредоточились, принялись окапываться. Немецкие автоматчики не стреляли – то ли отступили, то ли готовили какую-то каверзу. Первым понял это Дудахин.
– Рассвета ждут, тогда начнут щелкать на выбор.
Снова появился Охрименко, мигом все понял, рассвирепел– чего-чего, а закрепляться на гребне он не собирался– приказал штурмовать немецкие траншеи.
– Даю десять минут!
Собрали взвод, подсчитали выбывших: трое убиты, четверо ранены. Сосед Мухина Стригачев, докладывая ротному, свою цифру удвоил:
– Впереди не то будет, пускай требует подкрепления.
Охрименко быстро ушел.
По команде с НП пошли в атаку, выбили автоматчиков– их оказалось меньше взвода – принялись снова окапываться, теперь уже наверху, но с НП – новая команда. Опять побросали ячейки, развернулись в цепь, двинулись, Не прошло и минуты, позади начали рваться снаряды – целое море огня бушевало на самом гребне. Не дурак, видно, ротный, знает что делать…
В километре от кладбища снова залегли – от часовни ударил пулемет и бил, пока не прижал роту к земле. Отсюда, с высоты, были хорошо видны огни горячего боя в стороне промкомбината и берега реки перед ним, где тоже вспыхивали огоньки выстрелов. Там дрался первый батальон капитана Крымова. К нему примыкал левым флангом батальон капитана Латникова. Соседняя с Охрименко первая рота почти одновременно со второй уцепилась за правый берег, но, проходя через реку, попала под огонь ближайшего ДЗОТа и понесла серьезные потери. Как мог, Охрименко помогал соседу – два станковых пулемета взвода Стригачева некоторое время подавляли огонь немцев, но затем что-то произошло в самой первой роте – остатки ее начали отступать за реку, оставляя на льду тела убитых. Охрименко понял, что произошла катастрофа, но прямой телефонной связи с соседом у него не было – связь шла только через батальон.
Не сразу стало известно, что почти весь командный состав первой роты погиб у себя на НП под огнем тяжелых немецких минометов.
Лишившись левого соседа, Охрименко по указанию Латникова перебросил все пулеметы Стригачева на левый фланг, чтобы затянуть брешь на стыке двух батальонов, а своим велел приготовиться к атаке.
Брошенных прошлогодних траншей и воронок хоть отбавляй, да только все водой залиты. Мухин чудом нашел сухую – полчаса назад, может, меньше, упал тяжелый снаряд, вывернул с корнем молодую березку, разбросал по сторонам глину. Она, эта березка, лежала тут же, белея на темном фоне, упиралась ветками, как руками, о землю, старалась приподняться, а сама исходила соком от ран. Мухину – и случится такое! – стало жалко эту березу, ее нежное, гладкое, по-девичьи стройное тело, туго обтянутое бледно-розовым шелком. Он приподнялся и погладил ладонью девственно-чистое тело. На стерильной чистоте остался грязный след. Тогда Мухин вытер ладонь полой шинели и вторично погладил березу. С противоположной стороны в тело дерева ударила автоматная очередь. Вскрикнув, присел в страхе боец-первогодок, примостившийся со своей трехлинеечкой среди веток, ругнулся лежавший рядом с ним другой:
– Чего орешь попустя? Этая – не твоя…
Подбежал Дудахин в сдвинутой на затылок шапке.
– Откуда бьют, засекли?
Мухин «не засек»… Дудахин вспылил.
– Эх, вы!
Вынул из кармана газету, поджег ее. И снова – очередь в то же место.
– Есть! Засек.
Вместе с Булыгиным установили «максима», заправили новую ленту.
– Подбитую полуторку видишь?
– Вижу, – ответил Булыгин.
– От нее справа на два пальца. Там он…
Булыгин, сощурившись, глядел через прорезь щитка.
– Не ошибся, старшой? А то ведь ему только покажись, враз накроет. По вспышкам бьет…
– Давай, как договорились, – и – к Мухину – Товарищ младший лейтенант, поднимайте взвод.
– А как же немецкий пулемет? – Мухин с сомнением покосился на полуторку. – Пусть сначала артиллеристы…
– Делайте что говорят, – строго ответил Дудахин, – вы нашего ротного не знаете!
Мухин вылез из воронки, нерешительно поднялся на ноги.
– Взво-о-од! – голос будто чужой: тонкий, дребезжащий. – Короткими перебежками вперед марш!
В первую секунду показалось: никто и ухом не повел, но уже в следующую над землей стали приподниматься каски, зашевелились бугорки плеч, зачмокали выдираемые из глины ботинки.
– Вперед бегом марш!
На ученьях выдернуть пистолет из кобуры – плевое дело, здесь даже плоский ТТ за что-то цепляется, не хочет вылезать…
– Не отставать!
Слава богу, пошли! В предрассветной полутьме угадываются фигуры командиров отделений: крупная, нескладная, в длинной кавалерийской шинели – сержанта Рубцова, почти квадратная, в ватном бушлате, под которым еще и телогрейка, – сержанта Мохова, совсем маленькая, похожая на сгорбившегося чижа, – младшего сержанта Сопелкина. Все машут руками, кричат. В атаку – Мухин теперь это знает – ровными рядами xoдят только в кинофильмах. В жизни, а точнее на грани ее и смерти, нервная система каждого срабатывает по-разному. Одному прикажет секунду повременить, подождать, покуда обгонит товарищ, другого с отчаяния или по какой другой причине бросит далеко вперед. Одно лишь неизменно: чем ближе к командиру лежал боец в цепи, тем ближе от него он будет и в атаке – на глазах начальства что хитрить, что трусить – одинаково опасно.
