Текст книги "Венец Венеры (СИ)"

Автор книги: Александр Устомский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Долго и часто потом Филипп перечитывал пергамент, и многое узнали его лазутчики и о братьях Карамаз, которые вели дела с португальцами, и о том, что Папа отправлял к нему лазутчиков. Выловили люди герцога четверых мерзавцев, которые во всем признались перед смертью. Но никто не сознался в том, что именно он причастен к происшествию с пергаментом. Затаил обиду Висконти. На всех затаил – война обещала быть кровавой. Предал его Карманьола? Ничего – у герцога есть замена этому неблагодарному!

***

А в это время Лешка в компании со своими порученцами уже шастал по улицам Милана. Город его ничем не впечатлил, мелкий городок, с Парижем не сравнишь, хотя своя особенная красота была – архитектура итальянская с древних времен имела свой стиль. Никакие влияния с севера не могли вмешиваться в южные стили. На севере холодно – там вообще иная структура архитектурных прибамбасов. На юге сочетание легкости, надежности и красоты ухитрялись мастерить зодчие. На севере иное требовалось. Но Зубриков был не фанат культуры архитектурной, поэтому просто уважительно кивал на особо толковые и заметные детали некоторых зданий, без особого пиетета проходя мимо. Они шли устроить ловушку на парочку из Флоренции – и приехавших, чтобы предложить свои услуги в качестве архитекторов и золотых дел мастеров Донателло и Брунеллески ждал совсем не тот прием, к которому они привыкли, и на который они рассчитывали.

Начались их невзгоды с того, что какой-то негодяй – миланский грязнуля трубочист, проходил мимо и обсыпал их сажей со своей метлы, которую нес в руках – всё бы ничего, обсыпал, извинился, не особо и обсыпал, так, пустое – чуть запятнал низ чулок и башмаков. Но потом к ним привязались сорванцы миланские мальчишки – которые во весь голос на всю улицу начали позорить их погаными словами. И самое неприятное было в том, что слова они кричали правдивые! Но нельзя так громко говорить о правдивом – нельзя называть кошку кошкой – да, они заявились в Милан немного разузнать слухи, новости. Да, они лазутчики на службе у Флоренции. Но все такие! Каждый миланец во Флоренции – служит Милану, служит Висконти – это нормально, это правильно. Зачем об этом кричать на всю улицу! Накануне войны – очень некстати всё это началось.

Мальчишкам было плевать на тонкости этикета. Маленькие гнусные миланцы получили достаточно мелких монеток он неизвестного доброго дяденьки, им самим было в радость опозорить «флорентийские цветочки» – заявились тут вредные лазутчики, сволочи гадкие и двуличные. Мальчишки орали о том, что грязные мысли таить бесполезно от миланцев. Все видят, что грязные флорентийцы грязными ногами уже поганят улицы честнейшего и чистейшего Милана, да славится имя герцога Висконти! Да захлебнутся в грязи жадные паскудники Медичи – флорентийские кровопийцы, да подавятся они своими флоринами! «Сколько тебе заплатили Медичи? Признавайся флорентийский грязнуля!» – кричали они в спину убегавшим от них мастерам. А мастера поняли – ой-ой, беда, не так все вышло на этот раз. На них смотрели недобро. О войне все знали. Уже чистили доспехи и оружие смелые и жадные до добычи. Все ждали только приказов герцога – только он в самый последний момент даст точные команды, назначит цель похода. В самый последний момент. Герцог мудр! Герцога не проведешь! Он, конечно, немного дурачок и злобная скотинка, но он наша, миланская скотинка. Кто без греха? Нет таких! «Наш герцог славный поросенок!» – миланцы негромко распевали песенку, которая своим мотивчиком не могла никак вылететь из головы. Ага, размечтались тюти, сила попсни она велика! Лешка Зубриков попс уважал.

Сначала он был немного непонятен своим друзьям, с которыми организовал музыкальную группу, чтобы играть джазовые стандарты и популярные мотивы. Джаз – это круто. Это солидно, прикольно, и если не заморачиваться всяким занудным замудренным джазом – он много всяких классных песенок и мотивчиков раскроет. Но Зубриков Лешка уважал попс. Он на самом деле был так воспитан, что ему нравились некоторые песенки Пугачевой, Кобзона, Магомаева, и даже Леонтьева он уважал за песню «Ненаглядная сторона» – а что, ведь классное реггей! И западную музыкальную попсню он уважал: итальянские песенки любил. Америкосские всякие дурацкие песенки Джексона и Мадонны уважал, и латинский попс ему нравился, и всякие ламбады. Лешка вообще был ненормальный меломан, который слушал хиты, а не исполнителей: Бритни Спирс, Агилера, Билан, Шакира – для него имена ничего не значили, для него только названия песен имели значение.

Переть против магии волшебства мотивов «Биттлз» у европейцев была кишка тонка! Зубриков был идиот. Совершенно не уважающий классику идиот. И непочтительный нахал и зубоскал. Песня очень скоро стала популярной по всей Европе – и ничего нельзя было с этим поделать. Все было коварно и подло. Зубрик полностью содрал всю песню у битлов – мерзкая скотина! А испоганил он великий хит «Всё, что вам нужно – это любовь». А начинается песня с музыкальной фразы великого французского революционного гимна «Марсельеза» и повторения слова «любовь». Только вместо английского «лов, лов, лов» несносный Зубрик вставил игру слов срифмовав герцогский титул и хрюканье свиней: «Дюк, дюк, дюк, хрюк, хрюк, хрюк – уии-и-и-и!» А дальше уже насочинял всякого бреда на тему:

«Надо возлюбить своих друзей. Надо возлюбить своих детей.

Надо возлюбить даже свиней – они свиньи! Но это наши свиньи!

Надо возлюбить весь этот мир. Ведь его Господь нам подарил.

Господь любит всех, любит даже тебя, даже если ты свинья!

Всё, что вам нужно – это любовь! Любовь – всё, что всем нужно!»

И ничего не скажешь против. Все было так коварно, подло завернуто, что не подкопаешься. Песня милых, добропорядочных христиан свиноводов – какие претензии? Никто в самом начале не пел про никаких герцогов – мало ли кому что послышалось. Хрюкать не запретишь. Даже если ты свинья – Господь тебя любит. И не поспоришь с этим.

Шансов у герцога Висконти вломить сочинителю этой мерзкой песенки колотушек не было – поймай ветра в поле – бесполезно, даже не мечтай. Оставалось только злиться и крутить своим недовольным носом, и утешаться, напевая: «Дюк, дюк, дюк, хрюк, хрюк, хрюк» – конечно, вспоминая про своих врагов, среди них герцогов было полным-полно, и, действительно, совершенных грязных свиней, без ума, без воспитания и жадных до чужого добра свиней.

Но оставим в покое несчастного тирана, лопоухого толстячка Висконти, потому что намного интересней дела творились в Милане – засада окружала флорентийцев, уже пожалевших о том, что они согласились с посланником Медичи и купились на звон флоринов, и решились сорвать толику славы и в Милане. Опасно оказывается было в Милане, что-то расхотелось Брунеллески и Донателло обращаться к людям Висконти – упекут ведь в темницу. И ведь есть за что. И не оправдаешься. И не посмотрят на то, что они – по всей Италии известные мастера. Висконти – очень больной человек – с таким не надо шутки шутить и каверзы корячить. Филиппо Брунеллески чесал лысину и недовольно хмурился в сторону своего старого друга, именно Донателло его уговорил на время оставить работу над величественной постройкой для рода Медичи.

– Донато ди Никколо ди Бетто Барди, – прошипел он полное имя своего компаньона. – Ты мне за это заплатишь.

И Донателло побледнел. Если Филиппо его называл полным именем – плохи были его дела, значит, злился партнер, значит, вляпались они в передряги неудачные.

– Кто же знал, Филиппо, – промямлил Донато, пряча глаза от разгневанного взгляда мастера. – Совсем ведь ничего не делали. Просто в город вошли. Слушай, обидно, клянусь, обидно, ну, ничего не сделал, да, только вошел...

– Прекрати мямлить оправдания и глупости, надо придумать, как нам дальше быть, – остановил его бормотание старший компаньон. Вечно с этим Донато проблемы! «Обидно ему. Понимаешь».

– Нам теперь из этого Милана две дороги: или в темницу, или...

– Какое «или», болван! «Или под топор», ты хотел сказать? Миланец нас не выпустит из своих лап, только не сейчас, – Филиппо все тер и тер лысину, но не помогало старое средство – не приходило в голову ничего хитрого, спасительного, толкового.

«Обоих вас удавят шелковым шнуром!» – внезапно раздался голос из окна. Мастера замерли в шоке. В окно комнатки на втором этаже  постоялого двора, в котором они успели укрыться от начинающей собираться гневной толпы миланцев, впрыгнул ловкий человек. Впрыгнул и тот же миг продолжил вмешиваться в их беседу:

– Никаких топоров, уважаемые! Что вы как дети, право слово. Филиппо Мария Висконти человек культурный, он уважает ваши заслуги перед Италией. Какие топоры. Фи, как низко и грязно. Вас удавят шелковыми шнурами, – промурлыкал наглец последнюю фразу.

Но сердиться и негодовать мастера не могли – во всем оказывался прав этот незнакомец. А тот уже развернулся, расправил плечи и выдал изящный поклон. Мастера замерли. Они были люди великого дара. Они всю жизнь посвятили изучению красоты. И то, что они увидели – это было нечто. Лицо человека – пустое. Слова человека – пустое. Движение человека – вот важное! Грация, движение, гармония – жизнь только в движении можно оценить. Таково одно из заведений мастеров искусства. Такова одна из заповедей мастеров высокой классики. Оба мастера увидели поклон в высочайшей степени совершенный. Самодовольство, сознание собственного достоинства в этом поклоне гармонично сочетались с признанием заслуг и величия тех, кому адресовался поклон. Незнакомец явно знал их, и они поняли – это очень интересный человек. Проницательные глаза стали профессионально рассматривать новую персону. Фигуру, пропорции, лицо, черты, мимику, костюм – все они подмечали, вписывали в какие-то незримые наброски, прикидывали в композиции и скульптурные формы.

– Позвольте представиться вам, уважаемые светила и цвет мастерства Флоренции. Аль Пачино. Из Тарантума, – представился молодой человек.

Мастерам была безразлична неприглядная слава, которой пользовались южные апулийцы из вредного порта. Мастера видели и слышали образцовое сочетание итальянского духа и телесного – словно некий образец древнего римлянина предстал перед ними. Правда одет он был не в подобающую тогу патриция, а в современные одеяния – стоит признать, довольно изысканно и со вкусом был одет этот Пачино.

– Я думаю, мы перекусим и поговорим, – вдруг прищелкнул пальцами Аль Пачино и тотчас в комнату вошли два молодых паренька и, словно все у них наготове было заранее, несли они два кувшина с вином. И пару подносов с вкусным и пахнущим так заманчиво, что мастера только слюньки сглотнули. А Пачино не давал им опомниться, своим поведением, своим обращением показывая истый стиль совершенного человека:

– О, белло кьянти, вино беллисимо, – Аль блаженно причмокнул губами и указал на кувшины. – Что может быть приятней на неблагодарной чужбине, чем вино с родной земли. Земля родной Тосканы, о, как ты далека! Это для тебя, уважаемый Филиппо, кьянти с южных участков. А это для тебя, уважаемый Донато, с западных мест. Признаюсь честно и с удовольствием, я с тобой солидарен. Южное кьянти – о, такой неповторимый вкус, вечное блаженство переливов искорок и оттенков, словно само море дарует нам неповторимое и вечное волшебство метаморфоз.

– Вот! Что я всегда тебе говорил, – с воодушевлением воскликнул Донато и ткнул пальцем в друга.

– Мальчишки, – фыркнул лысый мастер, который был лет на десять старше своего компаньона, и всегда относился к нему как к младшему брату. – Все вам перемены подавай. Южное кьянти – строгость вкуса, тонкость и четкий рисунок, грация аккуратности – вечная истина – ни с чем не спутать кьянти юга.

Художники всегда знали толк в выпивке! А уж строители те еще любители этого дела. Если вы встретили строителя без граненого стакана в кармане – это не строитель, это так – при стройке ошивается, хотя, вполне может оказаться дельный и толковый человек. Мастера дружно наполнили аккуратные чаши и присосались к вину. А вино, действительно было отменное. Умели в Италии вино делать. Старая школа, вечная школа – на такую никакие варвары не посягают, сами так и норовят вызнать секретики виноделия. Потому что набухаться и назюзюкаться каждый свин может, а вот создать сорт вина – это надо уметь, это надо секреты знать.

– Что тут у нас? Мясо, – окинул взглядом подносы Пачино и добавил. – Креветки! Я думаю, если вы отведаете этих креветок, мастера, вам свою смелость не придется доказывать никаким другим образом.

Мастера снова приуныли ненадолго. Но вино и компания удивительного Пачино им скоро вернула хорошее расположение духа. Парнишка оказался дельным человечком! Он фыркал в сторону Брунеллески и вопил: «Да ты только в начале пути, Филиппо! Твоя перспектива – это примитив, просто, как оливка. Ты фишку не рубишь!» Потом он заявил, что видел в древних египетских пирамидах росписи древних художников. Мастера навострили уши.

А паренек вдруг вскочил, выхватил из небольшой жаровни головешку и стал что-то набрасывать углем на стене. Когда они увидели его набросок – у них вино застыло в горле и глаза застыли  в восторге непонимания и восхищения. Набросок был чудесен: простота в нем была сложной и непонятно каким образом примитивной. А Лешка в свою очередь сам никогда не мог понять одного – художники древности, они что, совсем идиоты были? Чего они так тупо плоские картинки любили рисовать на протяжении многих веков? Эта «перспектива» – да это же примитив, в смысле: «начальное, простое, обязательное» – да что там сложного? А для мастеров средневековья все было именно так – они только вступали в Ренессанс.

Разговор перешел на повышенные тона – они пили вино и размахивали руками, делились впечатлениями о разных своих фантазиях и работах. Коллег по цеху ругали, как без этого? Северные школы ругали – они там вовсе безграмотные дикари, и ничего не смыслят в искусстве. Презирать школу Великого Рима – это надо быть болванами первостепенными.

Очнулись мастера почти одновременно. И дружно схватились за гульфики – надо было отлить – вчерашние винопития грозили досадным конфузом. Они, ничего не понимая, смотрели друг на друга. Волосы Донато были взлохмачены и торчали во все стороны. Филиппо был почти лысый, но на морде лица его было написан упрек: «Не пей вина не в меру – не пали карьеру». Ко всему прочему их потряхивало слегка, и не с похмелья, вовсе нет – вино было славное, и не мешали они, знали толк в деле симпозиума – умной пирушке – оказалось, что они лежали на дне повозки и их куда-то везли. Мастера не думали – всё потом – выскочили на дорогу и... вот он блаженства миг. Слова излишни. Это не описать словами.

Удовлетворив низменные нужды тела, мастера пришли в сознание более чуткое и увидели, что повозка их не оставила – отъехала недалеко и остановилась в деликатном ожидании путешественников. Когда они подошли к ней. Возчик кивнул им и негромко отметил: «Доедем скоро до Брешии. Завтра Верона. А затем и Падуя близка. До Венеции путь оплачен, мастера».

– До какой Венеции, – всхлипнул Донато, не хотел он в никакую Венецию.

– Зачем в Венеции? – вытаращил глаза Филиппо. Не надо ему было никакой Венеции. Он домой хотел – во Флоренцию – он такое вчера узнал! Да это же надо все самому попробовать, своими руками писать. Этот мальчишка Пачино, конечно, что-то там вызнал на далеком Востоке, но они все такие – мальчишки торопливые и скорохваты непоседливые! Он, Филиппо Брунеллески все по уму распишет. Там такие перспективы вырисовывались и выстраивались! А тут какая-то Венеция... пфи!

Но возчик словно преобразился. Он двинул плечом и мастера увидели, что это непростой водитель кобылы – это явно человек понимающий толк в душегубстве. И фигура его выдавала старого кровопийцу и жуткого, хладнокровного мастера вершить дела кровавые, военные, жутко бескультурные. Глаза мужчины не мигая смотрели на мастеров – при этом оба могли поклясться всеми богами Рима и богинями вместе с богами и всеми духами предков – два глаза этого грозного возчика заглянули им обоим в самые глаза и все там увидели – и пообещали им обоим крупные неприятности, если они вздумают бузить и мешаться.

– А что, Донато, нам и Венеция очень даже попутна, – вдруг четко и спокойно высказался Брунеллески.

– Венеция это замечательно. Флоренция и Венеция – вместе навсегда! – Донателло поддержал своего друга сразу же, и нисколько не кривил душой – сейчас города были союзники в войне против Ломбардии, но они никогда и не грызлись особо. Это Генуя с Венецией вечно вкровь и вкось расходилась. А Флорентийцы понимали толк в деликатном обращении – не надо плевать в колодцы, засуха она мама строгая, нечаянно нагрянет и всякий пригодится водички добыть.

Ко всему прочему, довольно улыбнувшийся такому мирному согласию сторон, возчик достал корзину и предложил поправить здоровье мастерам. И добавил главное: «Мастер Пачино вас ожидает в Венеции. Вы ведь вчера сговорились дом ему достроить. И там статуи какие-то лить, перспестивские». «Перспективные», – машинально сообразил поправку Филиппо и вдруг вспомнил, стоило хлебнуть вина из аккуратного бурдюка: «Точно! Они только договор на бумаге не оформили!»

– Ты помнишь, Донато?

– А ты помнишь, Филиппо?

Они переглянулись и оба расхохотались. А идет оно все лесом в горы мимо моря! Ха! Такие можно вместе с этим классным Пачино работы заделать....

– Он не все нам рассказал, Донато, – хитро прищурился Брунеллески и почесал лысину.

– Точно что-то утаил, хитрый тарантиец, они любят затаить секретики, – согласился с ним Донателло. – Дело верное. Медичи к нам без претензий. У нас два года есть. Слова сказаны.

– Дело верное, друг. Сказаны слова. Человек, вези в Венецию, поспешай как возможно. Дело верное и важное. Очень нам надо приступить к работе, – Филиппо Брунеллески высказал пожелание и принялся фантазировать о том, как он будет воплощать новые знания.

Они там навоплощали в Венеции, парочка смутьянов и безобразников – один лысый и вредный, а второй помоложе, не лысый, но тоже вредный и вечно чем-то недовольный – недолюбливал море Донателло. Кстати, Филиппо обожал море – вот Филиппо стал классным «венецьяно». Однажды, несколько лет спустя, Лешка ему выдал тему: «Ты лопух Филиппок, ты не сечешь фишку! Портреты это мелко и смешно. Беллини лох! Не ведись на его провокации. Каналетто – ведута – вид на каналы Венеции – вот лицо достойное портрета Филиппо. Каналы – вот тема для работы. На века свое имя впишешь в историю искусства – каналы – это вечное, это понимать надо. Мне не дано – ты могёшь».

Глава 9 Белая ночь, белое тепло! Майк Науменко

Когда тарантиец Аль Пачино вернулся в сиятельную Венецию, он не замедлил тотчас предстать перед глазами лучших людей, чтобы отчитаться о том: где был, что там натворил, и как оно все, по его скромному мнению, с пользой отразится на жизни Серениссимы. Дворец дожей принял его доклад благосклонно: доставленные в город флорентийские мастера были хорошо известны венецианцам – и заполучить на десяток лет в свое распоряжение двух таких талантов – это было замечательно. Весело поблескивающий глазами дож с удовольствием воплотил в жизнь свою «мстю неотвратимую» – приняв из рук Пачино ставшую уже знаменитой тросточку-чесалку для нижней части спины, Фоскари незамедлительно дал этому несносному насмешнику своей новой тросточкой мерзавцу по спине. Хе-хе – хорошо  врезал, тарантиец даже мявкнул нечто жалобно-невразумительное, и скорчил морду жалостливую, и явно намекающую на извинения и понимание всей глупости своего поступка. Все посмеялись и забыли. Только Франческо Фоскари не забыл – стоило ему внимательно прочесть записку, которая было обернута вокруг ручки подарка. Одна часть тросточки была исполнена в форме кисти руки, с пальчиками, чтобы они почесывали спину, и вот на одном из пальцев можно было заметить перстень – и записка предупреждала – не надо этот перстень показывать герцогу Милана и Ломбардии, не надо злить толстого Висконти, нехорошее может выйти. И Фоскари задумался. Достать миланца... это очень немногие могли, его личные мастера-лазутчики... нет! Такой номер они не могли провернуть – похоже, у этого тарантийца в слугах затесались настоящие мастера тайных и злых дел. А это понятно. Если мальчик вырос на Востоке, среди рабов – там давно есть школы тайного, опасного направления – в них учились убийцы по найму, способные достать свою жертву где угодно.

Убийство за плату – всегда было одним из родов человеческой деятельности. Как только появилась преступность – появились и наемные убийцы – и у них была своя школа, свои традиции, свои правила – все у них было, как и у обычных работников культуры: у земледельцев, у ремесленников и торгашей, и у милитаристов, и у правящих кругов.

Аль Пачино сделал сильный ход. Франческо Фоскари, дож Венеции его понял – тарантиец слишком близко был к смерти, он не боялся её, он был готов и предупреждал, что сам Пачино с легкостью обречет на смерть любого – и у Аля Пачино есть люди, способные исполнить волю господина.

Негодник ничего не стоил Светлейшей – дож прикрыл глаза и припомнил все детали, все тонкости, связанные с именем молодого апулийца. Хороший клиент, он щедро вложился в оборот достойных людей. У него оказались намеки на старые связи с лучшими людьми, и Пачино честно пришел, предложил свои услуги. И честно выполнял обязательства, хотя все уже признали, что нет в нем яркой торговой жилки: все они такие, тарантийцы легкомысленные, вечно рабами торговали – быстро и легко взял – быстро и легко продал – никакого тонкого и деликатного проявления духа торговли. Балбес Пачино хотя бы признавал, что совсем плох – выражал желание учиться и с благодарностью принимал советы опытных торговцев.

Его выходка со строительством на острове, которые венецианцы недолюбливали и окружили туманом собственных выдумок и страха – это поступок не глупый, отчаянный, но не глупый. Ха, да этот мерзавец даже не скрывал – не понимает он венецианцев, стоит под боком земля, отчего не жить на ней, не восстанавливать виноградники, не поставить дом. Фоскари вспомнил, как недолго решался этот вопрос при очередном замечании по проделкам и выходкам гостя молодого и вредного. Но богатого. Не было никакого взаимопонимания между старыми знакомыми по вопросу острова Повелья. Старые венецианцы не знали ничего толком о том, что творится с этой землей. Но все знали одно – им всем лично не хотелось лезть на Повелью. А не зачем! Рисковать и вкладывать средства в восстановление благополучия на острове неупокоенных никто не хотел – опасно, риск все потерять всех пугал! И пугала неизвестность – никто не знал, что не так с землей острова. Все знали, все на своей шкуре испытали – остров не место для нормального человека. Все они были молоды и все прошли через дурацкие вызовы своей смелости – каждый второй венецианец нарывался и совершал ночное посещение Повельи, чтобы доказать свою смелость своим друзьям, таким же молодым придуркам, как и безрассудный смельчак. Гнусно, тяжко и противно было на острове – и все знали – там есть нечто нехорошее. Если не залезать глубоко, если прикоснуться осторожно – все обойдется, хоть и были случаи вовсе жуткие. Но осесть на Повельи серьезно – да проще и достойней выбросить дукаты в воды канала – хоть на всю жизнь прославишься ненормальным, но понятным дурачком. Повелья была непонятна, таинственна – она ужасала.

Аль Пачино решился жить на Повельи – все они такие, тарантийцы ненормальные, дурные и взбалмошные – держать этих сумасшедших надо близко к себе, чтобы следить за ними внимательно и крепко.

В конце концов, Венеция решилась – Пачино можно допустить до Зеленой залы торговли, там много кабинетов, и пусть сам учится тому, как приносить пользу Венеции. Поручителями за него единогласно и дружно выступили мужчины очень влиятельных родов, да практически наследники традиций управления Венецией. И всем всё было понятно – мальчики этих семей изменились! Они, правда, затеяли очередную игру, которая всем старикам была известна – создали свое тайное общество и давай там втайне предаваться разврату и всяким гадостям. Дурачки, но свои, родные дурачки. И скоро оказалось, что у этих дурачков окрепли яйца в этом их «баловстве со смертью». Они стойко выдержали первую волну допросов и угроз от родных – но тогда еще их заводила, несносный Пачино был рядом и поддерживал наверняка советом, гадкий неудачник, выросший без родительского воспитания, впрочем, уважающий семейное. Пачино, всем показал странное: он уважал семейное, он вырос без семьи и оттого был трогательно, и принципиально и упорно, даже тупо, предан идеалам семейственности, традициональности, строгости родительского воспитания. Вот только мерзавец сам выставил себя «отцом своих новоявленных детей»! Впрочем, такие сыновья радовали родных – исчезли глупости и дуракаваляние, мальчики даже не драли носы перед друзьями – скоро все узнали – есть тайное, есть запретное. Не для всех, для избранных – и все стали осторожно подкрадываться к носителям тайны. А старики Венеции усмехались – пусть дети балуются. И более всего они впечатлились решением фаворитов Смерти после того, как они обнаружили честного доносчика. В Серениссиме доносительство не имело оттенка плохого, все спокойно принимали факт – хочешь жить хорошо – вовремя сделай доклад о возникших странностях и зловредностях в поведении соседа – отцы города разберутся и всё будет достойно и аккуратно, всем спокойней будет!

Молодой Джованни Контарини разозлился на скрытность своих старых приятелей и всё выложил своему отцу. А старик прямо посоветовал – такое надо доложить кабинету Совета – пусть решают правящие судьбой Венеции, сам Николо Контарини в одиночку не готов решать вопрос, в котором замешаны сыновья таких видных и старых родов.

Возмутителя спокойствия доставили на разбор его дела во дворец дожей, и после его оправдания и всеобщего согласия – дело довольно деликатное, но уместное, допустимое, пока оно находится в рамках приличия – пусть развлекается молодежь.

А вот когда Пачино исчез из Венеции, зашевелились его дружки, стали разыскивать внимательного любителя совать свой нос в чужие дела, любителя покойной жизни. Нашли довольно скоро, но затаились. Ждали своего предводителя. Ждали возвращения в город молодого Пачино. А когда он вернулся...

– Вы совсем плохие! С кем я связался? А я еще свежих паучков добыл! У них яд забористый! Вау, так и сносит в голове все подпорки, так и тянет в пляс, – Пачино расписывал прелести новых развлечений своим молодым сподвижникам в деле  пагубного увлечения опасной забавой, но все они видели – недоволен Аль.

– Чем ты недоволен? Нас предали! Мы его распознали, и мы ему зададим, – горячий Доменик так и рвался вздуть этого крысеныша Николо за его донос.

– Ох, – вздохнул его непонятливости Пачино. – Вот точно лишим тебя вкусненького Дом, совсем ты нехороший – грязные мысли тебя гнетут! А мы – каста! Вспомни, мы – чистые, прежде всего – мы наследники чистоты и всего благородного. Да, этот жук Контарини, выбрал самый простой путь, как привлечь к себе внимание – хитрый паренек. Он ведь привлек ваше внимание. Но, дорогие мои, мы ничего плохого не делаем, мы не враги нашим родным, нашей Венеции – вашей Венеции – мне еще надо доказать, что я достоин быть сыном Сиятельной.

– Действительно, Дом, ты достал уже. С Николо надо хитро поступить, он всегда был скрытный и вредный паскудник, надо ему тонко отомстить!

– Можно и тонко, но я как-то не понимаю ваших штук, можно ведь и тонко и звонко – надавать оплеух этому крысу, который нагло сунул нос в наши дела, – продолжал гнуть свою линию Дандоло.

– Завидная гармония в намерениях, Доменик, – согласился с такой точкой зрения Аль. – Но сам подумай, кто начал первым? Кто был готов? Кто всё предусмотрел? Кому выгодно?

– Нам всё досталось! Ты смотри, мой отец мне на днях даже кое-что наше старое семейное доверил. Вам не скажу, это наше, это рода Челси, – для солидности Паоло гордо расправил плечи и запрокинул голову.

– Есть такая музыка, папочка мной доволен, – признал Марко. – Дом, твой отец тоже там что-то с моим шушукались, старые пердуны – они нас не вывели на чистую воду. Мы не сдрейфили и не сломались.

– Чего там бояться, тьфу, после укуса тарантула, все эти угрозы папочки мне слышались смешными, – честно признался Доменик. – Он несерьезно со мной говорил, словно я маленький, когда еще соплей полон нос, а уже лез  целоваться к девчонкам.

Все рассмеялись, по части сластолюбия Дандоло были неутолимы и неутомимы, даже иногда расстраивая дела рода своими несносными и неугодными привязанностями.

– Вы отвлеклись, дорогие мои, – негромко вернул собеседников к делу Аль. – Я предлагаю понять и простить Николо Контарини. Нормальный парень. Избрал путь непростой, чтобы присоединиться к нам. Думайте. По мне так он только добра хотел и себе, и вам, и Венеции. Чистый, достойный мальчик – пора ему стать солидней.

– Забористый яд, говоришь, – блеснул глазами Пьетро Мочениго, и фыркнул, вспомнив забавное. – Папашка торчит от той травки, которую ваш караван подкинул из Александрии. Я попробовал, забавный приход.

– Зря, брат, травка «гассисис»  связки слабит, – сразу предупредил его Пачино. – Вашим старикам оно может и полезно. Повеселиться и смягчить голоса – все и так давно знают их крутизну. Старики и шепотом могут такой жути навести – крепкие пердуны, когда меня на Совете дознавали, мне было неуютно. Но вам и мне – сильные голоса пригодятся, я лично не балуюсь «травкой-гассиси».

– Она да, странная, – признался Мочениго. – Я над жаровней поторчал, и кашель такой странный, и весело мне было потом. Только немного непонятно – отчего весело – словно меня облапошили в чем-то, странное чувство.

– Да. После вина хоть голова и побаливает, но там ясно – перебрал – расплатись. А «гассиси» мутная забава – все они там на Востоке мутно дела ведут, – Марко посмотрел на Паоло, и Челси, который вместе с ним учился в Константинополе, согласно кивнул головой – никто не любил старую столицу старой Империи.

– Восток дело тонкое, – подвел итог этому направлению беседы Пачино. – Что за Контарини порешаем? Предлагаю не откладывать паучка в дальний ящик. Проводим честное тайное наше голосование и концы в воду – выживет, не сдрейфит – по мне так все вы одинаковые, вы славные, кровь у вас чистая, с вами можно иметь дело.

– Тайное голосование, а сам уже выдал свою точку зрения, – фыркнул Паоло Челси.

– Так и ладно, всегда так бывает. Мир таков. Есть тайное, значит рядом и явное есть, и такое тайное, которое притворяется явным, а на самом деле оно только притворяется – сложно все иногда, Паоло.