Текст книги "Венец Венеры (СИ)"

Автор книги: Александр Устомский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Величие и пафос слов мощной фразы словно приколотил каждой буковкой присутствующих к полу. Они не знали, как им быть. Как это солидно и уважительно и достойно прозвучало... но шкаф! И какие сто лет? Дворец только недавно окончательно отстроили, и сто лет назад не было этого шкафа! Стоп! А вдруг был?! Вдруг этот самый шкаф принадлежал этим Пачинусам! Они ведь древний род, хоть и Тарантийцы коварные, но древние в своем коварстве и вероломстве. Что делать-то? И все молчали.

Молчали все! Даже те, кто притаились за картинами и подглядывали через дырочки и щелочки массивных, богато украшенных позолотой рамок картин. Молчали притаившиеся за ложными стенами, готовые в любой момент выскочить с кинжалами и в тесноте помещения ловко порезать наглого возмутителя порядка. Все пытались понять: что имел в  виду молодой наследник Аль Пачино из Тарантума. Аль Пачино, который, по слухам, околдовал детей лучших фамилий Венеции – правнуков бывших дожей! Он на самое дорогое посягнул, на детей, на будущее Венеции – ох, и мутный тип, этот молодой Пачинус.

Но не дремлют мудрейшие патриции, опытные и проницательные главы лучших родов – таких не запугаешь, не запутаешь, они его выведут на чистую воду. Упекут вредного типуса в каморку под свинцовой крышей, парой этажей повыше, в Пьомби ему уготовано местечко – посидит в камере, попарится недельку и осознает! А может быть его в Поцци загнобят! Поцци – «колодцы» – тоже хороша тюрьма для наказания мерзавцев – в подвалах, на уровне воды в каналах, где сырость проникает в каменные каморки и гнобит гниением виновного. Сыро там, тоскливо на душе, для мятежных хулигашек оно самое вкусное – прижать раскаянием и упадком духа вредных жуликов.  Точно получит своё Пачино – сначала его осудят, а потом и зал Совета Трех его примет, чтобы попытать на тему: что за дьявольские обряды он там творил по ночам на острове Призраков и неупокоенных душ? И в зал пыток его мерзавца и припечь ему зад угольками!

Молчали все. И Аль Пачино все высказал, что хотел. Чехов сам собой в памяти всплыл – к месту же! А довольно диковинную и нелепую фразу из «Вишневого сада» Лешка еще в школе заценил – прикольно должно быть и смешно игралась сцена в театре. Он открыл дверцу шкафа и прошел в залу, которая была освещена светом свечей. На улице стоял день, но окон в довольно большой комнате не было – может их закрыли, чтобы создать атмосферу уютного для обвинителей полумрака – сами они сидели в креслах, которые стояли на небольшом подиуме, возвышении, опоясывающем стены залы. В креслах сидели знатнейшие, опытнейшие и было их человек двадцать. Многовато было народу, для того чтобы простенько разобраться с виной арестованного по доносу. Пачино встал на входе, но ему дали понять – следуй за нами. Два арсеналотти прошли мимо него и встал чуть впереди, словно приглашая Аля подойти, и встать между ними – перед глазами судей. Зубриков глянул и понял: это не арсеналотти, а более особые стражники – охранники внутренних покоев дворца дожей, в костюмах более чинных и вооруженных иначе, чем простые стражники – без алебард и самострелов, но с короткими мечами они были. Крутые перцы – оружие им доверено в самом сердце власти венецианской. Не надо фулюганить – против двоих он выстоит, но – не надо шутить. Не надо дрочить органы! И он вышел в пятно света, под свет какого-то специального фонаря – древний прием следователей с направленным в лицо ярким светом, чтобы сбивать с толку, чтобы видеть все перемены на лице оправдывающегося, прием этот был известен Венецианским судьям.

Члены совета с удовольствием рассматривали виновника новых безобразий. Им нравилось то, что они видели. Они видели то, что хорошо для Венеции.

Костюм у апулийца был достойный. Бургундская короткополая шляпа украшала голову молодого тарантийца, она не была украшена ни перьями, ни лентами – но она была окрашена в сочный черный цвет, а это был статус – сочная, ровная окраска ткани говорила о богатстве владельца. Шляпа подчеркивала свою красоту узенькой лентой, которая отливала серебром, создавая впечатление аккуратной, неброской, но стильной вещи. Весь костюм Пачино был выдержан в черных и серебряных цветах. Он словно намекал – непростого мы роду, не на помойке родились. Знаем, с какой стороны надо сосиськи кусать. Его легкая куртка «соттовесте» была с довольно узкими рукавами, удобными рукавами, богато украшенными серебряным шитьем. Воротник был стоечкой, и вот на нем все заметили отделку жемчугом – очень тонкая работа. Где-то Пачинусы раздобыли канал по доставке им жемчуга морского, чистого – надо бы попытать молодчика, жемчуг у него был приличного сорта, ювелиры хвалили. Из рукавов куртки выглядывали края белоснежной сорочки. Апулиец был не в привычных чулках-шоссах, никаких этих дурацких бургундских «мипарти», когда одежду делили на части и одна часть обязательно была полосатой, указывая на цвета своего господина, или родовые цвета. Венецианцы никому не были вассалами. А свои родовые цвета они не выпячивали, предпочитая более всему в цвете одежды все оттенки морской воды, чаще всего темные оттенки. На ногах Пачино были штаны грубоватого шелка, заправленные в невысокие сапожки, которые выглядели очень богато, сразу была заметна работа искусного сапожника. На плечах его был легкий летний плащ с капюшоном, без всякой пелерины, также приятно радующий глаз богатой тонкой тканью, сочным темно-зеленым цветом и изящной отделкой.

Аль Пачино был хорош собой. Он был видным молодцом. Высокий, крепкого сложения, но не коренастый, худощавый, сразу видно, что юноша ловкий. Глаза смотрели смело, без дерзости, как и подобает человеку разумному, готовому к встрече с разного рода явлениями, как добрыми, так и неприятными. Глаза смотрели честным взглядом человека, который понимал, куда он попал и как себя стоит вести – достойно, с уважением и почитанием. Волосы были черные, чуть кудрявые и длинные, почти до плеч, они закрывали уши, Пачино не принимал моды с севера Европы, по которой молодые люди бравировали своей готовностью схватиться за меч – потому и волосы носили короткие, и брили на висках голову, чтобы было удобней шлем надевать.

Недолго длилось молчание. Слово взял сам дож Сиятельной, Франческо Фоскари дал всем время, чтобы оценить арестованного, промариновав его тишиной, дав ему время, чтобы осознать свою весьма возможную вину – а кто без вины? Кто безгрешен? Кто непорочен? Нет таких! Все мы хоть капельку, но в чем-то виноваты. Всем нам надо «ай-яй-яй» по попе ремешком прописать – чтобы неповадно было.

Франческо Фоскари, дож Венеции обладал, кроме множества иных достоинств, и парой очень толковых и полезных черт: у него к пятидесяти двухлетию – которое было на этой неделе, через четыре дня, в воскресенье девятнадцатого июня – у дожа сложилось общее, непринужденное, но особое выражение лица. Фоскари смотрел, как все понимающий, все прощающий дедушка на проказливого внучка: «Мол, не боись, вина твоя смешная, но ты честно во всем признайся, мы тебя не больно накажем, но выпишем подзатыльников, чтобы впредь неповадно было шкодничать». И вот на этом хитровато-мудром лице тускло и уже блекло резким контрастом выделялись глаза дожа. У Франческо в юности был взгляд, ломавший куртизанок наповал – небесно-голубые цветом! Да он девчонок одним взглядом своих васильков в любую позу загибал по молодости. Вот такие были глаза у будущего дожа, смельчака, хитрого и до жути опасного своим врагам и врагам Венеции, наследника рода Фоскари.  С возрастом небесный цвет поблёк, но стал только жутковатей – словно небеса укрылись легкой дымкой облачка, невесомым покровом тумана – и теперь все понимали – дож видит насквозь все твои хитрости, от его проницательности не скроешься.

– Аль Пачино из Тарантума, – негромким баритоном представил дож арестованного всем присутствующим. Уточнил причину ареста. – Ты арестован по доносу. Ты признаешь свою вину?

И все вперили взгляды в молодого Пачинуса – ну, начинай оправдываться! Посмотрим, каков ты изворотливый тарантиец, посмотрим, чего стоят твои логика и риторика.

Глава 7 Сицилианская защита – дешевка против тарана тарантийской. Аль Пачино

И тут тарантиец всем выдал жару, завопив громким, обвиняющим голосом: «Да вы офонарели, старые пердуны! Совсем с ума сошли. Вы что, реально думаете, что тарантиец Аль Пачино сам себе враг? Что тарантиец на самом деле захотел навредить вашим мальчикам! Вы болваны, – Пачино обвел всех взглядом жалостливым, словно сетовал на то, с какими же идиотами ему приходится иметь дело. – Дандоло, Челси, Мочениго, Морозини! Вы с ума сошли? Лоренцо, твой Марко, конечно же, свинтус тот еще, но никто не желает ему смерти. Вы опозорили Венецию!»

И молодой нахал гордо выпрямил спину, сложил руки на груди и запрокинул голову, задрав нос. Свое последующее заявление он сделал тоном обвинителя, серьезного, умного, спокойного обвинителя:

– Вы опозорили Сиятельную. Вы позволили обдурить себя, выставить вас болванами. И кому? Кто вас обманул? Я вам не враг! Вы все знаете – Аль Пачинус малый ловкий, с ним можно иметь дело. Его можно поучить тому, как надо вести дела. Наши дела идут! Корабли уже плывут, товары уже близки – прибыль уже почти звенит дукатами в наших закромах. Я вам не враг! Я враг тем, кто оклеветал меня. Кто на меня донес? Ха! Это мелкие завидущие мартышки, которые позавидовали тому, что я стал близким другом ваших мальчиков, тому, что у нас оказались тайные забавы – не для всех! Вас обдурили сопляки! И вы повелись... ай-яй-яй, как несолидно, господа, – Аль Пачино обвел мужчин взглядом достойным уважения, все его поняли. Но он был хитер, он еще не все сказал. – Я вам помогу. На что же еще нужны друзья и добрые деловые партнеры? Я вам помогу. Я стану вашим врагом. Потому что эти мелкие, вредные завидущие доносчики кое в чем правы.

Я, Аль Пачино из рода Пачинусов из Таранта. Наш род древний, в нашем роду хранят тайны древних жрецов и древних обрядов. Да – я знаю тайну тарантеллы. Но она не для вас! Наши тайные забавы не для вас, старые вы пердуны. Вы не достойны – Фаворити делла Морте – только для молодых!

И он замолчал и остался стоять в позе древнего мудреца, гордого своим знанием и ни за что не желающего выдавать тайну золотого ключика.

Первым опомнился дож. Франческо Фоскари был дядька умный, не глупей остальных, но у него было преимущество: он не суетил, он спокойно вел свои дела, решал свои вопросы, ведь от должности его могла освободить только смерть. А он не хотел умирать, зачем ему умирать. Он улыбнулся, его светло-голубые глаза старого хитреца и пройдохи вперились в молодого наглеца:

– Аль Пачино тарантиец, ты оскорбил Совет, и тебе назначат наказание, – он погрозил виновному пальцем. – Мы прекрасно знаем, кто на тебя донес. Мы не болваны и не дурачки. А вот твой вызов – непонятен мне. Скажи Пачино, неужели было так трудно: прийти к достойному Морозини и показать ему свой секрет, а вот после уже, с дозволения отца и баловаться с его сыном. Это было трудно?

Все вокруг заулыбались, злости на тарантийца не было, а вот досада, действительно была – что это за тайные забавы они там втихушку проворачивают? Почему им нельзя!

Но тарантиец был ловкач тот еще, достойный спорщик воротилам венецианского бизнеса. Пачино покачал дожу головой с улыбкой хитрого кота:

– Какой славный дож достался Серениссиме в такие сложные времена. Накануне войны с Миланцем такой дож не подведет! Но Аль Пачино не проведешь! Наши секреты останутся с нами. Мы еще распознаем того, кто нас предал! Он предал не одного меня. Он предал ваших детей. Челси, старик Дандоло, мое почтение, Доменико Мочениго, наши грузы уже в трех днях пути до наших гаваней, Морозини – ваших мальчиков предали. Им захотели нанести ущерб. Будьте внимательны. Будьте осторожны, – Аль Пачино снова обратился к дожу. – Уважаемый Фоскари, дож Серениссимы, при всем почтении, но я отвечаю отрицательно. Твои доводы не допустимы. И догадки пусты. Я вам честно скажу, господа, а вы меня услышите.

Аль Пачино на миг замолк, чуть нахмурил брови и прикусил губу. Все видели, что тарантиец подыскивает хорошие слова для заявления, и никто не стал нарушать тишину в зале Совета. Но вот Пачино собрался и продолжил:

– Я сказал достаточно. Я ведаю тайны древних обрядов. Я знаю пределы пепельной Госпожи. Я провожал ваших детей до самого порога смерти. И они видели её. Но они возвращались к жизни, и я был рядом. Я готов головой ответить – гарантирую безопасность ваших детей. Но, повторяю, наши забавы не для вас. Занимайтесь своей дурью, не надо пробовать забавы молодых. Да и не нужно это вам. Вы многое видали. Вы рисковали своей жизнью, вам это не надо. Вы знаете цену смерти, и знаете цену жизни. Ваши мальчики стали капельку мудрее со мной. Вас мы не допустим к нашим тайнам. Старикам там не место. Вы пролетаете, как чайки над Парижем! И не надо на меня давить. Обойдетесь своей старой испытанной дурью. Ко всему – заявляю со всей честью и серьезно – мальчикам приходилось нелегко. За все надо платить. За блаженство надо платить. Немногие из вас могут надрать задницу своим сыновьям – а сила там нужна. Вы примерно в курсе того, как обстоят у нас наши секретные делишки. Вы – патриции, вы отцы достойнейших семей Венеции. Не надо трескать фундамент дома. Ни к чему вам наши секретики, обойдетесь без вкусняшек.

Вот тут все снова зашевелились – наговорил им тарантиец много, и многое они уже вызнали и были готовы давить на тарантийца, но тот оказался крепким орешком. А тонкое заявление на тему, что опорочены доносом оказались их дети – это было довольно деликатное замечание – точное, верное, вот только Пачино совсем еще был новичок в делах власти. Нормально это было – пройти школу доносов и самооправдания, быть готовым получить жесткий урок дома – чтобы достойно себя вести в чужих краях, где всегда надо быть готовым к отражению обвинений и доносов злопыхателей.

– Ваши секретные дела, они уже не секретные, – тихо сказал Франческо Фоскари. – Мы в курсе твоих умений. Но вот твоя... – дож на несколько мгновений замолк, словно боялся произнести честно слова, которые пришли ему в голову. Но он решился, он был смелый мужик, этот Фоскари, осторожно и не торопясь, он продолжил. – Ты занимаешься языческими обрядами, Пачино. Не погубишь ли ты души наших детей?

И на это обвинение был готовы отмазы у Лешки, но ему даже не пришлось напрягаться, за него все высказали старые воротилы бизнеса. Слово взял  Агостино Дельфино, а вот он точно был тот еще язычник, которому вера христианская никогда не мешала жертвовать старым богам моря, и неизменно иметь удачу в морских путешествиях. Род потомственных картографов, достойнейший род Венеции, приумноживший её богатство и власть во многих направлениях. Капитан поднялся и веско прохрипел, трудно ему было говорить негромко, голос у него был мощный, то, что надо для команд на палубе:

– Мелкий Пачинус – хороший христианин, это пустое – обвинять его в пренебрежении верой. Чтить старых богов – не преступление перед Серениссимой. Я свое сказал, – и старый капитан уселся на место с видом довольного слона.

Многие покивали головой – у многих дома стояли в бережном хранении старейшие алтари прошлых веков. А что такого? Предкам помогали и потомкам вполне возможно помогают, хоть и незаметно. Есть не просят, за чистотой там назначен верный человек следить, он и жертвы кой-какие приносит старым богам. Дело привычное. Хотя Пачинус оказался фигурой непростой – такие обряды, они впечатляли. Настораживали и немного пугали такие обряды – не шуточки это, со смертью играться.

Но ведь все выжили! Четверо патрициев: Челси, Морозини, Дандоло, Мочениго – и ведь знатнейших из знатных втянул в свои проделки мерзкий апулиец! – пожилые, но крепкие еще мужики, отцы проказников не знали, как им быть.

Они видели одно – их сыновья изменились – словно подросли всего за одну ночь, после этого таинственного обряда, словно общая тайна сделала их крепче, сделала их мужчинами, научила некоему оберегу, дала некий секрет успеха в делах. Мальчишки с упорством баранов стояли на своем – ни слова о Повелье, ни слова об их касте. Они молчали как медузы!

«Мы будем следить за тобой, Пачино!» – прошелестел шепот дожа. И в ответ ему донесся тихий ответ, шепот которого услышали все присутствующие: «Можно подумать, раньше вы за мной не следили. И это правильно. Никому нельзя доверять. Мне – можно, только осторожно».

Все улыбнулись – интересный все-таки он оказался человечек, этот тарантиец. Польза от него была несомненная, но и суматохи он наводил... впрочем, жить стало веселей, а это было здорово – всегда приятно между привычными делами  порешать такие вот вопросы: небанальные и незаурядные.

– А если серьезно, отцы, вот вам мое решение, – Аль Пачино поклонился совету изящным и полным достоинства поклоном. – Пусть ваши сыновья порешают эту загадку. Сами поучатся быть следопытами и, вполне возможно, и попытать мордобоем кое-кого придется. Повторяю, мы найдем доносчика. Ничего ему не грозит, уважаемые – просто этот молодчик получит своё.

А я смотаюсь на твердую землю. Что-то мне Милан захотелось навестить. Дела у меня нарисовались с парочкой достойных мастеров. Вы еще останетесь довольны, патриции – не будь я Аль Пачино, но вы останетесь довольны. А уж как Венеция будет счастлива...

И гадкий пройдоха Зубриков понямкал ртом, предвкушая новые проделки, и оставляя на виду новые мышеловки с новыми вкусными и ароматными кусочками сыра.

Глава 8 Господь любит всех, любит даже тебя, даже если ты свинья! Аль Пачино (пожелавший остаться неизвестным автором)

Лешка много чего узнал, обдумал, и понял, что герцога Милана и всея Ломбардии не надо особо тыркать, мужчину и так угораздило вляпаться по уши в историю непростую, пускай себе вертится!  Дела итальянские были сложны и запутанны. И все персоны вроде бы на своем месте, по-своему служат интересам Италии, но вмешиваться надо осторожно и по мелочам. В Милан был отправлен Лорик – Лоренцо, скороход и марафонец, парнишка, рожденный для преодоления дальних дистанций, в совершенстве освоивший волчий шаг и способный за сутки сотню километров запросто намотать – скоростной был парень, не высокий. Не такой уж широкоплечий – атлет, с ногами крепкими и сильными – он высшие награды соревнований даже не брал через три года участия – просто был чемпионом. А медали вручались тем, кто вслед за ним успевал преодолеть дистанции.

Лорик обязался дать непростое задание миланскому «паучку» Леонидусу, у которого была дурацкая привычка насвистывать песенки в то время, когда он карабкался по скалам.

На этот раз Леонид получил задание прокарабкаться к тому, кому он уже «щекотал пятки» – а Леонид на самом деле однажды уже прокрался в замок Миланца, и прошерстил кабинет этого ненормального тирана. При этом не удержался пройдоха – обнаружил самого герцога спящим прямо на рабочем месте, а невысыпавшийся по ночам, герцог обычно отсыпался среди бела дня. Атлант немного мешал ему, щекотал пятки, будил и снова таился в уголке потолка, откуда наблюдал за толстеньким, лопоухим «свиником», который спросонья что-то гундел о чертях и червях, перед тем как снова заснуть  – вот ведь дурачок с совершенно бредовым распорядком дня.

Леонид прекрасно владел главным способом проникновения всех атлантских ниндзя – «тише крадешься – дальше будешь» – надев свой специальный маскировочный костюм, парень мог пробраться куда угодно. Просто занимало его путешествие много времени – расстояние в триста метров он мог преодолевать за пару часов осторожного подкрадывания. При этом нашему лазутчику было совершенно безразлично: день на дворе стоял или темная ночь, он с одинаковым упорством таился в любом случае, никогда не доверял тому, что видел и слышал, точнее – тому, кого не видел и не слышал. Все ребятишки «штирлиц-бонды» сначала не понимали всем известного высказывания легата Ринатуса: «Видишь суслика? – Нет. – И я не вижу. А он есть!» – и только когда они стали учиться маскировке и тонкостям интриги, все они поняли, что доверять ничему нельзя, если забрался в логово врага. Если ты не видишь наблюдателей, если ты не распознаешь подвоха, это не значит, что их нет – суслики есть везде, суслики есть всегда – и у стен есть уши и глаза. Всё не то, чем кажется, если ты связался с врагом – суслики кругом! Суслики были всем известны своей привычкой при опасности вставать на задние лапы и издавать свистящие звуки. И только малолетние лазутчики знали – что это просто демонстрация коварства и насмешки над простаками! Суслик на тропе войны молчит! Никогда не свистнет при опасности. Никогда не выдаст себя. Его не видно, его не слышно – а он есть. Выражение «Пока суслик на горе не свистнет» потому означало, что ты попал в полный попус, оказался в дураках – итютю ты незадачливый, и провалил ты важное задание – раскрыли тебя и поймали тебя, и прихватили за самые уши и вытащили на всеобщее порицание позорника. Суслики в Атлантиде не водились, потому что всем было известно – суслики вредные, они разносят всякие болезни, вроде чумы. И еще они грызут зернышки на полях – очень противные сволочи эти пушистики – настоящие двуличные мерзавцы, только притворяющиеся потешными и милыми малышами, а на самом деле очень гадкие, хоть и мелкие звери.

Леонид смог, он не спешил, он таился и крался тихим паучком, по стенам, потолку и думал о том, что венецианцы – сволочи и рабовладельцы, но не дураки, совсем не простаки! Догадались ведь, мерзавцы потолки украшать картинами – а это значило одно, они понимали, что и за потолком надо присматривать постоянно – лазутчик может и по нему прокрасться в покои нужные и устроить диверсию. А вот герцог был клиент – полный болван – скотина скотиной, прикончить такого гада просто тянуло всеми фибрами души, но нельзя! Потолки своих замков Филипп Мария Висконти картинами не украшал – он их на стенах развешивал, и за потолками своими не особо следили его люди. Леонидус знал толк в маскировке, и умел карабкаться по любым поверхностям. Задание у него было простое и даже скучное – никаких шуточек! Надо было просто слямзить у герцога пару перстней, желательно с камушками зеленоватого и сочного алого оттенков – для каких-то целей понадобились легату Алексу драгоценные камни герцога. Леонидус крался к посапывающему и попукивающему во сне толстячку и про себя напевал чудесную мелодию песни «Не думай о секундах свысока». Это была песня настоящего лазутчика, который знает цену каждому мгновению своей работы, каждому сантиметру, преодоленному на работе, каждому грамму, перенесенному на своих плечах и в своих кармашках на работе – нет мелочей, есть важнейших детальки и тонкости. И у атлантов не рвется! И рожа не треснет шоколад пожирать. В кабинете герцога лазутчик не задержался, сделал свои гадкие дела и оставил логово вредного и злобного рабовладельца. Оставил также и сюрприз соне, чтобы ему жизнь сладкой и спокойной не казалось – ишь ты, выдумал глупости – спать днями, и дурковать по ночам – как с детства себе график испортил, так и мается теперь всю жизнь глупостями и зловредностями.

Когда герцог проснулся, он сразу понял, что что-то не так. Он не мог найти себе места от странного беспокойства. Непонятно что не так было в этот день. С самого утра Филипп некий подвох чувствовал. Словно некто невидимый наблюдает за ним взглядом зорким, видит его насквозь и осуждает. А за что его осуждать? Не он такой – жизнь такая! Совсем нет покоя от вредных сволочей, никто его не любит и не понимает. Герцог хмурился и недовольно причмокивал губами – не так всё, всё не то – что-то неправильное у него дома. А это что ещё за подлог!

Филипп замер на месте. Он не мог поверить своим глазам! На столике рядом со шкатулкой, в которой он хранил свои любимые драгоценности, лежал лист пергамента. Но никакого пергамента он там не оставлял! Он вообще не мог пергамент оставить на этом столике – это столик для драгоценностей. У него порядок, у него есть столик для работы с книгами и пергаментами, и даже бумаги он там разбирает. Это подлог! Это враги! Это измена!

Герцог замер. И крик возмущения вдруг застыл в его горле. Стоп! Его крупный некрасивый нос понюхал воздух – ничем посторонним не пахло. Глаза пробежались по сторонам – ничего постороннего и вредоносного он не видел. Но ведь кто-то был здесь! Кто-то мог ему навредить, пока он спал. Он спал! А кто-то был рядом... но он жив. Это измена. Это предательство. Но он его раскроет. Филипп осторожно подошел к столу и увидел, что пергамент нес сообщение. И написано оно было крупными буквами, почерком аккуратным и понятным. Приятно было видеть такие способности, и читать такие послания всегда было приятно. Но это послание напоминало ядовитую змею. Она еще не укусила – но она ядовита, она опасна и не надо её трогать. И Филипп не стал трогать пергамент. Но глаза ведь не зря умному человеку даны. Он чуть прищурил глаза – так он лучше видел – и стал читать послание от неизвестного визитера:

«Приветствую тебя, герцог Филипп Мария Висконти, и да пребудет с тобой Сила, хотя тебе – гнусному ситху, не понять всех радостей Света и вечно ты будешь на Темной стороне лопухаться и трескать печеньки. Я, фра Карамаз Леонидус – добрый и светлый джедай, и я тебе только добра желаю. Потому забрал у тебя два перстня с камнями вредными и злобными! Ты совсем нюх потерял, свиник горбоносый? Ты же родился под знаком Девы, вот тебе жемчужинка. Я её рядом со шкатулкой оставлю взамен взятых перстней с изумрудом и рубином. А изумруды и рубины ты не носи, бриллианты носи – лучшие друзья девушек, это бриллианты, и жемчуг носи. Изумруд тебе читать мысли не поможет, потому что ты его неправильно носишь! Изумрудные камушки надо вставлять в серьги и носить тебе, лопоухому дурачку, их надо незаметно, тогда ты услышишь ложь в словах тех, кто хочет тебя обмануть. А рубин тебе и вовсе нельзя носить – ты человек гневливый и вздорный, такие качества, как сила льва, бесстрашие орла и мудрость змеи тебе рубин не поможет приобрести. У злых и гневливых людей рубин только усиливает их нехорошие качества. Хотя да, от яда рубин предупреждает, но вреда от него больше – он сам тебя травит каждый день. Кто-то тебе недоброе посоветовал. Ты ведь умный и честный сам с собой человек. Ты сядь и подумай хорошо – и ты поймешь, что гнев и злоба у тебя какие-то дурные, внезапные и вздорные случаются. А так ты человек во всем славный, умный, мудрый и чудесный. Не надо тебе рубины носить! Всякими мерзавцами управлять никакого зла не хватает – но своим злом надо уметь управлять! А ты ситх непутевый! Нет, совсем не те печеньки кушал ты в детстве, ты неправильные печеньки кушал. А еще и рубины носишь на руках – а ведь знаешь, про их опасные свойства. Не воображай пустого, не притворяйся легким. Ты не пустой, а очень даже полненький поросенок, и не легкий, а пузико отъел солидное. Будь при этом здоров, со всем уважением к тебе, оставляю тебя и не тревожу более твой сон. Фра Карамаз Леонидус»

И герцог весь трясся от возмущения, пока читал послание. Потому что все, что там было написано, он знал и понимал, и ведь было ему все это известно, и правильно все там было написано. Но вот ведь непонятная измена – все ты знаешь, все ты понимаешь, но почему ты не можешь все правильно и хорошо для себя устроить? Почему иногда требуется вмешательство всяких мерзавцев как такие вот «братья Карамаз»? «Фра» – это от значит «брат» – брат Леонидус Карамаз... герцог не знал такого, не слышал такого имени, но точно знал, откуда ветер дует – это братство тайных лазутчиков Папы римского, у которого есть свои глаза и уши во всем мире. Даже у себя в замке он еще не всех лазутчиков вытравил и выловил. «Ничего, мерзавцы, вы у меня еще попадетесь, вы у меня еще помучаетесь!» – герцог осторожно покатал пухлым пальцем жемчужину, оставленную ему в обмен на похищенные перстни. Жемчужина была крупной, красивой, сочной матовым цветом и все больше и больше нравилась Филиппу. Странно – а он не очень жаловал жемчуг. Бриллианты – он ценил. И знал их полезную и приятную пользу для своего знака. А вот жемчуг ему был не мил, есть что-то недоброе в жемчуге – морской он, а для человека непривычного к морю не надо связываться со всем этим вовсе! Хотя... с другой стороны... и вдруг Филипп понял, что он очень кушать хочет. Жратеньки ему хотелось, и он поспешил позвонить в колокольчик, призывая верного слугу, который  в тот же миг поспешил к хозяину с подносом, на котором были самые приятные вкусу герцога кушанья. И были там устрицы! Кто имеет дело с ядами, тот всегда опасается отравления. Всем известны продукты, которые трудно отравить. Устриц кушают живыми! Они не отравленные – они безопасны. Герцог капнул на прозрачное тельце моллюска капельку уксуса из специального серебряного фиала, полюбовался, как устрица корчится от возмущения, и с удовольствием приступил к трапезе.

Особенную прелесть его приему пищи добавляли мысли: неспешные, правильные и складывались они в понятные и, несомненно, верные выводы. Агенты Папы подкупом обеспечили себе путь в его покои. Надо пытать! Устрицы! Они морские – но они полезны и вкусны. Он всем известен как знаток, он в устрицах знал толк, в разный день разных устриц кушать будет человек понимающий толк в знаках звезд. Устриц с западного моря не надо путать с устрицами с восточного побережья – во всем надо понимать значение и разницу. И жемчуг – тоже можно с выгодой приспособить к своей жизни. Филипп нахмурил брови – какой насмешник этот папский лазутчик, совсем не уважает благородного господина. Кто ему дал право потешаться над полнотой герцога и над его внешним видом – точно люди Папы постарались, среди них все, кто на мелких и гадких должностях – простолюдины низкие и гнусные мерзавцы, с нехорошими помыслами и вечными насмешками. Он еще узнает, кто придумал и распустил по Италии гадкую песенку: «Наш герцог славный поросенок» – это мерзкие венецианцы мутят воду, или флорентийцы. Скорей всего – флорентийцы. Венецианцы грубые торгаши и подлецы, они просто ругаются и обзываются нехорошо, это флорентийцы потешаются тонко и замысловато. Он им всем задаст! Никакой он не поросенок и не этот самый... «ситх». Очень странное слово. Герцог еще более нахмурил брови – это восточное слово, это венецианский след, это они с востоком дела издревле имеют и набрались византийского коварства и двуличности. «Ситх» – звучит как мерзко, как змея кашляет и сипит. Мерзкое какое слово. Темная сторона чего? На какой-такой он темной стороне? Непонятно. Герцог кушал, и насыщал и тело и разум свои – достаточно доставил ему замысловатых загадок тайный визит.