Текст книги "Мышеловка"

Автор книги: Александр Трапезников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

Глава 18
Разделение

Грохот оползня мы и приняли тогда за взрыв артиллерийского склада.

– Миленькое дельце! – сказала моя жена, покусывая верхнюю губку, – это был знакомый мне признак приближающегося раздражения. – И что мы теперь будем делать? Торчать в этой чертовой Полынье, искать убийцу твоего деда и ждать, когда нас пришьют? Неизвестно кто, где и когда… Какие-то мифические твари, населяющие твой дом. Дура я была, что позволила себя уговорить приехать сюда…

– Не все так мрачно, – попытался я ее утешить. – Смотри, уже и солнышко светит. И возможно, наши ночные страхи – лишь порождение темноты.

– Ну да! Гадюка-то была настоящая. – В этом с ней было трудно не согласиться. Но меня поддержал Марков.

– Чем быстрее мы найдем убийцу и разберемся во всем, тем спокойнее нам всем будет, – сказал он. – У Вадима есть восемь явных подозреваемых. Кроме того, показания Мишки-Стрельца и рыбака Валентина, первым обнаружившего труп. Исходя из этого, я бы сначала отбросил всякую чепуху, вроде Девушки-Ночь. – При этом он как-то странно покосился на меня и фыркнул. – Я разбил бы всех подозреваемых в убийстве на три группы. Первая, наиболее серьезная, – местный феодал Намцевич и скрывающийся где-то здесь, на болотах, маньяк-убийца Григорий, сын местной продавщицы магазина. У каждого из них могли быть свои причины, которые нам пока неизвестны: проживающая в замке Валерия, которой на старости увлекся Арсений Прохорович, – тут Марков снова фыркнул, – либо тетрадки с рецептами, большинство из которых, по моему глубокому убеждению, просто бред сумасшедших баб. Но причин мы не знаем, поэтому не будем делать и выводов. Вторая группа, потенциальная, – это доктор Мендлев, милиционер Громыхайлов – фу, какая невкусная фамилия! – и пекарь Раструбов. Третья, сомнительная: кузнец Ермольник, проповедник Монк и поселковый староста Горемыжный. Снова фамилия весьма гнусная, но это еще ничего не доказывает. Согласны?

Комочкову надоело его слушать, и он произнес:

– Нельзя ли покороче, герр полицай? Чего-то в животе урчит. И вообще, будем мы сегодня завтракать или нет?

– В связи с экстренными обстоятельствами продпаек урезается, – осадил его Марков. – Продолжаю. Нам надо быть готовыми к тому, что все эти восемь человек здесь ни при чем. И все они являются честнейшими и благородными людьми. Даже маньяк-убийца, с которым вышла элементарная судебная ошибка.

– А Намцевич? Который держит целую свору телохранителей? – спросил Барсуков.

– А что Намцевич? Милейший человек. Заработал свои кровные деньги на поставках музыкальных унитазов в приюты престарелых соратников Брежнева. Не будем судить о человеке по его внешнему виду. Я против. Значит? Значит, существует кто-то еще, пока нам неведомый.

– Я хочу есть, – снова застонал Комочков.

– Вадим, дай ему ушко от поросенка, я разрешаю.

– А пироги с рыбой? – вспомнил я о гостинцах тетушки Краб, которые лежали на кухне, в опасной близости от постоянного теперь местожительства Комочкова.

– Оставим на обед. Я еще не кончил. Вадим поступил мудро, вызывая столь явно огонь на себя, но рискованно. Теперь мы сменим тактику. Сделаем вид, что расследование больше не ведется, но будем осторожно и постепенно изучать всех. Времени у нас сейчас достаточно. Кроме того, мы имеем и неоценимого помощника в лице тетушки Краб, которая имеет здесь обширные связи. Надо, господа, учиться работать с информаторами. В налоговой полиции это немаловажный фактор. Но прежде всего надо шаг за шагом, сантиметр за сантиметром осмотреть весь дом. Скажу честно, мне не нравится то, что произошло минувшей ночью. Вадима определенно вновь хотели убить.

– Прежде всего следует пойти и поглядеть – нельзя ли как-то обойти этот дурацкий оползень или выбраться из Полыньи каким-то иным способом, – сказала Маша.

– Хорошо, пойдемте, – согласился Марков. – А домом займемся потом, после обеда.

Мы наскоро попили цветочного чая и вышли на улицу. Я чувствовал, что между нами происходит какое-то кисло-уксусное брожение, связанное с тем, что одни непременно хотели уехать, выбраться отсюда как можно скорее, а другие трое – Марков, Комочков и я – желали остаться и довести дело до конца. В дальнейшем эти разногласия и вынужденное совместное проживание в доме могли привести к крупной ссоре. Но я все же надеялся, что до этого не дойдет. Все-таки мы были знакомы и дружили слишком давно. Но в замкнутых пространствах, а именно это представляла сейчас собой Полынья, психологическая несовместимость может довести даже старых знакомых до открытой и явной вражды.

Когда мы вышли из поселка и добрались до перегораживающей дорогу груды камней, величиной этак с шестиэтажный дом, там толпилось уже несколько жителей, и среди них – староста Горемыжный и доктор Мендлев. Было ясно, что преодолеть такой громадный завал, который к тому же словно бы продолжал шевелиться, сползая в болото, можно лишь искусному скалолазу. Обойти его справа мешал ровно срезанный склон горы, слева – непроходимая топь. Я еще подумал: как мог случиться такой странный оползень, какая чудовищная молния должна была расколоть вершину горы, чтобы обрушить груду камней на дорогу – практически в самом узком ее месте? Не вызван ли завал намеренно, каким-нибудь целенаправленным взрывом? Но кому понадобилось подобное, для какого такого эксперимента, изолирующего жителей поселка от остального мира?

Марков, осматривающий оползень вместе со мной, будто бы угадал мои мысли.

– Да, странно, – тихо заметил он. – Очень похоже на взрыв, проведенный умелыми подрывниками. Но, в конце концов, природа порой любит подшутить над нашими понятиями о жизни, – со вздохом добавил он.

– Здесь может сгодиться только дельтаплан, – точно так же вздохнул Барсуков. А Милена в раздражении пнула один из камней своей ножкой и, не рассчитав силы удара, еще больше скривилась.

– Ну а если попробовать уплыть отсюда через озеро? – сердито сказала она.

– Не выйдет, – услышал ее голос Горемыжный. – Там дальше – леса, леса, леса… И болота, болота, болота…

– Более гнусного и подлого места я в своей жизни не встречала, – мстительно ответила ему Милена. – Наверное, даже в преисподней и то будет приятнее!

– Да вы не волнуйтесь, – несколько обиженно отозвался поселковый староста. – Помощь из города придет обязательно… Ну, недельки через две. Правда… телефонная связь нарушена. К несчастью. Но у нас есть автономная подстанция… Будем давать электричество – часика на три в день. А продуктов хватит – у всех же подсобное хозяйство. Да и магазин… Так что не тужите слишком сильно. А это ваши гости, Вадим Евгеньевич?

Пришлось познакомить его с женой и друзьями.

– Говорил же я вам – уезжали бы пораньше, сидели бы сейчас в Москве. А так… – Он развел руками, длиннющими, словно половые щетки.

– Вот и дали бы ему вовремя пинка под зад, – вновь съязвила Милена. И нарочно громко, чтобы все слышали, добавила: – Я лично всегда так поступаю.

Пришлось слегка ущипнуть ее за выпуклость, чтобы немного угомонилась. Обратно мы возвращались вместе с доктором Мендлевым, которого я также представил своим гостям.

– Значит, остаетесь у нас загорать еще почти на месяц? – поинтересовался он, словно это зависело от нашей воли.

– Куда же деваться? – ответил за всех я. – На перелетных птиц мы вроде бы не похожи.

– Перелетной птичкой я стану в Москве, – пообещала мне Милена. Сегодня что-то она была особенно не в духе. Я обнял ее за плечи, но этот жест улыбки на ее лице не вызвал.

Мендлев внимательно присматривался к ней, поблескивая стеклами очков. Потом вдруг изрек:

– А Девушка-Ночь похожа на вашу жену?

Я чуть не подавился сигаретой, услышав подобную предательскую откровенность. Какая муха его укусила?

– Не знаю. Не встречался, – хмуро ответил я. – Да и вы ведь уверяете, что она не существует в природе? Все это легенды, вымысел. Плод невежественного ума.

– Как сказать, как сказать… – туманно отозвался доктор.

А Милена уже уцепилась за его слова. Теперь пришла ее очередь толкнуть меня локотком в бок.

– Ты виделся с ней? Признавайся, – произнесла она, метая в меня молнии из глаз. – Когда? Где? Сколько раз? Как прикажешь это понимать? Чего молчишь?

– Успокойся. Девушка-Ночь похожа на ядовитую жабу. Она забегала ко мне на огонек, выдула чашку спирта и вылетела в окно, – ответил я.

– Врешь! – не унималась Милена. – Она – твоя любовница. Ты даже ни одной болотной кикиморы не пропустишь.

Разговор начинал принимать опасный оборот, тем более что он проходил на людях. Милена явно искала повод для ссоры. Что-то во мне в последнее время раздражало ее – я заметил это еще в Москве. Но сам доктор Мендлев неожиданно пришел мне на помощь.

– Девушка-Ночь, конечно же, всего лишь поэтический образ, – сказал он. – Но ею может оказаться любая реальная женщина. Даже вы, Милена… – А потом тотчас же сменил тему, не дав развить ее, хотя мне хотелось о многом его спросить. – Странный все-таки этот оползень… И в прошлом году был точно такой же. Словно кто-то проводил репетицию. А теперь подошло время премьеры. Вы заметили, что склон горы будто бы срезан?

– Скорее, взорван, – уточнил Марков.

– Да… да, – согласился доктор. – Странно.

– А я так думаю, – вставил Барсуков. – Все это ерунда и глупость. Просто ваш поселок расположен в очень скверном геологическом, географическом, энергетическом и прочее месте. Вот вам и валятся каждый год камни на голову, а по болотам бродят Девушки-Ночки, укрытые белыми простынями.

– Как знать, как знать… – снова туманно отозвался доктор и попрощался с нами. Он был чем-то явно расстроен. Тем, что его, как и нас, закупорили в этой Полынье, словно в бутылке, лишили свободы? Или он что-то прознал о моей мимолетной связи с рыжей Жанночкой, которая наверняка была и его любовницей?

В поселке наша группа как-то сама собой разделилась на две половинки. И отдельную единицу – Комочкова. Я предложил всем пойти к водонапорной башне, обещая показать невиданные красоты, но Милена заупрямилась. Она сейчас походила на норовистую лошадку, бьющую копытом о землю.

– Что ты нас, экскурсовод несчастный, таскаешь за собой, как баранов? – сказала она. – Ну и что мы увидим с твоей Пизанской башни? Как хорошо, свежо и прекрасно болото вокруг нас? Глаза бы мои его не видели… И тебя, кстати, тоже. Я купаться хочу. Давайте наймем лодку и покатаемся по озеру!

К ней тотчас же присоединились Марков и Ксения. А Комочков решил вообще уединиться, посидеть где-нибудь в теньке и подумать над смыслом жизни и своей будущей статьей. Он даже и название ей уже придумал: «Падение в Полынью, или Мистические реалии нашей жизни».

– Как, звучит? – спросил он меня.

– Там будет о смерти деда?

– Там будет обо всем, – хитро сощурился он.

– Тогда пиши, борзописец, – напутствовал его я, а вслед удаляющейся к озеру троице проворчал: – А вы катитесь, птицы водоплавающие…

И мы с Барсуковыми пошли к башне. Разлад в нашем милом семействе начинал крепчать. Я чувствовал, что не только мы с моей милой женушкой, но и все пятеро наших друзей переходим в какую-то новую фазу жизни, меняемся под воздействием невидимых причин. Как тут не согласиться с Комочковым о «мистических реалиях»? И даже случившийся оползень был закономерен, как необходимое звено в нашей мутации.

Мишка-Стрелец лежал на травке и листал затрепанную книжку, но, едва лишь увидел нас, вскочил на ноги.

– Дай закурить! – обратился он ко мне, глядя своим голубым и серым глазами в разные стороны. Его оттопыренные уши просвечивали на солнце. Тотчас же, без всякого перехода он продолжил: – Ну, значит, так: с вас каждого по три доллара минус налог за бездетность плюс полтора доллара за бинокль и еще один со всей группы. Итого: одиннадцать долларов двадцать пять центов. За деньгами могу зайти завтра.

– Мишенька, ты не перегрелся? – спросил я, поднимая с земли книжку: это оказались «Персидские письма» Монтескье, выброшенные мною на помойку, когда я разбирал хлам в доме деда. – В прошлый раз ты брал гораздо меньше.

– Изменились обстоятельства, – деловито сообщил он. – Наш поселок превратился в закрытую зону, а значит, и попасть на башню стало труднее.

Какая-то логика в его словах была.

– Ладно, – согласился я. – Полезли.

Вскоре мы все четверо оказались на небольшой площадке с перильцами. Первой стала осматривать окрестности в бинокль Маша.

– Мадам, обратите внимание налево, где плещется лазурь озера, а одинокая и крикливая чайка напоминает бегущую из сераля султана наложницу, – пыжился Мишка-Стрелец. – А прямо перед вами расстилается вытканный мхом болотный ковер, по которому так и хочется пройтись босиком…

Да, чтение Монтескье явно пошло ему на пользу. Потом бинокль взял Сеня, но, в отличие от жены, ему мало что понравилось.

– Пошло все это… – хмуро сказал он, – чайки, ягодки, ковры, мхи, рогатые олени и бегущие по волнам султаны… А вот это уже интересно.

– Что именно? – полюбопытствовал я.

– Наш Николя, вместо того чтобы писать статью, крутит щуры с какой-то рыжей цыпочкой.

– Это, наверное, Жанна, медсестра доктора Мендлева, – догадался я, а Маша отобрала у мужа бинокль и направила в ту сторону, куда показывал Сеня. При этом ее миловидное и нежное лицо приобрело какое-то странно-озлобленное выражение, словно бы начиная каменеть. Я заметил, что и Сеня косится на нее ледяным взглядом. Может быть, он догадывается о ее связи с Комочковым? Такие вещи никому не удается скрывать слишком долго: это все равно что выхватывать из клетки со спящим львом куски мяса – когда-нибудь да попадешься.

Получив бинокль, я не стал выслеживать нашего пишущего ловеласа, а навел его на замок Намцевича. И меня сейчас занимал не столько сам хозяин, сколько эта загадочная черноволосая красавица – Валерия, к которой я испытывал странное и неодолимое влечение, словно бы поздняя и последняя страстная любовь деда каким-то образом перетекла в меня. Я теперь исполнял его волю и желания. Но кто же из нас воплотился друг в друга: он в меня или я в него? В этом чудилось какое-то сверхъестественное начало, но мне в этот момент не хотелось о том думать, поскольку я увидел на широком балконе, где пил кофе с Намцевичем, любопытную картину. Там сидели двое: Валерия и местный учитель Клемент Морисович. Он что-то взволнованно объяснял ей, держа ее ладони в своих руках, а она отрицательно качала головой. Чувствовалось, что между ними происходит какая-то сцена. Объяснение? «Боже, как она прекрасна! – подумал я. И тотчас же меня посетила другая мысль: – Эге, а ведь наш Песталоцци наверняка влюблен в нее…» Конечно, в кого еще здесь можно влюбиться, кроме нее и Девушки-Ночь? А репетитор ходит в замок почти каждый день, и, судя по всему, юноша он весьма пылкого и романтического склада.

Надо бы познакомиться с ним поближе. Выходит, что он был в какой-то степени конкурентом моего деда? Еще один потенциальный убийца? Чего не сделаешь ради любви… А уж убить соперника… Валерия вдруг вырвала свои руки и отвернулась от учителя. Тот поднялся, и на его лице отразилось такое отчаяние, что я даже искренне посочувствовал ему. Клемент Морисович отошел в сторону, а на балкон вышел Намцевич, держа в руке мелкокалиберную винтовку. Учитель сухо поклонился ему и скрылся за дверью. Очевидно, они услышали шаги Намцевича и прервали свое объяснение. Эге, поглядим, что будет дальше. Я чувствовал себя как любопытный школяр, подсматривающий в замочную скважину. Намцевич что-то сказал Валерии, но она не ответила, отвернувшись и от него. А девушка-то, видно, с характером… Кем же она ему приходится? Намцевич приладил к плечу винтовку и стал стрелять. С каждым его выстрелом с веток деревьев падало по одной вороне. Не из этого ли ружьишка в меня пульнули, когда я шел к Ермольнику? Но с такой меткостью Намцевич запросто мог пробить мои мозги, значит, хотел всего-навсего пугнуть. Вскоре Намцевичу надоело охотиться на ворон, он зевнул, снова сказал что-то Валерии, и на этот раз они вместе ушли с балкона.

– Что ты там высматриваешь, как шпион? – услышал я бурчанье Сени. – Пошли вниз.

– Погоди, – ответил я. – Дыши воздухом.

А сам перевел бинокль на озеро. Где-то на середине его качалась лодка, а возле нее плавали Марков, Ксения и Милена. Судя по всему, им было очень весело втроем. Ладно, купайтесь. Потом я посмотрел на болото, подкрутив настройку. И здесь меня тоже ждало нечто любопытное. «Надо почаще лазить на эту башню, – подумал я. – Чего только не увидишь». Там, на болоте, какой-то человек прыгал по кочкам с ловкостью орангутанга, хотя сам он был довольно пузат. Достигнув отдаленного островка суши, он нагнулся, подобрал что-то с земли и положил в рюкзак. Затем повернулся в мою сторону лицом, и я узнал в нем пекаря Раструбова. Его характерные тараканьи усы топорщились, как стрелки. Эге! Чего это он там выискивает? И ведь не боится по болоту шастать… Видно, тропы знает. Передохнув, пекарь, вновь запрыгал по кочкам, удаляясь все дальше и дальше. Тут Барсуков буквально вырвал у меня из рук бинокль.

– Хватит, – сказал он раздраженно, изменив своему обычно спокойному и доброжелательному состоянию духа. – Куда поведешь нас теперь, Харон? Или тут больше смотреть не на что, кроме как на болотную тину?

– Почему же, – ответил я несколько обиженно, чувствуя себя здесь, в Полынье, как бы уже своим. – Найдем зрелища.

– Это точно, – согласился Мишка-Стрелец. – Зрелищ у вас будет предостаточно… Погоди-ка, – обратился он ко мне, чуть попридержав за рукав. – Ты… эта… ничего лишнего не сболтнул Петьке?

– Какому Петьке?

– Ну, Громыхайлову! Насчет того, что я видел его ночью? Когда они мешок тащили к озеру.

– Нет, – сказал я. И потом добавил, краснея: – Но у нас был с ним разговор. И по-моему, он догадался насчет тебя. Ты извини, Миша. Как-то все так получилось…

– Получилось, получилось! – разозлился он. – То-то я гляжу, он на меня зуб заимел… Сволота ты, Вадим, порядочная. Вот взять бы тебя за это да сбросить с башенки…

Барсуковы прислушивались к нашему разговору, стоя чуть поодаль. А я ощущал свою вину перед Мишкой и не знал, что ему ответить. Он между тем продолжал:

– Ведь они меня за это убьют, точно тебе говорю! Эх-ма… Лютой смертью погубят. Кишки вырежут вместе с сердцем. Такие люди… Что же теперь делать?

И бежать некуда – заперты мы здесь. Ладно! Была не была, лучше уж самому, разом…

И прежде чем я успел понять, что же он хочет сделать, Мишка-Стрелец перекинулся спиной через перила и полетел вниз. Радом вскрикнула Маша, и я, обернувшись, еле успел подхватить ее, падающую в обморок, прежде чем она повторила смертельный полет смотрителя башни.

Глава 19
Оно надвигается

Мишка-Стрелец висел внизу, не доставая метров двух до земли, раскачивался на упругой резиновой ленте, которая была привязана к его ноге, и дико хохотал… Потом до нас стали доноситься его веселые крики:

– Ну как, хорош трюк?.. Сам придумал! Мне бы в цирке выступать, ребятки!.. Я же обещал вам зрелища? Получите!.. Может, и деньги заплатите? А?.. Не слышу!..

Барсуков стоял красный, словно вареный рак, потрясал перед моим лицом кулаками и орал:

– Сумасшедший! Идиот! Все вы тут психи! Все до одного! И мы с Машкой скоро станем такими же!

Его супруга уже пришла в себя и сидела на площадке. Глаза ее как-то странно блуждали, будто она никак не могла сосредоточиться. Наконец она с трудом поднялась и произнесла:

– Пошли вниз, Сеня.

Мы спустились с этой проклятой башни, я спрыгнул на землю последним. Мишка продолжал раскачиваться, как обезьяна. Лицо его выражало высшую степень удовольствия.

– Пойдем искупаемся? – предложил я. – Охолодимся.

– Нет! – рявкнул Барсуков, пытаясь достать голову удалого Стрельца кулаком. Видя, что это ему никак не удается, он плюнул и снова зарычал на меня: – Дай ключи от дома, псих!

– Я-то тут при чем? А ключи под соломенным ковриком, на крылечке… Ну и уходите!

Я повернулся и пошел в другую сторону, а вслед мне Мишка-Стрелец крикнул:

– А все-таки, Вадим, ты не прав! Зря ты все Громыхайлову рассказал, зря!

Я тоже плюнул. Ладно, если он такой выкрутасник, пусть сам выпутывается из этой истории. Как хочет. А я умываю руки. Мне почему-то расхотелось идти к озеру и смущать своим видом веселящуюся троицу, портить им удовольствие. Я свернул к кузнице, поскольку у меня появилась одна интересная идея. Не знаю, правда, как к ней отнесся бы сам Ермольник…

Я не стал заходить внутрь кузницы, а просто стоял в дверях и смотрел, как он и его помощник чешут молотом по наковальне. На мое приветствие они не среагировали. Словно какая-то назойливая муха прожужжала над ухом. Нет, не рады мне здесь, не рады…

– Потап Анатольевич! – позвал я. – Да бросьте вы громыхать… как Громыхайлов. – Получился недурной каламбур. – Вышли бы на минутку, потолковать надо…

Но Ермольник стучал еще минут десять, прежде чем отложил молот, выпил кружку воды и высунул свое темное, матерое лицо из кузницы.

– Чего тебе, парень?

– Сколько охранников и слуг держит на своей вилле Намцевич? – напрямую спросил я, памятуя о том, что с Ермольником лучше не ходить вокруг да около.

– Зачем это тебе?

– Вы же уверены в том, что это они убили деда по приказу Намцевича. И ясно дали мне понять это. У меня есть и другие версии, но я хочу проверить вашу.

– Опять «хочу»…

– Да не цепляйтесь вы к словам! Мы сейчас все здесь оказались в одной западне. Так что нам лучше держаться вместе.

– Я сам по себе, – угрюмо ответил кузнец.

– Ну и зря. С вашим характером и силой… да за вами народ так и попер бы, случись что… Я вам не льщу, а констатирую факт. Ну так сколько?

– Человек десять, – неохотно отозвался Ермольник, но я разглядел на его губах под усами легкую усмешку. – И все вооружены, – добавил он, пыхнув в меня папироской. – Чуешь?

– Чую-чую… Чую и то, что вы там, на наковальне, вроде бы сабельку мастерите? А в углу цельная пика стоит. Что, к Куликовской битве готовитесь?

– Оружие не помешает… время идет лихое. А ты, парень, глазастый. Как Арсений. Ну и что ты надумал?

– Потап Анатольевич, я знаю, что это вы делали ограду и ворота к вилле Намцевича. Сможете мне изготовить еще один ключ к замку? Мне необходимо побывать там ночью. И если получится – кое с кем потолковать. Скажу честно: с Валерией. Мне кажется, что ее там держат вроде заложницы. По крайней мере, она должна многое знать. Очень много.

– Тянет тебя, значит, к ней? Ты, парень, гляжу, совсем как твой дед. Такой же бестолковый. В любви.

– Тянет, – признался я. – А вы, выходит, в этой самой любви целую свору собак слопали? То-то бобылем и живете.

Кузнец крякнул, видно, мои слова пришлись ему по душе.

– Подумай сам, что лучше: когда тебя баба за нос держит и вертит или когда у тебя нос в табаке и ты на нее чихаешь? – ответил он.

– Ладно, оставим этот философский диспут. Так сделаете ключик?

Ермольник долго смотрел на меня, словно оценивая, потом, так ничего и не ответив, ушел в кузницу. «Не вышло», – подумал я. Подождав минуты три, я поднялся и собрался уходить.

Но в это время из дверей снова вышел кузнец.

– Мне не надо ничего мастерить, – угрюмо сказал он. А потом протянул на заскорузлой ладони массивный ключ с двумя бороздками. – Вот дубликат.

– Спасибо, – сказал я и положил ключ в карман.

– Только пойдем вместе, – добавил Ермольник.

Я кивнул головой и пошел по тропинке к поселку.

А оглянувшись через несколько метров, увидел, что кузнец все еще стоит в дверях и каким-то тяжелым взглядом смотрит мне вслед. Затем он круто развернулся и скрылся в кузнице.

В поселке я задержался возле газетного киоска, где поболтал немного с Дрыновым – о том о сем…

Меня интересовал этот высокий и бледный спирит с благородной седой шевелюрой, непонятно каким ветром занесенный в Полынью. Ему бы где-нибудь на парапсихологических симпозиумах выступать, а он в будке сидит. Скрывается от чего-то? Была во всем его облике какая-то тайна, словно он носил маску, а за ней находилось истинное лицо. А за ним – еще одно. И так далее, до бесконечности…

– Скажите, Викентий Львович, а мой дед посещал ваши сеансы? – невзначай спросил я.

– Как же, как же, – кивнул тот головой. – Большим любителем был. Захаживал постоянно.

– И что же он спрашивал… у духов?

– Да разное, – замялся Дрынов, а мне показалось, что его бледность еще больше усилилась, стала почти смертельной. – Я уж и не упомню. Что-то о своих предках. Дальних-дальних. Они ведь, если не ошибаюсь, египетскими жрецами были? Или из Ассирии?

– Впервые слышу, – изумился я. – Это для меня новость.

– Да… мало мы еще знаем о переселении душ, – как-то невпопад произнес Дрынов. И еще более уклоняясь от темы, добавил: – А газет теперь не скоро получим… Когда-то?

Мне почему-то явственно представилась такая картина – словно бы по глазам полоснуло ослепительным лучом, разрезавшим темноту: комната, круглый стол, а за ним сидят все местные спириты – сам Дрынов, доктор Мендлев, булочник Раструбов, учитель Кох, староста Горемыжный, проповедник Монк и рыжая ведьмочка Жанна, и среди них – мой дед… гасится свет, вертится и позвякивает блюдце, а к деду уже тянутся в этом мраке все семеро, четырнадцать рук… семьдесят пальцев… впиваются в его тело… рвут плоть… и лишь сатанинский смех… и смерть…

– Что с вами, вам плохо? – услышал я голос Дрынова.

– Нет, – мотнул я головой, сбрасывая наваждение. Но ведь могло же, могло быть такое коллективное убийство? А почему это представилось мне именно здесь, перед Дрыновым?

– Вы как-то побледнели, – продолжил тот.

– Вы – тоже, – отозвался я.

– У меня – болезнь…

– А у меня целых три. Извините, Викентий Львович. – Я увидел, что по улице идут Комочков и Жанна, и пошел им навстречу. Парочка была еще та: оба рыжие, будто курага, и с зелеными глазами, в которых начинал разгораться огонь любви. Медсестра как-то сухо поздоровалась со мной, а потом тотчас же и попрощалась.

– Значит, до вечера! – крикнул ей вслед Комочков, чуть не облизываясь при этом. Я и не предполагал, что он такой сексуальный маньяк.

– А что у нас намечается на вечер? – поинтересовался я.

– Не знаю, что у вас, а лично меня она поведет к Волшебному камню. Как журналист я не имею права не исследовать такое таинственное явление.

– Ладно, исследуй. Только учти: камешек может быть кем-то уже ангажирован. Девушкой-Ночь, например. Это ее излюбленное место.

– Ничего, подвинется.

Странно, но, думая о Девушке-Ночь, я почему-то перестал ощущать ее реальность, и она вновь стала для меня легендой, вымыслом. Но ведь я был с ней и провел одни из самых счастливейших часов в своей жизни! Что происходит? Отчего она исчезает из моего сознания, как воплощение земной и небесной Любви? И вот я уже отзываюсь о ней пренебрежительно, шучу, как примитивный пошляк, словно бы речь идет о той же Жанночке, а не о чудесном явлении, которое коснулось меня.

Может быть, мне больше никогда в жизни не удастся достичь того состояния божественного восторга, в которое ввела меня Девушка-Ночь? И которое есть зыбкая грань между оживающей душой и умирающим телом…

Мы шли вместе с Комочковым к озеру, и я вспомнил то, о чем хотел спросить его в последнее время – о жене Барсукова.

– Слушай, монстр, давно это у тебя продолжается с Машей?

– Месяцев пять, – беззаботно отозвался он, насвистывая какую-то мелодию.

– У меня это в голове не укладывается.

– Странно. Вроде бы там достаточно свободного места.

– Он еще и острит! Как ты, олух, решился на такое? У них же трое детей, семья…

– Ну и что? Теперь, значит, ее нельзя считать женщиной? А может быть, она не любит Сеню? Подумай об этом, моралист из аббатства.

Я подумал. Но все равно не мог понять, что происходит. Какое-то огненное колесо катится на всех нас, готовое раздавить в лепешку. Я всегда считал Барсуковых идеальной парой. Или они делали вид? Или я слеп?

– Так у вас это серьезно? – спросил я с последней надеждой.

Комочков как-то тяжело вздохнул.

– Не знаю, Вадим. Не хочется об этом думать. Маша считает, что да. Она была бы даже не прочь развестись с Сеней. Он, кстати, пока ни о чем не догадывается.

– Вот именно – пока. А когда узнает… Он тебя убьет. Или Машу. А еще лучше замочит вас обоих.

– Чего уж мелочиться? Тогда и себя, и всех родственников… Видишь ли, я все равно не смогу связать свою судьбу с Машей, даже если она уйдет от Барсукова. Потому что… Только ты никому не проболтайся. Потому что через три месяца я сам… женюсь. Вот так-то… И не пялься на меня, как на таракана, все мужчины рано или поздно заводят семью. Пришел и мой черед.

– На ком же ты остановил свой выбор?

– Ну… есть там одна. Позже узнаете. Не бойся, все будете гулять на свадьбе.

– Чтоб тебе в будущем рогоносцем стать!

– Спасибо. Сие все равно неизбежно, так что я отношусь к этому с каменным спокойствием Командора.

– Да он-то вроде бы наоборот. За вдовицей и после смерти подглядывал.

– Ну и дурак! Смотри, а наши-то на бережку загорают…

Мы подошли к озеру. На травке лежал Марков, а по обе стороны от него Милена и Ксения. И зачем мы сюда приперлись?

– Эй! – крикнул я им. – Кто хочет сходить на кладбище?

– Катись отсюда, – повернула ко мне свое лицо Милена.

– Грубишь, ласточка. Я тебе там свежую могилку приготовил.

– Я, пожалуй, пойду гляну, – сказал Марков и одним прыжком вскочил на ноги. Стал натягивать джинсы.

– И я с вами! – поднялась Ксения.

– Милена, почки простудишь, шла бы ты домой, – посоветовал я жене. Но она ничего не ответила, перевернувшись на живот. «Ну совсем от рук отбилась», – подумал я с сожалением.

Перед входом на кладбище мы остановились около двух молебных домов: церковью и «айсбергом» Монка. Двери обоих были отворены, словно приглашая ступить внутрь.

– Ну что, ребятки, кто – куда? – спросил Марков.

Мы с ним пошли направо, в храм, а Комочков и Ксения изъявили желание послушать диковинного корейского проповедника. Словно мало им подобных сект в Москве. К нашему удивлению, в церкви никого не было. Кроме Аленушки, которая, стоя на коленях, молилась перед образом Божьей Матери. О чем она испрашивала Ее, это невинное дитя? Услышав наши шаги, девочка повернула голову, посмотрела с забавной строгостью и приложила пальчик к губам. Но мы и не собирались шуметь, прыгать или громко восторгаться, как иностранные туристы. Мы встали там, где нам указал Бог, и каждый остался наедине с Ним. Душа человеческая подобна Его телу, она так же загрязняется за день, месяцы, годы, что требует очищения, омовения светлым Духом. И где же это возможно, как не в церкви? Я молил Господа простить мне мои грехи, которых накопилось так много, что они покрывали меня, будто чешуей. Я часто нарушал заповеди Божии, порой и не задумываясь о том. Я лгал, прелюбодействовал, сквернословил, пил, забывал о посте и молитвах, да и многое другое. Только еще никого не убил. Но, может быть, и это – впереди? Как знать. Но если придется вступиться за Аленушку, которой будет угрожать смертельная опасность, разве не вправе я поднять меч на злодея? Я знал, что сделаю это. И буду убивать, обратившись из мирянина в воина, чтобы защитить и ее и веру. Сам Господь призовет меня взять в руки оружие, поскольку и Он был не только милосердным, призывающим любить врагов своих, но и правосудно карающим, принесшим меч. Ведь и в Евангелии сказано: «Он держал в деснице Своей семь звезд, и из уст Его выходил острый с обеих сторон меч; и лице Его – как солнце, сияющее в силе своей». Эти слова прозвучали в моем сознании внезапно, я не мог помнить их… Мне показалось, что их прошептал тихо прошедший мимо меня отец Владимир, который услышал мои мысли. Он обернулся, кротко и ласково взглянув на меня, а печальные глаза его словно предупреждали о надвигающейся беде. Она уже здесь, в Полынье, он знал это. Я продолжал молиться: о спасении своей души, о родителях, жене, близких, тех, кто уже умер… И чувствовал себя все крепче и сильнее, как бы освобождаясь от этой налипшей чешуи, которая незаметно способна изменить человека так, что он превратится в мутанта. И вернуться в человеческий облик ему будет уже невозможно…