Текст книги "Спасение челюскинцев"
Автор книги: Александр Старостин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
14 ФЕВРАЛЯ пилот трансавиации Михаил Васильевич Водопьянов был в Харькове и услышал от двух проходивших мимо незнакомых ему людей, что «Челюскин» утонул. Разговор шел на украинском языке, и Водопьянов решил, что чего-то недопонял.
«Как же мог утонуть такой корабль? – подумал он и заспешил к газетному киоску. – А что же с людьми?»
Он приобрел газету и на мгновение представил полярную ночь, мороз, пургу. Ему сделалось не по себе.
Ошибки не было – «Челюскин» и в самом деле утонул.
Михаил Васильевич вспомнил недавний разговор со Слепневым.
Выполнив обратный рейс в Москву, он тотчас же двинулся к начальнику трансавиации с просьбой направить его на выручку челюскинцев.
Начальник трансавиации – стройный и спортивный мужчина в летной форме – показал на кресло, а сам стал прохаживаться по кабинету взад-вперед. Прямо в кабинете с потолка свешивались гимнастические кольца.
Начальник снял китель, спрятал его в шкаф, потом подпрыгнул и повис на кольцах.
– Я в курсе дела, – сказал он, – знаю цель твоего визита.
Михаил Васильевич промолчал: чего ж тут говорить, если начальство «в курсе».
– Самолет хорошо подготовлен? – спросил начальник и ловко подтянулся.
– Хорошо. А рейсы с матрицами газеты «Правда» показали, что даже отлично. Трубопроводы систем не замерзают, в кабине тоже не очень мерзнешь.
– Хорошо.
Начальник сделал гимнастический уголок.
Водопьянов подумал: «Ну, все в порядке».
А еще он подумал, что надо, пожалуй, и себе устроить гимнастические кольца: авиатор всегда должен быть в форме.
– И ты хотел бы участвовать в спасении челюскинцев? – спросил начальник и стал раскачиваться.
– Затем и пришел.
– Но это решаю не я, а правительственная комиссия.
– Ведь к челюскинцам иначе не доберешься, кроме как на ероплане. При чем тут комиссия? Дайте приказ – и я его выполню.
– Сколько человек на льдине?
Начальник сделал соскок и подошел к Водопьянову.
– Сто четыре.
– А будет сто шесть. И самолет сломаешь, и сам покалечишься. Тогда и тебя придется спасать. Если, конечно, при посадке на торосы не угробишься. А я пойду под суд за легкомыслие.
– Не сто шесть, а сто пять! – огрызнулся Водопьянов. – Я полечу на лед без механика.
– До свидания, товарищ Водопьянов. Вам позвонят и дадут задание на вылет. Куда надо. Советую вам и впредь соразмерять свои желания и силы.
Водопьянов вышел из кабинета.
«Черт знает что! – мысленно ворчал он. – Мой самолет переоборудован. Приемник воздушного давления не замерзает в полете, приборы почти не отказывают… А полетят другие на неподготовленных машинах. Ну так что же с того, что полеты на Чукотку были неудачны. Надо же кому-то лететь!»
На другой день он получил задание: в Каспийском море унесло на льдине охотников за тюленями и лошадей, надо спасать.
«Ну что ж, – подумал Водопьянов. – Надо и этих спасать. А как же лошадей вывозить?»
Думая о лошадях, Водопьянов вспомнил свое крестьянское детство, ночное, лошадей.
«Надо, надо спасать лошадок», – сказал он себе.
Почти одновременно с заданием полета на Каспий пришла бумага из газеты «Правда». Просили позвонить.
– Зайдите в газету, – сказали ему, – вас премировали.
– За что?
– За матричные рейсы. Вы сделали полезное и нужное дело. Газеты благодаря вам выходили одновременно в Москве и Ленинграде.
– Странно. Я просто выполнял задание. Зайду, конечно.
В редакции, уже получив премию, Водопьянов разговорился с журналистами и сказал, между прочим, что хотел бы лететь на льдину, да начальство не позволяет: считает, что большой риск.
– А ну-ка, Миша, диктуй письмо в правительственную комиссию, – сказал ему бойкий и шустрый, как большинство газетчиков, журналист. – Только укажи, что ты есть ударник «Правды». Ведь ты есть ударник? Вот и премию получил за ударный труд. Ведь ударник?
– Ударник, – неуверенно произнес пилот и смутился: он чувствовал себя самозванцем.
Рядом с ним, громадным и широкоплечим, все газетчики казались представителями какой-то другой, более мелкой породы.
Появилась маленькая и изящная стенографистка и записала продиктованное Михаилом Васильевичем.
– «Самолет мой готов для полетов на Север, могу вылететь в любую минуту», – закончил он свое послание. – А что такое – правительственная комиссия? – спросил он. – Я ведь не в курсе дела. Только что из рейса.
– Ну как же! На следующий день после гибели судна была создана комиссия для оказания помощи челюскинцам. Возглавляет ее зампредседателя Совнаркома СССР сам товарищ Валериан Владимирович Куйбышев.
– Ого! Неужели?
– Мобилизованы все виды транспорта. На Чукотке мобилизовали около тысячи собак. Готовятся самолеты, аэросани, дирижабли, «Красин» ремонтируется ударными темпами и пойдет на Чукотку через Атлантику и Панамский канал.
– Понятно, – сказал Водопьянов, выслушав маленького кудрявого журналиста. – И все-таки я думаю, что дирижабли, аэросани и даже «Красин» – это не серьезно. Расходы большие, а толку – нуль. Через торосы на санях не пройдешь. Дирижабли еще надо доставить на место, собрать, надуть да еще и ждать безветренной погоды. А на Чукотке ветры никогда не утихают. А где он, то есть дирижабль, будет отстаиваться? Его ведь в сарай не запихнешь. Только еропланы могут быть использованы в этом деле.
– Между прочим, Миша, – кудрявый журналист поглядел на Водопьянова насмешливым взглядом, – каждый хвалит свой транспорт и ругает все прочие, приводя вполне разумные доводы в свою пользу. Не ругают только собак. Лающий транспорт, пожалуй, и в самом деле самый надежный.
– Ладно. Молчу. Словами можно доказать все, что угодно, вы правы. А надо делами. До свидания, товарищи! Надо отоспаться перед полетом на Каспий. Задание. Там тоже люди. И лошади. Эх, лошадки, лошадки!
В два часа ночи его подняли с постели телефонным звонком.
– Завтра в десять утра товарищ Куйбышев вызывает вас в Совнарком, – сказали ему.
– Утром я в наряде на Каспий, – пробормотал Водопьянов, просыпаясь окончательно.
– Нам это известно. Туда полетят другие летчики. Не забудьте, ровно в десять в Кремль.
– Есть! – ответил Михаил Васильевич. И уже до утра не мог уснуть.
Войдя в кабинет Куйбышева ровно в десять часов, еще толком не видя, кто перед ним, он доложил:
– Пилот гражданской авиации Водопьянов прибыл по вашему приказанию.
Человек, который сидел напротив него за столом, улыбнулся и сказал:
– Знаю-знаю. Пожалуйста, садитесь. Ваша машина готова к полету на Север?
Уже «приземляясь» в кресло, указанное Куйбышевым, Водопьянов резко поднялся и сказал:
– Так точно! Готова.
Куйбышев понимал, что Водопьянов несколько взволнован, и сказал:
– Сидите-сидите. Не нужно этих «так точно»… Давайте просто поговорим.
Наконец Водопьянов разглядел лицо Куйбышева, известное ему по портретам, и насупился, ожидая сложных вопросов.
Валериан Владимирович решил как-то помочь пилоту справиться с волнением и заговорил о том, что тому хорошо известно:
– Покажите, какой вы наметили маршрут. Вон на той карте.
Водопьянов подошел к карте.
– Из Москвы до Николаевска-на-Амуре, – стал он докладывать. Разговор на известную тему придал ему некоторую уверенность. – Далее Охотск, Магадан, Анадырь, Ванкарем.
– Кто-нибудь летал из Николаевска на Чукотку? – спросил Куйбышев, подходя к карте.
– Зимой пока не летали. Но ведь будут летать. Не в этом году, так в будущем. Лучше, конечно, в этом…
Куйбышев задумался. Как истинно деловой человек, он разом схватывал все, что ему говорили.
– А сколько у вас было аварий? – неожиданно спросил он.
– Одна катастрофа, три аварии! – четко доложил Водопьянов.
– А вот тут, в характеристике, сказано, что у вас семь аварий, – улыбнулся Куйбышев.
Лицо Водопьянова сделалось красным.
– Валериан Владимирович, ведь в авиации существует четкая классификация летных происшествий. Катастрофа – это когда погибают люди. Авария – это когда самолет не подлежит ремонту. Настоящих аварий, включая катастрофу, у меня было четыре. Разве можно считать аварией случай, когда сломался костыль или лопнул дутик? То есть резина на колесе. Это не авария, а всего-навсего поломка. Заменил костыль и полетел дальше.
Куйбышев улыбнулся, слушая не совсем официальную терминологию пилота.
– Ну, это я знаю. Неужели у вас после катастрофы, когда погиб механик, а сами вы оказались в госпитале, не прошло желание летать?
«Он, оказывается, все знает», – подумал Водопьянов.
– Нет, не прошло. И не пройдет.
– Как себя чувствуете?
– Прекрасно.
Куйбышев положил руку на плечо Водопьянова и, прямо глядя в его глаза, спросил:
– Вы все учли? Ведь вас ждет не увеселительная прогулка.
– Учел.
– Ну, тогда полетите. Но не из Москвы, а из Хабаровска. До Хабаровска – экспрессом. Итак, немедленно разбирайте аэроплан, отстыковывайте крылья и загружайте его на платформу…
Водопьянов растерялся и стал выделывать руками неопределенные движения.
– Что такое?
– Тут каждый день дорог. Я – летчик. Надо лететь. И как можно скорее.
Куйбышев улыбнулся.
– Посчитаем, каким путем вы скорее достигнете цели. Сейчас зима, дни короткие. То есть светлое время весьма ограниченно. Плюс к тому погода. До Хабаровска девять суток на поезде. И погода никак не помешает. При полете вы ничего не выиграете. А может, и проиграете. Железнодорожный транспорт пока более надежен.
– Я буду лететь день и ночь.
– А вот этого мы вам и не позволим, – твердо сказал Куйбышев. – Если вам память не изменяет, то ваша катастрофа произошла именно оттого, что вы летели двое суток… Итак, ваша задача не костьми лечь «за други своя», а выполнять задание. Арктика не прощает ошибок. Это вы и без меня знаете. Действуйте!
– Есть!
Куйбышев пожал Водопьянову руку.
– Желаю удачи. И еще. Без крайней нужды не рисковать. Помните, что ваша гибель никому не нужна. И в первую очередь челюскинцам.
Водопьянов выехал в Хабаровск.
Там его ждали известные пилоты Иван Доронин и Виктор Галышев.
В то время, когда Водопьянов ехал на экспрессе Москва – Хабаровск, а на платформе за составом – его разобранный самолет, Георгий Алексеевич Ушаков и Маврикий Трофимович Слепнев вылетели на спасение челюскинцев… в Берлин.
Вот тут нам следует остановиться.
Маврикий Трофимович был приглашен на заседание правительственной комиссии по спасению челюскинцев в качестве авиационного специалиста. Когда очередь дошла до него, он высказался так:
– Спасать челюскинцев надо, конечно, на самолетах. Но вся трудность тут заключается в том, чтобы доставить самолеты на базу спасения. Если мы выпустим отсюда, положим, тридцать самолетов, то я не знаю, сколько туда доберется в целости и сохранности. Тем более, трассы не исследованы и не обеспечены ни топливом, ни запчастями, ни обслуживающим персоналом. Да и трасс, говоря по правде, пока не существует. Не существует и аэродромов.
– Все так, – согласился Куйбышев. – Что предлагаете конкретно?
– Я предлагаю каким-то образом добраться до Аляски, там закупить самолет и пересечь уже на самолете Берингов пролив в обратном направлении – с востока на запад. Мне уже доводилось летать этим маршрутом. Думаю, так выйдет быстрее, чем каким-нибудь другим путем.
– Хорошо, – согласился Куйбышев, – вы сможете пересечь Атлантику на пароходе, Америку пересечь на поезде… А сколько вам потребуется времени, чтобы освоить новую для вас технику?
– Если я один раз слетаю с американским летчиком, то второй полет выполню самостоятельно.
Члены комиссии задумались.
Ушаков, скромный и молчаливый человек среднего роста, лысоватый, с несколько косящими глазами, меньше всего похожий на героя одной из самых сложных и результативных экспедиций в истории Арктики – изучение и нанесение на карту Северной Земли, тихо сказал:
– В этом, пожалуй, есть смысл.
– Прекрасно, – согласился Куйбышев. – Но вы, Слепнев, не полетите…
Маврикий Трофимович, человек, которого, казалось, ничто на свете не могло испугать, даже побледнел.
– Товарищ Слепнев не полетит один, – продолжал Куйбышев. – Все. мы знаем, что такое одиночные полеты в Арктике по картам с пометками «не исследовано». Товарищ Слепнев полетит вместе с уполномоченным правительственной комиссии товарищем Георгием Алексеевичем Ушаковым в Америку через Европу и Атлантику, – Куйбышев поглядел на Ушакова. – В Берлине вас догонит товарищ Леваневский. Далее поедете все вместе.
– Где сейчас Леваневский? – спросил Слепнев.
– У него был отпуск после спасения Маттерна. Но, узнав о гибели «Челюскина», он немедленно выехал в Москву. Скоро будет здесь.
Маврикия Трофимовича внезапно охватило радостное волнение.
– Разумеется, – продолжал Куйбышев, – это не единственный путь. Мы двинемся к «Челюскину» разными путями. Тут у нас получится в некотором роде состязание, – состязание средств спасения и проверка людей на прочность. Страна объявила аврал по спасению своих граждан. Комиссия буквально завалена разными предложениями. Тысячи людей готовы принять участие в спасении.
Перед Куйбышевым лежала пачка писем.
– Возьмем наугад. – Он взял один листок и поднял его над головой. – Это предложение одного пионера с рисунком. Он предлагает сбросить на парашютах ездовых собак.
Члены комиссии заулыбались.
– А вот предложение с чертежом. Рекомендуют спасать людей «кошками» и втягивать их в летящий аэроплан, так как сесть, мол, среди торосов невозможно. Предлагают конвейер с корзинами. На рисунке корзины, а в них сидят герои-челюскинцы… Вот шары-прыгуны. Вот танк-амфибия, который, правда, нужно сперва спроектировать и построить. А вот и категорическое требование: «Правительство обязано срочно изобрести и построить самолет с большой скоростью и малой посадочной площадкой…» Есть предложение взять «Красин» на буксир скоростным военным кораблем и дотащить его до кромки льдов. Есть предложение пустить подводную лодку к лагерю и всплыть в заранее вырубленной проруби у лагеря. Предлагают самолет с воздушными шарами, чтоб сделать посадку безопасной…
Видя, что члены комиссии развеселились, Куйбышев поднял руку.
– Товарищи, – продолжал он. – О чем все это говорит? О чем говорят все эти в основном наивные предложения? О том, что наш народ от мала до велика озабочен судьбой людей, попавших в беду. И поэтому мы сделаем все возможное и… и невозможное, чтоб спасти челюскинцев. И при этом весьма желательно не создавать новые лагеря, нуждающиеся в спасении… Поэтому, – Куйбышев поглядел на Слепнева, – никакой воздушной акробатики, никакого неоправданного риска. Кроме гражданских летчиков, вылетят и военные. К группе военных прикомандированы два гражданских летчика – Молоков и Фарих.
Слепнев одобрительно хмыкнул: Молоков и Фарих были его друзьями.
– А вот что пишет буржуазная пресса по поводу гибели
«Челюскина». Буду читать подряд, без комментариев. «Быстрое спасение при помощи самолетов невозможно не только потому, что в таких отдаленных местах никогда не бывает достаточного количества самолетов, но и потому, что время года противодействует туманом…», «Положение потерпевших крушение, как видно из различных сообщений, настолько ухудшилось, что уже в самое ближайшее время надо считаться с возможностью новой арктической трагедии…», «Кажется, следует ждать новой арктической трагедии… Несмотря на радио, на самолет и на другие достижения цивилизации, в данное время никто не может помочь этой сотне людей в течение арктической ночи… Они погибли…»
Куйбышев поднял голову и спросил:
– Комментарии нужны?
– Нет, – ответили ему.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
А ВОТ ЧТО удалось спасти челюскинцам: 60 ящиков мясных консервов, 50 ящиков галет (по 80 пачек в 400 г), два ящика сыру (по 30 головок), 19 ящиков масла (по 20 кг), три шестипудовых бочки топленого масла, 12 мешков сушеного картофеля, три мешка рису, три мешка сухарей, три ящика конфет, пол-ящика какао, мешок сушеной моркови, мешок муки, два ящика прессованного чая, два мешка сахару, три свиные туши.
Из вещей спасли: малицы и спальные мешки на всех, 12 кожаных тужурок, семь пар кожаных брюк, 33 пары унтов (выдавались по состоянию здоровья), 23 пары меховых чулок, меховые рубашки и брюки – для слабых, 50 матрацев, 67 подушек, 70 одеял. Из посуды – один котел из камбуза, множество вилок. 10 примусов (с иголками). Нитки, иголки, 12 ящиков патронов, 5 охотничьих ружей, 7 револьверов, 3 топора, один напильник, один коловорот, одна пила, один лом. Весь инструмент – лопаты, ломы, пешни – когда наклонилась льдина, соскользнули в воду.
Книги: А. С. Пушкин 3-й том, поэмы; К. Гамсун «Пан»; М. А. Шолохов «Тихий Дон» 3-й том; Г. Лонгфелло «Песня о Гайавате»; А. Ф. Писемский «Люди сороковых годов».
Много это или мало? А вот ответить на этот вопрос невозможно: все зависит от того, сколько придется ждать помощи.
К утру была установлена более высокая радиомачта, удалось связаться с Уэленом и узнать последние новости.
Это, конечно, плохо, что «Челюскин» не сумел пробиться к Врангелю. Но остается радоваться, что лес, приготовленный на строительство домов на острове, всплыл. Как мы помним, старпом Гуди и перерубил топором все связки, и то, что могло плавать, всплыло. Всплыло и вмерзло в лед.
Хорошо, что на «Челюскине» была и плотницкая бригада. Плотники на льдине оказались как нельзя более кстати, началось спешное строительство барака. Одновременно палатки ставили на каркасы, сделанные из обрезков досок. Произошел буквально взрыв изобретательства: ведь приходилось делать все своими руками – и кружки, и ложки, и печки, и коптилки, и домино. Изготовление печки – дело, может быть, и нехитрое, когда есть материал и инструмент. А если нет ни того, ни другого? Тут уж на помощь приходилось призывать опять же русскую сметку или, говоря иначе, решать уравнение с десятком неизвестных.
Все понимали, что рассчитывать на скорое спасение не приходится.
В «писательскую» палатку, где поселилась «наука», журналисты и кинооператор, вошел молодой красивый человек с серьезным лицом, секретарь партячейки, кочегар Володя Задоров, и сказал писателю Сергею Семенову:
– Надо поговорить. Пойдем.
Семенов и Задоров вышли за торосы. Задоров долго молчал, потом спросил «со значением»:
– Ты в палатке один?
– Как это один? Нас семеро.
– Коммунист-то ты один?
– Федя Решетников – комсомолец.
– О комсомоле особо поговорим. Так вот. Задача коммуниста знаешь какая на данном этапе?
Семенов насторожился.
– Говорите, капитан. Не томите душу.
– Я не капитан, а кочегар. И попрошу без шуток.
– Есть! Так что же случилось? Вид у вас какой-то замогильный.
– Жизнь на льдине – не мед, – заговорил секретарь. – Живешь как на вулкане. Вот уже и трещина прошла через камбуз, и утонуло несколько банок консервов. Трещина прошла через палатку и разверзлась как раз под комсомольцем Гешей Барановым. Он, правда, молодец, вовремя откатился в сторону. И с кормежкой не все благополучно. И все приходится делать своими руками.
– Мы окна сделали из фотопластинок. Чтоб рационально использовать светлое время и экономить топливо.
– Если хорошо вышло, распространим опыт… Так в чем же все-таки задача коммуниста? Ответь!
– Да, в чем?
– Задача номер один – обеспечить веселое и бодрое настроение. Никакого нытья, философии и тоски по зеленым лужайкам и свежему хлебу. На днях соберем бюро и поговорим об этом особо.
– Да тут и ныть-то некогда. О чем вы говорите?
– А это еще как сказать. Среди некоторой группы товарищей, например, возникла тоска и всяческие рассуждения. А кое-кто помышляет идти до материка пешком. «В войну, говорят, и поболее ходили, и ничего страшного». Но тут хуже, чем на войне: тут идешь в одну сторону, а льды под тобой – в другую. А кое-кто из плотников высказался знаешь как?
– Не знаю.
– Один товарищ сказал: «На аэропланах вывезут всяких-разных командиров да политработников, а нас, как несознательный элемент, бросят».
Семенов укоризненно покачал головой.
– За такие слова надо… – сказал он. – Ведь сознательный человек, а тем более коммунист, не станет первым спасать собственную шкуру.
Был крепкий мороз, но приутихло. Над горизонтом дрожал красный закат.
– Ладно, Сергей, говори-ка ты мне как на духу, какое настроение в твоей палатке? – спросил Задоров и положил свою ручищу на плечо литератора.
– Бодрое. Идем ко дну.
– Без шуток. С чего начинается у вас день? Рассказывай по порядку и самым подробнейшим образом. Все говори.
– День у нас начинается так. Подробно рассказывать-то?
– Без единого пропуска. Каждую минуту давай.
– Ладно. Первым, значит, у нас просыпается кинооператор Арканя Шафран, неунывающий человек, и, забравшись верхом на спящего товарища Хмызникова, начинает петь: «Вставай, вставай, кудрявая. В цехах звеня, страна встает со славою…» И тут из спального мешка появляется лысая голова Хмызникова с заспанными, но сердитыми глазами…
– А каково, кстати, настроение у «науки»? – перебил Задоров.
– Они, между нами говоря… – Семенов понизил голос, Задоров насторожился, – они, между нами говоря, рады, что все так вышло. Их научные дела идут как по маслу – каждый день что-то новое. Они просто счастливы, что попали на это самое «белое пятно».
– Так. А Решетников?
– Сегодня вывесим стенгазету «Не сдадимся!», которую оформляет Федя. По ней можно будет узнать о его настроении. В газете прямо сказано: «Мы спокойны за свою судьбу».
– Будем считать, что настроение у вас в палатке уверенное.
– Есть, капитан!
– И ты, Сергей, обеспечь веселое настроение.
– Есть, капитан!
– И без шуточек! – Задоров погрозил пальцем.
– Вот тут мне не ясно с одним пунктиком, товарищ парторг.
– Чего тебе не ясно?
– Как это можно обеспечить веселое настроение без шуток?
– Несерьезные люди – писатели, – улыбнулся Задоров. – Ладно. Ты все понял.
А труднее всех было, пожалуй, Отто Юльевичу Шмидту. Если до 13 февраля ответственность за исход экспедиции разделяли с ним Воронин, Бабушкин и другие, то теперь Воронин лишился судна, а Бабушкин – самолета. Впрочем, Бабушкин и его механик занялись матчастью и привлекли себе в помощь плотников.
Бригадир плотников сказал:
– Был бы лес, а мы тебе, Михаил Сергеевич, что угодно сробим. Вот только летать твоя машина не будет. Мы, чтоб она летала, не умеем делать.
Отто Юльевич четко улавливал настроение экспедиции. Ему важно было превратить людей разных по возрасту, физической силе, образованию, уму, опыту в единый коллектив, способный противостоять стихии.
Следует сказать, что коллектив уже был. Были сильные, закаленные люди – челюскинцы. Но предстояли еще более суровые и непривычные испытания. Ведь и в самом деле ни у кого не было опыта кораблекрушений.
Шмидт внимательно осмотрел, кто как устроился, поговорил почти с каждым и, пользуясь тихой погодой – пурга улеглась, – устроил общее собрание.
Необычным было это собрание, где трибуной служил торос, а освещением – красноватое зарево на горизонте.
Отто Юльевич сказал:
– Весь коллектив показал во время гибели судна выдержку, стойкость, дисциплину и единство. Но нам предстоят еще испытания. Поэтому необходимо запастись терпением. Правительственную комиссию по спасению нашей экспедиции возглавляет сам товарищ Куйбышев. К нам уже летят летчики, срочно готовится к походу «Красин»…
– «Красин» – оно как-то понадежнее будет, – сказал один из бывших красинцев.
– Сейчас трудно сказать, что надежнее, – ответил Шмидт. – Время покажет, кто будет первым. На Чукотке создана «чрезвычайная тройка» под председательством начальника станции мыса Северного товарища Петрова… А теперь о самом главном. Кое-кто подумывает о пешем походе…
Шмидт замолчал и глянул в сторону строителей.
– Так вот о пешем походе. Это нереально. Вспомните все погибшие экспедиции, поговорите с опытными полярниками. Итак, будем ждать. Сколько надо, столько и будем ждать. Родина сделает все возможное для нашего спасения, но и мы покажем всему миру, что такое советский человек даже в такой исключительной обстановке. Главное теперь на данном этапе – дисциплина и единство. Арктика знает немало трагедий, которые произошли из-за раскола и борьбы между сторонниками разных способов спасения…
Отто Юльевич говорил ровным и спокойным голосом. Потом замолчал на секунду и вдруг сказал:
– Если кто-нибудь самовольно покинет лагерь для того, чтоб спасти собственную шкуру, учтите – я лично буду стрелять!
Наступила тишина.
– И еще, – продолжал он, – списки эвакуации будут вывешены на всеобщее обозрение. Первыми подлежат эвакуации женщины и дети, потом идут наиболее слабые физически. Предпоследний в списке – капитан. Я – последний. Вопросы есть?
Женщины возмутились. Одна сказала, что она, может быть, посильнее самого Шмидта, что она спортсменка и первой не полетит. Женщины, имеющие отношение к науке, доказывали, что их пребывание на льду просто необходимо.
– Вы говорите разом, – сказал Шмидт, – попрошу высказаться кого-нибудь одного. Скажите-ка вы, товарищ Комова.
– Нам, всей жепчасти экспедиции, совершенно непонятно, почему именно нас намечено отправлять в первую очередь. Мы протестуем. Вы, Отто Юльевич, нарушаете Советскую Конституцию и равноправие, вы нарушаете права советских женщин.
Женчасть умолкла. Женчасть была в восторге от веских и разящих слов товарища Комовой. Кое-кто даже одобрительно подпихнул Комову в бок. Ну, теперь-то уж Шмидт никак не вывернется! Приперли его к стенке.
Отто Юльевич улыбнулся и, положив руку на грудь, сказал:
– Не обижайтесь, дорогие женщины. Возьму уж этот грех – нарушение Советской Конституции – на свою душу.
Каждый день стихия преподносила сюрпризы: то лес, с таким трудом извлеченный из замерзшей майны, оказывался во вновь образованной трещине. То трещина проходила через продуктовый склад, как будто в океане не было никакого другого места. То ломало только что найденный и расчищенный аэродром. В любую минуту события могли развиваться самым непредусмотрительным образом.
В лётные дни Людочка Шрадер сообщала Кренкелю по рации из Уэлена (из окна своей радиорубки она могла видеть аэродром и самолет Ляпидевского): «Один мотор запущен».
Через полчаса снова выходила на связь: «Запущен второй». Через минуту: «Один мотор работает как будто плохо – стреляет». Через четверть часа: «Мотор стал давать перебои и остановился. Второй летчики остановили сами. Слушайте через час».
Через час: «Опять пущены моторы. Самолет рулит по аэродрому, делает пробежку… Ах, нет, погодите! Ночему-то он остановился. У них что-то случилось».
И так каждый день.
Вера в авиацию пропала у многих. Устали собираться в дорогу, потом идти с грузом за три километра через торосы, разжигать костры, ровнять взлетно-посадочные полосы и отыскивать новые.
Это был уже двадцать шестой вылет.
Ляпидевский четвертый час кружил над районом, где следовало быть лагерю, но тот словно в воду канул.
«А вдруг и в самом деле что-то случилось? Почему они не дают дымового сигнала, как договаривались?»
Ляпидевский и его механик вглядывались в горизонт.
«Если мотор откажет, сесть некуда, – отметил про себя Ляпидевский. – Ладно. Ничего. А вон то не дым ли?»
«Дым» оказался морозным паром, который поднимался над только что образованной трещиной во льдах.
Бензин был на исходе. Следовало возвращаться.
Он вернулся в Уэлен и на посадке снес себе шасси.
Машину подняли на бочки и стали ждать сварщика из бухты Провидения. Он должен был приехать со своим сварочным аппаратом на собаках.
Пришлось готовить к полету другой самолет.
4 марта установилась ясная морозная погода.
Людочка Шрадер получила из лагеря Шмидта очередную радиограмму: «Сжатием льдов разломало взлетно-посадочную полосу. Запасной аэродром имеет длину 450 метров при ширине 15 метров».
– Давайте-ка, товарищи, разметим площадку на нашем аэродроме длиной в четыреста, – сказал Ляпидевский, – и потренируемся. Ошибаться нам никак нельзя.
Весь этот день прошел в тренировочных полетах.
Каждый раз, когда тяжелую машину выносило за пределы размеченной площадки, Анатолий Васильевич говорил себе: «Как бы не пришлось спасать и самого спасителя».
Еще на рассвете 5 марта механик стал готовить самолет к вылету. Очень важно было использовать наилучшим образом светлое время. А взлететь можно и в сумерки.
Итак, на рассвете 5 марта в сторону лагеря Шмидта вылетел самолет АНТ-4 конструкции Туполева с экипажем в составе: командир А. Ляпидевский, второй пилот Е. Конкин, бортмеханик М. Руковский и штурман Л. Петров.
Самолет шел над торосами.
Ляпидевский, помимо воли, прислушивался к реву моторов и поглядывал вниз, прикидывая, где бы можно было сесть в случае отказа моторов. Впрочем, это не мешало ему держать внимание на пилотировании и на приборах.
Через час полета на горизонте появился столб дыма, который, однако, превратился в пар над трещиной.
«Э-э, не обманешь! – подумал Анатолий Васильевич. – Расчетное время прибытия через сорок минут. А там и начнем искать…»
