Текст книги "Фенэтиламины, которые я знал и любил. Часть 1"

Автор книги: Александр Шульгин

Соавторы: Энн Шульгина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 47 страниц)

– Будь осторожна, – посоветовал он.

Пока я медленно ехала по Бородин-роуд, направляясь к автостраде, я внимательно смотрела по сторонам, выискивая глазами все, что могло помешать или подвергнуть опасности мой маленький «Фольксваген». Я переключала передачи, нажимала на сцепление или на тормоза автоматически; видимо, навыки управления автомобилем остались не затронуты психическим процессом. Но мой разум по-прежнему был переполнен мыслями, а перемена обстановки еще больше усилила наблюдения и образы, которые проносились у меня в голове с невиданной скоростью.

Проехав полдороги, я увидела на холме ряды ульев, стоявших под фруктовыми деревьями наших соседей, и обнаружила, что размышляю о древнем, мифическом отношении пчел к архетипу Богини-Земли. Я видела фигуры мужчин и женщин, живших тысячи лет назад. Они договаривались с пчелами – и, таким образом, с Богиней, – строя ульи для пчелиного роя, передвигая их при необходимости, чтобы пчелы комфортно чувствовали себя при смене сезонов. А взамен они получали золотое сокровище, в названии которого отражалась сладость.

Потом в моем воображении появилось открытое пространство между деревянными перекладинами под полом в нашей столовой, где рождались и иногда умирали целые поколения любимых мною опоссумов. Я увидела маленькие подвальные помещения – первый, второй и третий подвалы. Это была территория наших двух независимых кошек, которую они охраняли от посягательства любопытных енотов. Мой взгляд переместился на полые деревянные опоры, выходившие наружу из первого подвала. Год за годом сюда возвращался пчелиный рой, устраиваясь здесь жить. Пчелы строили свои ульи внутри опор. После нескольких тщетных попыток с привлечением друзей и использованием защитной одежды и дыма, сопровождавшихся громким нервным смехом, мы отказались от мысли раз и навсегда прогнать пчел. Я помню, как однажды наши пчелы поднялись в воздух всем роем. Пчелиное облако поднялось над крышей, и я пропела единственную ноту, которую они жужжали, и бросилась в дом, чтобы проиграть ее на пианино. Это была нота «ля». Так что пчелы роятся, издавая ноту «ля», сообщила я Шуре той ночью. По крайней мере, поправилась я, наши пчелы.

Когда впереди показался почтовый ящик, стоявший в конце нашей дороги, я осознала, что мы с Шурой сохранили гармоничные отношения с Богиней-Землей, позволив животным и насекомым, устроившимся у нас в подвале, жить своей жизнью. И вынужденные принимать случавшуюся время от времени смерть этих созданий, мы сознательно или бессознательно сохраняли связь с разрушающей и несущей гибель стороной Великой Матери и тем самым признавали эту сторону.

Когда в подвале, особенно летом, умирает какая-нибудь зверушка, тут невозможно ошибиться! Ужасный запах стоит в доме неделями. «Ну, посмотри на это дело с другой точки зрения, – обычно призывает меня Шура в таких случаях. – Это напоминает нам, что Природа бывает не только романтичной и сентиментальной, не так ли?»

Бородин-роуд – улица короткая, самое большее – полминуты езды на машине. Поэтому очень скоро я достигла выезда на шоссе. Тщательно проверив свое состояние, я пришла к выводу, что смогу добраться до Беркли только в том случае, если буду осознавать все, что делаю я сама, и как едут другие машины. Я отправила мысленную телеграмму тому, кто мог сойти за моего ангела-хранителя, попросив его оберегать меня, и влилась в поток машин.

Оказавшись на шоссе, я сосредоточилась на мысли о том, что, как я знала, было абсолютно необходимым условием выживания, – веди аккуратно и на все обращай внимание. Идеи и концепции продолжали возникать у меня в голове, но теперь беззвучно, как музыка в радиоприемнике с выключенным звуком.

Без всякого удивления я заметила, что, похоже, могу уловить общее психическое состояние любого водителя, проезжавшего рядом со мной. Я чувствовала короткие вспышки чужих эмоций, сменявших друг друга, – нетерпение, смирение, раздражение, а в одном случае почти сумасшедшее счастье.

Мне вдруг пришло в голову, что, возможно, и я довольно сильно транслирую вовне свое психическое состояние. Было бы неплохо попрактиковаться в «отключении». Знать бы только, как это делается. Спустя какое-то время я поняла, что проблем у меня не было: все остальные водители были заняты собственными мыслями, так что никто не бросал в мою сторону обеспокоенных или любопытных взглядов. Я стала чувствовать себя не так тревожно. Наконец, я поняла, что, если перестану намеренно улавливать эмоции других людей и вместо этого сосредоточусь на самой себе, на своей машине и лежащей впереди дороге, то сведу риск – реальный и воображаемый – к минимуму.

Лишь один раз я ощутила страх. Когда я ехала по наклонному съезду с автомагистрали, в зеркало заднего вида я увидела на левой полосе мужчину, который вел тяжелую серебристую американскую машину. Он мчался на большой скорости. У него было поразительное выражение лица, отражавшее смесь крайнего возбуждения и злорадства. Он улыбался самому себе. Когда его машина поравнялась с моей, я поймала психический импульс сидевшего за рулем мужчины, – сильный и хищный, он был похож на акулу. Я мельком взглянула на его профиль и отвернулась.

Пусть стены твоего замка будут неприступными, а мост через ров поднят. Не вступай в психический контакт. Этот человек опасен. Снизь скорость и позволь ему обогнать тебя.

Когда он наконец-то исчез из вида, я осознала, что даже дыхание задержала. Я медленно выдохнула.

О Боже! Что ЭТО был за человек?

Мне потребовалось время, чтобы окончательно стряхнуть прилипший ко мне след тьмы, который оставила после себя серебристая машина.

Через двадцать минут я уже стучалась в дверь небольшого дома Адама. Он знаком предложил мне войти, а потом заключил меня в свои объятия, которыми он славился в нашем дружеском кругу. Несомненно, эта слава была заслуженной, потому что его объятия всегда дарили энергию, силу и говорили о глубоком принятии другого человека. Я часто повторяла Адаму, что у него были самые притягательные объятия во всей Северной Америке; человеку, которого он обнимал, требовалось собрать в кулак всю свою волю, чтобы разомкнуть его руки. Обычно на эти мои слова Адам смеялся и нежно похлопывал меня по щеке. Однажды он сказал: «Ну, я считаю хорошие объятия одной из немногих оставшихся у меня чувственных привилегий!»

Я знала, что в действительности Адам использовал объятия с той же целью, с какой использовала их я сама. Крепкие объятия нужны были не только для того, чтобы поприветствовать друга, но и установить связь с сокровенной его частью, почувствовать его эмоциональное и духовное состояние. Эта информация шла не через руки; она передавалась от одного солнечного сплетения к другому. Крепкие дружеские объятия -это единственный приемлемый с социальной точки зрения способ приблизиться к телу человека, который не является твоим любовником.

Я села на старый коричневый кожаный диван Адама и хранила молчание, пока он устраивал магнитофон на низком столике передо мной. «Все в порядке, – сказал Адам, усаживаясь на стул. – Магнитофон начал записывать. Пленку я отдам тебе, когда будешь уходить. Теперь расскажи мне, что происходит».

Я начала свой рассказ.

Пока я очерчивала основные моменты последних нескольких дней, слезы снова хлынули у меня из глаз. Я извинилась перед Адамом и объяснила, что я рыдаю все время, и попросила не обращать на это внимание. «Хорошо, не буду», – пообещал он.

Один раз он прервал меня, чтобы сказать следующее: «Видишь ли, без толку пытаться понять смысл того, что ты сейчас переживаешь, поскольку все выводы, к которым ты приходишь, возможно, будут ошибочными. Перестань тратить время на теории. Просто описывай».

– Ладно, – сказала я, чувствуя замешательство, потому что я не совсем понимала, как смогу удержать себя от попыток что-то объяснить, понять и придать всем происходящему какую-то форму. Потом до меня дошло; Адам не хотел, чтобы я использовала свой интеллект для контроля всего этого беспорядка и, таким образом, рисковала подавить эмоции, которые было нужно пережить и от которых нужно было освободиться.

Адам сидел напротив меня, смотрел и слушал.

– Многое из того, что происходит, например, тот сон наяву – действительно экстраординарные вещи, – заключила я. – Если бы я испытала эти переживания во время эксперимента с галлюциногеном, я пришла бы в восторг и была бы благодарна, понимаешь? Но слишком много печальных и болезненных сторон бытия проносятся сквозь мое сознание, и хуже всего то, что временами мне кажется, что все это бессмысленно. Может быть, я просто настроена на это ощущение бессмысленности, от которого большинство людей страдают хотя бы раз в жизни, а также на отчаяние, приходящее вместе с отсутствием смысла Это хуже всего.

Адам кивнул.

– А для меня вообще нет никакого смысла переживать это, потому что, если я в чем-то и уверена, Адам, то это в том, чему меня научили галлюциногены, – в том, что все, даже самая последняя вещь во вселенной, в высшей степени обладает смыслом!

Я поделилась своим беспокойством за Шуру: «Он всегда помогает мне, дает мне любовь, поддержку и уверенность, но я волнуюсь, как бы он не вовлекся во все это, переживая за меня...»

– Ты не можешь это изменить, – сказал Адам твердо. – Невозможно любить и время от времени не разделять горе того человека, которого любишь; ты должна перестать пытаться защитить всех остальных. Любящие тебя люди будут пытаться помочь тебе, и они будут переживать за тебя так же, как переживала бы и ты, будь на их месте. И ты не хочешь, чтобы было по-другому, ты знаешь! Но ты можешь напомнить Шуре о том, что поможет ему удержаться в своих границах. Просто повтори ему то, что уже сказала мне, – где-то в глубине души я знаю, что все будет в порядке.

– Да, я уже говорила ему об этом. Думаю, что иногда могу повторять эти слова, чтобы напоминать ему.

– Хорошо.

–Адам, почему подобный процесс непременно должен быть таким тяжелым? Мне все время почему-то больно.

– Я не знаю, почему ты страдаешь, но я знаю, что это действительно так, – ответил Адам.

– Мне нужна помощь. Я просто не знаю, что делать со всем этим, куда идти. Что вообще от меня требуется делать!

– Я уже говорил тебе по телефону, – сказал Адам. – Это процесс, и единственное, что ты можешь делать, – пустить дело на самотек, то есть не пытаться управлять им или давать объяснения. Просто позволь ему быть и извлеки из него столько уроков, сколько сможешь.

Я услышала, как присвистывает дыхание у меня между зубами.

– Что бы это ни было, – продолжил Адам, – оно должно было случиться, и все, что ты можешь сделать прямо сейчас, – пережить это. Понимание придет позже. Может быть. Возможно, тебе никогда не удастся полностью понять происходящее, но верь мне, когда я говорю тебе, что этот процесс необходим, иначе он бы вообще не случился. Не устраивай цензуры. Ты можешь лишь временно остановить его...

– При помощи МДМА, к примеру. Это сработало на какое-то время.

– Да. На время. Один выходной день, как ты сказала. Думаю, сейчас ты уже понимаешь, что этот процесс собирается выполнить свою цель, а ты можешь лишь следовать за ним и перестать растрачивать энергию на борьбу с ним.

Я немного помолчала, обдумывая то, что сказал мне Адам. Потом вздохнула и спросила у него: «Можно ли подобрать имя для этого...? Кроме слова «психоз», еще есть что-нибудь подходящее?»

– Конечно. Названий полно. И, между прочим, психоз в их число не входит. Название вообще не имеет значения.

– Но мне это поможет, Адам, название мне поможет – любое название! Но только правильное, разумеется, – поспешно добавила я. – Я могла бы зацепиться за него. Ко мне вернулась бы часть моей силы, сумей я назвать этот процесс.

– Идет. Если это тебе поможет, замечательно. Но не принимай эти названия всерьез, не позволяй им ограничивать твои переживания. Итак, давай придумаем название для этого процесса. Вот одно – духовный кризис.

Я расхохоталась: «Но, Адам, все вокруг – это духовный кризис! Сама жизнь – это сплошной духовный кризис!»

– Тем не менее, – улыбнулся Адам, – именно так это и называется, и это сущий ад. Это один из самых трудных моментов, через которые приходится проходить каждому, но однажды ты почувствуешь благодарность к нему. Ты будешь рада тому, что это с тобой случилось. Поверь мне. Я знаю.

Я высморкалась. Потом я окончательно вникла в смысл сказанных Адамом слов, подняла на него глаза и спросила: «А ты сам проходил когда-нибудь через что-то подобное?»

Он откинулся на стуле и помолчал секунду, прежде чем ответить: «Целых два года я переживал нечто очень похожее».

– О Боже, нет! Два года этого? Когда?

– О, это было со мной лет двадцать назад. Наверное, тогда мне было лет пятьдесят с чем-то.

– Что случилось? Как ты из этого выбрался?

– Думаю, можно сказать, что я просто пережил это. Но был, по крайней мере, один момент, когда я бы, пожалуй, застрелился, будь у меня пистолет. Боль была невыносимая. Я чувствовал ее все время.

Я кивнула в знак понимания. «У тебя было к кому пойти, кто мог бы помочь тебе пройти через это?» – спросила я.

– Никого. В какой-то момент я пытался положить себя в больницу для душевнобольных. Мне нужно было привезти одного из своих пациентов в больницу в Сономе, и после того, как его у меня взяли, я оглянулся по сторонам и понял, что мне нужно побыть здесь так же, как это нужно ему. Так что я попросил, могу ли я остаться в больнице на пару дней. Мне отказали. Все равно мне бы не помогло.

Я показала мимикой, что сочувствую ему. «Сегодня я тоже думала об этом, – призналась я Адаму. – О том, как хорошо было бы спрятаться в безопасной тихой комнате в больнице или в каком-нибудь другом уединенном месте, где мне не нужно было бы общаться с кем-то еще или беспокоиться о том, что я причиню вред близкому человеку. И оставаться там, пока все это не закончится».

Адам кивнул и продолжил: «На самом деле, именно это я, в конце концов, и сделал. Я уехал в один монастырь в горах, католический монастырь, и сказал тамошним монахам, что я еврей и что моя душа столкнулась с некоторыми проблемами. Поэтому я нуждался в изоляции до тех пор, пока мои проблемы не разрешатся. Я попросил их ненадолго приютить меня. Они приняли меня, дали мне чистую, уединенную комнатку, накормили простой вкусной едой и оставили в покое. Думаю, они приглядывали за мной, но не были назойливыми; они предоставили мне то, о чем я их просил. Это спасло мне жизнь».

– Сколько времени ты пробыл там?

– Около месяца, я думаю. Я потерял счет времени. Наверное, в этом я тоже нуждался. Я оставался там до тех пор, пока не почувствовал, что наконец-то начинаю выздоравливать. Психический шум начал стихать, и я вновь обрел способность жить, не чувствуя себя человеком, у которого кровоточит каждая пора.

– Как ужасно, что с тобой рядом не оказалось вот такого Адама Фишера, как в моем случае!

– Забавно, что в то время у меня был психоаналитик – Фил Вилкерсон...

Я улыбнулась. Д-р Вилкерсон был другом моего первого мужа. Он тоже работал по Юнгу.

– ...Возвращаясь из больницы в Сономе, откуда меня выставили, я остановился на обочине дороги, и позвонил ему. У него не было Идеи Номер Один насчет происходящего со мной, – хихикнул Адам. – Правда в том, что никто не может как следует помочь тебе во время этого процесса. Это путешествие в одиночку, словно рождение и смерть.

– Но ведь ты очень помог мне, – запротестовала я. – Те несколько слов, которые ты сказал мне по телефону, были именно теми словами, которые мне требовалось услышать. Я даже не могу выразите как много это для меня значит, – поговорить с кем-то, кто знает, о чем идет речь.

– В точку. Лишь тот, кто сам побывал там и прошел через это, может чуть-чуть помочь. Бедняга Фил никогда там не был. Подозреваю, именно поэтому после всего, что случилось, я посвятил себя тому, чтобы быть здесь для людей, которые попадают в такое путешествие, чтобы дать им знать – они не одиноки. А еще – что они совсем не сумасшедшие.

Когда я уходила из маленького жилища Адама, где вдоль стен стояли полки с книгами и рукописями, а на полке над небольшим камином были выставлены фотографии детей и друзей, Адам достал из магнитофона кассету и вручил ее мне, сказав, чтобы я звонила ему в любое время и приезжала, когда потребуется. Он будет дома.

Мы молча обнялись на прощание.

Дорога домой не пугала меня и не казалась опасной. На западной стороне туннеля Кэлдикотт я попала в обычную для часа пик пробку. Пока я стояла в середине этой пробки, мне в голову пришла интересная мысль: если я постараюсь, то смогу на какой-то момент стать цельной личностью. Продвигаясь вперед со скоростью две мили в час вместе с остальными машинами, на секунду я ощутила мир. Я ощутила свой сильный центр и приняла все, что окружало меня, и что творилось у меня внутри. Краткий миг я чувствовала в себе колоссальную поющую энергию и нечто, по ощущениям похожее на свет, исходивший из меня чуть выше пупка.

Мой Наблюдатель напомнил мне, что мне не следует слишком долго отвлекаться от движения, пока я сидела за рулем.

Поздно вечером, когда Шура вернулся из клуба, я сказала ему, что мне удалось съездить в Беркли и повидаться с Адамом. Я пообещала Шуре рассказать ему о нашей беседе с Адамом, но не раньше завтрашнего утра.

В постели я, в конце концов, призналась, что по-прежнему ничего не чувствую, как деревянная кукла, на что Шура сказал, что, если это состояние сознания будет теперь у меня постоянным, то нам придется перенаправить какую-то часть энергии обратно в нужные местечки. В какие именно он показал кончиками пальцев, на случай, если я забыла. Я рассмеялась и поцеловала его на ночь.

Когда мы улеглись на свои подушки, я открылась навстречу разным уровням Шуриных чувств. Сверху располагалось безмолвное беспокойство. Под ним я чувствовала постоянную боль, досаду, неуспокаивающееся смятение идей и эмоций. Я знала, что ради нас обоих он старается не очень прислушиваться ко всему этому. Под верхними слоями находилась безмятежность, уверенность в том, что все будет в порядке, в том, что это должно было со мной случиться и этот процесс как-нибудь разрешится. Я засыпала, настроившись на эти Шурины чувства.

Ранним утром я снова обнаружила, что нахожусь в сознании во время сна, понимая, что сплю и сейчас мне покажут то, что нужно будет усвоить. На этот раз я увидела две двери рядом в высокой стене. Одна дверь была красная, другая – желтая. Двери были еще одной формой, обозначающей Великую двойственность. Красный цвет слева медленно менялся местами с желтым, который был справа, а потом обратно. Я пришла в нетерпение от этого бесконечного зрелища и, в конце концов, сказала: «Это я уже проходила, если вы не против. Это начинает утомлять».

Двери продолжали обмениваться своей окраской.

Я вздохнула и мысленно обратилась к тому, кто мог управлять этим скучным сценарием. Я призналась, что еще не вполне знаю, как примирюсь с тем, что мне показывают, но действительно верю, что это было правдой, которую я должна принять и усвоить. Я пообещала, что не буду пытаться отложить этот урок или избежать его, и предложила – на этот раз с подобающим уважением и смирением – что, может быть, хватит. Может, мы могли бы посмотреть новый слайд? Пожалуйста.

На мой протест не обратили внимания. Урок продолжался, пока я не проснулась.

ПЯТНИЦА

Шура собрался на работу, пообещав, что вернется домой, как только сможет. Я сказала, что со мной все будет в порядке, что чувствую себя немного лучше: меня теперь меньше трясло на внутренних ухабах, а переживания стали не такими неистовыми. Может быть, они начали смягчаться. «Надеюсь, ты заметил, что сегодня у меня сухие щеки?» – спросила я.

– Ну, это здорово, но я люблю тебя всякую – и с мокрыми, и с сухими щеками! – ответил Шура.

Я улыбнулась ему, и мы поцеловались на прощание.

Большую часть дня я провела за писаниной. Дымка боли, окутывавшая меня, растаяла, а скорость потока мыслей снизилась и оставалась замедленной все время, пока я писала. Я намеревалась записать все подробности того, что испытала за прошедшую неделю. Я сделала лишь один перерыв, чтобы приготовить себе сэндвич с помидорами.

Вот что я написала:

«Два раза, когда мне снился сон наяву, мне показывали, что мое сопротивление разрушительной, убивающей стороне Великой двойственности должно измениться. Пока я еще не поняла до конца, что это означает. Надо ли мне принять лишь сам архетип, главную энергию, силу, или я должна научиться принимать все ее проявления, включая дурные и отвратительные.

Может, это вопрос понимания и согласия с основным правилом наличия противоположностей как необходимого для жизни – волны разбиваются о берег; поверхность планеты постоянно обновляется благодаря землетрясениям; чтобы выжить, тело борется с бактериями и вирусами. Может, просто надо признать, что для продолжения жизни на всех уровнях – животном, человеческом, растительном – адаптация жизненно необходима, а она требует перемен, которые являются ответом на вызов?

На самом глубоком внутреннем уровне я могу согласиться с существованием враждебной и разрушительной силы как необходимой для самой жизни, но некоторые ее проявления, особенно в мире людей, по-прежнему кажутся мне пагубными, неправильными и неприемлемыми. Именно здесь у меня возникает серьезная проблема, потому что мой человеческий инстинкт говорит «нет» и я продолжаю противостоять всем сердцем и душой темным и ужасным, кажущимся бесконечными, порождениям рода человеческого.

Я не перестаю любить свою кошку, даже когда раз за разом вижу результаты игры, в которую она играет с мышью. Поскольку наши кошки живут на улице и они превосходные охотники, я часто вижу, как это происходит, потому что на этапе они загоняют мышей во двор под окнами столовой. А Шура объясняет мне, что, играя со своей жертвой, кошки оттачивают свои охотничьи навыки, и добавляет, почему это имеет смысл.

Кошка запрограммирована реализовывать свою силу в подобной форме. Очень может быть, что Природа сделала так, что эта игра приносит кошке эмоциональное удовлетворение – другими словами, кошка наслаждается собственной силой и страхом мыши. А все потому, что, не будь этого эмоционального удовлетворения, кошка могла и не проявлять активность. В итоге она могла бы утратить свое мастерство, что потенциально угрожало бы ее выживанию.

Но у меня возникают трудности с человеческой жестокостью, с удовольствием, которое испытывает один человек при виде боли и страха другого. Мне очень сложно поверить в то, что это идет на благо человеческой жизни, как в случае с животными. Кроме того, мне кажется, что людская жестокость вырастает не из естественной программы, нацеленной на выживание, а является результатом переживания беспомощности – когда ребенка вводит в заблуждение жестокость окружающих. Такое поведение характерно лишь для взрослых, которые отбирают силу у других людей. Они никогда не пытались развить в себе способность заботиться о ком-то и сопереживать.

На мой взгляд, весь ужасающий смысл ситуации, когда ребенок, с которым жестоко обращались в детстве, вырастает в жестокого взрослого, заключается в трагическом, извращенном, дурном искажении того, как должно быть на самом деле. А в действительности, разумеется, должно иметь место превращение ребенка в полноценного члена человеческой семьи. Я считаю это злом, когда один человек отнимает силу у другого человека, чтобы самоутвердиться. И я верю всем своим существом, что, когда я вхожу в этот мир в качестве человека, от меня требуется делать выбор, причем правильный, между темной и любящей, соглашающейся стороной собственной души. Этот выбор, сознательный и бессознательный, который нужно делать снова и снова – как в мелких повседневных делах, так и в важных, решающих поступках – это то, что придает мне неповторимую форму, то, что делает меня той личностью, которой я являюсь, и, в конечном счете, как я надеюсь, личностью, которой я хочу быть.

Может быть, от меня требуется продолжать делать выбор, но не отвергая темную сторону человеческой души и не пытаясь с ней бороться?

Я должна поработать с этим на всех уровнях своей психики. От меня ждут, что я постигну истину, как в полной мере сделало это во сне мое внутреннее «я». Но сначала мне нужно будет точно установить, с чем меня побуждают примириться – с самим только архетипом или с архетипом и со всеми его проявлениями».

В полдень с чашкой чая я села за стол в столовой. Мое внимание привлек корешок одной толстой книги. Это был старый друг, друг детства – сборник сказок. Большинство страниц у этой книги выпадало из порвавшегося переплета. Я взяла книгу с полки и стала листать ее, пока не нашла сказку «Красавица и чудовище».

Я прочла эту сказку так, словно в первый раз.

Чудовище остается чудовищем до тех пор, пока его не полюбят и не примут, – зеленую чешую, клыки и все прочее; лишь после этого безобразное существо превращается в принца. Моя личинка и все остальные, похороненные глубоко внутри темные образы самой себя – это и есть Чудовище. Их нужно открыть, ввести в сознание и дать им почувствовать сострадание и любовь, как Красавица полюбила свое Чудовище и стала заботиться о нем. Потом – но не вдруг, как в волшебной сказке, а постепенно – начнутся изменения, и Чудовище станет – кем? – тем, кто выжил, хранителем, сильной частью тебя, не ощущающей страха. Союзником.

Значит, во всех старых сказках скрыт один и тот же глубокий смысл? Значит, они рассказывают о путешествии человеческой души к завершению, о борьбе, помогающей достичь целостности? Неужели все сказки рождались как духовные поучительные истории, подобно суфийским притчам на Востоке?

Следующие несколько часов я провела, перечитывая сказки. Я воспринимала их в свете собственных переживаний, связанных с Тенью, и чувствовала возрастающее восхищение по отношению к смельчакам и мудрецам, изначально создавшим эти истории. В этих историях, принявших форму сказок для детей, содержалась замаскированная духовная истина. Возможно, так получилось потому, что в то время всемогущая церковь присвоила себе право быть первым учителем в духовных делах, подкрепляя свои правила пытками и смертью.

Вечером мне преподали последний урок.

После ужина, когда Шура пошел к себе в кабинет, чтобы проверить, как работает его новый компьютер, я включила телевизор. По девятому каналу шел документальный фильм. Его сняла выдающаяся супружеская пара, Алан и Джоан Рут. Они жили в Кении. Два года они наблюдали за спариванием и началом семейной жизни двух птиц с похожими на крюк клювами. Мудрость, обнаруживающая себя в инстинктивной деятельности птиц и, впоследствии, их птенцов, поразила меня с небывалой силой. У меня появилось стойкое, почти ощутимое впечатление огромного ума, находившегося за той моделью поведения, которой следовали эти прекрасные пернатые создания.

Я постепенно начинала осознавать и кое-что еще – неизмеримую любовь, пронизывающую все, что происходило на земле. Не ту любовь, знакомую нам как людям, а любовь как утверждение и жизни, и смерти без сентиментальности или сожаления. Любовь как ответ «да» всему сущему.

Я опять заплакала. На этот раз причиной слез стала тайна и огромная радость, которая текла внутри меня беззвучным потоком.

Документальный фильм продолжился новым эпизодом. В нем рассказывалось о годичной миграции крупных коричневых созданий. Это были антилопы гну. Камера показывала, как тысячи антилоп, пересекавших желтые африканские равнины, боровшихся с быстрым течением широкой реки, возвращались к себе домой. При этом в пути тонули и умирали от истощения сотни антилоп.

Загипнотизированная, я смотрела на экран, где антилопы мчались по сухой траве, с громким шумом переплывали реки. Огромное стадо было снято с маленького самолета, летевшего над антилопами. На фоне желтой травы бегущие животные казались раскидистым коричневым деревом с тремя ветвями. Внезапно я поняла, что это было отражение целостности, единения тысяч антилоп. Я видела душу этого стада. Я вновь почувствовала форму сознания, которую не с чем было сравнить в мире людей. Это было очень мощное, непреклонное движение всех элементов в необходимом направлении. Смотреть на это было не слишком приятно. Я не чувствовала любви к этому явлению, лишь глубокое уважение и благоговейный страх.

Камера спустилась на землю, снимая переплывавших через реку антилоп. В это время Руты стали снимать большую труппу умирающих животных. Обессиленные, изможденные, они лежали на берегу реки наполовину в воде, головы безжизненно повисли, ноги переплелись. Алан Рут перешел реку вброд и приблизился к мертвым и умирающим антилопам и стал убеждать одного молодого самца бежать дальше через реку. У животного не было ни малейшего желания этого делать; было очевидно, что антилопа медленно и без страха умирает. Она не хотела возвращаться к жизни.

Мне показали привлекательность, соблазнительность этого состояния, когда бросаешь сопротивляться, перестаешь бороться и растворяешься в мире.

Где-то в глубине моей собственной психики есть такая же тяга к смерти, это потенциальное стремление бросить все, отказаться от усилий, которые предполагает жизнь. Я вижу желание смерти там – на берегу реки в Африке. Все живые существа, в конце концов, к этому приходят и испытывают желание остановиться, прекратить пытаться, бросить все и спокойно уплыть в окончательный сон. Это подспудное желание есть в каждом из нас, и человек должен прогонять его, не позволять ему взять верх, если он хочет продолжать жить. Но людям, как и животным, порой очень трудно это сделать, если страдать приходится слишком долго, а физическое истощение иссушило волю.

Общности антилоп не было дела до смерти некоторых ее клеток. Такая потеря была неотъемлемой частью движения из одного в другое место и отсеивала слабых. Стадо в целом обязательно выживет.

Фильм закончился, а я лежала, свернувшись клубочком, на диване, обдумывая увиденное. В комнату вошел Шура и уселся в большое кресло.

– Как ты себя чувствуешь, прелесть моя? – спросил он. Я сказала, что мое состояние постоянно меняется и что я только что пережила необычный опыт, когда увидела по телевизору нечто невероятно пугающее.

– У меня есть одна идея, которую я хочу предложить тебе. Скажи, как ты к этому относишься? – сказал Шура.

– Нормально, что за идея? – улыбнулась я.

– Ты же знаешь, что старый добрый 2С-Б всегда связывает тебя с твоим телом и объединяет психический мир с физическим.

Я кивнула.

– Здесь есть риск, – сказал Шура. – Но мне кажется, если тебе представится возможность напомнить своему телу, как оно нормально функционирует, может, это поможет тебе вернуть все в сбалансированное состояние, собрать разрозненные части самой себя вместе. Работай и через тело, и через сознание. К тому же, в конце концов, 2С-Б знаком тебе, это старый наш друг. Что ты думаешь насчет этого предложения – просто чтобы посмотреть, что будет? Конечно, – быстро добавил Шура, – само собой разумеется, что мы прислушаемся к малейшим твоим колебаниям или беспокойству. Прислушайся к своим инстинктам.