Текст книги "Фенэтиламины, которые я знал и любил. Часть 1"

Автор книги: Александр Шульгин

Соавторы: Энн Шульгина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 47 страниц)

Я продолжила: «Мне кажется, что магические растения – и психоделические препараты тоже – существуют потому, что человечество нуждается в некоем способе понимания того, что оно из себя представляет. Ему необходимо средство, чтобы вспомнить вещи, которые мы обычно забываем, когда становимся взрослыми. Я также думаю, что вся эта вспышка экспериментов с психоделиками и их изучения, под знаком которой прошли шестидесятые, объясняется каким-то очень сильным инстинктом, действующим, возможно, на уровне коллективного бессознательного, если использовать терминологию Юнга. Этот инстинкт говорит нам, что, если мы не поторопимся и не выясним, почему мы такие, какие есть, и почему мы делаем то, что делаем, – как биологический вид – то очень скоро мы полностью истребим сами себя».

– Что является, – сказал Шура, – единственной причиной, по которой я публикуюсь.

– А-а-а, – протянула я и немного помолчала. – Итак, неважно, что люди из ЦРУ, или кто бы там ни был, интересуются твоими наркотиками, исходя из собственных побуждений...

Шура закончил за меня: «Я все равно продолжаю публиковать информацию, распространять ее так широко, как только могу, в таком спокойном изложении, на какое я только способен. И, может быть, среди читателей найдется несколько человек, которых волнует то же, что волнует меня, и которые найдут наркотикам правильное применение».

– Да, я понимаю.

– На это я надеюсь. Конечно, найдется немало идиотов, которые ничегошеньки не знают о химии. Они попытаются изготовить некоторые – простейшие – наркотики, чтобы торговать ими на улице. И этого нельзя избежать. Люди будут принимать купленные наркотики на вечеринках, точно так же, как они употребляют алкоголь, поступая глупо и безответственно. Журналы, в которых я публикуюсь, читают совершенно разные люди. По крайней мере, психоделики не вызывают физиологического привыкания, и большинство людей считает их всем чем угодно, только не вызывающими психологическую зависимость препаратами. Я надеюсь, что кое-где находятся умные люди, имеющие к тому же и доброе сердце, которые пользуются этими инструментами, и, возможно, с их помощью начали понимать что-то, чего не понимали прежде. И еще я надеюсь на то, что, может, среди них будет несколько смелых людей, способных написать о том, о чем они узнали, чтобы другие люди тоже могли это прочесть и начать думать. И так далее, по цепочке.

– Как Хаксли.

– Да. К несчастью, такие, как Хаксли, встречаются редко. Но каждый голос идет в счет. Все, на что я могу надеяться, – это то, что наберется достаточно голосов и что на это хватит времени.

Я сказала: «Ну, кажется, в мире хватает людей, стремящихся всеми возможными способами изменить сознание; я хочу сказать, существует множество учений, построенных на медитации, а также гипноз, дыхательные техники...»

На что Шура ответил: «Разумеется, есть много способов изменить свое сознание и восприятие; такие способы существовали всегда, к тому же постоянно разрабатываются новые. Наркотики – лишь один из них, но они, на мой взгляд, быстрее всего вызывают изменения и, в некотором смысле, более надежно, что делает их весьма ценными, когда прибегающий к ним человек знает, что делает».

Шура замолчал, чтобы сделать глоток вина, затем продолжил: «Какое-то время я думал, что могу использовать музыку, чтобы достичь желаемого, ибо музыка способна очень сильно изменять сознание. Но, открыв у себя определенную склонность к химии, я решил идти этим путем, сосредоточиться на разработке этих инструментов. Думаю, мой выбор объяснялся, главным образом, тем, что данные наркотики являются средством, вызывающим новые озарения и ощущения, причем быстро и я даже не знаю, если бы у нас было больше времени. Иногда мне кажется, что уже слишком поздно».

Я сидела и думала: «Боже мой!» На мгновение Шура ушел в себя. Я знала, что он находится на своей личной территории и видит то, что у меня не было возможности видеть вместе с ним. Я сидела молча, проникнувшись возможной надвигающейся гибелью всего человечества.

Наконец, я пожала плечами. «Наверное, я неисправимая оптимистка; думаю, у нас есть достаточно времени, следовательно, у нас будет его достаточно и в будущем».

Шура вновь был со мной. Он улыбнулся и сказал: «Может, ты и права, но я не намерен лениться, а ничто лучше не заставит тебя усиленно работать, как мысль о том, что время уходит».

Я допила остатки вина и решила перевести разговор в другую, более опасную плоскость.

– Расскажи мне об Урсуле. Она участвует в твоих экспериментах, то есть она принимает вместе с тобой наркотики?

– Да, ей это ужасно нравится, и она правильно ими пользуется. Думаю, это один из самых сильных сближающих нас моментов. И в то же время, насколько я понимаю, – одна из причин, по которой мне сложно понять кое-что в наших отношениях, потому что почти невозможно лгать человеку, с которым ты разделяешь измененное состояние сознания. Она очень умная женщина; у нее трудные и сложные видения, и она разделяет их со мной, как я разделяю с ней мои. Я знаю, что она чувствует по отношению ко мне.

Поколебавшись, Шура сказал:

– Я должен поправить себя. Я знаю, что она чувствует по отношению ко мне, когда мы вдвоем. Когда же она возвращается к себе домой, к мужу, она словно исчезает в другом мире; там я не могу дотянуться до нее. Я действительно не знаю, что и думать. И я уже начинаю задумываться над тем, как долго может это все продолжаться, если мы ничего не решим и не будем уверены в том, что когда-нибудь вообще найдем решение.

– Она так и не начала процедуру развода?

– Нет. Она говорит, что должна дождаться подходящего момента, чтобы окончательно порвать с Дольфом, когда он будет более спокойным, когда уменьшится риск того, что он сделает с собой что-нибудь непоправимое. И ей всегда кажется, что нужный момент еще не наступил.

– И все-таки она оставляет его, чтобы провести с тобой примерно пару недель – как часто?

– Она была здесь два раза и в обоих случаях вернулась домой.

– И после такого ее муж по-прежнему дружески разговаривает с тобой по телефону?

Шура посмотрел на меня, нахмурившись:

– Звучит странно, не так ли?

Я осторожно сказала: «Ну, это похоже на довольно странный брак».

На его лице застыла печаль, в воздухе повисла тревога, и я подумала, что вновь пришла пора сменить тему разговора. Я встала на колени и потянулась за бутылкой белого вина, зная, что огонь очертил мое тело и Шура мог это заметить. Он действительно очнулся и пришел мне на помощь, взяв бутылку и до краев наполнив мой бокал вином.

На этот раз, вернувшись на свое место, я вытянулась на мате, опираясь головой на одну руку, а другой удерживая бокал.

Атмосфера начала неуловимо изменяться. Я знала, что его внимание переключилось и в данный момент он не помнил об Урсуле. Я заговорила почти извиняющимся тоном, остерегаясь сказать что-нибудь такое, что снова повергло бы Шуру в печаль: «Пожалуйста, сразу скажи мне, если не настроен говорить об этом прямо сейчас, но мне бы очень хотелось знать, каким был ваш брак. Что за человек была твоя жена – Элен, да?»

Я заметила, как в его глазах промелькнуло что-то похожее на изумление, и он ответил: «Да, Элен. Нет, я не возражаю против того, чтобы поговорить о ней сейчас. Мне кажется, я уже говорил, что мы были женаты тридцать лет. Она была хорошим человеком, очень светлым, ее интересовали многие вещи. Она целиком и полностью поддерживала меня всегда и во всем, даже когда я решил уйти с очень хорошей работы в Dole – я уже рассказывал об этом – чтобы заняться тем, во что я верил. Когда я сказал ей, что мне нужно два года на изучение медицины, она пошла работать в университетскую библиотеку, чтобы помочь мне оплачивать счета. На самом деле она была рада вновь окунуться в университетскую среду Беркли. Ей не очень нравилась Ферма...»

Я прервала Шуру, переспросив:

– Ферма?

«Мы живем, то есть я живу на ферме площадью двадцать акров. По крайней мере, раньше это была полноценная ферма, где имелись коровы, козы и лошадь. Там все еще можно выращивать овощи, если заняться этим. Элен хотела бы любить Ферму, но ей недоставало активной среды Беркли, ее друзей, всего того, чем отличается университетский город. Поэтому я думаю, что возвращение к работе очень ее устроило. Наш сын уже подрос, так что Элен не надо было постоянно с ним сидеть. Хотя я получал приличную стипендию, для нас ее зарплата была неплохим подспорьем, пока я учился.

– Она принимала с вами психоделики?

– Нет. Она не могла, потому что недостаточно верила себе; она боялась потерять контроль над собой, а самоконтроль был для нее настоящей религией. Я не пытался переубедить ее, ибо это была единственная вещь, которую она никогда бы не сделала – ни при каких обстоятельствах. Попробовать наркотик – это такое решение, которое нельзя принять за другого человека. Но на последнем году жизни по какой-то причине Элен решилась попробовать. Однажды она пришла ко мне и сказала, что хотела бы принять мескалин. Она прочла немало литературы о нем и, наконец, решила, что может попробовать мескалин и ничего плохого не случится, потому что у этого наркотика была долгая, внушающая уважение история.

Итак, в одно воскресенье к нам пришли наши самые близкие друзья, и мы все, за исключением человека, который сидел за рулем, приняли мескалин. Потом погрузили еду для пикника и одеяла в машину и поехали туда, где открывается великолепный вид на весь Залив. Мы просидели на склоне холма целый день. У Элен были замечательные переживания, действительно красивые ощущения. И теперь, оглядываясь назад, я задумываюсь, может, Элен интуитивно чувствовала будущее, но, в любом случае, я очень рад, что она решилась попробовать.

– И ей не стоило об этом сожалеть?

– Не стоило. Мне кажется, это был мудрый выбор. И потом, я очень доверяю мескалину, так как он помогает мне самому расширить сознание. Для меня он настоящий союзник. И я очень благодарен за то, что он оказался таким другом и для Элены.

Я вспомнила, как учитель Кастанеды, Дон Хуан, ссылался на своего «маленького союзника», но не смогла вспомнить, о каком растении шла речь. Это было приятное слово – «союзник», в некотором смысле, более сильное, чем слово «друг». Когда на тебя наставлено оружие, союзник окажется рядом, он придет на помощь в случае опасности. Союзник – это друг, обладающий силой, способный доказать свою преданность. Союзник.

Я посмотрела в лицо Шуре и увидела, что он снова витает мыслями где-то далеко, так что я рассказала ему о том, что пришло мне в голову. Он улыбнулся: «Да, это хорошее слово. Не уверен насчет оружия, которое держат наготове, но в самом деле, он обладает силой, чтобы отвести удар. Именно так некоторые психоделики воздействуют на меня – как друзья и союзники». Он задумался на мгновение и добавил: «Или, по крайней мере, они дают тебе доступ к той части тебя самого, которая служит тебе другом и союзником».

К этому моменту благодаря действию вина я совершенно расслабилась. Мне было тепло, я чувствовала себя удобно и непринужденно и в разговоре, и в молчании. Я вглядывалась в огонь, позволив образам и мыслям уйти в свободное плавание. Шура поставил свой бокал на пол и поднялся, чтобы подбросить дров в камин; вернувшись, он сел на другое место – поближе ко мне. Я обнаружила, что снова улыбаюсь, чувствуя удовольствие оттого, что нахожусь рядом с ним. Потом, неожиданно для себя, я встала на колени лицом к Шуре и спросила:

– Ты не устал от всех этих вопросов?

– Вовсе нет, – ответил он и нежно провел рукой по моей щеке. – Понимаешь, я же преподаватель, а все преподаватели любят, когда им задают вопросы. Это значит, что кому-то интересно то, чем они занимаются.

– Ах, да, – сказала я, положив руки ему на плечи. – Я действительно очень заинтересовалась. И ты отлично это знаешь.

Тут Шура сделал совершенно неожиданную вещь. Свою правую руку он положил мне на лопатку, а левую просунул между бедер и подложил мне под спину. Теперь я словно сидела у него на руке, мои груди упирались ему в лицо. Мое тело, там, под джинсами, ответило на давление Шуриной руки волной тепла. Внезапно я осознала, что центральный шов джинсов давит мне. Я немного откинулась назад, поездив по руке Шуры. Это было странное, но приятное ощущение – чувствовать, как длинная мускулистая рука давит на шов, на нежную плоть, скрытую под тканью. Я посмотрела Шуре в лицо, продолжая держать свои руки у него на плечах. Его глаза были широко открыты, и он смотрел прямо в мои, уже не улыбаясь. Я склонила голову, пока мой лоб не коснулся лба Шуры. Его лицо слегка блестело от пота, я знала, что тоже вспотела.

Правая рука Шуры легла мне на пояс и вытащила край блузки из джинсов, потом я почувствовала, как его пальцы расстегивают мой лифчик. Я подумала: «О Боже, ты ни за что с ним не справишься, – рассмеялась и сказала вслух, – у тебя будут проблемы с этим. Будет лучше, если я немного помогу тебе».

Продолжая ерзать по его твердой, мускулистой руке, я расстегнула пуговицы блузки и медленно, сосредоточившись, сняла ее, а затем отбросила прочь – лишь мелькнул розовый отсвет огня на белом хлопке. Я сказала Шуре: «Я собираюсь принести для нас покрывало, на случай, если огонь погаснет». Шура медленно вытащил свою руку, которая была между моих ног, и ответил: «Хорошо. Но только не очень долго. Мне очень не понравится, если ты успеешь забыть, что я здесь, ты понимаешь?» Ни малейшего шанса, что я забуду тебя, подумала я, улыбнувшись Шуре.

Я вернулась к нему почти мгновенно вместе со старым стеганым одеялом из лоскутов. Это было большое, мягкое, износившееся одеяло. Я положила его на самый дальний от огня угол мата. Шура очень аккуратно размещал очередное бревнышко в камине. К тому времени, как он закончил это делать и повернулся ко мне, я уже избавилась от лифчика и стояла на коленях, приготовившись сбросить джинсы. Он сел на мат, скрестив ноги, за его спиной горел камин; от огня казалось, что у него на голове корона желто-оранжевого цвета. Шура спросил меня: «Не возражаешь, если я разденусь? Без одежды я буду чувствовать себя гораздо удобнее. Здесь сейчас довольно жарко».

Я одобрительно засмеялась. Потом легла на спину и стащила джинсы с поднятых вверх ног, дурачась, словно ребенок, которому сказали готовиться ко сну. Мгновение я колебалась: с одной стороны, заявили о себе скромность и манеры настоящей леди, с другой – мне не хотелось утруждать себя мыслями об одежде. Потом до меня дошло, что и скромность, и благовоспитанность растворились без следа, когда я ездила по Шуриной руке, так что, решила я, трусики тоже можно снять.

Обнаженная, я легла на живот, как двухлетний ребенок на залитом солнцем дворе. Я оперлась подбородком на руки и стала смотреть медленное, заслуживающее внимания шоу, которое мне устроил Шура. Под мягкой бежевой рубашкой у него ничего не было. Его грудная клетка оказалась просто огромной, а живот таким плоским, что почти напоминал живот хронически недоедающего человека. На груди была поросль темных волос и выделялись нежно-розовые соски. Аккуратно пристроив сложенную рубашку подальше от камина, Шура поднялся, чтобы снять брюки. Я не сводила с него глаз, подумав, Боже мой, какой же он чертовски высокий! И сказала: «Я вижу, что на других частях тела у тебя темные волосы, то есть я хочу сказать, на тех частях, которые я пока могу видеть». Когда он вышел из своих боксерских трусов, я хихикнула: «Ну вот, думаю, я вижу уже достаточно много».

Шура опустился на мат и лег лицом ко мне, подперев голову рукой.

– У тебя действительно нет лишнего веса, не так ли? – поделилась я своими наблюдениями.

– Без него я чувствую себя гораздо лучше.

Я пристроилась поближе к Шуре – теперь между нами было не больше двух футов – и вернулась к разговору о цвете его волос:

– Значит ли это, что у тебя везде были черные волосы до того, как волосы на твоей голове приобрели великолепный серебряный цвет?

– Нет, на самом деле не были. Волосы на голове у меня были светлыми, это достаточно странно, потому что, как ты видишь, – тут Шура позволил себе легкую усмешку, – волосы на моем теле темные.

Я по-прежнему старалась не смотреть на завитки волос у него внизу живота и спросила, когда его волосы поседели, произошло ли это в один момент и не наркотик ли, который Шура в тот момент изучал, был тому причиной.

– Я начал седеть в возрасте тридцати лет.

– В тридцать лет! Боже мой. Была ли конкретная причина – может быть, какой-нибудь шок?

– Нет, никакого шока. И наркотик тут тоже ни при чем. В то время я еще работал на Dole и не приступил к собственным исследованиям.

– Твои волосы прекрасны, и я уверена, что тебе об этом хорошо известно.

На этот раз Шура широко улыбнулся и сказал:

– Благодарю тебя. Мои волосы говорят тебе спасибо. У меня есть лишь одна теория касательно причин моей столь ранней седины. Подозреваю, я бессознательно готовил себя к участи безобидного старого профессора, который иногда может на что-нибудь сгодиться, если заниматься такой работой, какой занимаюсь я. И публиковать то, что публикую я. Звучит разумно, как думаешь?

– Ну, это потрясающая теория, но, мне кажется, с ней ты промахнулся. Ты вовсе не выглядишь безобидным. На самом деле ты похож на воплощение архетипа алхимика или сумасшедшего ученого. Боже мой! Ты идеально подходишь для роли сумасшедшего ученого! – я снова рассмеялась и подумала, что совершенно счастлива и не могу в это поверить. Лежать раздетой рядом с этим глотком свежего воздуха – вот это да! – рядом с самыми восхитительными стройными мужскими ногами из всех, что мне доводилось видеть, и самыми эротичными на свете предплечьями, а он влюблен в девчонку из Германии, и это не имеет значения.

– Элис, – сказал он.

– Да, сэр?

– Ты очень красивая женщина.

– Ты сам довольно привлекателен.

– Все, что я могу тебе предложить, – это правду. Я всегда буду говорить тебе одну лишь правду – о своих чувствах, о том, что я думаю, и обо всем остальном, что должен буду тебе сказать.

Я потянулась к Шуре, коснулась его щеки и сказала: «Спасибо».

Я не чувствовала ни малейших сомнений и ничуть не колебалась. У меня было такое ощущение, что все происходит так, как должно происходить. Это ощущение перерастало почти в уверенность, словно эта часть сценария была написана много лет назад и по-другому сыграть ее было невозможно. Прямо сейчас я не хотела ничего менять. Завтра не существовало, как не существовало в данный момент Урсулы.

Нашлось так много причин, чтобы быть с ним. Его острый, ясный ум, почти осязаемая жажда идей, жажда знания, волнение, с которым он искал новых переживаний и новых мыслей об известных вещах. Печаль, вызванная недавней утратой, и неясность в отношениях с Урсулой скрывали что-то еще, таившееся в глубине его души, – это было нечто смеющееся, сияющее, жаждущее жизни, стремящееся к бытию. Его темная сторона – ее я пока не увидела.

Теперь, подумалось мне, я узнаю этого мужчину с другой стороны. Шура провел пальцем по линии моего бедра. Мы все еще были отделены друг от друга расстоянием около фута, и оба подпирали голову рукой. Спешки не намечалось. Никакой спешки.

Легкие прикосновения продвигались все выше и остановились у меня за ухом. Потом, очень нежно, Шура положил ладонь мне на волосы и придвинулся ко мне. Его губы приникли к моим, готовым к поцелую, его язык встретился с моим; я ощущала вкус вина и вкус Шуры. Его губы не отпускали меня. Шура убрал руку с моих волос, и я почувствовала, как его ладонь, задержавшись у меня на груди, уверенно заскользила вниз, словно рука гончара, вылепливающего из глины вазу.

Эта рука контролировала ситуацию. Она исследовала мое тело и была настойчивой. Внезапно я почувствовала себя уязвимой: я знала, что Шуре известно о том, что мое тело откликнулось на его ласки, знала, что он улавливает мое желание, позволив себе открыться навстречу моей гордости, моей тяге к нему и всем вопросам, которые я не успела еще задать. Я чувствовала его дыхание у себя на носу и губах.

Я открыла глаза и увидела прямой, ясный взгляд Шуры, выдержала его мгновение и потом закрыла глаза снова.

Мое тело сжималось, и я слышала, как дыхание Шуры участилось, а когда фиолетовый ирис вдруг раскрыл свои лепестки у меня перед закрытыми глазами, я услышала, как Шура кричит вместе со мной, затем его рука, словно благословляя, легла на мой лобок.

Через секунду я открыла глаза, коснулась головы Шуры, лежавшей у меня на животе и сказала: «Знаешь, впервые кто-то проделал со мной такое – я хочу сказать, таким способом. Какая у вас замечательная рука, доктор Бородин!»

Шура поднял голову и сказал: «Ну, я не думаю, что нужно ограничивать себя одной или двумя частями тела, когда занимаешься любовью, не так ли? И – должен сказать тебе, по крайней мере, сейчас, – другой способ, обычный, – в общем, я чувствую, что должен сохранить его для Урсулы. Я знаю, это покажется несколько глупым, но, чтобы войти в тело женщины, мне требуется достичь с ней какой-то степени близости, и пока эта близость должна принадлежать ей, по крайней мере, какое-то время».

– О, – протянула я, подумав, что за странный способ сохранять верность, если не преданность. – Я понимаю, я понимаю.

Я села, тряхнула головой, чтобы расправить волосы, после чего пробормотала «с твоего разрешения» и наклонилась над Шурой.

Я углядела длинный завивающийся белый волосок у него в паху, крикнула «ага!» и вытянула его во всю длину. Шура посмотрел на мои пальцы, зажавшие волосок, и спросил, почему я подняла такой шум.

– Только посмотрите на это! Спорю, ты никогда не утруждал себя и не смотрел сюда, чтобы проверить, нет ли здесь седины, разве я не права?

– Должен признать, мне и в голову не приходило это делать.

Я посмеялась, отпустила волосок, чтобы он вернулся на свое место, и снова склонилась над телом Шуры. Я слышала, как он задышал тяжелее обычного и откинул голову назад. Один раз я открыла свои затуманенные глаза и увидела его руку на подушке с распростертыми, словно в агонии, пальцами. Закрывая глаза, я заметила, как рука стиснула подушку – пальцы цвета слоновой кости в мерцании огня в камине.

Когда настал тот самый момент, из горла Шуры вырвался хрип, как будто он закончил какую-то странную, изматывающую битву. Я медленно оторвала от него свои губы. Прямо через Шуру я потянулась за одеялом и накрыла им нас обоих. Резким шепотом Шура сказал: «У меня это было так давно. Так давно».

– У меня тоже, – честно ответила я. Какое-то время я лежала молча, положив голову на плечо Шуры. Я знала, что сейчас буду должна сказать слова о том, что я не могла удержать внутри себя; просто так должно и быть.

Я обратилась к Шуре: «Я должна кое-что тебе сказать. Только не пугайся. Ты обещал говорить мне правду, и собираюсь сделать то же самое. Пожалуйста, не отвечай мне сразу, я знаю, что сейчас у тебя нет ответа».

Я посмотрела на прекрасную линию ноздрей, на профиль Шуры с мирно закрытым глазом и сказала сухим, спокойным голосом: «Я влюблена в тебя. Может быть, это не заметно, но тем не менее это так. Теперь – спокойной ночи и хорошего сна». Я поцеловала впадинку у него на шее и с удовольствием поерзала по его телу, а потом уловила насыщенный запах, похожий на аромат гвоздик и свежесрезанной зелени. Запах шел из подмышек Шуры. Это тебе не одеколон и не присыпка, это Шура. Я подумала, какой он приятный на вкус и даже пахнет чудесно. Я должна сказать, что у него очень вкусные подмышки. Слова крутились у меня в голове сами по себе, когда я засыпала.