Текст книги "Фенэтиламины, которые я знал и любил. Часть 1"

Автор книги: Александр Шульгин

Соавторы: Энн Шульгина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 47 страниц)

Ну ладно. Это не повод для беспокойства. Конечно же, он хочет, чтобы я была рядом с ним, хотя бы для хорошего секса. Но что если, в конце концов, он решит заделаться отшельником, и будет лишь время от времени проводить со мной выходные -или с какой-нибудь другой женщиной, раз уж на то пошло? Что я скажу на это? Я хочу быть частью его жизни, хочу жить с ним до конца жизни. И больше не желаю быть временной заменой. А что если он чувствует, что может дать мне то, что я хочу от него, и даст ясно об этом понять и скажет об этом на выходных, – что мне делать? Вот чертова проблема!

Одетые в домашние халаты, мы стояли на кухне друг против друга, пока Шура давал мне необходимые пояснения:

– Действие этого препарата длится около шести часов, плюс-минус, в зависимости от твоей восприимчивости. Единственное, что отличает его от всех прочих психоделиков, – быстрое начало воздействия. Здесь не надо ждать полчаса или час. Обычно воздействие заявляет о себе в течение пятнадцати минут. ЛСД известен как «толчковый» препарат. Возможно, ты уже слышала, как я упоминал это его качество. Это одна из причин, по которой на ЛСД жалуется большинство людей, даже те, кто его любит; говорят, он захватывает, толкает. Приняв повышенную дозу, не привыкшие к ЛСД люди порой чувствуют, что контролируют себя меньше, чем хотелось бы. Это просто нужно знать, и касается это всех психоделиков. Если ты знаешь, как скоро начинает действовать препарат, и понимаешь, что можешь контролировать ситуацию в любой момент, причин для тревоги нет. Все эти страшилки, в основном, распускают наивные люди, принимающие слишком высокую дозу в первый раз...

– Да, я слышала несколько довольно страшных историй про первый раз.

– ...а остальные случаи касаются людей, у которых оказалась слабая психика. Если у тебя слабая психика или тебя легко свалить, значит, любое событие может выбить тебя из колеи – будь то прием ЛСД, влюбленность, потеря близкого человека или крупная ссора с отцом.

– Думаю, что в твоих словах есть скрытый комплимент в мой адрес, – сказала я, слегка улыбнувшись. – По крайней мере, я его услышала. Ты хочешь сказать, что у меня не слабая психика, да?

– О, – сказал Шура, при этом его брови взметнулись вверх. – Абсолютно, абсолютно. Я имею в виду, я совершенно не то хотел сказать! Конечно, нет! Ты натура крепкая, хотя в эмоциях у тебя полная путаница...

Я онемела от изумления. Меня взяло такое зло. Но одновременно захотелось вдруг расхохотаться. Пару месяцев назад я бы ударила его по яйцам за это, но сейчас все было по-другому. Я постаралась придать своему лицу невозмутимый вид, а Шура тем временем закончил: «... но твоя психика, без сомнения, непоколебима».

До меня дошло, что он знал, что я контролирую себя, но я знала то, в чем он мог и не быть уверен: у меня был превосходный контроль над собой, и так легко я бы его не утратила – с ЛСД или без него. Пока я сама не захочу его отключить. А пока мне этого не хотелось.

После того, как мы выпили бесцветную жидкость, которая, главным образом, представляла собой дистиллированную воду и крошечное количество ЛСД, растворенное в ней (Шура объяснил мне, что в воде из-под крана содержится хлор, способный уничтожить ЛСД практически сразу, как и сильный свет), мы сели в гостиной – я на диване, как обычно, а Шура устроился в большом кресле. Я слушала его рассказ о последней неделе.

– Я рассказал Рут и Джорджу о письме Урсулы, и они договорились со мной пообедать у меня, чтобы обсудить письмо. Я прочел им письмо. Они пришли в полнейшее смущение. Они не увидели в нем повода для смеха в отличие от тебя и не пытались анализировать ее мотивы. С другой стороны, думаю, они очень хотели помочь мне оправиться и знали, что атаки на Урсулу и обвинения в ее адрес были не тем, что я хотел тогда услышать.

– Нет, конечно, нет.

– Они просто стали для меня семьей. Позволили мне выговориться и уложили меня в постель после того, как я перепил вина, а утром накормили меня чудесным завтраком. Я почувствовал себя гораздо лучше. Они оказали мне большую поддержку.

Я кивнула, а потом подняла руку вверх, как на уроке, и спросила: «Я могу уже кое-что почувствовать?»

Шура встал с кресла и пошел на кухню посмотреть на часы. Вернувшись, он сказал, что, да, конечно.

– Ну, тогда я думаю, что началось.

– Что ты чувствуешь?

Я проверила себя и, тщательно подбирая слова, ответила Шуре: «Словно мои клетки пытаются выстроиться в один ряд по-другому, не так, как обычно».

– Это приятно или нет?

– Приятно – это не то слово. Правильней было бы сказать – интригует.

Шура мягко рассмеялся и сказал: «Звучит нормально. Просто позволь этому быть; через некоторое время ты поймешь, в чем здесь суть».

Я оглянулась вокруг и сказала: «Много цвета. Он стал более заметным, чем обычно, то есть я повсюду вижу все эти маленькие призмы и радуги».

Шура молча кивнул в ответ.

Я посмотрела в окно, на улицу, где уже сгустились сумерки, и добавила: «Я понимаю, что ты имел в виду, когда назвал ЛСД толчковым. Он оказывает своеобразное давление. Возможно, потому, что переход начинается так быстро. Но ведь он еще и очень интенсивный, да? Я хочу сказать, ощущение такое, будто на русских горках катаешься».

Шура снова кивнул мне.

– Если сбросить все это со счетов, то территория мне знакома. Пока.

– Как насчет того, чтобы отправиться в теплую постель и включить музыку, или тебе было бы лучше остаться здесь? -

О Боже, как осторожно он это сказал! Вместо ответа я поднялась с дивана и пошла через кухню, столовую и дальше по коридору, который вел в спальню, место, где царили любовь и музыка. Пока я шла, я чувствовала прочную связь с физическим миром. В то же время у меня было такое ощущение, что мое тело состоит, скорее, из энергетических частиц, а не из плоти и крови. Ощущение оказалось довольно приятным, когда я позволила себе почувствовать эту приятность. Когда я открывала дверь в спальню, мне пришло в голову, что пора бы перестать волноваться насчет сохранения контроля над собой и думать, в каком свете я предстану; настало время быть самой собой и позволить себе переживать эмоции, в том числе и смех, потому что поступать иначе значило проявить несправедливость по отношению к себе, манипулировать Шурой и даром потратить время, которое могло бы стать грандиозным опытом.

Мы легли на кровать. Шура был обнажен, я все еще была в халате. Когда я закрыла глаза, внутренний мир предстал передо мной во всех подробностях. Шура поднялся и включил радио. Он нашел Шопена и вернулся ко мне. Я села и сняла халат. Не открывая глаз, я увидела любовную сцену. Мы с Шурой стояли на открытом балконе и смотрели во двор. Вокруг нас были сплошные балконы, этаж за этажом. Они были в цветах. По стенам и колоннам дома ползли плющи. Посмотрев вниз в центр круглого сада, я увидела там выложенную плиткой платформу, на которой стоял рояль. За ним сидел молодой человек в смокинге и играл, разумеется, Шопена.

Услышав, как Шура начал задыхаться и кричать дрожащим голосом, я на миг встревожилась. Я поняла, что, должно быть, нас было отлично видно тем, кто мог стоять на соседнем балконе, и что у нас будут серьезные проблемы, если мы будем шуметь. Пианист мог прекратить играть и посмотреть, что там над ним происходит. Я подумала, что надо бы предупредить Шуру, чтобы он не кричал, как обычно, но прежде чем я заговорила, я поняла, что мы в абсолютной безопасности на этой широкой кровати и что реальность и фантазия у меня смешались. Шура застонал, сидя на постели и вцепившись одной рукой в мои волосы.

Пианист продолжал играть, не прервавшись, и, лежа на полу балкона, я хихикнула в Шурин живот и ударила его по ляжке.

– Какое-то мгновение, – сказала я, – я действительно думала, что мы напугаем лошадей.

– Лошадей?

Я напомнила Шуре известный афоризм миссис Патрик Кэмпбелл, подруги Джорджа Бернарда Шоу, которая сказала, что ее не заботит, что делают люди, занимаясь любовью, если только они не делают это на улице и не пугают лошадей.

–О!

Я рассказала Шуре о своих видениях, и он рассмеялся, все еще немного задыхаясь.

– Ты кончила? – спросил он, как всегда.

Я села и, поджав под себя ноги, ответила: «Сказать по правде, я отвлеклась от процесса из-за своего воображения, смешавшего границы фантазии и реальности. Я думала о том, насколько легко оказаться захваченной внутренней картиной и как это может быть забавно, но и пугающе для того, кто раньше никогда не пробовал галлюциногены и не знает, как вернуться назад в нормальную, обычную реальность, потому что он не может сказать, где эта реальность.

– Но ведь тебя не одурачили, не так ли? – спросил Шура. – Я хочу сказать, даже очень наивный человек, обнаруживая, что он видит какие-то места и вещи с закрытыми глазами, где-то все равно знает, что может открыть глаза. Если, конечно, он не передознулся. Чтобы уловить смысл происходящего при передозировке, нужно действительно обладать большим опытом и даже при этом условии могут возникнуть трудности».

Я подвинулась и легла рядом с Шурой. Его длинные пальцы начали легонько ласкать меня, а я пока смотрела на потолок и видела на затененной поверхности огромное количество крошечных калейдоскопов. Они двигались и ударялись друг о друга, словно клетки крови под микроскопом. Я улыбнулась и, когда Шурина рука на мгновение замерла, а его глаза открылись пошире в немом вопросе, я объяснила ему, что происходило на потолке. Он посмотрел наверх и сказал: «Да, это штука довольно активно действует, правда?»

Его рука продолжила свое исследование. Я подумала о том, насколько хорошо он знает мое тело, а потом услышала, как он заговорил, слегка улыбаясь: «Знаешь, я проделал небольшой эксперимент, который мог бы заинтересовать тебя. На прошлой неделе я задал Рут и Джорджу тот же вопрос, который задавал всем остальным участникам группы, за исключением Дэвида. Я спрашивал их, что они думают о моем решении жить с тобой. Веришь или нет, все они сказали одно и то же, и звучало это примерно так: нет, не делай этого, а то разочаруешься, не думаю, что она подходит тебе, Шура. Не припомню, чтобы хоть один из них сказал что-нибудь позитивное об этой идее. Разве это не интересно, с учетом сложившихся обстоятельств?»

Я сделалась неподвижной. Мой Наблюдатель отметил, что они ответили отрицательно, потому что им задали такой вопрос; если ты вынужден спрашивать об этом, то, скорее всего, в ответ ты услышишь «нет».

Я открыла рот, чтобы выложить Шуре это, и объяснить ему спокойно, с точки зрения здравого смысла, почему все его друзья ответили именно таким образом, но внезапно, без всякого предупреждающего знака, что-то во мне разбилось вдребезги и пылающие угли отправились в дымоход. Я пыталась сосредоточиться, пока горячие слезы катились у меня из глаз, стекая по подбородку. Не помня, как я встала, я обнаружила, что сижу на кровати, а мои руки вцепились в одеяло. За несколько секунд мой внутренний мир сократился до размеров темного, пурпурно-красного туннеля, в котором не было ничего, кроме боли. Я рыдала, содрогаясь с такой же силой, с какой пульсировало во мне горе, поднимаясь со дна этого туннеля и обжигая мне глаза. Потом я почувствовала, как меня пронзил ярко-оранжевый свет – гнев, после чего поток энергии стал другим. Мой плач словно пробивался теперь через какую-то преграду; я смутно осознала, что мои челюсти крепко сжаты. Я перестала понимать, что происходит, и слышала лишь звуки собственного взрыва. Мне показалось, что я кричу сквозь стиснутые зубы, и кричу довольно громко.

Мой Наблюдатель, почти потерявшийся в этом хаосе, с легким удивлением подумал, а не выпустил ли случайно мой дорогой мужчина на волю тигра покрупнее, чем он ожидал.

Шура спокойно ждал, когда разразившийся шторм начнет утихать. В этот момент я неотчетливо чувствовала своими внутренностями, что выкрикиваю ему слова вроде «это жестоко», «по-садистки», и «невыносимо»; еще я уловила отголоски слов «ужасно» и даже «глупо». Я лежала, уткнувшись лицом в мокрую от слез подушку, и чувствовала, что поток замедляется. Его цвет уже не был пурпурно-красным, оранжевым, желтым или черным; единственные цвета, которые были доступны моему восприятию, были голубой и фиолетовый с розовым по краю. Я очистилась от эмоций и лежала умиротворенная.

Я приподнялась и медленно перевернулась на спину. Я уставилась в потолок, зная, что между мной и Шурой возникла стеклянная стена. Эта стена была моим другом, и она не исчезнет, пока у Шуры не появится очень подходящий довод, доказывающий, что ее нужно убрать. Самое лучшее в этой ситуации, подумала я почти с удовлетворением, – это то, что я больше не испытываю боли. По крайней мере, на данный момент мне все равно. В центре моей груди образовалось озерцо с чистой голубой водой, и я могла там плавать в свое удовольствие долго-долго, пока все не заживет.

Шурин голос донесся до меня откуда-то справа, с другой стороны стеклянной стены: «Кажется, я не сказал того, что хотел сказать, или подобрал неверные слова, или что-нибудь еще. Понимаешь, как я тебе уже сказал, это был своего рода эксперимент – спросить их. Признаю, это не самый тактичный способ обращения со старыми друзьями, но какое-то время назад я поспорил с самим собой, что все в этой группе -опять скажу, что не задал Дэвиду этот идиотский вопрос, но он был единственным исключением – так вот, я поспорил сам с собой, что все они, как один, будут предупреждать меня не разделять, как говорится, свою судьбу с тобой. Я заключил с собой пари, потому что был уверен в том, что знаю, почему они будут против моего решения, и я думал, когда расскажу тебе об этом, ты тоже сразу все поймешь. Это была глупая, злая шутка, и ее устроила та часть меня, которой можно восхищаться меньше всего, – понимаешь, та часть меня, которая получает удовольствие, видя, как сбываются самые худшие ожидания».

Я слушала его, но его слова меня совершенно не трогали. У меня не было причин, чтобы заговорить.

– Я был уверен, – продолжил Шура, – что каждый, кого я буду спрашивать, в какой-то степени побеспокоится о женщине, которую они успели узнать и полюбить, но которая станет настолько близкой мне, что сможет влиять на мои отношения с ними. Я знал, что они всегда опасались влияния Урсулы, ты понимаешь, но я никогда не спрашивал их, что они думают о ней; я никогда не давал им возможности сказать «нет», и они знали, что не надо пытаться настраивать меня против нее. Им всегда было неловко с ней. Мне было известно это. Поэтому на этот раз, просто шутки ради и чтобы доказать себе свою правоту, я подумал, что дам им шанс как-то повлиять на меня. Я спросил каждого из них с глазу на глаз, что они думают о моей жизни с тобой.

Я предполагал, что все они скажут – не делай этого, потому что все боятся, что ты изменишь устоявшееся положение дел каким-то образом, каким они не могут предвидеть. Они не хотят, чтобы я стал меньше нуждаться в них, проводить с ними меньше времени. Это был глупый эксперимент, и он лишь подтвердил мои подозрения.

Я посмотрела на Шуру и заговорила голосом, который мой Наблюдатель определил как ровный и здравомыслящий:

– А тебе не приходило в голову, что сам факт, что ты спрашивал их, означал отрицательный ответ? Будь я на их месте, я бы сама сказала «нет». В любви есть такое правило: если тебе приходится задавать друзьям такой вопрос, значит, ты не уверен, а если ты не уверен, значит, это не настоящая любовь. Или что-нибудь в этом роде.

– Да, – сказал он, – думаю, так оно и есть. Но я также считаю, что они чувствуют ревность к любому человеку, который становится мне ближе, чем они.

– Ладно. Может, ты и прав. Это был жестокий эксперимент, как ты и сам признал. И чего ты ожидал от меня в ответ – смеха?

– Да, я думал, что ты увидишь в этом юмор.

– Ха-ха, ни тени юмора. Это было не смешно.

– Это стало мне уроком. Прости, Элис.

Шура опустил голову и потом сказал:

– Слушай, ведь извинения здесь не помогут, не так ли? Я не хочу тратить на них время. Итак, почему бы мне просто не спросить тебя: что ты думаешь насчет того, чтобы бросить свою работу и переехать отсюда вместе со мной?

– Господи! – пробормотала я.

– Вы звонили? – ответил он.

Против воли я рассмеялась и пробубнила, уткнувшись ему в бок:

– Ты идиот!

– Ну так как?

Приготовившись отвечать, я обняла его за шею и увидела, как стеклянная стена, разделявшая нас, раздвигалась, превращалась.

– Ты уверен? – прошептала я.

– Что ты имеешь в виду, спрашивая, уверен ли я?! Да ни в чем я не уверен! Может быть, я круглый дурак, и, может, это путь к полной катастрофе. Конечно же, я не уверен! Но я хочу, чтобы ты жила со мной, потому что приезд на выходные – это просто смешно, и, кроме того, ты не плохая малышка, с учетом всего, а я, возможно, мог сделать гораздо хуже!»

Я стала колотить его по груди, тогда он схватил меня за кисти, а когда я снова начала плакать, он прошипел: «Перестань, не то брошу тебя через всю комнату!»

Я смеялась и рычала одновременно, а Шура повторял свою угрозу тоном, который, наверное, должен был имитировать интонацию чикагского гангстера. Наконец, я легла на подушку с лицом, мокрым от слез, задыхающаяся от смеха. «Ладно, ладно, ладно!» – прокричала я.

Внезапно я подумала о том, что было слишком важным, чтобы откладывать его на потом. Мне нужен был немедленный ответ, если я должна была поверить во все это. Я села, пытливо посмотрела на Шуру и спросила у него: «Значит ли это, что сейчас мы можем делать это в миссионерской позиции?»

Он уставился на меня и переспросил: «Сейчас! Боюсь, прямо сейчас я не очень способен на это. Ты не могла бы подождать до завтрашнего утра? Мне все-таки уже не восемнадцать, понимаешь; мне нужно несколько часов, чтобы восстановиться!»

Я опрокинула его на спину, зашипев: «Я имела в виду с этого момента, ты, вошь! Не прямо сейчас!»

Он усмехнулся, и я поняла, что он прекрасно все понял.

– Конечно, – сказал он. – Раз ты настаиваешь.

– Просто время от времени, – сказала я. – Чтобы убедиться, что мы не забыли, как это делать классическим способом, ну, по старинке.

– Я пытаюсь вспомнить, – проворчал Шура. – Но мне кажется, что это делается как-то так, – он сделал кольцо пальцами левой руки и начал совать туда указательный палец правой, совершая движение, понятное всем людям в мире.

Я интенсивно кивнула, захихикала и сказала: «Ха-ха, точно!»

Урсуле больше ничего не осталось, Спасибо, спасибо.

Я икала и смеялась, и снова икала. Моя икота была серебристыми шипами на разноцветном потолке.

Глава 34. Четвертое

 Четвертого июля 1981 года в ответ на около восьмидесяти приглашений на пикник, устроенный на Ферме, прибыло шестьдесят семь человек. Они привезли мясо для барбекю, а некоторые из гостей прихватили с собой переносные решетки и вертела и несколько пакетов с углем про запас. Гости приехали в коротких брюках, слаксах и топах на бретелях. Приглашенные навезли хот-догов, мяса для гамбургеров, цыплят, картофельного салата, овощей, тортов, желе и мороженого.

День выпал жаркий. Куда бы я ни посмотрела, повсюду были люди. Я знала, что такого многочисленного сборища Ферма еще не видела. Большинство гостей были знакомы друг с другом, но находился один-другой, которого нужно было представить остальным, потому что он не входил в объединение, названное нами сетью. Среди новичков было несколько моих старых друзей и две женщины из больницы, где я работала год назад.

Уолтер тоже был приглашен, как и дети, которые теперь жили с ним. За последний год Шура с Уолтером стали нормально общаться, и раз в две недели мы собирались на обед в доме Уолтера в округе Марин. Компанию нам составляли друзья. Такой вот был у нас способ поддерживать тесные семейные связи.

Немного удивленная, Рут поделилась со мной своими наблюдениями, когда мы на секунду уединились в уголке в гостиной: «Не могу поверить, что Шура на самом деле пригласил такую толпу народа! На моей памяти он никогда не приглашал к себе больше двенадцати человек за раз!»

Я сказала ей, что это была моя идея, а он согласился реализовать ее лишь единожды. «Я подумала, что это будет действительно весело – пригласить всех наших друзей на барбекю, понимаешь? Он сказал, ладно, но при условии, что этот эксперимент мы не будем больше повторять».

«Поразительно! Никогда не думала, что мне удастся когда-нибудь увидеть такое», – рассмеялась Рут. Потом она широко улыбнулась мне и добавила: «И разве не чудесно, что Данте и Джинджер оказались здесь именно в эти несколько дней!»

Данте и Джинджер позвонили Рут и Джорджу пару недель назад и спросили, могут ли они остановиться у них. Они навещали родственников, живших поблизости, и услышали про наш пикник. Поэтому они хотели поехать на Ферму вместе с Клоузами. Рут с Джорджем несказанно обрадовались и предложили Данте и Джинджер свою вторую спальню.

Из всей исследовательской группы лишь эти двое – Данте и Джинджер – знали о наших планах. Они жили так далеко от нас, и было бы сложно уговорить их проделать такой долгий путь лишь ради барбекю по случаю Четвертого июля. Мы с Шурой поняли, что должны посвятить их в нашу задумку, взяв с них клятву не разглашать тайну.

Кроме Данте и Джинджер, о том, что будет происходить во время праздника, знали сын Шуры Тео, мои четверо детей и очень хороший Шурин друг Пол Фрей из Федеральной лаборатории по изучению наркотиков. Сегодня он собирался выступить в роли священника Церкви Вечной Жизни [67]67
  Один из экзотических апокалиптических культов, распространенных в Калифорнии, деятельность его в 1990-ые годы сопровождалась рядом крупных скандалов.


[Закрыть].

Я прониклась к Полу настоящей симпатией. Он был очень умен, вдумчив и обладал отнюдь не тонким чувством юмора. Шура охотно подхватывал шуточки Пола. Обычно это происходило за бутылкой красного вина время от времени по воскресеньям.

За Шуриным домом было заросшее травой место. Трава росла ниже тропинки. В самом широком месте длина лужайки доходила до двадцати футов, потом она постепенно сужалась до футов пяти. Полянка была укрыта тенью деревьев, и там было относительно прохладно летом. Мы накидали на лужайку персидских ковриков и несколько больших подушек для пола. Когда народ стал спрашивать, для чего все это, мы сказали, что позже, во второй половине дня у нас будет камерная музыка. Все вежливо заметили «как мило!» и вернулись к своим разговорам.

В два часа дня я собрала детей и дала им задания Пока они разбежались по Ферме, зазывая гостей на специальную программу, которая состоится за домом (некоторые гости смотрели на них с недоумением, другие пошли на открытое сопротивление, которое можно было предвидеть), мы с Шурой заперлись в спальне и переоделись.

Я облачилась в индийское платье из тонкой набивной ткани розового, золотого и коричневого цветов. Оно было из чистого хлопка и длиной до пола. К нему полагалась розовая комбинация На ногах у меня были простые танцевальные тапочки, тоже розовые. Шура надел песочного цвета слаксы, новый твидовый пиджак и повязал галстук. Поглядев на себя в зеркало, на струйки пота, стекавшие у нас по лицам, мы рассмеялись, потом быстро поцеловались и вышли из спальни.

Мы ждали за задней дверью, пока Брайан выкладывал каменные ступеньки по направлению к нам от того места, где сидела гудящая толпа изнывающих от любопытства и наполовину встревоженных гостей, которых вежливо заставили прийти сюда. Увидев, как Брайан махнул нам, мы вышли из дома и пошли по ступенькам, держась за руки. Справа от нас, под сенью деревьев, стоял Пол Он звонил в подвешенный к крепкой ветке большой латунный колокол – сувенир, оставшийся у Шуры после службы на флоте.

Испытавшие шок гости онемели, когда мы прошествовали перед ними, направляясь поддерево к разбросанным коврикам, чтобы предстать перед Полом Фраем. У него в руке был текст написанной нами свадебной церемонии. Спокойным, глуховатым, слегка дрожащим голосом Пол начал читать знакомые прекрасные слова. Я посмотрела направо и обменялась улыбками со своим сыном Кристофером. Он держал мое кольцо. Взглянула я и налево от Шуры, где стоял Тео, ставший шафером отца. У его ног на коврике лежала видеокамера.

– Дорогие возлюбленные! Нас собрали здесь, чтобы стать свидетелями священной церемонии брака, которым сочетаются этот мужчина и эта женщина.

В церемонию мы вставили благословение, позаимствованное у апачей.

Так, взявшись за руки,

Крепко держа друг друга,

Вы можете пройти свой путь вместе.

После того, как Шура надел кольцо мне на палец, Пол продолжил. Постепенно его боевой задор стал сходить на нет под напором душивших его слез:

Отныне вас не намочит дождь,

Ибо каждый из вас станет навесом для другого.

Отныне вы не почувствуете холода,

Ибо будете дарить тепло друг другу.

Отныне одиночество для вас не существует,

Ибо два тела вы,

Но жизнь у вас теперь одна.

Идите же сейчас в ваше жилище,

Чтобы войти в дни вашей совместной жизни.

И пусть ваши дни будут хороши

И продлятся долго на этой земле!

С мокрыми от слез щеками наш дорогой Пол закончил: – Я соединяю вас друг с другом и со всеми нами, кто любит вас Объявляю вас мужем и женой».

Потом, на кухне, когда Рут перестала плакать, а с носа Ли сошла краснота, я объяснила, почему мы решили провести свадьбу таким образом. «Шура сказал, что не против того, чтобы пожениться, если только мы обойдемся без масштабной суматохи подаркодарения, потому что он ненавидит все это. Раз уж он так решил, нам не нужны никакие подарки на свадьбу. Он хотел, чтобы все было просто. Поэтому я сказала ему, почему бы не пригласить всех вас на пикник и не преподнести вам сюрприз. Так родился этот план. Мы решили, что никто, кроме наших детей, не должен знать о готовящейся церемонии. Нам была нужна их помощь, к тому же было весело из-за того, что им пришлось хранить такой секрет Конечно, – улыбнуласья Рут, – Джинджер и Данте должны были знать, для чего им проделывать весь этот путь, да и Пола тоже надо было поставить в известность, потому что ему предстояло быть нашим священником!»

– Не помню сюрприза, который так бы меня удивил, – сказала Рут, вновь принявшаяся рыдать. Я крепко обняла ее, потом прислонилась к раковине, сложила руки и сказала им: «Я хочу, чтобы вы обе знали – и, конечно, все остальные в группе – что наш брак ничего не изменит в вашей дружбе и в ваших взаимоотношениях с Шурой. Этого мне хотелось бы меньше всего. Я знаю, вы все его очень любите, и у меня нет ни малейшего желания отдалять его от друзей. Это не в моем стиле. Думаю, вы боялись этого, когда с ним была Урсула, но я не Урсула...»

Ли сделала преувеличенный жест облегчения, вытерев свой лоб тыльной стороной ослабевшей руки. Рут рассмеялась.

– ...я не должна держать его при себе и ни с кем не делиться. Чем больше семья, тем лучше, по крайней мере, я так считаю. Вы все нужны ему, и я хочу поблагодарить вас за то, что вы стали его друзьями. И моими тоже.

Чудовищно сентиментально. Но им надо было это услышать. Теперь достань бумажный платок, высморкай свой проклятый нос и иди отсюда, чтобы они смогли поговорить между собой.

Энн, Венди и Брайан окружили меня и с явным удовольствием сообщили, что они наблюдали за реакцией своего отца, когда мы с Шурой встали перед Полом и уже стало ясно, что будет происходить.

– У него челюсть упала от удивления, – сказал Брайан. – Он так и стоял с открытым ртом все время.

Эту картину удачно проиллюстрировала Венди, скосив глаза и отвесив челюсть.

– Ты никогда в жизни не видела настолько ошарашенного человека, – засмеялась Энн, держась за живот. – Это было чудесно, мамочка. Я бы не променяла эту сцену ни на что на свете!

– Молодец, – сказала я. – Ребята, у вас какое-то странное чувство юмора, вы понимаете?

Я обняла всех их по очереди и от души поблагодарила за то, что так прекрасно справились со своими обязанностями.

– Ну, – подметила Энн, когда они собрались присоединиться к вечеринке, – по крайней мере, ты никогда не забудешь дату годовщины своей свадьбы, да?

– Это будет нелегко, моя хорошая.

Четвертое июля. Празднование свободы. Свобода, заключающаяся в том, чтобы всегда быть связанной с мужчиной, с которым я хочу быть связанной навечно. Спасибо Тебе, Господи, и всем вам, Маленьким богам. Посылаю вам свою радость и благодарность. Благослови и храни вас, аминь.