Текст книги "Фенэтиламины, которые я знал и любил. Часть 1"
Автор книги: Александр Шульгин
Соавторы: Энн Шульгина
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 47 страниц)
Поздней весной, в четверг вечером, Шура позвонил мне, чтобы сообщить о полученном по почте длинном письме от Урсулы.
– А, – протянула я, усаживаясь со скрещенными ногами в кресло.
Она Та, Кто Слушает. Она Та, Кто ждет.
– В письме обычная чепуха насчет крайне нестабильного состояния Дольфа, – начал Шура. – Она пишет, что не дает мужу сорваться, стараясь быть любящей и нежной с ним. Она чувствует, что он постепенно привыкает к мысли об ее отъезде, а когда этот день придет, он окончательно восстановит чувство само уважения и у него появятся виды на будущее.
Я сочувственно забормотала, искренне жалея Дольфа.
– Она велела мне не волноваться. Она очень хорошо знает своего мужа и не может допустить, чтобы произошла какая-нибудь трагедия. Думаю, так она отвечает на мою настойчивую просьбу собрать вещи и немедленно уезжать от Дольфа.
– Да, конечно.
– Я просто передаю тебе общее настроение письма, ты же понимаешь.
– Разумеется, – ответила я. – Но, знаешь, я не могу не задумываться о том, что она рискует. Ну, разве исключается такая возможность, что Дольф будет удерживать ее вечно, продолжая страдать? Я хочу сказать, может, он делает это бессознательно, но, если именно его душевные страдания не дают ей уйти, с какой стати ему вдруг чувствовать себя лучше или привыкать к чему-то?
– Полагаю, это может случиться, – сказал Шура. – Но, с другой стороны, ей же придется сказать «хорошо, дела обстоят так: я уезжаю, желаю тебе всего наилучшего, мне очень жаль, прости-прощай» или что-нибудь в этом роде. Неважно, насколько нежно она скажет это, в конце концов, эти слова должны быть произнесены.
– Думаю, что да.
– Кроме того, – продолжил Шура, – все сводится к тому, что лишь она может управлять ситуацией; даже если бы я был там, я не мог бы сделать это за нее. Так что мне не остается ничего другого, как не вмешиваться и позволить ей довериться своим инстинктам, надеясь, что она выберет правильный путь, пока события не докажут обратного.
– Да. Это все, что в твоих силах.
Но на этом Шура не закончил. «Самое приятное я оставил напоследок, – сказал он. – Урсула сообщила мне кое-что очень обнадеживающее. Она наконец-то упаковала все свои книги в большой контейнер и отправила его сюда наземным транспортом за день до того, как написала письмо. Невозможно рассчитать, сколько времени займет доставка контейнера – его повезут по морю, разумеется, – но, по крайней мере, он уже в пути».
Я сказала, что это хорошая новость, и постаралась, чтобы мои слова прозвучали достаточно убедительно.
– Она написала, что знает, именно такую новость я и ожидал услышать, – сказал Шура. – Должен признать, я вздохнул с облегчением. Пока я не прочел это место в письме, и я не знал, какая пропасть мелких сомнений накопилась во мне за последние несколько недель...
– Ну, до сих пор ты получал ужасно много неопределенных обещаний; это известие звучит куда реальней.
У меня внутри все свернулось в холодный, тугой узел.
Набитый книжками грузовик плывет через глубокое соленое море-океан, черт бы ее побрал. Она настроена серьезно. Я обманывала себя, веря в правоту Бена. Я хотела верить в то, что он прав. Но книги... книги – это реальная вещь. Книги просто так не посылают.
Шура что-то говорил об исследовательской группе, которая вновь соберется у него дома в следующую субботу. На этот раз, пообещал он, у меня будет возможность познакомиться еще с двумя участниками группы. Они жили дальше всех, в долине Оуэне, около двух часов езды от Долины смерти. Шура спросил, была ли я когда-нибудь в Долине смерти.
Выброси Урсулу из головы. Следи за разговором.
– Нет, не была, – ответила я. – Я давно хотела увидеть это место, но случая так и не представилось.
– Это место ты должна обязательно увидеть! Это же одно из чудес света вроде Большого каньона и Вавилонской башни. – Так или иначе, – оживленно продолжил Шура, – Данте и Джемина Сэндемэн живут в маленьком городишке, который называется Золотое Дерево. Они перебрались туда несколько лет назад и построили себе отличный дом: задней стеной ему служат горы, а по ночам вокруг с воем бродят койоты. Словом, замечательное место. Я давно их знаю и очень люблю обоих.
– С нетерпением буду ждать встречи с ними.
Это просто смешно. Меня познакомят с новыми людьми, которые, возможно, понравятся мне, а потом появится Урсула и все приберет к рукам, мне же придется уйти со сцены. Это бессмысленно.
– Между прочим, – заметил Шура, – никто не зовет ее Джеминой, только Джинджер [63]63
«Рыжик» (англ.).
[Закрыть]. Это прозвище подходит и к цвету ее волос, и к ее характеру.
– Ты хочешь сказать, что она темпераментна, как все рыжеволосые?
– Нет, нет, я имел в виду не темперамент, хотя он у нее тоже совсем неплох. Я говорил об энергии и... э... об искре, думаю, можно и так сказать. Она как девчонка. Что же касается Данте... ну, о нем я тебе расскажу, когда ты приедешь ко мне в пятницу».
– Ладно, – сказала я. – Значит, Данте и Джинджер. Вот это имечки! Даже я не смогу забыть их.
Я ездила на работу в больницу и не забывала о своих обязанностях по дому. Мой мозг словно заснул на какое-то время. Я постаралась как можно лучше заморозить все свои домыслы, надежды и страхи. Я крепко обнимала детей и не забывала, что надо улыбаться, но время от времени ловила на себе их серьезный взгляд, словно они чувствовали, что что-то не так.
В пятницу вечером, проводив детей к отцу, я положила в машину ингредиенты для большого салата, как попросила меня Рут, занимавшаяся подготовкой субботнего обеда. Я взяла сваренные вкрутую яйца, помидоры, авокадо, маленькие зеленые луковицы, три вида салата (на всякий случай) и две бутылочки салатной заправки – «Тысяча островов», которая нравилась Шуре, и еще одну итальянскую. На этот раз мне не нужно было опасаться того, что я привезу слишком много еды, поскольку Шура ждал немало гостей.
Шура встретил меня крепкими объятиями и поцелуем в губы. Он явно прекрасно себя чувствовал. Я решила не обращать внимания на контейнер с книгами, поселившийся у меня в желудке, и вести себя так, словно настоящее было единственной реальностью и лишь этот выходной имел значение.
Когда вечером я сказала что-то насчет ожидавшихся завтра девяти гостей, Шура ответил: «На самом деле, их будет десять. Ты слышала, как я упоминал Дэвида Лэддера, молодого химика, который приходит сюда раз в неделю и работает со мной в лаборатории? Мы много чего опубликовали в соавторстве, и, как все мои знакомые, я считаю его хорошим химиком, лучше себя по многим параметрам».
– Да, знакомое имя. Так он завтра придет?
Шура энергично закивал:
– Последние несколько недель он выбивал грант для своей лаборатории, чтобы финансирование не прекратилось, а недавно наконец-то закончил с этим. Это означает, что завтра группа соберется в полном составе. Это случается лишь тогда, когда Сэндемэны возвращаются домой, повидав родственников или самого младшего внука, или еще кого-нибудь.
– Расскажи мне о Дэвиде.
– Конечно, – откликнулся Шура. – Мы давно с ним знакомы. Ему под сорок, хотя выглядит он как юнец, которому едва разрешили пить спиртные напитки, только с сединой в волосах. Отец у него психиатр. Предвижу твой вопрос и сразу скажу, что работает он по Фрейду. Отец весь в морщинах, но дружелюбный и жизнерадостный. У них большая семья. Сестра Дэвида, Джоанна, профессионально играет на виолончели, она превосходно владеет инструментом, действительно заслушаешься. Еще есть два брата, оба математики. Дэвид – единственный химик в роду. Что еще тебе бы хотелось узнать?
– Какие у него отношения с близкими?
– На самом деле, похоже, что все они питают искреннюю любовь друг к другу, насколько я могу судить по своим многолетним наблюдениям. Они привязаны друг к другу, многие вещи делают сообща. Кажется, Дэвиду нравится семейная атмосфера. Он прямо расцветает после очередного визита к малюткам племянникам или после семейных праздников и всего такого.
Я накрыла на стол, и мы сели ужинать. Шура продолжал рассказывать:
– Дэвид – тихий человек, где-то интровертный. Подозреваю, что он унаследовал ген робости от своей матери. Но когда он оказывается в лаборатории, робости у него как ни бывало. Он любит химию даже больше меня. Меня могут вдохновить и другие вещи – я могу видеть себя писателем или музыкантом. Но я действительно понятия не имею, чем бы занялся Дэвид, лиши его лаборатории. Лаборатория занимает главное место в его жизни, это его средство самовыражения. Конечно, много для него значит и музыка, но лишь химия – его подлинная и неизменная любовь.
– Он женат?
– Нет, – вздохнул Шура. – Пару лет он жил с какой-то девушкой, а потом все сошло на нет. Возможно, она устала быть на втором месте после химических журналов! Мы не говорили с ним на эту тему. Он очень замкнут, и, когда он заходит ко мне после работы, обычно это случается по средам, мы просто погружаемся в наш мир таинственных нитростиролов, где царит странный запах серы. И обсуждаем мы, главным образом, нашу работу и то, как описать ее результаты. Ну и грязные сплетни о других химиках – не без этого.
Звучит так, словно между ними установились отношения отца и сына. Что бы там ни было, это важно.
– Дэвид – это один из немногих честнейших людей в мире, – подытожил Шура. – Он абсолютно честен в области науки, чего я не могу сказать о многих своих знакомых ученых. Не то что бы они шли на сознательный обман или подтасовку данных, или выборочно сообщали о результатах. В лаборатории мало кто жульничает. Тут, скорее, дело в разумном компромиссе, на который соглашаются слишком многие из них, особенно те, исследования которых финансирует правительство. Как ни жаль, но приходится говорить, что в наши дни в академической науке не осталось почти никого, кто не субсидировался бы правительством – прямо или косвенно.
Я уточнила: «Что за компромисс и почему они на него идут?»
– Проблемы, которые ты изучаешь, вопросы, на которые ты пытаешься ответить, ставятся тем, кто дает тебе деньги, – ответил Шура. – И свои ответы ты часто формулируешь наиболее удобным образом, чтобы источник твоего финансирования был доволен тобой.
– Ты хочешь сказать, что найдется немало ученых, которые представляют лишь такие результаты, которые удовлетворят их... источник их финансирования?
– Да нет, – замахал рукой Шура. – И у серого цвета есть свои оттенки. Встречаются те, кто докладывает своим боссам лишь то, что последние хотят слышать, но есть и такие, кто в точности сообщает те результаты, которые были получены, даже если они расходятся с популярной ныне общественной философией. Остальные 99% исследователей балансируют между этими крайними позициями. Дэвид относится к тем, кто ничего не утаивает. Надеюсь, что понравлюсь Дэвиду.
Когда мы закончили ужинать, я налила Шуре бокал красного вина, себе немного белого и спросила: «Между прочим, что ты планируешь дать нам завтра? Мы ведь что-нибудь примем, не так ли?»
– Ну, когда с нами оказываются Данте и Джинджер, мы с удовольствием празднуем эту встречу чем-нибудь особенным.
– А-га!
– И я подумал, а не устроить ли нам соревнование, если народ согласится. Все они, кроме Дэвида, уже имели дело с мескалином. Я собираюсь предложить каждому принять мескалин в дозе, превышающей ту, которую он пробовал раньше, установив верхний предел в размере пятисот миллиграммов. Эта доза, конечно, для самых крепких.
В постели мы предприняли несколько нерешительных попыток заняться сексом, но потом были вынуждены признать, что дело было гиблое, обняли друг друга и заснули.
На следующее утро, после кофе, Шура рассказал мне о Данте Сэндемэне.
– Несколько лет назад он уволился с радиостанции. Можно было бы ожидать, что такая работа оставит на нем профессиональный отпечаток и даже наградит цинизмом, но с Данте этого не случилось. Он один из самых доверчивых людей на земле и старается сохранить веру в людей, веря всему, что они говорят ему. После того, как нам переваливает за двадцать пять или за тридцать, у большинства внутри просыпается такой тоненький предостерегающий голосок, который советует примерно так: «Смотри и внимай. Искренен ли этот человек с тобой? Он на самом деле такой или только прикидывается? Я не прав?»
– У-у-у!
– Наш Данте не таков, – Шура сделал паузу, отпил кофе и уточнил. – Я не собираюсь преувеличивать его невинность. Он очень проницательный парень, умный, наблюдательный; просто он склонен верить людям на слово. Стоит ли говорить, что несколько раз он сильно обжигался.
Я сказала: «Похоже, что ваш Данте являет собой образец добродетельного человека».
Шура откинулся на спинку стула и начал:
– В шестидесятых годах жил да был один человек, заработавший себе дурную славу, очень сложный человек с диким характером, потрясающе сообразительный. Звали его Билл Проктор – Уильям Шелли Проктор, который мнил себя Храбрым Портняжкой от ЛСД. Ему нравилось одурманивать людей наркотиками, и в свое время он многих накачал. О нем можно немало порассказать, но скажу лишь одно: он был первым известным мне человеком, который установил, что ЛСД является ценным средством, отворяющим душу. Он твердо считал и во всеуслышанье заявлял о своем убеждении, что каждый – или почти каждый – должен пережить этот опыт. И можешь мне поверить, что он приложил максимум усилий, чтобы добиться поставленной цели.
– Как же он уговаривал людей попробовать?
– Да он просто подначивал человека, которого считал подходящим кандидатом, и затаскивал его в пустыню. Он считал, что для первого раза пустыня была наилучшим местом. Потом он давал парню четыреста микрогран.
Я знаю, ты никогда не имела дела с ЛСД, но можешь мне поверить – после четырех сотен микрограммов человек погружается в измененное состояние чертовски глубоко. Так или иначе, Билл Проктор вышел сухим из воды, потому что все, кого он «туда» отправил, считали полученный опыт невероятно полезным. Никто никогда не подавал на него в суд, не арестовывал, не вытаскивал пистолет и не всаживал пулю ему в лоб. Разумеется, – издал коротенький смешок Шура, – некоторые из нас временами дразнили его, ну, знаешь, примерно так – эй, Билл, что ты делаешь в случае плохих трипов, а? Сколько тел ты оттащил в дюны, Билл? Но правда в том, что, на мой взгляд, ему действительно удалось провести немало удачных опытов.
– Но ведь он не был хорошим человеком? Ты сказал, что он был...
– Хорошим? Да он был виртуозом по части мошенничества! У него всегда была про запас схема по выкачиванию денег из чужих кошельков. Он убедил Данте вложить порядочную сумму в какую-то аферу, а потом, когда все дело рухнуло, как и должно было произойти по всем ожиданиям, Билл бесследно растворился в закатных лучах солнца, по-видимому, со всеми деньжатами, оставив Данте, как и многих остальных, думать, во что же он вляпался, черт возьми. На деле все было, конечно, гораздо запутанней, но я передал самую суть.
Билл был просто неподражаем. Он являлся на вечеринки в полицейской униформе – Бог знает, откуда она взялась у него -и важно вышагивал с пистолетом на поясе, полностью войдя в роль. Это была поразительная личность. Было забавно наблюдать за его действиями, зная, что он задумал. Но быть обманутым им – это уже было не так смешно. Данте все еще не любит вспоминать об этом.
– Как же так? – спросила я. – У него хорошо получалось работать с ЛСД, и он знал о духовном измерении и обо всем подобном, и все равно оставался жуликом? Не понимаю.
– Сейчас поймешь. Психоделики не изменяют тебя, не затрагивают твой характер, если только ты сам не захочешь измениться. Галлюциногены способны вызвать изменения, но они не могут навязывать их. Проктору нравилось быть таким, каким он был. Он наслаждался самим собой. Ему нравилось быть крутым духовным проводником в мир ЛСД. И, без сомнения, он получал удовольствие, видя восторг и благодарность людей, которых он отправлял в трипы. Должен признать, что во время этих сейшенов в пустыне проявлялась какая-то часть его души, которая была скрыта от нас, потому что участники поездок в пустыню действительно преклонялись перед Биллом Проктором.
ЛСД не мог наградить его совестью, ибо он не испытывал в ней нужды. Наркотик не сделал его скромным или честным, раз уж на то пошло, потому что он не нуждался в скромности, а истина была для него очень гибкой, и использовал он ее исключительно в своих интересах. Нет, Проктор был абсолютно доволен собой. Однако, в конце концов, он получил своеобразную взбучку, причем в очень забавной форме.
– Что с ним случилось?
– Где-то в семидесятых им овладела настоящая паранойя. Он вбил себе в голову, что кто-то собирается вломиться к нему домой и конфисковать все его запасы ЛСД. Так что он поехал в Долину смерти, которая была его любимым местом для трипов, и зарыл большую часть наркотиков у особого столба, там, в пустыне, в заброшенном уголке, куда не сунется ни один турист. И отправился домой.
Но паранойя его не оставила. Примерно через год он вернулся в пустыню, чтобы выкопать свое добро. И не смог отыскать забор. Конечно, здесь могла вмешаться песчаная буря; в Долине смерти много вещей исчезает именно из-за бурь. Так или иначе, Билл все искал и искал, копал и копал, не останавливаясь. Несколько недель он не бросал свои поиски, но так и не нашел свой тайник с ЛСД. Так что где-то в ползучих песках Долины смерти лежит солидный куш – или что было таковым – в виде ЛСД. Возможно, его никогда не найдут! – Шура захихикал и добавил. – Наверное, это уже бесполезно. ЛСД очень чувствителен к жаре и свету, а Долина смерти – один из самых жарких уголков планеты!»
Я засмеялась:
– Прелестно, прелестно. Кто-нибудь еще пытался отыскать наркотики, не знаешь случайно?
– Никогда не слышал об этом. Не слишком много людей знают эту историю. Билл никому не рассказал о месте, где зарыл наркотики, что нужно поставить ему в заслугу. Он умер несколько лет назад, и в мире стало чуточку безопаснее. Интересная личность. И часть прошлого Данте, с которой он еще не примирился. Ему по-прежнему больно думать, что его так обманули и что он настолько ошибся в человеке. Даже тот факт, что он был далеко не единственной жертвой нашего Билла, не очень помогает ему.
Так вот что нужно делать – стараться, чтобы тебя не обманули или не облапошили? Нужно быть очень искушенным человеком. Нужно доверять своей интуиции. И все равно тебя могут одурачить.
О Джинджер Шура сказал следующее:
– Она обладает изумительной энергией; она привязана к земле, она щедра, от нее исходит душевное тепло. Она мирится с теми – даже не знаю, как сказать – периодами, когда Данте впадает в депрессию, становится озлобленным и везде находит недостатки, что бы ни делала она или больше всего – он сам. Думаю, в их браке случались плохие времена, потому что они научились использовать психоделики для того, чтобы наркотики помогали им быть честными друг с другом и добиваться проникновения в эмоциональную сферу каждого, в общем, чтобы понять те вещи, которые затрудняют их отношения. Они оба чудесные, добрые люди. В конце концов, чтобы верить в других людей так, как верит или верил раньше Данте, требуется немало честности и добродетели.
– Да, – сказала я. – Я всегда думала, что люди, которые доверяют другим, чаще всего заслуживают доверия, и получается, что они проецируют это свое качество на остальных. На мой взгляд, лучше уж так, чем наоборот, даже если это означает, что порой придется страдать. На свете и без того слишком много циничных и подозрительных людей.
– Ну, – ответил Шура, – теперь Данте доверяет людям меньше, чем прежде, но все равно остается человеком, которому можно .вручить собственную жизнь. В любом случае, я бы вручил.
Я улыбнулась.
Шура продолжил: «Между прочим, Джинджер – превосходная художница. Она занялась живописью всего лишь несколько лет назад, начав с акварели. Они живут высоко в пустыне, в прекрасном месте, и она рисует то, что видит вокруг».
Может быть, когда-нибудь и я вернусь к живописи. Сейчас мне не хватает для этого ни времени, ни сил. Нет. Это просто оправдание. Если я постараюсь, я найду способ, как это сделать.
– Они оба бывалые путешественники, – сказал Шура. – Данте увлекается путешествиями с давних пор. Он был одним из основателей учреждения под названием Института по изучению сознания – или что-то в этом роде. Он занимался этим сто лет назад, еще в пятидесятых, в Беркли, когда ЛСД был еще легальным или, по крайней мере, его еще не запретили. Слышала об этом?
– Припоминаю, что слышала о какой-то клинике, куда мог прийти каждый желающий и, кажется, за двадцать пять долларов провести там день под ЛСД. С ним рядом сидел специалист и заботился о нем в ходе эксперимента. Это было где-то в Беркли.
– Это тот самый институт и есть, – подтвердил Шура. – Они проделали значительную работу, особенно с алкоголиками, и уже начали привлекать внимание медицинского сообщества, когда вышел закон, запрещающий любые исследования с использованием ЛСД, если только они не проводились под контролем правительства. Конечно, если кто-нибудь обращался за разрешением к правительству, официальные лица находили практически невозможным любые исследования воздействия наркотиков на людей, любой вид терапии. Между тем, как всем хорошо известно, – подчеркнуто сказал Шура, – ЛСД ушел в подполье и попал на улицу, став доступным каждому хиппи и студенту колледжа, который хотел получить этот наркотик. Естественно, что хотели все, потому что, как они говорили, если эта фигня запрещена правительством, то ее стоит попробовать; она должна быть хороша!
Я кивнула: «Я все думала, что же случилось с этим институтом. Я знала кое-кого, работавшего там какое-то время. Эта женщина, психиатр, сама захотела работать там в качестве одного из консультантов. Она поведала мне потрясающую историю, которая произошла с ней. Возможно, я расскажу ее, когда приедет Данте. Он должен знать эту женщину».
К десяти часам утра на Ферму подъехали Рут с Джорджем. Затянутое облаками ночью небо очистилось и к утру радовало глаз своей голубизной. Хороший денек для эксперимента, подумала я. Днем должно быть тепло.
Следующим прибыл Джон Селларс, а через несколько минут появились Бен и Ли Кэнтрелл еще с двумя людьми, которые, наверное, и были четой Сэндемэнов.
Я улыбнулась, увидев и услышав проявления Шуриной экстравертности. Он всегда приветствовал близких друзей громким криком «эй!» и крепкими объятиями, а еще он поднимал женщин над полом. На людях он иногда опускал эту часть приветствия.
Данте оказался не слишком высоким мужчиной, но зато он был мускулистым и сложен как боксер. Мне было сказано, что хорошую физическую форму он поддерживает благодаря длительным пешим прогулкам, которые он совершает несколько раз в неделю вместе с Джинджер. Частенько они гуляют по склонам горы Уитни, находящейся неподалеку от их дома. Облысевшая макушка Данте была загорелой и покрылась веснушками, а в оставшихся волосах было полно седины. На его треугольном лице около рта пролегли глубокие морщины – следы частого смеха и боли. Улыбка Данте была широкой и открытой, но его глаза, спрятавшиеся под кустистыми песочного цвета бровями, сохраняли скорее настороженное, чем любопытное выражение. Он ответил мне крепким рукопожатием и сказал, немного глотая окончания слов: «Я так много слышал о вас, Элис! Какое удовольствие наконец-то познакомиться с вами!»
Кто рассказал им обо мне? Шура или кто-то другой из группы? Хотелось бы мне знать, что им наговорили. Хотелось бы знать, что все они думают обо мне. Не важно. Не важно. Неуверенность поднимает проклятую голову. Надо просто быть самой собой, и пусть все идет, как идет.
Джинджер схватила мою руку обеими руками и сказала: «Привет! Нам давно было пора познакомиться с живым человеком!» Ростом она была почти со своего мужа. Ее рыжие волосы были коротко подстрижены и напоминали перышки. Один глаз у Джинджер был голубой, другой – зеленый. Ее лицо не портил даже немного широкий рот – оно все равно привлекало своей силой и живостью. Она была похожа на человека, готового в любую минуту начать радоваться и смеяться. У нее была отличная фигура – худая, атлетическая, но с пышным бюстом.
Никакой шелухи в этой леди. Сколько ей – сорок? Пятьдесят? Намек на внутреннюю неуверенность. Боец. Последний, оставшийся в живых. Пока что они оба мне по душе. Глупо – ведь я их совсем еще не знаю. Но чувствуется, что они хорошие люди. Приятная, теплая энергия.
Последним приехал Дэвид Лэддер. Теперь я поняла, что слышала, как Шура часто упоминает его имя в связи со сложностями в синтезе наркотиков или в контексте статьи, которую они готовили вместе. Он выглядел на удивление молодо. Как и сказал Шура, лишь седина в его светлых волосах могла навести на мысль, что ему уже за тридцать. Он был высок и по-мальчишески худощав. Он быстро пожал мне руку, едва взглянув мне в лицо, а потом сразу отвернулся и стал смотреть в сторону, словно боялся, что его сочтут назойливым.
И в самом деле робкий. Приятное лицо, доброе. Ранимый. Умный, возможно, с очень развитой интуицией.
Мы собрались на кухне, где все имеющиеся поверхности были заняты разнообразной едой, привезенной каждым из нас. Джинджер искоса посмотрела на верхнюю часть одного из окон и с удовольствием сказала мне: «Вижу, Шура по-прежнему верен своим маленьким паучкам! Думаю, он предупредил вас под страхом высылки с Фермы не лишать бедные создания чувства безопасности!»
Я рассмеялась в ответ: «Ну, мы пошли на компромисс и договорились, что в каждой комнате будет висеть несколько символических паутин, а остальные я убираю без особого разрешения».
Кто-то легко коснулся моего плеча сзади, и, развернувшись, я получила поцелуй в щечку от Ли: «Привет, Элис. Рада снова видеть тебя».
Я посмотрела в широко раскрытые, задумчивые глаза и обняла худое тело Ли, сказав, что тоже рада ее видеть.
Джон Селларс подарил мне слегка заговорщическую ангельскую улыбку, когда проходил через кухню.
Наконец, Шура призвал всех собраться, и мы сгрудились в столовой. Когда в комнате стало тихо, Шура рассказал о своей идее.
– Я подумал, что по случаю редкого присутствия Сэндемэнов мы могли бы дерзнуть и попробовать что-нибудь эдакое, на которое способны здравомыслящие люди, особенно настоящие мачо, в которых, конечно же, нет недостатка в нашей маленькой группе...
Рассеянные аплодисменты и смех за столом, громкий стон Джорджа.
Шура продолжил: «Я вношу на ваше одобрение предложение принять каждому больше мескалина, чем ему когда-либо приходилось, с предельной дозой в пятьсот миллиграммов». Шура широко улыбнулся всем присутствующим. Он сидел, наклонившись вперед и положив ладони с растопыренными пальцами на стол.
Данте предложение Шуры очень понравилось. Он нахмурился и стал вслух рассуждать, какую же дозу он отважится принять. Джордж забормотал, что пятьсот миллиграммов будет для него немного чересчур, и Рут страстно закивала, поддерживая мужа. Бен с задумчивым лицом сказал, что думает о четырехстах миллиграммах, но считает, что ему не стоит пробовать больше.
Шура призвал присутствующих к порядку: «Тихо! Для начала скажите, всем ли нравится эта идея? Может, кому-то она не кажется привлекательной?»
Все стали кивать и заверять Шуру, что его идея на самом деле просто восхитительна. Данте распростер руки и закричал: «Не могу представить себе более захватывающего способа, каким нас могли бы встретить в прекрасном районе Залива и на любимой Ферме, да еще все наши друзья!»
Шура взял блокнот, где была разлинована страница, и начал записывать имена и дозу каждого. Сначала он спросил у Бена: «Ты уверен насчет четырехсот?»
– Да, – ответил Бен, сидевший скрестив руки на груди. -Это больше, чем я принимал раньше, и предполагаю, что после такой дозы я не буду скучать».
Шура повернулся к Ли: «Что ты думаешь об этом, милая? Немного меньше?»
Ли выглядела задумчивой, ее тонкие пальцы беззвучно барабанили по столу. Затем она сказала: «Полагаю, я приму двести и посмотрю, что получится. Я ведь смогу принять добавку, если этого окажется мало?»
Шура пообещал ей: «Да, разумеется. Дополнительная доза может продлить воздействие наркотика на пару часов».
Он громко обратился ко всем: «Минутку внимания! Если кто-то из вас захочет по старинке начать со скромной дозы, потом вы сможете принять добавку». Потом он добавил: «Я отмерю парочку доз по сто миллиграммов и парочку по пятьдесят на тот случай, если кому-нибудь понадобится дополнительное ускорение. Я собираюсь сделать это заблаговременно, потому что, честно говоря, не знаю, смогу ли после пятисот миллиграммов мескалина точно отмерить дополнительные дозы с учетом того, что никогда столько не принимал».
– А я-то думала, Шура, что ты попробовал все, что можно, в самых мифических дозах! – сказала Рут.
– Почти, почти, – ответил волшебник с подобающей скромностью.
На розовощеком лице Джона, чей возраст было трудно определить, мелькнула лишь легкая улыбка, когда он сказал, что попробует пятьсот миллиграммов. «Это должно быть интересным», – добавил он и с удивлением отвел взгляд в сторону, услышав восклицанья и гиканье остальных.
– Джон – пятьсот, – повторил Шура, записывая эту информацию.
Пришла очередь Данте. Он вновь нахмурился: «Ну, если потом при необходимости можно будет принять добавку, думаю, я последую примеру Бена и для начала приму четыреста, а там посмотрим».
– Я способна лишь на триста, – сказала Джинджер, – по крайней мере, для начала, Шура.
Я посмотрела на Джинджер и улучила момент, чтобы полюбоваться красивой мексиканской рубахой ручной работы, которая была на ней. Хлопок просто сиял своей белизной, контрастируя с загорелыми руками Джинджер. На вырезе рубашки были вышиты крупные красные и розовые розы.
Похоже, настоящая мексиканская рубаха. Я хочу когда-нибудь очутиться в Мехико и прикупить там такой одежды. Восхитительные розы.
Джордж решил, что триста для него будет вполне достаточно, а Рут сказала, что приняла бы поменьше, например, двести, на что Шура ответил, что это звучит неплохо, и нацарапал соответствующие цифры в своем блокноте.
Дэвид откашлялся и сказал следующее: «Я проявлю немного осторожности и приму двести пятьдесят, потому что впервые буду пробовать мескалин».
Шура молча кивнул, записал, а потом вопросительно взглянул на меня.
– Я бы с удовольствием присоединилась к тебе и приняла бы пятьсот миллиграммов, если не возражаешь.
На этот раз никто не улюлюкал и не стал дразниться.
– Элис – пятьсот миллиграммов», – записал Шура. Он глубоко вдохнул, перечитал вслух записанное и спросил: – Я все правильно записал? Никто не хочет что-нибудь исправить, пока я не ушел в лабораторию?
