355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Сальников » Революция 2. Начало » Текст книги (страница 13)
Революция 2. Начало
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 02:31

Текст книги "Революция 2. Начало"


Автор книги: Александр Сальников



сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

Бес кивнул и, подхватив дареную шапку, выскочил из паровоза.

***

Рождественский шел по перрону Императорского павильона. Звук его тяжелых шагов канонадой отдавался от свода пустого дебаркадера и бил по ушам. Сердце противилось предстоящему злодеянию. На душе было муторно.

Застекленный ангар кончился, перешел в простой навес. Ледяной ветер, словно поджидавший подполковника, тут же щелкнул по носу, сбил дыхание.

Поганое чувство грызло Рождественского. Мысли крутились вокруг адского пламени и смертных грехов.

За оставленным у перрона вагоном виднелась в темноте черная громада паровоза. Сергей Петрович прибавил ходу. У товарного его ждал еще один сюрприз.

– Ты еще кто? – смерил взглядом рябого путейца Рождественский. – А Михай где?

– До ветру отпросился, – тряхнул рыжей козлиной бороденкой новый караульный и глуповато улыбнулся. – Я за него.

Рождественский глянул на дверь вагона и успокоился – пломба была на месте.

– Ну, раз ты за него, – вздохнул Сергей Петрович и протянул охраннику керосиновую лампу, – займись вот.

Пока тот чиркал спичками и крутил фитилек, Рождественский сломал печать и украдкой перекрестился. Поднатужился, отодвигая дверь, и замер перед черным нутром вагона.

– Извольте, – услужливо подал керосинку путеец.

Рождественский набрал полные легкие холодного воздуха и шагнул в темноту.

Гроб стоял на двух ящиках от чугунных колес. Сергей Петрович примостил лампу в изголовье. Язычок пламени нервно трепетал, отражался от застекленного оконца, устроенного в крышке. За ним пугающе пульсировала мертвая мгла.

– Господи, прости, – прошептал Рождественский и навалился на лом.

Гвозди натужно покинули дубовые доски. Раздавшийся скрип оцарапал натянутые нервы. По ноздрям ударил тошнотворный запах формалина и тлена.

Распутин лежал с раздувшимся, потемневшим лицом. Кожа его оплыла, обнажая желтые зубы. Казалось, покойник скалится.

Рождественский тяжело проглотил вязкую слюну и, борясь с накатившей вдруг тошнотой, принялся шарить по трупу.

Дрожащие пальцы нащупали в кулаке мертвеца плотный комок. Сергей Петрович развернул сверток. В накрахмаленном платке лежала серебристая фигурка кота.

Словно зачарованный, Рождественский погладил зверюшку по спине. Кот будто бы сам прыгнул в ладонь. Пальцы Рождественского сжались.

Дощатый пол вагона дрогнул под ногами подполковника. Лампа исчезла. Темнота облепила Рождественского.

Вдруг где-то наверху вспыхнула ослепительно белая искорка. От нее потянулась вниз сияющая белая нить. Темнота треснула и разошлась в стороны. В прореху ударили светом тысячи фар. Сверкающий белоснежный туман заклубился в ней, маня и одновременно успокаивая.

Рождественский протянул руку к свету.

Тут откуда-то издалека послышался длинный разбойничий свист.

Ощущение смутной тревоги всколыхнулось где-то глубоко в подполковнике. Он попытался разжать кулак, силился прогнать видение, но сияющая благодать не отпускала.

Сергей Петрович закусил губу. Рот наполнился соленым и теплым. Видение отступило и нехотя растаяло.

Жадно хапая пропитанный мертвечиной воздух, Рождественский мотнул головой и замер.

Перед ним стоял человек.

Выстрела подполковник не услышал. Была только яркая вспышка. Что-то сильно ударило Рождественского в грудь. Обожгло под сердцем. Опрокинуло.

Тело отказалось повиноваться.

Непослушными глазами смотрел он в потолок. Видел, как подплывает к его лицу керосинка. Как проступает в ее свете чья-то укутанная в офицерский башлык голова.

Что-то тупое колотило его по скрюченным пальцам. Кто-то бездушный вырывал из кулака металлического кота.

Потом все стихло. Темнота облепила Рождественского.

Жизнь горячими толчками покидала подполковника. С каждым затухающим ударом сердца могильный холод набивал его тело, будто тряпичную куклу.

«Вот и все, – неумолимая, безжалостная мысль полоснула Рождественского. – Преставился, грешник».

И тут где-то наверху загорелась и взрезала тьму лучистая искра. Белоснежный туман заструился в разошедшейся по швам темноте. Сквозь сотканное из света пространство шагнула к Рождественскому высокая фигура. Подняла. Прижала к себе и окунула с головой в океан ласкового сияния.

Подполковник закрыл глаза и перестал дышать. Ему сделалось вдруг тепло и покойно.

Эпилог

Петроград, май 1917 года

Ночной поезд медленно катил в Гельсингфорс. Давно остались позади перрон, бесконечные товарные составы и отцепные вагоны Финляндского вокзала. Проплыл мимо мрачный высокий забор военной тюрьмы.

Вечерний Петроград распахнул объятия жилых кварталов и по облицованным гранитом виадукам выпустил крашенный в зеленое паровоз за город. Мелькали за окном изящные деревянные усадьбы и дачи Озерков и Графской, окутанные дымкой листвы и хвои аллеи и парки. Уносились в прошлое длинные версты рельс.

Синий вагон министра трех ведомств вез его к финляндской границе.

«Отныне Армия и Флот обязаны выполнить свой долг! Я взял на свои плечи непосильную задачу, высокую честь… Хотя я никогда не носил военного мундира, но я привык к железной дисциплине: у нас, в революционных партиях, были свои офицеры и солдаты».

Керенский перечитал наброски и обессиленно откинулся в кресле. Слова, произнесенные за недельный вояж по полкам, набили оскомину. Балтийским морякам хотелось сказать что-то более увесистое, четкое. Краткое и емкое, словно команда старшего по званию.

Речь не складывалась.

– Я ныне принял управление Военным и Морским министерством, ибо страна находится в угрожающем положении, – громко произнес Александр Федорович.

Фраза отзвучала и на самой торжественной ноте растаяла в оклеенном кремовыми обоями купе.

Керенский снова невольно вернулся мыслями почти на год в прошлое, в туркестанскую поездку. Тогда не было массивной дубовой мебели. Не было широкой, почти такой, на которой спал теперь в Зимнем Александр Федорович, кровати. Не было карты Российской империи во всю стену. Но это изысканное купе, сверкающее латунью и электрическим светом, нарочитым комфортом напоминало обстановку памятного вагон-салона.

А может, все дело было в Рождественском.

Тела так и не нашли. В товарном вагоне обнаружили пятна крови и одну-единственную гильзу от парабеллума. Допрошенные железнодорожники каялись, несли вздор о франтоватом офицере и его рябом подельнике, но вразумительной картины составить с их слов не удалось. Сергей Петрович исчез без следа.

Не нашли и фигурок. Александр Федорович не мог поверить в предательство подполковника. Он раз за разом вспоминал подробности их совместных злоключений и пришел к горькому выводу: Рождественский – мертв. Воспоминания о нем посещали теперь Керенского в ореоле грусти и кроткого траура.

Рождественского было отчаянно жаль. Александр Федорович чувствовал себя так, будто остался без верного друга, без своей правой руки. Принятые на службу ординарцы не годились подполковнику и в подметки.

Керенский поморщился и принялся растирать онемевшие пальцы. Все чаще приходилось вставлять ладонь меж пуговиц френча, чтобы хоть как-то облегчить страдания. Казалось, будто Александр Федорович был вечно ранен и никак не мог исцелиться.

Керенский стиснул зубы. Секундная стрелка без устали наматывала круги по циферблату часов. Время шло. Ни на отдых, ни на душевные терзания его просто не оставалось.

«Нужна железная дисциплина…» – непослушной рукой вывел он.

Подумал, зачеркнул строчку и начал иначе:

«Здесь, в Финляндии, нам надо быть особенно осторожными, ибо наше великодушие могут понять как бессилие не только немцы. Мы, как сильные, продиктуем врагу свою волю…»

– Как сильные, – проронил Керенский.

Сказать по правде – сил практически не осталось. Разъезды и митинги, встречи и торжественные выступления вымотали Александра Федоровича до предела. А впереди еще предстояло сменить Львова на посту министра-председателя Временного правительства. Престарелый князь уже готов был отдать власть в руки Керенского, но Александр Федорович не спешил. Сейчас было важно очаровать народные массы.

Толпа боготворила нового морского и военного министра. Керенского носили на руках. Столичные барышни бросали к его ногам цветы и украшения. Но то была столица.

Александр Федорович задумчиво уставился на карту. Раскинувшаяся необъятная Россия далеко еще не вся поддалась очарованию Орла.

Ах, если бы можно было оказаться разом в каждом городке и деревушке, в каждом уезде и губернии! Одновременно переступить порог каждой квартиры и избы! От единой искры зажечь трепетным обожанием каждое из миллионов сердец российского обывателя!

Александр Федорович тряхнул головой, отгоняя пустые фантазии. Время убегало от Керенского, и замедлить бег неумолимых секунд – не в его власти.

Александр Федорович покрутил в руках часы. Непослушными пальцами сдвинул длинную стрелку на двадцать минут назад, на финский манер, и снова взялся за перо.

Нужно было сконцентрироваться на обращении к балтийцам. Большевистская агитация уже оплела своими щупальцами линкор «Андрей Первозванный» и едва переименованную «Республику». Пресечь крамолу требовалось решительно и без проволочек.

Вдруг привычный стук колес взрезал длинный паровозный свисток. Свет в кабинете мигнул. Вагон тряхнуло.

Керенский машинально тронул закачавшуюся непроливайку. Поезд заскрипел по рельсам и встал.

– Что случилось? – бросил Александр Федорович заглянувшему в кабинет ординарцу.

– Не могу знать, гражданин министр! – отрапортовал тот, глупо хлопая глазами.

Керенский скривил губы. За тяжелой шторой с золотыми кистями вместо деревянного вокзала с надписью «Valkeasaaren rautatieasema» чернела стена соснового бора.

– Так разузнайте! – нервно приказал Керенский и посмотрел на циферблат. До Белоостровской станции было еще чуть больше часа ходу.

Ординарец щелкнул по старорежимной привычке каблуками и исчез.

Александр Федорович горестно вздохнул и окунул перо в чернила:

«Россия сейчас засевается семенами равенства, свободы и братства – и я уверен, что этой осенью мы соберем обильную жатву!»

***

– Отличная вышла штука, Эжен, – одобрил Соломон, заталкивая ординарца под диван на гнутых высоких ножках. – Моментальный эффект!

Соломону хотелось прибавить выдуманное им для препарата звучное название, но он поостерегся. Чем ближе становилась финская граница, тем больше нервничал Бес. Дразнить компаньона Шломо не хотел. Растревоженный Бессонов начинал извергать фонтаны сарказма, а это всегда мешало работе.

– Еще бы, – буркнул тот, выбрасывая пропитанную химикатом марлю в тамбур, и тщательно закрыл дверь купе. – Даром, что ли, я на нее полтора месяца потратил?

– Парень-то – словно деревянный! – одобрил Соломон. – Превосходно, Эжен! Удивительно!

Поезд тронулся. Паровоз спешил нагнать упущенные минуты. Пол заходил ходуном.

– Хватит мне дифирамбы петь, Шломчик, – нахмурился Бес. Он по-моряцки расставил ноги и наклонил голову. Бессонов не вынимал из рук карманов пальто, подбородок упрямо выпятился. Соломону показалось, что он очутился в подворотне перед началом мальчишеской драки. – Не верю я твоему осведомителю. Без Саламандры я дальше не пойду.

Соломон прищурился в тревожное лицо компаньона. Тринадцатого февраля девятьсот шестого они в Гельсингфорсе взяли отделение Государственного банка. Получилось грязно. У кого-то из набранных в дело латышей сдали нервы, началась пальба. Бес поймал пулю.

Потом были облавы. Молодых латышских революционеров свинтили жандармы. Компаньонам удалось уйти, и революция получила свои деньги. Но простить Соломону кровь и аресты Бессонов так и не смог.

– Говорю тебе, – терпеливо начал Шломо, – Керенский не взял в Гельсингфорс охраны. Только одного ординарца. – Соломон беззлобно пнул кончиком ботинка торчащий из-под дивана сапог и опустил пониже покрывало, чтобы край касался пола.

– Это они козу на путях пожалели, – упрямо мотнул головой Бес. – Это им животину жаль, а человека в расход пустить – высморкаться! Не пойду без Саламандры! – Бес протянул Шломо пузатую аптекарскую склянку. – Хочешь, один иди. А я без ящерки туда ни ногой!

Соломон скривился и щелкнул крышкой брегета. Отведенные на операцию минуты бесследно утекали. Чем дольше тянулась эта сцена, тем дальше предстояло топать до спрятанного в бору автомобиля. А поезд вот-вот прибудет на таможенный пункт Белоостровского вокзала.

– Щепетильно ты к своему здоровью стал относиться, Эжен, с возрастом, – разрядил обстановку Соломон. Белозубо осклабился и отстегнул маленькую серебристую ящерицу от шатлена. Кот остался висеть на цепочке часов одиноким брелоком. – Не потеряй! Но я бы на твоем месте больше Орла опасался, чем пули, – хмыкнул Шломо, вручая Саламандру Бессонову.

– У меня на этот счет припасено, – покопался в торбе Бессонов. Взвесил на ладони два маленьких восковых конуса и вставил себе в уши.

Шломо хмыкнул вновь и взялся за ручку двери.

«Ну, ни пуха, Бес?» – прочитал по губам Бессонов.

– К черту, – прошипел он и заморгал разноцветными глазами.

Дверь бесшумно распахнулась.

– Так что там была за остановка? – отвлекся на мгновение от бумаг Керенский. Скользнул удивленным взглядом по Бессонову и прилип к лицу Соломона.

«Узнал…» – удовлетворенно подумал Шломо и направил на Керенского парабеллум.

– Доброй ночи, Александр Федорович! Потрудитесь вернуть птичку!

Керенский сунул ладонь между пуговиц френча. Левый глаз его вспыхнул синим. Правый засветился зеленым огнем.

– Вы ничего мне не сделаете, господа! – процедил Керенский. – С этой секунды моя безопасность станет для вас исключительно важной!

Соломон застонал. Виски сдавило невидимым обручем. Рука, держащая оружие, медленно нацелилась на Бессонова. Слова сами вырвались из горла:

– Не надо… Бес… Уйдем…

Бессонов стряхнул оцепенение.

– И-э-эх! – от души выкрикнул он и, размахнувшись, словно гранату, метнул себе под ноги аптекарскую склянку.

Тонкое стекло разлетелось брызгами мелких осколков и химиката. Воздух разом поменялся. В купе запахло грозой и эфиром.

Бес шумно выдохнул и выудил из торбы колпак прорезиненной ткани. Ловким движением он натянул до самых плеч газовую маску и подвязал под подбородком.

Запах ударил Соломона по ноздрям и проворно забрался в легкие.

Шломо хотел закричать, но губы уже не слушались. Лютый озноб пробежал по коже. Она разом онемела. Сраженный параличом Шломо грохнулся об пол, будто полено.

Керенский дернулся, захрипел и замер в кресле.

Похожий на уродливую свинью Бес отер блюдца целлулоидных очков и юркнул к столу.

Холод проникал глубже, пожирая Соломона. Жилу за жилой, мышцу за мышцей превращая его в ничто.

Бессонов проворно обшарил френч застывшего Керенского и вытащил из внутреннего кармана артефакт. Орел исчез в кармане его пальто.

Когда холод полностью поглотил Соломона, Бессонов склонился над компаньоном. Поводил рылом, а потом уцепил за воротник и натужно поволок к тамбуру.

Дверь в купе хлопнула. Бессонов пристроил Соломона на полу возле подножки

– Сейчас я отцеплю вагон, – едва разобрал Шломо сквозь грохот колес. – Минут через пятнадцать его хватятся.

Лязгнула сцепка, и вновь принявший человеческий облик Бессонов присел над старинным компаньоном. В руках он держал шприц.

– Так что сильно тут не залеживайся, – грустно улыбнулся Бес, выковыривая воск из ушей.

Укола Шломо не почувствовал. Ледяной панцирь надкололся над сонной артерией и пошел огненными трещинами. Неслышимое до того сердце гулко бухнуло.

Бессонов тронул его шею. Нащупал пульс. Хмыкнул довольно:

– Границу переходи один. Машину я заберу. Дело у меня еще осталось, Шломо, – печально добавил Бес. Хотел сказать еще что-то, но лишь пожевал губами и скрылся из виду.

– Бе-е-ес! – рвался из Соломона гневный крик, но выходил лишь тягучий хрип.

Он сделал титаническое усилие и повернул голову.

Бессонов задумчиво смотрел вслед удаляющемуся поезду.

– Ты зла не держи, Соломон, – не глядя, проронил он. – Когда-нибудь ты поймешь меня, мой друг. Очень на это надеюсь.

Шломо молчал. Мысли китайским фейерверком взрывались в голове, но произносить их не было сил.

– Шляпнику передай, пусть не жадничает, – вынырнул из раздумий Бессонов. Забрал у Шломо парабеллум и вложил в ладонь Саламандру. – Один к двум – это честный обмен.

Бес опустил подножку и встал на ступени.

– Прости, Соломон, – едва слышно произнес он.

И прежде, чем выпрыгнуть из тамбура в ночную темень, добавил:

– По-другому я не мог.

Вагон тихо катился по рельсам. Соломон сжимал в кулаке Саламандру и чувствовал, как по щеке его катится слеза.

***

Бессонову было жарко. Пот щекотливыми ручейками катился по вискам, забирался в бороду, бежал по спине. Истопники знали свое дело.

Талевские бани оказались единственным укромным заведением, исправно работающим в еще не оправившемся от хаоса Петрограде. Жар от парилки проникал в предбанник, наполняя полукруглое помещение особым запахом. Ароматом, напоминавшим Евгению Степановичу о детстве.

Бессонов вытер со лба пот и аккуратно расстегнул верхнюю пуговицу пальто. Шашки, примотанные к груди и животу, казалось, набухли от пота и стали тяжелее.

Стараясь не потревожить полные «гремучим студнем» контейнеры, Евгений Степанович вынул из кармана часы. Старик запаздывал уже на пять минут.

Бессонов бросил раскрытую луковицу брегета на столик, прислонился спиной к жаркой стене и прикрыл глаза. Время шло. Звук убегающих секунд изматывал нервы.

Вдруг в коридоре послышались шаги, и дверь без стука отворилась. Бессонов встрепенулся, но вместо знакомой лысины и бороды наткнулся взглядом на широченную грудь в черном бушлате. Пулеметные ленты крест-накрест перетягивали ее. Ниже обосновался флотский ремень, за который были заткнуты три гранаты. На боку моряка в деревянной кобуре висел маузер.

Бессонов поднял глаза. Губастый и лупоглазый чухонец хмурил брови. На рыжей макушке волшебным образом держалась лихо заломленная бескозырка. «Петропавловск» успел прочитать Бессонов золотые буквы на ленте.

Ряженый матрос окинул взглядом предбанник. Удовлетворенно причмокнул и сделал шаг в сторону.

– Прошу прощения за задержку, – прокартавили из коридора, и в комнату влетел Старик. – Чертовски трудно найти мотор, не привлекая внимания!

Бессонов нахмурился. Финский головорез никак не вписывался в задуманный тет-а-тет.

– А чего пулемет не захватили? – ухмыльнулся Бессонов.

Старик скинул на лавку пальто и поправил галстук модной в Австрии гороховой расцветки. Глаза его задорно сверкнули.

– Обождите в коридоре, товарищ, – кивнул он чухонцу.

Финн напоследок смерил взглядом Бессонова, вынул маузер и скрылся за дверью.

– Ну, здравствуй, Бес, – присел напротив Старик. – Сколько лет!

Бессонов отлепился от стены и подался вперед:

– Может, покончим с этим без прелюдий?

– Даже чаю не попьем? – хохотнул Старик, но тут же взгляд его сделался острым, как лезвие золингеновской бритвы. – Принес?

Бессонов положил в центр стола завязанный узлом носовой платок.

– Теперь все? – просипел он.

Лицо Старика разгладилось. Взгляд потеплел. Глаза снова сделались живыми и прищурились.

– Квиты, – подтвердил Старик.

Бессонов медленно, стараясь не делать резких движений, поднялся с лавки. Уже перед дверью он обернулся:

– А твой балтийский приятель мне в затылок не выстрелит? А, Старик?

Тот возился с узлом.

– Ну о чем ты, Бес? – поднял он голову и спрятал улыбку в бороду. – Ты же знаешь, я слово свое держу. Квиты – значит, квиты.

Бессонов, не прощаясь, вышел.

***

Дверь в предбанник затворилась.

Владимир Ильич жадно разглядывал вожделенный трофей. Серебристая фигурка Орла была на ощупь холодной. Мелкие ледяные иголки тихонько покалывали потную кожу ладони.

Ленин завернул артефакт в платок и сунул в кармашек жилета.

– Молодцом, Бес, – уважительно хмыкнул Ильич. – Думал, не потянешь. А ведь таки справился! Молодцом! – повторил он и надел пальто. – Архивовремя!

До Первого Всероссийского съезда Совета рабочих и солдатских депутатов оставалось меньше недели.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю