Текст книги "Земля Тре"

Автор книги: Александр Рыжов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

– Говоришь, все спали... Но кто-то же не спал!

– Не спал.

– Кто это мог быть, не знаешь?

– Откуда? Тьма была, хоть глаз выколи. Костры погасли, только наш горел, да и то еле-еле.

– А кто был возле нашего, когда ты ходил?

– Да не разглядывал я! Встал, сходил к озеру, вернулся, лег. Все.

– Ну а рядом с тобой кто спал, помнишь?

– Рядом? Пяйвий.

– А еще?

– Ты... Больше никого не помню.

– И то хорошо. Значит, двоих можно исключить.

– Смеешься? Вам двоим я как себе доверяю.

– Доверие доверием, но убедиться не мешает... Что делать думаешь?

– Залатать ушкуй и плыть дальше, – твердо сказал Глеб. Коста положил ему на плечо тяжелую руку, подвел черту под разговором:

– Значит, так тому и быть.

Утром Глеб отправил ушкуйников за добычей, а сам вместе с Пяйвием и Костой остался чинить корабль. Работа спорилась, и, прежде чем солнце перевалило на другую половину неба, дыра в днище была заделана. Глеб по примеру Косты ополоснулся в реке (от холода по коже побежали мурашки, зато ощутил необыкновенную свежесть) и принялся набивать стрелами колчан.

– В лес? – спросил Пяйвий.

– Поброжу немного. Места незнакомые, интересно.

– Я с тобой!

– Останься лучше с Костой, стоянку покарауль. Я к ужину вернусь.

– Далеко не заходи, тут заблудиться недолго, – предупредил Коста.

– Ладно...

Глеб взял лук, перекинул через плечо ремень колчана и направился в чащу.

Поначалу шел по следу кого-то из товарищей, подмечая обломанные ветки и примятую траву. Но вскоре свернул в сторону и пошел своей дорогой. Лес встретил его неприветливо – острые сучья цеплялись за одежду, под ногами то и дело попадались коряги, а к лицу противно липли паутинные нити. Глеб брел наугад, надеясь, что рано или поздно деревья расступятся и покажется поляна.

Над головой стрекотали сороки, слышался шорох крыльев, и сыпались сухие сосновые иголки. Когда поляна наконец открылась, Глеб не вышел, а буквально вывалился на нее, проломив преграду из переплетенных ветвей, и сразу же спугнул зайца. Тот сидел на противоположном краю, но, узрев опасность, молнией метнулся в кусты. Глеб не удержался – рука сама выхватила из колчана стрелу, наложила на тетиву и пустила вслед. Но заяц был уже далеко, лишь покачивалась скрывшая его высокая трава.

На поляне Глеб передохнул и отправился дальше. Так, мало-помалу забрался в самую глушь. Охота оказалась плохой: он видел еще трех зайцев, но издалека – все они исчезали прежде, чем он успевал прицелиться. Однажды совсем близко прошмыгнула лиса, но Глеб даже не стал вскидывать лук – мясо несъедобно, а шкура теперь без надобности...

Солнце уже легло на лапы сосен, и он решил, что пора возвращаться. Досадуя, что потратил столько времени впустую, повернул назад. Небесный свет мерк быстро, и Глеб прибавил шагу, чтобы успеть выйти из леса до темноты.

Вдруг сбоку, за деревьями, мелькнуло что-то белое. Глеб остановился, потом повернул в сторону – сделал шаг, другой, третий, нога ткнулась в мягкое... Он посмотрел вниз и похолодел. Прямо перед ним ничком лежал человек в окровавленной рубахе. В спине торчала стрела, а голова, которой он, падая, ударился о ствол, была неестественно запрокинута. Глеб присел на корточки, заглянул ему в лицо и похолодел еще больше, узнав в убитом своего ушкуйника. Рядом валялся лук и охотничья сумка, из которой нелепо торчали заячьи лапы.

Глеб рывком поднялся, огляделся вокруг и увидел неподалеку второй труп. Он лежал на боку, а стрела торчала из горла. Глеб, даже не подходя, узнал еще одного человека из своей команды – торопчанина Игнатия.

Лесные звуки сразу показались ему зловещими – и сорочья трескотня, и шелест поредевшей осенней листвы, и даже комариный писк. Он постоял, затаив дыхание и прислушиваясь, потом медленно обвел глазами место трагедии, чтобы представить, как все произошло. Для этого не нужно было ломать голову – картина вырисовывалась предельно ясная. Оба ушкуйника шли рядом, ни о чем не подозревая. Первый получил стрелу между лопаток и упал замертво, а второй успел отскочить и обернуться, но пока соображал, убийца выпустил новую стрелу, хладнокровно и метко. Стрелял, конечно, из укрытия – вон из-за той накренившейся сосны. Глеб повернул голову, мысленно чертя в воздухе смертельную траекторию, и вдруг заметил, как вздрогнула ветка. Мгновенно поднял лук и уже готов был спустить тетиву, но услышал знакомый голос:

– Глеб? Свои, не стреляй!

– Илья?

Лук опустился. Из-за сосны – из-за той самой сосны! – вышел запыхавшийся Илья.

– Откуда ты? – спросил Глеб деревянным голосом.

– Тебя ищу. Наши почти все собрались, ждали только тебя, Игнатия и... Илья осекся, увидев трупы.

– Игнатий уже не придет, – сказал Глеб. – И Трофим тоже.

– Кто их? – шевельнул губами Илья.

– Не знаю. Я пришел слишком поздно. Илья приблизился, лицо его было бледно.

– Здесь земля карелов. Может...

– Карелы? А это что? – Глеб нагнулся и выдернул из спины убитого ушкуйника стрелу. – Посмотри! Стрела новгородская – из нашего запаса!

Ильи стоял сбитый с толку и смотрел на убитых, переводя взгляд с Трофима на Игнатия, с Игнатия на Трофима.

– Пошли! – резко бросил Глеб.

– А как же...

– Вдвоем их не унести, вернемся позже. Остальные все целы?

– Все...

По дороге на стоянку они не проронили ни слова. Когда вышли из леса, уже совсем стемнело. Вдоль берега горели светлячки костров. На фоне одного из них качалась коренастая фигура Косты. Глеб пошел прямо к нему.

– Собирай людей. Двоих наших убили.

Коста замер, держа в руках вертел с нанизанными кусками мяса, с которых падали в огонь крупные капли жира.

– Где?

– Далеко. В лесу.

– Чуяло сердце. – Коста положил вертел на угли. – Что ж, давай скликать вече.

Ушкуйники собрались тесным кругом возле одного из костров. Глеб стал в середине и, глядя на их суровые лица, освещенные желтым пламенем, рассказал все, что знал, – и про Трофима с Игнатием, и про дыру в корабельном днище, и про перерезанную веревку. Под конец спросил напрямик:

– Что будем делать?

Думал, что после этих слов зашумят, заспорят, но они сидели тихо, будто прислушивались к шуму реки. Первым поднялся Шестопал, привычным движением почесал макушку и сказал, выкатывая слова, как большие круглые валуны:

– Я вот что думаю. Если повернем назад, значит, струсили. Стыдоба...

Теперь зашумели. Встал Илья – мускулы на лице напряглись и натянули кожу, отчего скулы казались вырезанными из камня.

– Когда соглашались, знали, на что идем, знали, что не все вернемся. Так?

– Так! – ответил приглушенный хор.

– Стало быть, гадать нечего. – Илья повернулся к Глебу. – Веди дальше!

В груди у Глеба заклокотало волнение.

– Все согласны? – спросил срывающимся голосом.

– Все! – ответил хор. Рубанул ладонью воздух:

– Будь по-вашему! – И тут же поправился: – Будь по-нашему!

На середину вышел Коста, поднял руку, требуя тишины.

– За то, что не убоялись, – спасибо. Но если пойдем дальше, то и враг пойдет. Он с нами, он – один из нас...

Вот когда стало действительно страшно. Нервы натянулись, как гусельные струны, и от человека к человеку полетел безмолвный вопрос: кто?.. кто?.. Неужели здесь, в этом кругу, где все сидят, прижавшись друг к другу плечами, есть тот, кто замыслил недоброе, кто пустил предательские стрелы в Трофима с Игнатием и, быть может, уже выбрал следующую жертву? В это не верилось, нет, не верилось...

Встал рослый Гарюта, бывший гончар из Старой Руссы. Бесшабашно сверкнул глазами.

– А хоть бы и так! Кому суждено пропасть, тот пропадет.

– Плохие слова, – строго сказал Коста. – Мы прошли только четверть пути – самую легкую четверть – и уже двоих потеряли. А впереди волок, впереди чудь, впереди море, за которым вообще незнамо что...

– Как же быть?

– Трудное дело. Я только одно могу посоветовать: держаться плотнее и рты не разевать.

– И еще, – вмешался Глеб. – С сегодняшнего дня будем нести вахту. По очереди. В эту ночь дежурю я, а завтра кинем жребий.

Никто не возражал, и Глеб объявил, что пора спать. Круг распался, ушкуйники разошлись на ночлег. Глеб присел возле костра и подгреб к себе кучу заготовленного Костой валежника. Сна не было ни в одном глазу. Он знал: дума о сегодняшнем – колючая, причиняющая саднящую боль – еще долго будет ворочаться в голове и в сердце, пока не уляжется, как еж в зимнюю спячку, чтобы потом нежданно пробудиться и снова ранить душу острой иглой.

– Давай-ка я с тобой посижу, – сказал Коста, опускаясь на подстилку из лапника.

– Иди лучше спать. Завтра в обед снимемся.

– Ничего, высплюсь. Тебе бы тоже не мешало.

– Я не засну, – сказал Глеб. – Мысли мешают.

– Уйми их, а то дырку в голове прогрызут. – Коста помолчал, потом спросил осторожно:– – Ты-то сам на кого думаешь?

Глеб пожал плечами, но перед глазами вдруг встало – или вылепилось из пламени, на которое смотрел? – лицо бродяги с полыхающими ненавистью глазами. Встряхнулся, отгоняя видение, но Коста спросил шепотом, глядя в землю:

– Савва?

– Нехорошо, – промолвил Глеб, отвечая то ли ему, то ли самому себе. Нехорошо грешить на человека... Мы ведь ничего не знаем.

– Не знаем.

– Почему Савва? Может быть, кто-то другой. – Из костра выкатилась дымящая головешка, и Глеб палкой толкнул ее обратно в огонь. – Боюсь, что нам его не угадать.

– Что же делать?

– Ждать.

– Новых трупов?

– Нет. Ошибки.

– Ты думаешь, он может себя выдать?

– Я надеюсь. Теперь, когда все начеку, ему будет нелегко.

– Эх, твои бы речи... – Коста смотрел вверх, и взгляд его блуждал по ночному небосклону. – Вот только какой ценой мы за это заплатим?

– Другого выхода нет.

Трофима с Игнатием похоронили на следующее утро. Вырыли одну на двоих могилу – в лесу, недалеко от того места, где они встретили свою смерть. Насыпали сверху невысокий земляной холмик, забросали опавшей листвой. Постояли в молчании.

– Прощайте... – сказал Глеб за всех. Сцепил зубы и, не оглядываясь, пошел к реке. Ушкуйники длинной вереницей двинулись следом.

На берегу долго задерживаться не стали – наскоро погрузили в трюм все то, что удалось высушить, и спихнули ушкуй в воду. За делом перебрасывались лишь короткими фразами, но настроение было понятно и без слов – каждому хотелось поскорее покинуть злополучное место. Глеб вышел на палубу, стал лицом к берегу и почувствовал, как ветер холодит левую щеку.

– Попутный, – подтвердил Коста. – Можно ставить паруса.

Развернутые на мачтах полотнища затрепетали, захлопали и, поймав поветерье, выгнулись тугими полукружиями. Ушкуи тронулись в путь.

Когда впереди показалось Онежское озеро, Глеб задрал голову и посмотрел на небо – не повторится ли ладожская история? Но сверху успокаивающе лился ничем не замутненный солнечный свет, а небо было прозрачным, как лед на Ильмени. Путь по Онежскому озеру предстоял долгий – раза в три дольше, чем по Ладоге, – и Глеб, вспомнив обычай, бросил за борт гривну, чтобы озеро не гневалось, пропустило с миром.

Посоветовавшись с Костой, он решил подходить к берегам как можно реже. Местность с каждой пройденной на север верстой становилась все глуше – можно было ожидать нападения как зверей, так и людей, которые, по рассказам Ильи, были здесь одинаково дикие.

Ночи становились длиннее, дни – короче. Несмотря на то что погода после ладожской бури стояла отменная, Глеб хмурился и с тревогой думал о том, успеют ли они ступить на берег земли Тре до наступления зимы. Ледостав мог испортить все дело, обречь на зимовку, о которой Глеб не хотел даже думать, поэтому с утра до вечера мысленно призывал попутный ветер дуть сильнее.

Холодным утром вошли в Водлу. Глеб, стоя на корме, поблагодарил Онежское озеро за благополучный проход и стал рассматривать незнакомые места. Вдоль берегов тянулись густые заросли, не тронутые ни ножом, ни топором. Один раз Глебу показалось, что в них что-то промелькнуло, но что именно – разобрать не успел. Не видно было и следов, ведущих к воде.

– Что ищешь? – спросил Коста.

– Жизнь.

– Жизнь в лесу прячется. Погоди, увидишь...

– Не прозевать бы волок.

– Илья не прозевает.

По Водле ушкуи шли гуськом, один за одним. Впереди был ушкуй Ильи.

– Эй! – крикнул Глеб, перейдя с кормы на нос. – Гляди в оба!

– Гляжу, – спокойно ответил Илья. – Возьмем чуть правее, ближе к берегу.

– Как скажешь.

Эту реку Глеб видел впервые – приходилось целиком полагаться на опыт Ильи.

Пока шли по Онежскому озеру, а потом по Водле, тайный враг, затаившийся на одном из ушкуев, ничем себя не проявлял, и чувство опасности постепенно притупилось. Даже Глеб, который в первые ночи после памятной стоянки на свирском берегу просыпался от любого шороха, стал подумывать: а не ошиблись ли они с Костой в своих выводах? Лопнувшая веревка, продырявленное днище – все это можно было объяснить другими причинами. Но стрелы – проклятые стрелы, которые он сам вынул из тел убитых ушкуйников! – тут не годились никакие предположения, кроме тех, что возникли сразу и засели в головах, как занозы...

– Волок! – крикнул Илья. – Правим к берегу. Легкие суденышки соскользнули с широкого языка реки и, раздвинув похожую на русалочьи волосы прибрежную траву, остановились. Глеб сошел на землю и увидел просеку – она уходила вдаль, прорезая чащу.

– Вот он, волок... – сказал вслух, радуясь тому, что впервые за много дней пути обнаружились следы человеческого присутствия.

Волок был проложен давно, и если бы не огонь, пущенный вслед за топором, на месте вырубки уже стояла бы молодая роща.

Вдоль по просеке тянулась заросшая травой ложбина – земля была продавлена днищами кораблей, которые тянули по волоку. Глеб ступил в эту ложбину, сделал несколько шагов и увидел сбоку деревянный столб, на котором тускло поблескивала металлическая пластина. Подойдя ближе, прочел полустертую надпись "Господин Великий Новгород" – и сразу повеяло родным. А когда разглядел под буквами стрелку, указывавшую на юг, туда, где осталась русская земля, сердце болезненно сжалось.

– Ну-ка, раз-два... взяли! – раздался зычный голос Косты.

Ушкуи, подталкиваемые крепкими руками, по-тюленьи выползли на берег. Глеб согнал с души набежавшую муть и пошел помогать.

Так начался путь по волоку. Этот участок суши между Водлой и Кенозером, длиною в три десятка верст, таил в себе самую большую опасность для путешественников, рискнувших отправиться на далекий Север. Раньше Глеб знал об этом понаслышке, но теперь, когда Водла осталась за спиной, его вдруг охватило чувство беспомощности. Ушкуи, казавшиеся в воде почти невесомыми, на самом деле оказались тяжелыми и громоздкими. Мужики сбросили рубахи, пот блестел на могучих спинах, хриплые вдохи и выдохи слились в единый шум, похожий на шум горного потока, бегущего по камням. Но, несмотря на все усилия, продвигались медленно. Корабли ползли нехотя, влипая в болотистую почву. Глеб глядел на лес, сдавивший волок с двух сторон, и понимал, что сейчас они представляют собой легкую добычу для лихих людей. Ему казалось, что, двигаясь с такой скоростью, они доберутся до Кенозера не раньше весны, но вечером, объявив привал и в изнеможении прислонившись спиной к корме одного из ушкуев, он смерил глазами пройденное расстояние и изумился:

– Чудеса!..

– Чему дивишься? – спросил Илья.

– Думал, мы еще от реки не отошли...

– Поменьше терзайся. Это только кажется, что медленно идем. Оглянуться не успеешь, как будем на Кене.

– Тише едешь, дальше будешь, – сказал подошедший Коста и протянул Глебу берестяной туесок. – Водички хочешь?

Глеб жадно припал губами к краю, глотнул и поперхнулся – вода обожгла горло ледяным холодом.

– Откуда взял?

– Тут ручей рядом, – пояснил Коста. – Хороша водица, правда?

– Слишком хороша, – проговорил Глеб, кашляя. – Больше ничего не заметил?

– Заметил.

– Что?

– А вон Пяйвий покажет.

Подошел Пяйвий, протянул измятый, в рыжих пятнах ржавчины, шлем и сказал сдавленно:

– Чудь...

– Дай-ка глянуть. – Илья взял шлем, повертел в руках. – Обычное дело. Чудь по волоку часто рыскает, здесь пожива есть.

– Значит, встретим?

– Как повезет. Можем встретить, а можем и не встретить.

– Но шлем...

– А что шлем? Он, может быть, уже лет десять тут валяется. Знаешь, сколько народу в этих краях полегло...

Первая ночь на волоке прошла спокойно. Утром продолжили путь, но прошли всего полверсты и наткнулись на неожиданное препятствие. Поперек волока стоял, загораживая дорогу, наполовину истлевший остов судна, а вокруг белели груды человеческих костей.

– Н-да... – сказал Коста, первым нарушив молчание. – Сеча была знатная...

Многие черепа лежали отдельно от скелетов, а перерубленные позвонки и расчлененные наискось грудные клетки говорили о том, что бились здесь лихо и яростно, снося мечами головы и разваливая туловища пополам. У некоторых скелетов в ребрах застряли наконечники стрел.

– Чудь одолела... – сказал с горечью Илья, оглядев место побоища. Всех ушкуйников побили и ушли.

Верить в это не хотелось, но Илья был прав. Брошенное судно, непогребенные останки – так могло произойти, только если никого из новгородцев не осталось в живых. Коста и Глеб обошли место сражения, но на глаза не попадалось ничего, кроме костей. Оружие и все, что было ценного на ушкуе, грабители унесли с собой.

Шестопал долго смотрел на то, что осталось от погибшего корабля, и вдруг сказал громко:

– Это же Бирюк! Помнишь, Илья?

– Помню. Два года назад сгинул. К Студеному морю шел... Не дошел, значит.

– Похоронить их надо, – сказал Коста. – А то не по-людски как-то...

Глебу очень не хотелось оставаться здесь на ночь, но не согласиться с Костой он не мог.

Весь остаток дня расчищали волок и сносили кости – новгородские и чудские – в общую яму: разобрать, где чьи, было невозможно. За работой не заметили, как наступил вечер. Солнце утонуло в чащобе, напоролось на растопыренные сучья и густыми медовыми ручьями стекло по бафяной листве в землю.

– Хорош! – выдохнул Глеб. – На сегодня хватит.

Развели костер, один на всех. Коста взялся кашеварить. Дым, смешавшись с паром, сизой струёй потек по ветру.

– Кто сегодня в ночь? – спросил Глеб.

– Я, – ответил Алай.

– Не зевай...

После ужина с неодолимой силой потянуло ко сну. Глеб опустился на траву, положил рядом обнаженный меч и почувствовал, как усталость сводит руки и ноги. В голове зашумели и стали мягко перекатываться теплые волны, перед глазами поплыли белые облака. Последнее, что запомнил, – сгорбленная спина Алая, шевелящего прутом в костре. Затем все задрожало, перевернулось, исчезло в тумане... возникло вновь, но вместо Алая у костра сидел обросший черной шерстью великан с собачьей головой. Он оглянулся, вонзил в Глеба свирепый взгляд, оскалил клыки и зарычал. Из пасти высунулся алый, светящийся в темноте язык, который сполз, как змея, сперва на живот великана, потом на колени, потом на землю и, извиваясь, пополз к Глебу. Трава под ним начала дымиться. Глеб ощутил удушливый запах, хотел вскочить, но увидел, что язык, словно удав, обвил ему ноги и тянется выше – к груди, к горлу...

– Коста! – Глеб дернулся, стал шарить рукой в поисках меча и проснулся.

То, что увидел, открыв глаза, показалось страшнее самого кошмарного сна. Лес и небо были озарены ярчайшим пламенем. Раздувшись, как громадный пузырь, оно колыхалось из стороны в сторону и расплескивало багровые сгустки. Воздух был пропитан нестерпимым жаром – тело как будто окунули в кипяток. Глеб хотел подняться на ноги, но мышцы почему-то отказывались напрягаться. Он с трудом сел, протер слезящиеся глаза, и только тут до него дошел весь ужас случившегося.

– Коста, Илья! Ушкуй горит!

На четвереньках подполз к Алаю, ватными руками схватил его за плечи. Тот спал беспробудным сном, уронив голову на прижатые к груди колени.

– Проснись! Проснись! – Глеб тряс его изо всех сил, но обмякшее тело Алая болталось в руках, как тряпичная кукла.

Глеб в отчаянии посмотрел вокруг – никто из лежавших вповалку ушкуйников не шевелился, не поднимал головы.

– Эй! Вы живы?!

Он замотал головой, как раненый медведь. Издал вопль – дикий и бессмысленный – и вдавил ладонь в красные угли костра. Боль очистила голову и придала сил. Со стоном поднялся, сжал рукоять меча и на негнущихся ногах шагнул к пылавшему ушкую. Раскаленный воздух налип на щеки, с лица градом покатился пот, волосы затрещали, обугливаясь...

– Глеб! Глеб! Сгоришь!

Чья-то рука схватила его плечо, дернула назад. Он обернулся и увидел Косту.

– Живой?..

Коста стоял пошатываясь, а в глазах плясало отраженное, как в зеркале, пламя.

– Что такое? – спросил он голосом человека, только что очнувшегося от глубокого обморока.

Глеб ткнул острием меча в огонь, хотел сказать что-то связное, но все слова рассыпались как горох, и он сумел выговорить только одно, которое, как ему казалось, объясняло все:

– Чудь!

– Подожди... – Косту качало, как пьяного, он вынул из ременной петли булаву и спросил, озираясь: – Где?

Глеб, широко расставляя ноги, чтобы удержать равновесие, обошел вокруг превратившегося в факел ушкуя, наугад срубил мечом несколько кустов и остановился в замешательстве.

– Где же они?

– Ты их видел? – Коста прижал руку ко лбу и пытался сосредоточиться.

– Нет...

– Может, их и не было?

– Но ушкуй! Разве не видишь?

– Вижу...

Спасти корабль было невозможно -огонь охватил его со всех сторон. С треском рухнула мачта, горящий обломок реи упал к ногам Глеба.

– Кто поджег? Кто?!

– Узнаем...

Ветер выдернул из огненной гривы косматый клок, швырнул под корму второго ушкуя, стоявшего неподалеку. Глеб отбросил меч, стащил непослушными руками кафтан и накинул на дымящуюся траву. Вместе с Костой кое-как затоптали не успевшее разгореться пламя. В этот момент очнулся Илья, остекленевшим взором уставился на пожар.

– Вставай! – взмолился Коста. – Если дунет посильнее, потеряем и второй.

Илья, превозмогая дурноту, принялся расталкивать Шестопала. Ушкуйники зашевелились, даже Алай поднял голову и вытаращил воспаленные глаза. Все были живы, но непонятная слабость сковывала руки и ноги.

– Быстрее... быстрее! – торопил Глеб и налегал спиной на обшивку корабля, словно мог в одиночку сдвинуть его с места.

Спотыкаясь и падая, ушкуйники сошлись вместе, навалились гуртом на горячую, в подтеках расплавленной смолы корму уцелевшего судна. Медленно вершок за вершком – отодвинули его на безопасное расстояние и, обессиленные, попадали на землю.

– Молодцы!.. – только и смог выговорить Глеб, на большее уже не хватило сил.

А огонь пылал, раскачиваясь на ветру исполинским цветком и прожигая беззвездную черноту неба. Шипела смола, трещали и проваливались в глубину трюма палубные доски. Ушкуй таял на глазах. К утру от него осталась лишь гора спекшейся золы.

На рассвете, когда погасли последние искры, Глеб, не говоря ни слова, поднялся и ушел в лес. Странная немощь, навалившаяся внезапно, так же внезапно и ушла, оставив ощущение легкого озноба и мелкую дрожь во всем теле, как бывает после приступа лихорадки. Глеб дошел до ручья, упал на колени и стал пить леденящую зубы воду. Утолив жажду, вытер рот рукавом. Сморщился – от кафтана несло дымом...

– Глеб!

Вскинул глаза, увидел Косту. Тот держал в руке стебелек с узкими темно-зелеными листочками.

– Что это?

– Сон-трава. Тут ее много.

– Значит...

– Это ничего не значит. Хотя подложить ее в кашу было проще простого.

– Постой! – Глеб подхватился на ноги. – Где котел?

Коста бросил стебелек под ноги, наступил на него сапогом и сказал, не скрывая досады:

– Не спеши. Котел чистый – я его сам вымыл, еще вчера...

Но Глеб взял его за руку и потянул за собой:

– Идем!

Ушкуйники разгребали остывший пепел. Глеб вышел из леса и с ходу задал вопрос:

– Кто помогал Косте с ужином?

– Я... – отозвался Гарюта, и лицо его от волнения покрылось розовыми пятнами.

– Подложить мог кто угодно, – сказал Коста. – Возле костра толклись все.

– Может, кто-нибудь заметил? – Глеб с надеждой посмотрел на ушкуйников, но ответом ему было молчание.

– Ясное дело, – с расстановкой проговорил Коста, – кто-то из нас снова...

– "Кто-то"! – взвился Глеб и пнул ногой обгоревшую железную скобу. Опять "кто-то"!

– Не кипятись. Могло быть хуже.

– Разве?

– Представь себе. Во-первых, вместо сон-травы могла попасться белена. Во-вторых, мы могли потерять оба ушкуя... Кстати, почему он поджег только один?

– Спроси у него.

– В-третьих, если бы ночью поблизости шастала чудь, мы бы уже не разговаривали. В-четвертых...

– Хватит, убедил.

– Коста прав. – Илья стряхнул налипшую на ладони золу. – Живы, и на том спасибо.

– Прав-то прав, только мне от этого не полегчало... – Глеб с мучительным вздохом взбил обеими руками жесткие волосы и сел на перевернутый котел. – Говорите! Я хочу, чтобы каждый сказал все, что думает.

– А что тут думать? – удивился Шестопал. – Отдохнули, пора идти дальше.

– Мы потеряли ушкуй...

– Нет худа без добра. Теперь будет легче – быстрее дойдем.

Шестопал говорил с такой искренней простотой и уверенностью, что на душе у Глеба потеплело. К нему вернулось спокойствие, сердце стало биться ровнее. Выслушав Шестопала, он спросил:

– Кто еще так думает?

– Все! – так же твердо, как и тогда, на берегу Свири, ответил приглушенный хор.

– Поздно возвращаться, – сказал Коста. – Мы слишком много прошли и слишком много потеряли.

– Враг все еще с нами, – напомнил Глеб.

– Враг не только с нами, но и вокруг нас. – Коста сделал паузу, прислушиваясь к шелесту листвы. – Надо торопиться. Огонь был такой, что могли и с Онеги разглядеть... Через день-другой вся чудь сюда сбежится. Надо идти. Успеем добраться до воды – спасемся, застрянем на суше – погибнем.

Илья подтвердил эти слова молчаливым кивком. Глеб задумался.

– Хорошо. Сделаем так. Каждый из вас пойдет в лес и сорвет по одному листку. Кто за то, чтобы плыть дальше, пусть сорвет березовый, а кто за то, чтобы вернуться – осиновый. Коста, дай-ка шапку... Кладите сюда. Потом сочтем и решим, как быть.

Первым за деревьями скрылся Илья. Через минуту вернулся, опустил в шапку сжатый кулак. Глеб держал ее между коленями и прикрывал ладонью. Следом за Ильей свой листок принес Шестопал, за ним Алай, Гарюта и все остальные. Не сдвинулись с мест только Коста и Пяйвий. Глеб выразительно посмотрел на них, встряхнул шапку.

– Я как ты, – сказал Коста.

– А я как все, – тихо проговорил Пяйвий. Глеб понял, что творится в душе у парня. Из-за него, из-за чужеземца, они пустились в неведомую даль, попали в передрягу, двое из них уже погибли, а другие... Глеб перевернул шапку и высыпал на колени ворох жухлых березовых листьев. Ни одного осинового.

– Все ясно. – Он отдал Косте шапку, встал с лицом бледным, но решительным. – Сколько осталось провизии?

– Дня на два хватит, – ответил Илья. – По пути можем настрелять дичи.

– С голоду не умрем, – подхватил Коста. – В лесу зверь, в реке рыба... Прокормимся. Оружие и снасти целы, остальное ерунда.

– Тогда быстро завтракаем и в путь! – Глеб помолчал и добавил веско: На Север!

Чудь настигла их, когда до Кенозера оставалось несколько саженей. Последние верст пять ушкуйники почти не отдыхали – шли и шли, толкая непослушный корабль к заветной голубой чаше, затерявшейся в прионежских лесах. И когда эта чаша была уже совсем рядом – так, что можно было услышать плеск воды и вдохнуть пропитанный влагой воздух – и когда Глеб, измученный не меньше своих спутников, уже благодарил судьбу за то, что злополучный волок остался позади, из прибрежного тростника вылетела длинная стрела и вонзилась в борт ушкуя.

– Не успели! – выдохнул Илья.

"Не успели!" – эти два слова вспыхнули в головах Глеба, Косты, Пяйвия... и разом погасли. Некогда было досадовать – надо было принимать бой.

В небо острыми копьями полетели гортанные крики. Бородатые воины в волчьих шкурах, вооруженные широкими мечами, посыпались отовсюду. Их было много – тридцать, пятьдесят, сто... не сосчитать. Они дикой звериной стаей накинулись на облепивших ушкуй новгородцев.

– Не отобьемся, – бескровными губами прошептал Пяйвий.

– Это еще как поглядеть... Ну-ка! – Коста крутнул булавой и играючи проломил череп первому подбежавшему чудину. – Годится! Головы у них не железные.

Отряд русичей сомкнулся плотным кольцом и ощетинился мечами. Глеб ухнул, опуская клинок на плечо чудского воина, и сам удивился легкости, с какой рассек вражье тело почти до пупа.

Чудь налетела яростно, но бестолково – как налетают осы, вырвавшись из дупла. Привыкшие к стремительным набегам, дикари собирались взять ушкуйников одним только натиском, смять необузданной лесной силой. Но ушкуйники не дрогнули. Они вообще были не из пугливых, а тут еще долгий путь по волоку возымел неожиданно полезное действие – притупил все чувства, включая страх и боль.

Уверенность русичей передалась и Пяйвию. Глеб, круша противников, успевал поглядывать на лопина и в который раз удивлялся тому, какой недетской силой напитан этот тонкий, как камышина, пацан. Вот он проткнул мечом грудь верзилы чудина, отбил следующий удар – даже не дрогнул... Ловко ушел от вражьего клинка, поднырнул под волосатую руку, ударил снизу. Глеб удивился еще больше, угадав в этих движениях собственную манеру. Не иначе как тогда, на торопецкой дороге, подметил и запомнил... Интересно, в земле Тре все такие смыленные?

Зазевавшись, Глеб едва не пропустил удар, в последний момент успел скрестить свой меч с мечом чудина, напрягся, отжимая чужую руку. Чудин попался огромный – Глеб упирался взглядом ему в подбородок. Мечи скрестились еще раза три. Чужак был похож на дровосека, рубящего дерево. У Глеба заломило в плече настолько мощными были удары. Он отступил к борту ушкуя, вильнул клинком в пустом пространстве, изображая растерянность, и тут же сместился влево. Чужак, пойманный на замахе, не смог сдержать своего удара и со страшной силой рубанул изогнутым лезвием по деревянному брусу. Словно искры из-под кремня, брызнули щепки. Лопнул кожаный ремешок, и волчья шкура со звуком, похожим на хлопанье крыльев летучей мыши, затрепыхалась на плечах чудина, приоткрыв жилистое тело.

Глеб без замаха, будто насаживал на вертел кусок мяса, воткнул меч в бок чужака. Кожа, туго обтягивавшая плоть, лопнула, как лопается сочная ягода, если ее сдавить пальцами. Брызнул фонтан темной – почти черной – крови, и крупные брызги усеяли руку Глеба, сжимавшую рукоять меча. Чужая кровь показалась ему горячее кипятка, он быстро выдернул меч из раны и отпрянул назад. Чудин с рычанием повалился наземь, забился в судорогах...

Коста колол вражьи черепа, как орехи, расплескивая желто-красное месиво. Почти весь – руки, грудь, лицо – он был покрыт каплями густой бурой жижи, которые, смешиваясь с потом, превращались в кляксы, в разводы, в ручьи и зигзагами стекали вниз.

Илья и Шестопал дрались, прижавшись спинами к корме. Мечи сверкали, чертя немыслимые линии, и одну за одной срубали с плеч чудские головы. Рядом орудовал Савва, держа в одной руке меч, а в другой нож. Его губы были плотно сжаты, лицо окаменело, и только глаза полыхали огнем, как у разъяренной кошки.