Текст книги "Земля Тре"

Автор книги: Александр Рыжов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Рыжов Александр
Земля Тре

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Солнце медленно падало за горизонт, продавливая оранжевую мякоть облаков. Глеб въехал в притихший Торопец. Возле корчмы натянул поводья и, спешившись, передал коня подбежавшему парню.

Тяжелая дверь отворилась с натужным скрипом, и из темного нутра корчмы в лицо Глебу прянули теплые аппетитные запахи. Из кухни на скрип выглянула хозяйка. Скользнув взглядом по вошедшему, сразу угадала в нем богатого гостя, вышла сама.

Глеб тем временем искал, где присесть. В корчме стоял гомон, за темными столами бражничали веселые купцы. Пестрое сплетение голосов то и дело прерывалось дружным бряканием полных кружек. Над столами, в железных светцах, трепетали неяркие огоньки.

Глеб огляделся еще раз, приметил стол в углу, возле окна, и пошел к нему, обходя шумные компании. Спиной почувствовал, как хозяйка на почтительном расстоянии двинулась следом.

Стол был пуст, тускло поблескивала выглаженная временем и чужими локтями столешница. Рядом на скамье сидел нахохлившись, словно озябший воробей, маленький нескладный человечек в каких-то странных цветастых отрепьях, явно не местного покроя.

Глеб сел напротив, распустил пояс и положил ножны с мечом подле себя на лавку. Хозяйка, как и ожидал, тут же оказалась рядом, уважительно, но с достоинством склонила голову.

– Здоров будь.

– И тебе того же.

– Чего изволишь?

Глеб потянул ноздрями воздух – на этот раз со вниманием – и выдохнул:

–Ухи.

– А к ухе?

– Цыпленка печеного и квасу.

– Может, винца? Винцо отменное – купец афганский привез.

– Не надо. Мне ехать еще.

Хозяйка сочувственно оглядела запыленный Глебов кафтан, спросила с любопытством:

– Куда едешь-то?

– В Новгород.

– Издалека?

– Из Киева.

– По делу или как?

– Обоз позади. Хлебный. Возле Межи застрял.

– Ограбили?

– Нет. На переправе четверка лошадей потонула.

– Вот незадача... Так ты, получается, за подмогой?

Глеб кивнул, нетерпеливо поерзал локтями по столу. Хозяйка заговорила быстрее:

– Есть у нас лошади. Онфим Босой продаст, не обманет. Указать?

– Спасибо. В Новгороде – свои... – Глеб устал от пустопорожнего разговора и, чувствуя зуд в желудке, решительно припечатал широкую ладонь к столешнице: – Ухи!

– Сейчас будет!

Хозяйка исчезла. Глеб перевел взгляд на незнакомца, сидевшего напротив. Тот молчал, сгорбленная спина и опущенные плечи застыли в неподвижности. Повинуясь внезапному желанию заговорить, Глеб подался вперед и спросил негромко:

– Ты кто?

Незнакомец не ответил, но по дрогнувшему затылку Глеб понял, что вопрос услышан.

– Как зовут, спрашиваю?

Незнакомец сжался еще сильнее. Глеб глубоко вздохнул и откинулся назад – молчит, ну и ладно.

Хозяйка принесла горшок с дымящейся ухой и горячие ломти свежего хлеба.

– Цыпленка подожди.

– Ладно. – Глеб взял ложку, стал прихлебывать уху и вдруг поймал на себе пристальный – исподлобья – взгляд незнакомца.

"Голодный", – понял сразу и, перекрывая купеческий говор, крикнул в полутьму:

– Хозяйка!

Она выглянула из кухни, держа в руках расшитый петухами рушник. Глеб не стал подзывать, сказал громко и раздельно:

– Еще ухи. И цыплят. Пару. Она кивнула, скрылась. Глеб двинул свой горшок к незнакомцу.

– Ешь!

Тот поднял голову. В черных раскосых глазах загорелось удивление.

– Ешь, говорю! – повторил Глеб с напором и протянул ложку.

У незнакомца было нездешнее – широкое и скуластое – лицо. Под нижними веками набрякли серые мешки, а на потрескавшихся, по-детски припухлых губах шелушилась сизая, с красноватыми ниточками-прожилками, кожица.

"Пацан, – подумал Глеб. – Лет пятнадцать, не больше".

– Ешь, ешь, – сказал в третий раз, совсем уже ласково.

Незнакомец осторожно протянул руку, взял ложку и беззвучно погрузил ее в жирную уху. Его впалые щеки задергались, но глаза все еще с опаской смотрели на Глеба.

Глеб, чтобы не смущать, отвернулся и стал глядеть в окно, за которым высокий всадник, спрыгнув с коня, отстегивал от седла дорожную суму.

– Пяй... вий...

Услышав непонятные слова, произнесенные надтреснутым голосом, Глеб оторвался от окна и снова посмотрел на незнакомца. Тот жадно ел уху и облизывал обветренные губы.

– Что ты сказал?

– Пяйвий, – повторил незнакомец. – Имя.

– Твое?

Тот кивнул и пальцами выудил из горшка белую рыбью середку. Теперь в его настороженном взгляде проблескивали искорки доверия.

Вернулась хозяйка, поставила на стол второй горшок с ухой. Следом дородная девка в льняной рубахе и красной поневе принесла печеных цыплят.

Глеб разломил душистый хлебный кус и опять спросил незнакомца:

– Откуда ты? Из хазар, что ли?

– Нет, – замотал лохматой головой. – Далеко. Земля Тре...

Русские слова давались ему с трудом, но он старательно выговаривал их, поглядывая на Глеба совсем уже. дружелюбно и даже как-то застенчиво.

– Тре? Не слыхал. Это где такая?

– Далеко! Там. – Он махнул рукой за спину, и с мокрых пальцев сорвались блестящие капли.

– Там север. Новгород.

– Дальше!

– Дальше? Дальше Ладога.

– Дальше!

– Свирь, озеро Онежское...

– Еще дальше!

Глеб напряг память, вспомнил рассказы ушкуйников о заволочской чуди.

– Ты из-за волока? С Двины?

– Дальше!

Незнакомец доел уху и, не ожидая предложения, принялся за цыпленка. Глеб озадаченно катал в пальцах тугой хлебный шар.

– Дальше, чем Двина? Там море...

Про это море сказывали бывалые новгородцы. Встречало оно гостей неласково, и из дальних походов к устьям Двины мало кто возвращался живым. А за тем морем, говорили, заканчивался свет и начинался страшный полунощный край, царство теней, куда человеку попасть – все равно что сойти в преисподнюю.

– Не море... За... – Пяйвий, обжигаясь, хрустел цыпленком. Зубы крепкие, невольно подумал Глеб. Даром что заморыш – кости грызет, как пряники.

– За морем? Что же там?

– Земля Тре.

– Полунощный край?

Пяйвий пожал плечами: мол, по-вашему, может, и полунощный.

– Долго добирался?

Пяйвий поднял измазанные жиром руки с растопыренными пальцами, показал: пять и еще три.

– Восемь... недель?

– Месяцев.

Глеб изумлялся все сильнее. Рассеянно глотая остывшую уху, соображал: за восемь месяцев можно до края света дотопать... Хотя что такое эта земля Тре? Край и есть.

– Неужто пешком шел?

– Пешком.

– А через море?

– Море... нет... Мимо. – Махая в воздухе рукой, Пяйвий пытался объяснить. – Есть берег. Большая суша.

– По берегу?

– Да. Карелы помогать. Дать лыжи, еда...

Глеб крякнул с сомнением.

– Один шел?

– Один...

Пяйвий вдруг помрачнел, будто вспомнил о чем-то неприятном, и ладонью медленно отодвинул от себя миску с недоеденным цыпленком.

– Что ж ты? – сказал Глеб. – Доедай.

– Не хочу...

За окном стемнело. Хозяйка прошла вдоль стен, погасила лучины и поставила на полки зажженные масляные плошки. Свет от них, рыжий и вязкий, как само масло, заполнил корчму, налип на низкий потолок, потек по некрашеным стенам.

Девка в красной поневе принесла кувшин с квасом и кружки. Глеб налил сперва Пяйвию, потом себе, стал медленно пить, глядя на странного гостя. Тот опорожнил кружку мелкими частыми глотками, попросил еще. " Глеб налил – не жалко – и спросил опять:

– Кто у тебя здесь? Родня?

– Нет...

Пяйвий посмотрел на него широко раскрытыми глазами, и Глеб увидел, как у него на ресницах пугающе быстро набухли блестящие капли. Одна из них сорвалась и, скатившись по щеке, угодила в кружку с квасом.

– Ты чего? – спросил Глеб с тревогой. Пяйвий всхлипнул, и слезы покатились одна за одной.

– Говори же!

– Я... искать...

– Кого?

– Люди... смелый...

– Здесь много смелых. – Глеб зачем-то потрогал лежавший рядом меч.

– Нет... Я был Новгород, там нет смелый...

– Неправда! Плохо искал.

– Я искал... я просил...

– О чем?

– Поехать... в землю... Тре...

Глеб передернул плечами. Гомон в корчме не утихал, а Пяйвий говорил тихо, со всхлипами. Может, послышалось?

– Куда, говоришь, поехать?

– В ЗЕМЛЮ ТРЕ.

Хорошие дела. Даже среди новгородских смельчаков немного найдется охотников для такого похода. Это не на Двину, не к морю Студеному – это дальше... дальше...

– А зачем тебе смелые люди?

Лицо Пяйвия застыло, даже слезы, показалось, враз высохли.

– Нельзя... Нельзя сказать.

– Почему?

– Нельзя. Пути не будет.

– Чудно ты говоришь. Не пойму я...

Глеб и вправду не понимал: этот странный парень восемь месяцев шел из своей холодной страны, чтобы здесь, на Руси, отыскать смелых людей и вернуться обратно – зачем? Неужели думал, что найдутся лихие головы, способные рвануть на край земли, не ведая, что их там ждет? Глупый... ох, глупый...

– Идем!

Глеб встал. Гремя ножнами, застегнул пояс, одернул собравшийся складками кафтан.

– Куда? – потерянным голосом спросил Пяйвий.

– В Новгород. Конь крепкий, вдвоем доедем.

– Я был там. Я искал...

– Поищем вместе. Поехали!

Пяйвий покосился на затянутое темнотой окно.

– Ночью?

– Мне ждать некогда.

Гнедой конь неспешной рысцой трусил по лесной дороге. Под копытами похрустывала слежавшаяся пыль. Глеб не гнал – конь хоть и крепкий, но все-таки двое на спине... Пяйвий сидел сзади, обхватив тонкими руками широкий торс нового знакомого. Верст пять ехали в безмолвии. Над лесом, словно щербатая кринка, опрокинулась луна, пролив на деревья и на дорогу жидкую мутную сыворотку.

В полночь поднялся ветер. Справа и слева от пустынного шляха зловеще зашептала листва. Глеб, думая о своем, машинально пихнул пятками в теплые конские бока, и гнедой пошел быстрее.

Лунный свет задрожал, продираясь сквозь внезапно появившееся на небе клочковатое облачко. В придорожных кустах что-то щелкнуло, и перед лицом Глеба, задев опереньем лоб, пронеслась пущенная сильной рукой стрела.

Инстинкт сработал быстрее рассудка – Глеб дернулся назад, толкнул спиной Пяйвия, а руки сами собой натянули поводья. Гнедой сбился с шага, и тут же, перерезая дорогу, из кустов выскочили двое. Остроконечные тени, похожие на растопыренные когтистые лапы, хищно закачались перед лошадиной мордой. Глеб выдернул из ножен меч и краем глаза увидел, как на обочину выбежал третий – с луком и наложенной на тетиву стрелой. В голове заплясали мысли: успел сообразить, что стрелок, видать, не из опытных – стрелял без поправки на ветер, оттого и промазал. Но теперь-то – в упор! – кто не попадет?.. Крикнул Пяйвию:

– В седло! – а сам перекинул ногу через круп и прыгнул на стрелка, выставив вперед меч.

Падая, услышал, как во второй раз щелкнула тетива. Стрела взъерошила волосы на затылке и ушла в небо.

Клинок ткнулся в мягкое. Раздался хриплый вскрик, и Глеб ощутил под коленом дергающееся тело. Рывком подхватился на ноги, меч сам выскользнул из пронзенной груди стрелка.

– ...зади! – услышал вопль Пяйвия, развернулся, словно флюгер на спице, и сшибся – меч в меч – со вторым противником.

Заливисто заржал гнедой. Отбив удар, Глеб зыркнул в сторону, увидел Пяйвия, перебравшегося в седло, и вместе с выдохом выбросил из горла крик:

– Гони!

Клинки лязгнули раз, другой. В полутьме Глеб не разбирал вражьего лица – видел только серое мельтешащее пятно. Выждав момент, резко пригнулся и сильным тычком снизу вверх всадил меч в подбородок чужака. Тот вскинул руки, в горле забулькало... а Глеб уже бился с третьим. До слуха сквозь натужное дыхание и звякание мечей донесся конский топот – Пяйвий мчался прочь от места схватки. Внезапно стук копыт прервался... мгновение... и возобновился опять но уже не отдаляясь, а приближаясь.

С третьим Глеб разделался в полминуты – качнулся вправо, влево, увидел, как чужак неуклюже, по-мужицки, размахивается, отводя руку с мечом за спину, и коротким косым ударом рассек его от плеча до сердца. Труп тяжелым мешком свалился на дорогу. Глеб, прерывисто дыша (не столько от усталости, сколько от нахлынувшего азарта), волчком крутнулся на пятках и увидел Пяйвия, только что спрыгнувшего с коня. Шагнул к нему, растягивая губы в успокаивающей улыбке, и вдруг остановился, заметив у того в руке невесть откуда взявшийся нож.

Пяйвий держал оружие странно и даже нелепо – за лезвие, рукояткой вперед. Глеб раскрыл рот, чтобы спросить, но в этот миг нож молнией, сверкнувшей в лунном луче, вырвался из ладони жителя далекой земли Тре и скользнул по воздуху куда-то вбок. Глеб повернул голову и увидел, как стрелок тот самый стрелок, которого считал мертвым, – заваливается на бок, выпуская из слабеющих рук изготовленный для выстрела лук – а в шее у него торчит всаженный чуть ли не по рукоять нож Пяйвия!

Неожиданная сила, которая обнаружилась в этом щуплом изголодавшемся пацане, изумила Глеба не меньше, чем недавний разговор о полунощном крае. Он опять открыл рот, но успел выговорить только полслова:

– Спа... – и увидел за спиной Пяйвия еще одного – четвертого! разбойника.

Тот подходил неторопливо, тяжелым крепким шагом, как идет навстречу опасности воин, побывавший в десятках, а то и в сотнях поединков и уверенный в своей силе. В левой руке он держал что-то, напоминавшее короткую дубинку.

Между ним и Пяйвием оставалось сажени две, и до Глеба дошло, что через мгновение этот непонятный, но ставший вдруг таким близким парень рухнет с проломленным черепом. Он бросился вперед, готовый в случае чего подставить под удар собственную голову. Но разбойник, похоже, и не думал нападать на Пяйвия. Чуть приподняв дубину, он смотрел прямо на Глеба и ждал, когда тот окажется рядом. Глеб на бегу оттолкнул Пяйвия к обочине и очутился лицом к лицу с чужаком.

Меч взмыл в воздух и опустился на ловко подставленную дубину. Только тут Глеб разглядел, что это была вовсе не дубина, а окованная железом шипастая булава. Чужак орудовал ею очень умело и выжидал удобный момент для ответной атаки.

Глеб понял, что перед ним опытный боец, которого натиском и горячностью не возьмешь. Стал действовать осторожнее, жалея меч и остерегаясь внезапного выпада. Боковым зрением уловил на обочине шевеление, подумал, что Пяйвий по доброте душевной может и во второй раз пособить – знакомым приемом всадить нож в бок чужаку. Крикнул предостерегающе:

– Не трожь! Я сам!

Этот выкрик подстегнул разбойника. Булава замелькала с такой быстротой, что у Глеба зарябило в глазах. Он отступил на шаг, потом еще на один, выворачивая руку с мечом и отбивая удары, от которых трещали суставы.

Негаданно пробудилась боль в правом плече. Кто-то из разбойников успел-таки царапнуть мечом, и рана, которую впопыхах даже не заметил, от резких движений сперва засаднила, а потом вспыхнула и стала сверлить тело острой непроходящей резью. Глеб сцепил зубы, понял, что долго не протянет. Чужак бился хладнокровно, всей своей манерой показывая, что сил у него с избытком и спешить некуда. Бой предстоял затяжной – до измора, до мутной пелены в глазах, быть может, до того момента, когда у одного из двоих от бессилия разожмутся пальцы, держащие оружие.

Если б не рана, Глеб охотно потягался бы с чужаком в выносливости, но теперь... Теперь, если ничего не изменится, он обречен. "Обречен-н-н!" – медным колоколом зазвенело в мозгу. Глеб тряхнул головой, испугался, не пропустил ли удар. Нет, длинная рука с булавой вычерчивала круги и зигзаги совсем рядом, но пока что ни разу не коснулась его. Впрочем, что за утешение? Не сейчас, так после. Исход ясен...

Глеб попробовал схитрить, пошел на риск – решил не отбивать удары, а нырять под булаву, чтобы, улучив момент, попытаться снизу или сбоку достать мечом широкую грудь чужака или хотя бы руку, мощную, облаченную в боевую рукавицу руку, которой тот сжимал оружие. Напрасные надежды! Чужак сразу разгадал уловку, сам неожиданно, без замаха, выбросил кулак с булавой вперед, и Глеб едва успел убрать голову. Один из шипов разодрал кожу на щеке. Так, начало есть. Что дальше?

Руку от плеча до кисти ломило уже нестерпимо. Глебу казалось, что каждый раз, когда меч сшибался с булавой, под кожу тугими струями брызгал кипяток, который растекался по всему телу, ошпаривал мышцы, кости, нервы и заставлял спотыкаться бешено стучавшее сердце. Может, зря остановил Пяйвия? Может...

Нет! Вдвоем на одного, ножом в спину – разбойничья повадка. Ему ли, внуку княжеского воеводы Свенельда, честному воину, прожившему на земле тридцать бурных лет и триста раз вот так – без шлемов и забрал – глядевшему в глаза смерти, опускаться до подлости, спасая жизнь, пускай даже очень хорошую жизнь? Любую мысль об этом – долой! Жаль только одного – что погибнуть доведется не в благородной битве с иноземной ратью, а от руки черного ночного лихоимца, который, поди, и говорит-то с ним на одном языке...

Отступать дальше было некуда – чужак загнал его в лес, и меч хлестал по нависшим ветвям. Рукав кафтана намок и отяжелел от крови, рана жгла, словно в плечо воткнули раскаленный прут. Глеб чувствовал, что рука, а вместе с ней и вся правая половина тела немеет и отказывается служить. Он взмахивал оружием, как птица подбитым крылом, и как-то тупо и отрешенно удивлялся, почему чужак до сих пор не нанес последнего – сокрушающего и победного – удара. Неужели устал? Вряд ли. Булава крутилась, как мельничный размах, – мерно и безостановочно.

Глеб понял, что силы вытекли – осталась разве что капля. Умирать, пятясь? Недостойно бойца! Он сдавил рукоять меча обеими руками и ринулся вперед – на шипы, на железо, под которым, наверное, совсем недавно хрустели чужие кости, а сейчас хрустнет и его... грудь? голова? Какая разница!

Нога зацепилась за выперший из земли корень. Глеб, распластавшись, полетел в траву, хотел в последнем осознанном движении дотянуться острием меча до коренастой фигуры чужака, но тот отскочил назад и поспешно убрал руки. Все! Глеб нырнул лицом в мокрый от ночной росы вереск и потерял сознание.

Первое, что услышал, придя в себя, – резкий и частый, будто водили ногтем по костяному гребню, треск огня. С трудом разодрал слипшиеся ресницы и вздрогнул. Вырываясь из недр земли, в плотную смоляную тьму ночи вгрызались зубья ярчайшего пламени. Глеб невольно сжался, но тут же ругнул себя за испуг костер, всего лишь костер... Разведенный посреди просторной лесной поляны, он полыхал, глотая наваленный щедрой рукой хворост, и выщелкивал в небо искры.

Глеб лежал на краю поляны, под гигантской сосной. Спине было мягко кто-то заботливо соорудил ложе из гибких можжевеловых веток и прелой листвы. Раненая рука была туго спеленута белыми лоскутьями, сквозь которые ржавыми пятнами проступала засохшая кровь. В плечо по-прежнему толкалась острая боль, но теперь она была терпимой.

Глеб попробовал приподняться и почувствовал, как его корежит страшная ломота и усталость. Он вытянул левую руку с растопыренной пятерней, вцепился в траву и перекатился на бок. Спину лизнул холодный воздух, но кожа вмиг покрылась обильным горячим потом. Глебу показалось, что тело зарыдало от боли.

Шагах в трех от себя он заметил сжавшуюся в комок знакомую фигурку и еле слышным голосом позвал:

– Пяйвий... – и увидел вспыхнувшие неподдельной радостью глаза.

Пяйвий на коленках подполз к нему, склонился, пытливо и нежно заглянул в лицо.

Живой... да?

– Да. – Глеб проглотил колючую слюну. – Ты... убил его?

Пяйвий молча покачал головой.

– Нет? А как же...

Глеб начал говорить и осекся: из-под темной сени деревьев с охапкой хвороста в руках вышел тот самый разбойник, с которым он дрался час... или вечность тому назад.

Пяйвий повернул голову и вцепился в чужака взглядом маленького злого волчонка.

Тот посмотрел в их сторону, пробубнил угрюмым баском:

– Очухался?

Шумно бросил хворост в траву и, повернувшись к ним спиной, с показным равнодушием присел у костра.

– Ты кто? – спросил Глеб удивленно.

– Еще не понял?

– Нет... Если добрый человек, зачем бродишь по ночам... с булавой? Зачем напал?

– А если лихой?

– Если лихой, то почему не добил меня там, у дороги?

– Лежачих не бью.

– Могу встать! – сказал Глеб с неожиданной яростью. – Где мой меч?

– Не надо! – Пяйвий вскочил, готовый заслонить его собою, но чужак пошарил рукой в траве и небрежно бросил через плечо измятую и покрытую зазубринами полосу стали.

– Вот твой меч. Им теперь только в грядках копаться.

Глеб хотел сказать в ответ что-нибудь обидное, но с языка сорвалось совсем не то:

– А купец клялся, что дамасский...

– Брехня!

Глеб не знал, что говорить. Сквозь треск костра слышно было, как чужак шевелит прутиком угли. Пяйвий снова опустился на землю, осторожно коснулся пальцем перевязанной руки Глеба.

– Больно?

– Ерунда...

– А ты крепкий парень, – донеслось от костра. – Троих уложил.

– Двоих, – поправил Глеб, вспомнив недобитого лучника.

– И меня утомил изрядно. Думал, не одолею.

– Ты и не одолел. Подожди... Подымусь, продолжим.

– Продолжим, – с готовностью согласился чужак. – Потом. Если встретимся.

– Почему потом?

Чужак обернулся, и Глеб разглядел дремучую, как у сказочного лесовика, бороду, под которой – показалось? – пряталась ухмылка.

– Крови из тебя сколько вытекло – считал? Ушат, а то и поболе.

– Ну, ты загнул...

Глеб вдруг осознал, что не испытывает к этому человеку ненависти. Было желание еще раз помериться силами, доказать свое превосходство, но убить? нет.

– Если ты и разбойник, то благородный.

– Спасибо, – отозвался чужак. – Утешил.

– Как тебя зовут?

– Коста. Кость у меня крепкая, вот и прозвали.

– Да уж, крепкая... – Глеб потер ноющий бок. – А те трое, они тебе кто?

– Никто. Просто дороги вместе сошлись.

– Давно?

– С месяц. А теперь вот разошлись...

– И много награбить успели?

Чужак опять обернулся, долго смотрел на Глеба прищуренными глазами.

– Какой ты любопытный. Сам-то кто?

Глеб ответил без утайки.

– А он? – Чужак кивнул на Пяйвия.

–Долго объяснять.

– Нож метнул знатно, – сказал Коста с уважением. – Где так навострился?

Пяйвий поворачивал голову то в одну, то в другую сторону, на чужака поглядывал хмуро, из-под насупленных бровей.

– Он из земли Тре, – сказал Глеб, желая удивить.

– Лопин, стало быть? Далеко забрался...

Коста неторопливым движением подбросил в костер сухих веток, выбрал из оставшейся кучи прут подлиннее и стал крепкими ногтями сдирать с него кору.

– Лопин? – Глеб приподнялся на локте, охнул, но, пересиливая боль, выпрямил руку, сел. – Откуда знаешь?

– Старик один болтал. В Новгороде. Есть, говорил, такая земля, и живет в ней народ, лопины.

– А еще что говорил?

– Разное... Богато, мол, живут – рыба в озерах не переводится, жемчуг хоть заступом греби, зверья в лесах видимо-невидимо. Но главное, – тут Коста сделал паузу, пропустил очищенный прут сквозь сжатый кулак, – все это богатство – с неба...

– Как с неба?

– А так. Раз в год находит на тот край туча, и сыплются из нее белки, зайцы, оленцы малые... Падают на землю и расходятся по лесам. Оттого и не убывают, сколько ни стреляй.

Глеб перевел взгляд на Пяйвия.

– Это правда?

Тот сжался по-воробьиному, совсем как тогда, в корчме, и произнес глухо:

– Нельзя... Нельзя сказать.

– Чудак ты, право! Чего хочешь, чего боишься – не пойму.

Глеб, постанывая, подполз поближе к костру, лег рядом с Костой, спросил, переводя дыхание:

– А еще... что... говорил?

– Не знаю. Ушел я... Не люблю, когда брешут.

– А если правда?

– Мне-то какое дело? Я туда не собираюсь.

Возле хворостяной кучи лежала серая холщовая котомка. Коста деловито развязал веревку, запустил внутрь руку с толстыми коричневыми пальцами, долго рылся и наконец извлек на свет пузатую луковицу с проклюнувшимся зеленым ростком.

– Дай-ка нож, боярин. Под тобой, в траве.

– Я не боярин, – сказал Глеб, отодвигаясь.

– А мне все одно. При деньгах – значит боярин. – Коста взял нож и стал размашисто, будто шкерил рыбу, счищать с луковицы желтую шелуху.

Глеб повернул голову, посмотрел на пламя да так и прилип к нему застывшим взглядом. Что-то завораживающее было в этих лохматых огненных всплесках, похожих то ли на дразнящие языки, то ли на ладони, которые изгибались на ветру и манили, зазывали куда-то... Он чувствовал, что уже не может отвязаться от мыслей о полуночном крае, где живет Большая Тайна. Чувствовал, что грудь раздувается от волнения, как бычий пузырь, наполняемый воздухом, и это волнение было похоже на то, которое он испытывал в детстве, когда на спор решил прыгнуть в Днепр с высокого обрывистого берега. Тогда, перед прыжком, он долго стоял, глядя на шевелившуюся далеко внизу темную воду, а потом напряг мышцы, оттолкнулся от кручи обеими ногами и прыгнул...

Глеб закрыл глаза. Костер трещал – подталкивал к решению.

– Не собираешься? – сказал вполголоса. – А я... Я, кажется, собираюсь.

– Куда? – спросил Коста, разрезая луковицу на дольки.

– В ЗЕМЛЮ ТРЕ.

Сказал и понял, что отказа от этих слов быть уже не может. Огонь подпрыгнул, ткнулся жаркими губами в самую яркую звезду на небе. Сзади послышался шорох. Глеб обернулся и увидел Пяйвия – тот сидел совсем близко и смотрел на него сжавшимися в узкие щелочки глазами.

– Ты сказать...

– Я сказать, что поеду с тобой. Понял?

Нет, Пяйвий не понял. То, что сказал Глеб, было слишком... слишком щедро, а Пяйвий не привык к щедрым подаркам. Он продолжал буравить Глеба напряженным взглядом и хотел вытянуть из него хоть какое-то объяснение.

– Зачем?

– Хочу поглядеть, как зайцы с неба падают. Веришь?

–Нет...

– Ну хорошо. – Глеб придвинулся вплотную, взял его за плечи (в раненой руке опять зажгло, но стерпел). – Ты мне жизнь спас? Спас. Я теперь твой должник. А у нас принято долги отдавать. Теперь веришь?

– Нет...

– Что "нет"?

– Нет долг...

– Глупый! Сказал, поеду, значит, поеду. Слово не воробей.

Коста слушал их разговор, не вмешивался и с бесстрастным видом нанизывал кружочки лука на прут.

Замолчали. Над поляной повисло безмолвие, лишь костер по-прежнему швырял в небо искру за искрой, щелкал, поторапливал...

Пяйвий закусил губу и опустил голову. Глеб слегка тряхнул его за плечи.

– Ну, уговорил?

Где-то неподалеку послышалось тонкое лошадиное ржание. Глеб узнал голос своего коня, вопросительно посмотрел на Косту.

– Здесь он, – сказал тот, укладывая прут на раскаленные угли. – Я его к сосне привязал, не беспокойся. Достань-ка лучше хлеб – в котомке, на дне.

Хлеб – полкаравая – был завернут в тряпицу сомнительной чистоты. Коста развернул его, взял бережно в руки, разломил на три равные части. Потом ловко, одним движением, смахнул на тряпицу испекшиеся луковые дольки, сказал невозмутимо:

– Мяса нет. Чем богат, тем и угощаю. Ешьте... Тьма над лесом из непроницаемо черной стала фиолетовой, разжидилась, забродила рассветными соками. Утро готовилось пустить первые побеги.

Глеб с Пяйвием ели без аппетита, медленно двигая челюстями. Коста со своей долей управился в два счета, вытер пальцы о траву, сгреб и бросил в костер остатки хвороста.

– Ничего, – сказал Глеб, дожевывая черствую горбушку. – Доберемся до Новгорода, наедимся вволю. Теперь мой черед угощать.

– Это уже без меня, – промолвил Коста, задумчиво глядя на слабеющий огонь. – Мне с вами не по пути.

– Почему?

– Потому... Мое дело разбойничье – булава да кистень. Вместо дома лес, вместо корчмы – поляна.

– Что-то не похож ты на разбойника. – Глеб внимательно изучал хмурое, обросшее бородой лицо. – Сколько тебе лет?

– Сколько дашь, столько и будет.

– А все-таки?

– Тридцать шестой пошел. Или тридцать пятый – не знаю точно.

– Не может быть! Я думал...

– Ты думал, сто? Гляди. – Он сжал кулаки, и руки стали похожи на две кувалды. – Одиннадцать медведей завалил. Сам. Да и тебя... чуть-чуть... Ты на бороду не гляди, это видимость. В лесу живу, среди мхов, вот мхом и оброс.

– И нравится тебе такая жизнь?

Коста не ответил, тяжело, по-стариковски, завалился на спину и, подложив под голову руку, стал смотреть в небо.

– Кем же ты был раньше? – допытывался Глеб.

– Землю пахал.

– А потом?

– Потом... Потом жениться надумал. Взял купу – зерном. Думал засеять побольше, осенью отдать и чтоб на свадьбу хватило. А тут засуха, неурожай... Ну и пропала моя пшеница. А этот... у которого занимал... отдавай, говорит. Нечем – иди в холопы. Я и решил: чем на всякую сволочь горбатиться, лучше по лесам вольничать.

– А как же дом, хозяйство – бросил?

– Куда его девать? На себе не утащишь.

– А невеста?

Коста скрипнул зубами, сказал зло:

– Тебе-то какая забота?

– Просто интересно.

– Вот и засунь свой интерес... В общем, хватит язык чесать, дай покемарить. Устал я.

– Успеешь выспаться. Послушай! – В голову Глебу пришла новая мысль. Поехали с нами в землю Тре!

Коста приподнялся и долго разглядывал его, словно пытаясь понять, не сумасшедший ли. Потом спросил, и в голосе его впервые послышались нотки удивления:

– В землю Тре? За каким лешим?

– Не знаю. Спроси у него.

Коста перевел взгляд на Пяйвия, но тот молчал, растерянно хлопая глазами.

– Он искал смелых людей, – пояснил Глеб. – За ними и приехал.

– Вот как... А для чего ему смелые?

– Нельзя сказать, – повторил Глеб слова Пяйвия.

– Хреновина какая-то... – Коста с силой потер наморщенный лоб. Выходит, ты как баран идешь за ним, а куда – не знаешь?

– Почему как баран? – возмутился Глеб. – Да если б не он, лежать бы мне со стрелой в боку! Уж с двух-то шагов твой бы дружок не промазал.

– Кто его знает, может, и промазал бы... Непутевый был мужик, ничего толком не умел.

Костер угасал. Пламя делалось все тоньше и тоньше, съеживалось, увядало и уже не рвалось стремительно вверх, а бестолково и отчаянно трепыхалось, прижимаясь к земле и облизывая последние догорающие головешки. А в небе, словно отнимая у костра силу, разгоралась розовая заря. Потоки света, текущие с востока, оттуда, где, невидимое за кронами деревьев, поднималось солнце, растапливали тьму, и она таяла, таяла, на глазах ветшая и расползаясь в стороны бесформенными обрывками.

Коста затянул котомку и пристроил ее вместо подушки под голову.

– Все. Конец разговорам. Дорога длинная – не грех и поспать.

– Мне спешить надо, – сказал Глеб. – Обозники ждут.

– Такой ты далеко не уедешь. Отлежись чуток.

– Ну разве что чуток...

Глаза слипались, тяжесть сделала тело неподъемным, Глеб и сам понимал, что нужно отдохнуть. До Новгорода оставалось немного, совсем пустяк, поспит часок-другой, а там на коня и к вечеру будет на месте. Вернее, будут – чуть не забыл про Пяйвия. Про Пяйвия и про Косту.

– А ты... с нами или как? – спросил, укладываясь рядом.

Коста долго не отвечал. Глеб подумал, что он уже спит, но борода шевельнулась, и послышался глухой полусонный голос:

– У вас своя дорога, у меня своя.

– Как знаешь...

Глеб повернулся на бок. Тело все еще ныло, но боль была тупая и какая-то томная, мучительно-сладкая. Сзади – спиной к спине – прижался Пяйвий. Так и уснули.

...К вечеру Глеба разбудил холод. Он сел и, моргая, огляделся. Над поляной висели жидкие сумерки, костер давно погас, холодный пепел, вздымаясь от малейшего дуновения, белесой порошей кружил над свернувшимся в калачик Пяйвием.

– Коста! – позвал Глеб, но ответом ему было лишь фырканье гнедого, который удивительным образом оказался здесь, на этой же поляне, и, привязанный к высокому пню, дергал толстыми губами траву.