Текст книги "Дон Хуан (СИ)"

Автор книги: Александр Руджа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

– Мародер, значит? – ощерился повар, разворачиваясь уже полностью. В руке у него тоже обнаружился нож, вроде бы кухонный, но длинный и даже на вид острый. Настоящий тесак. – Большая ошибка, что ты зашел сюда, мексиканская падаль!

Я прислушался к интересным штукам, что нашептывал мне голоc в голове.

– Кажется, мы с ребятами видели в деревеньке у форта хижину, возле которой сушился поварский фартук – ну точно такой же, как у тебя. Миленький домик. И довольно большой. Много детишек, значит?

– Что? – повар мигнул. Лоб у него стал весь мокрый.

У меня что-то случилось с лицом – оно словно лопнуло, перестало слушаться мышц и вроде как обвисло.

– А зачем столько детей человеку, который не умеет принимать правильные решения? Выйду, пожалуй, во двор, свистну своим ребятам – пускай начинают именно с твоей халупы. Я думаю, солдатики не успеют туда добежать, если что. Нет, не успеют. Счастливо оставаться, сеньор бездетный вдовец.

Я сделал шаг назад. Удушливо пахло подгоревшими помидорами.

«Недурно, парень. Не на пять с плюсом, но недурно».

– Стойте!

Нож – да нет, настоящий тесак! – полетел на пол. Лицо у повара было – хуже не придумаешь.

– Господи, пожалуйста! – он не упал на колени, но ноги явственно тряслись. – Сэр, ради всего святого, что у вас есть, не трогайте их!

– А нет у меня ничего святого, парень, – сказал я, приближаясь. – Нету.

– Постойте, – повторил он уже тише. Вытер лоснящееся лицо. Губы у него тоже дрожали, слова превращались в кашу. – Что вам нужно? Вам же что-то нужно, так?

«Вот ты и почти на месте, парень. Как хорошо получилось, верно?»

– Три вещи, сеньор, – показал я на пальцах, что их действительно три. – Первое: ваше имя.

– З-зачем?

– За шкафом, – широко улыбнулся я, и повар – ей-ей! – проникся.

– Рональд Кук.

– Кук! Не врешь?

– Нет, сэр.

– Кок по имени Кук, – покачал головой я. – Надо же. Или тебя называть «шеф»?

– Не знаю, сэр.

– Так и есть, будешь шефом. Итак, шеф Кук, вторая вещь, очень важная: я хочу, чтобы ты убрал эту сковороду с помидорами с огня.

– Сэр?

– Помидоры, тонто! Лос томатес! Здесь воняет.

Сковородку он тоже сдвинул довольно быстро.

– Ну и последнее, самое простое, – сказал я, прислушиваясь к парню в голове. – Расскажи, что это за солдаты толпятся на стрельбище вон там, и чего от них хочет этот зловещий офицер, этот пес гордо.

– А, эти… – он скосил глаза за окно. – Лейтенант Куртц вчера обнаружил, что кто-то из солдат сговорился с контрабандистами и собирался переправить им фургон с оружием, вон тот.

– Один из этих бедолаг – тот самый мерзавец?

– С вашего позволения, сэр, тот самый мерзавец был расстрелян на рассвете. Это возможные сообщники.

– Суровый парень этот лейтенант. Тогда вот что – последняя просьба. Понимаю, что я обещал всего три, но так уж сложилось, вроде как бонус. Минут через пять-семь к тебе сюда подтянутся эти самые солдатики. Они будут перепуганы и растеряны. Ты уж позаботься, чтобы им в голову пришли только правильные мысли. Например, об отдыхе и хорошем послеполуденном сне. А никак не о погоне со стрельбой и прочими ненужными излишествами. Совсем несложно, согласись. Особенно учитывая возможную альтернативу.

– Капитану я скажу, что в тебе было семь футов росту, – повар больше не трясся, он, похоже, сделал свой выбор. – Кулачищи пудовые, глаза налиты кровью, вылакал пинту рома за один присест. Я простой кок, что я мог тебе противопоставить?

– Верное решение, шеф Кук. Думаю, ты справишься – и с ромом, и со всем прочим. Вот только… – Я приблизился вплотную. От шефа пахло вареными овощами, потом и страхом. – Я могу тебя убить. Прямо сейчас, прямо вот этими руками. И дернуться ты не успеешь. И семью твою прирежу – от мала до велика. Прирежу, и зайду в ближайшую таверну, и плотно пообедаю. Ты мне никто. Черт, да и все остальные на этой чертовой земле мне никто. Я хочу, чтобы ты это понимал.

– Понимаю, – ответ прошелестел как сухие листья по полу заброшенной хибары.

– Ты можешь, конечно, попробовать ударить мне в спину. Или, скажем, натравить на меня погоню. Но подумай вот о чем. Сейчас мне нужен только этот фургон. А погоня… что ж, убить меня не убьют, но тогда у меня появится причина вернуться. И разговоры разговаривать, и давать разные смешные обещания я тогда не буду. Это тебе тоже следует понимать. И рассказать тем парням, которые в скором времени сюда вломятся.

«Ну, прямо мои слова, дружище, – одобрительно отозвался из головы тот парень. – Просто с языка снял».

Вот я вижу, что вы мне сейчас не доверяете, сомневаетесь в моей способности разобраться с каким-то жалким десятком солдат, да еще с офицером во главе. И мне, должен сказать, довольно обидно это слышать. Разве из всего произошедшего ранее вы так и не сумели сделать нужный вывод? Но я прощаю вас. Вы попросту невнимательны, вы пропустили самую суть этой истории. Впрочем, я тоже ее пропустил, за что искренне прошу прощения. Я самую малость подустал. Я не спал два дня. Но все еще в норме. Угрюмый мексиканец Хуан держит ситуацию под полным контролем.

Задняя дверь кухни. Ну и вонища, они что здесь, помои едят? Короткий переход в соседний двор, на этот раз без охраны. Оно и к лучшему, притомился я что-то глотки резать. В небе чокнутым мародером буйствует солнце, весь чертов форт затоплен ослепительной жарой. От нее тянет в сон, но это ничего. Это подождет. Ветхая калитка хорошо смазана – не скрипит. Зато впереди… впереди слышны голоса.

– В последний раз задаю вопрос, обезьяны! Кто из вас, упырей, помогал покойному рядовому Блэку?

Невнятное бормотание.

– Не слышу!

– Мы ничего не знаем, сэр.

– Чертова ложь, не будь я лейтенант Куртц! Один из вас, а возможно и больше, знает куда больше, чем говорит. А точнее, не говорит! В общем так, макаки: последний шанс. Я даю вам ровно минуту, одну чертову минуту для того, чтобы сделать признание. Никто не признается – что ж, придется расстрелять всех шестерых, в рамках укрепления дисциплины. Время пошло, но хронометра у меня нет, так что соображайте быстрее.

Вот еще что всегда меня поражало. Солдат шестеро, хотя и безоружных, а лейтенант всего один. Если хотя бы трое бросятся на него одновременно, застрелить всех он ни за что не успеет. Черт, да у него даже револьвер не взведен, настолько он уверен в себе. Но никто не бросается. Голова среднего солдата всегда забита размышлениями о возможных последствиях: что потом сказать капитану, как объяснить ситуацию. Не придется ли отправиться на каторгу? Грядущее переселение в небытие их, похоже, заботит куда меньше. А может, в чьей-то тупой голове еще теплится отчаянная вера, что виновный сейчас во всем признается?

Напрасные надежды, в любом случае. Очень удачно, что у них есть я.

Я крадусь у стены ближайшего сарая – черт его знает, для чего он предназначен, но у меня на него большие планы. Дверь не заперта. Внутри пыльно и темно – счастье, что у меня на лице шейный платок, а в темноте я вижу не хуже какого-нибудь волка. Окна всего два, и одно из них выходит как раз на тот злополучный двор, где лейтенант Куртц планирует осуществить массовую казнь. Теперь главное играть убедительно. Хороший расчет времени – и дело может выгореть.

– Что ж, гамадрилы, – сухой и жесткий голос лейтенанта хлыстом полосует жаркую тишину. – Я давал вам возможность остаться в живых, вы ей не воспользовались. Некого винить, кроме самих себя. Это армия. Должна быть дисциплина.

Солдатики тем временем совсем приуныли – мокрые от пота тени едва-едва разбавляют сухой песок. Стадо. Безвольное и тупое стадо. Мне нужны сейчас именно такие.

Лейтенант взводит курок, то же самое делаю и я. Звуки сливаются в один и не привлекают внимания.

– Да смилуется господь в своей неизбывной доброте над этими глупыми крестьянами, – говорит лейтенант. Я не говорю ничего и мягко тяну за спусковой крючок.

Тут мне не везет. Вернее сказать, не везет одному из солдат. Слишком долгий мертвый ход у моего револьвера, а пристрелять его как следует все руки не доходили. Поэтому лейтенант все же успевает выстрелить первым, ствол его револьвера окутывается облаком вонючего синего дыма, а одна из фигур в застиранной серой форме шатается и валится оземь.

– А-а-а-ах, – выдыхает кто-то из оставшихся стоять на ногах.

Прошу прощения, мертвый парень, ты был незапланированной жертвой и ты пал не от моей руки. Если тебе так легче, то убийца понесет заслуженное наказание.

Бах!

Вот так.

Практически, между выстрелом лейтенанта и моим, пробившим ему грудь с левой стороны, проходит самое большее секунды три.

– Что это? – говорит он своим скрипучим голосом, одновременно разворачиваясь и медленно оседая. Лейтенант битый волк, старая школа, он еще пытается держать марку и проигрывать достойно, но револьвер в его руке дрожит и смотрит стволом в землю.

– О, ничего особенного, – отвечаю я, выходя из своего укрытия. – Не задерживай очередь, парень, получил свою пулю – отваливай. Харон уже заждался.

– Абер дох… нур айнцих… ферфлюхте хунд… – он бормочет что-то еще, валяясь в пыли и скребя по земле сапогами, но меня это уже не занимает. Это отнюдь не конец, и на меня теперь смотрит пять пар перепуганных черных глаз. Ситуация щекотливая, и одно неправильное слово, одна лишняя интонация могут закончиться совсем нехорошо. Убить, конечно, не убьют – без оружия-то – но с фургоном можно будет распрощаться навсегда. С первым в моей жизни здесь контрактом.

Важный момент: лейтенант уже выбыл из игры, но его положение в цепочке командования понятно, и за убийство офицера предусмотрено вполне конкретное наказание. А вот меня в этой цепочке нет совсем, и что им обломится за мою смерть – пока неясно. Именно этим, а вовсе не их бараньей покорностью перед лицом смерти, я склонен объяснить тот факт, что я все еще жив. Предпочитаю не думать о людях плохо.

– Лейтенанта больше нет, – говорю я негромко. – И сделал это я.

Ноль реакции. Парни обалдело пялятся то на тело товарища, то на валяющегося на земле офицера. Наконец один хрипло выдавливает:

– Он застрелил Уилла!

– Именно так, – соглашаюсь я. – Лейтенант Куртц застрелил Уилла, а я застрелил его. Такой уж я человек – не могу пройти мимо несправедливости. И теперь он мертв, а вы, наоборот, живы.

– Я… еще… – доносится откуда-то сбоку. Живучий парень, даже завидно.

Рядовые смотрят хмуро.

– А нам-то что? – цедит наиболее догадливый. – Как теперь?

– Обыкновенно, воины, – радую открытием я. – Пять минут назад у вас был один путь, в неглубокую песчаную могилку за воротами форта. Сейчас появились варианты. Скажу честно: я здесь не по его душу и не по вашу. Мне нужен только этот фургон. Покойный рядовой… как его… Блэк – вот, он был мой человек. Но раз его нет, справлюсь сам. Мешать мне не следует – мне что одного положить, что вас всех, глаз не моргнет и рука не дрогнет. Если броситесь вместе, то вы меня, конечно, завалите, но как минимум трое об этом никогда не узнают.

– Что от нас нужно? – ну, хотя бы за одного парня можно сказать спасибо его родителям, не полный идиот получился. Соображает.

– Не мешать мне. Организованно отступить в кухню – ваш повар тоже работает на меня, как и парни за этими воротами.

– Повар Кук твой человек?

– Точно. Он расскажет, что делать. Придумаете легенду – историю, которую будете рассказывать потом капитану и подслеповатому каптенармусу. Я бы советовал вот что: в оружейный двор неожиданно ворвался бешеный громила с дробовиком наперевес. Косматый, рыжий, рычащий на непонятном языке – возможно, русский, их неудивительно встретить в этих местах после ликвидации Форт-Росс в Калифорнии… Негодяй обезоружил героического лейтенанта Куртца и убил из его револьвера беднягу Уилла, после чего изрешетил и самого лейтенанта. Далее направился к фургону, но вы залегли и больше ничего не видели. Красивая история. Даже жаль, что все было не так.

– Солдаты, – прохрипел из пыли Куртц. – Вы же давали присягу… Убейте этого мерзавца немедленно… это приказ!

– Помолчи, Ганс, – отмахнулся я. – Скучный ты какой-то. И кстати, отдай-ка сюда свой револьвер, нужно же соответствовать легенде… О, «Кольт Уокер», хорошая вещь, оставлю себе.

– Вообще-то, его благородие зовут Вальтер, – рассудительно сказал догадливый рядовой. – И это… может, пристрелить его?

– Боец, ты невнимателен, – пожурил я парня. – Во-первых, это лишний расход патронов, во-вторых, выбивается из талантливо придуманной мной истории. Ладно, парни, поговорили и хватит, здесь наши дороги расходятся. Шуруйте к повару, повторите легенду, а мне пора.

Они молча, гуськом втягиваются в открытый рот задней кухонной двери, и мне почему-то становится их жалко.

– Да, вот еще что, – вспоминаю я. – Скажете, что безуспешно пытались оказать помощь смертельно раненому лейтенанту, но было уже слишком поздно. Он истек кровью и погиб как герой. Ему все равно, а кому-то из вас, возможно, обломятся сержантские нашивки. Все. Счастливо!

И я вижу одну или две поднятые в прощальном взмахе руки.

***

Я подождал, пока из крохотного прудика стечет иссиня-черная после купания Бата вода и искупался сам. Погоня, ярясь взмыленными лошадьми и стреляя в воздух из револьверов, так и не объявилась – да, слабо в этих местах с несением службы. Мексиканцы могли бы снова отвоевать весь штат себе обратно – да только в их войсках творится такая же чертовщина. Но я, как говорится, буду последним, кто станет на это жаловаться.

Мы перекусили какой-то легкой снедью, которую предусмотрительный пройдоха умудрился стянуть из деревни, и отправились дальше. Солнце, для разнообразия, было на нашей стороне – оно упряталось за тонкую пелену облаков, а ветер гонял по прерии пыльные смерчи, затрудняющие наблюдение. Вдали – но уже куда ближе, чем раньше – вырастали желтоватые, морщинистые, как стариковская кожа, горы.

– Мистер Хуан?

– Можешь опускать обращение, парень, кроме нас двоих здесь все равно никого нет. Кроме того, это вовсе не мое настоящее имя.

Настоящего я все еще не помнил.

– Похоже, из форта за нами нет погони.

– Все ждал, пока ты заметишь.

– Это потому, что ты… что вы… там всех…

– Убил? Именно так, парень. Что мне тамошняя рота ленивых и еле живых от жары ненес? На один зуб. Порешил их там всех. Выпотрошил, как куриц. А потом сожрал.

На самом деле, когда я отпирал ворота там, в форте, я был весь мокрый, словно мышь. Потому что за спиной, на кухне, в компании шефа Кука, сидело пятеро здоровых деревенских парней, и, как я и говорил, в голову им могли прийти самые неправильные мысли. И все мое безумное, нечеловеческое везение мне бы не помогло. Поэтому брус, запирающий ворота, я снимал очень неторопливо и аккуратно, и открывал их тоже медленно, с полным пониманием протирающих в спине дыру полудюжины злых глаз.

А потом просто уселся на козлы, хлестнул вожжами застоявшихся лошадок и, не мешкая, укатил, сделав знак ожидавшему снаружи с заводными лошадьми Бату следовать за мной. В галоп мы сорвались уже чуть позже, метров через сто. Играть роль неуязвимых и дерзких демонов следовало тщательно.

– Я бы не удивился, сэр, – замечает Бат, совершая челюстью жевательные движения. – Нет, сэр, не удивился бы. И однако, грех жаловаться. Погони нет, груз при нас, и при всем этом – ни царапины, ни самой завалящей ссадины! Дело, конечно, скверно пахнет, да и без мокрухи не обошлось наверняка, но на моих руках крови нет. Нет, сэр, ни капли.

– Рад за тебя, Батхорн. Тот, кто боится замарать руки, напоминает мне человека, который хотел бы поесть, но не желает брать в руки ложку. Можно, конечно, есть и так, но цивилизованные люди давно придумали более удобные инструменты. Не стесняйся их использовать, здесь все свои.

Сквозь вязкую дневную тишину проклевывался острым цоканьем перестук копыт – мы медленно въезжали на плоскогорье. Скорость теперь придется сбросить – этот фургон определенно не предназначался для гонок – но и торопиться больше не нужно, любую погоню мы увидим теперь издалека.

– Черт!

– Накаркал, парень, – я приглядываюсь. Так и есть, со стороны перевала приближались трое всадников. Формы не видать, только это ничего не значит по нынешним временам – может, регулярная армия, потрепанная в пограничных стычках, может милиция, а может, простые бандиты. Честно говоря, на наше дальнейшее общение эта разница не очень сильно повлияет.

– Стоять! – повелительно поднимает руку передний всадник. Здоровенный могучий детина, заросший пыльной бородой, в широкополой шляпе и желтоватом плаще. Как ему не жарко на солнце-то? Хотя здесь, вроде бы, климат чуть холоднее – не равнина все же. – Кто такие, куда направляетесь?

– Торговцы мы, – заискивающе улыбается Бат, сверкнув мелкими зубами. – Направляемся из Форта-Стенли в… впрочем, куда нас занесет в своем всеведении Господь наш Иисус.

– Аминь, парень, – хмуро отвечает бородатый. – Мы разыскиваем опасного преступника, перерезал уйму людей в Абсолюшене и других местах. Особенно не жалует одиноких путников.

Он спешивается. Поганые дела, значит, будет досматривать фургон. Уравняем шансы.

Спешиваюсь тоже.

– Вы рассказываете ужасные вещи, сеньор. Как же выглядит этот жестокий каброн, этот брибон десграсьядо?

Бородатый глядит подозрительно, но вынимает из-за пазухи какую-то бумагу.

– У меня тут записано, – бормочет он. Парни за его спиной с лошадок слезать не спешат, контролируют. Да и плевать, Скользкий Бат знает, что делать, если дела, как говорится, пойдут на юг*. – «Высокий мужчина…» ну, это понятно… а, вот: «мексиканец. Усатый, загорелый. Голос хриплый, грубый.»

– Весьма подробное описание, эсе, – соглашаюсь. – Но есть одна беда – под это описание подходит половина жителей Нью-Мексико и Техаса. Даже я, к примеру.

Громила неразборчиво хмыкает.

– А ведь так и есть, амиго… так и есть… голос грубый… мексиканец… загорелый, усатый… Эй!

Нож выныривает из моего левого кулака, как подсеченная рыба из воды – быстрой ослепительной вспышкой. Я опасался, что под бородой может скрываться защитный кожаный ворот – некоторые из моих знакомых такие носили. Это не остановило бы нож до конца, но сильно затруднило бы мою работу. Но парень, похоже, надеялся только на бороду – и острие мягко входит под подбородок.

Правой рукой я в это время взвожу курок и стреляю с бедра. Стрельбе с бедра нужно долго учиться, но я не учился, и я промахиваюсь.

– А-а-а-а… – хрипит мертвый здоровяк. Из-под бороды и шейного платка что-то неприятно чавкает и пахнет горячим металлом. Он пытается упасть – но меня не проведешь, хмурые ребята верхом играют с ним заодно и наверняка укокошат меня сразу же. Нужно помочь ему удержаться на ногах.

– Вашему командиру плохо, парни! – рявкаю я, горбясь, словно карлик из Нотр-Дам. Ниже силуэт, больше шансов. – Есть среди вас медик?

Хрясь! В плечо хрипящему врезается пуля, разбрызгивая вокруг красное. Что за люди, по своим же стреляют. Никакого понятия о чести и субординации.

Взвести курок. Ствол на разорванное плечо. Взять прицел.

Бах!

Жара. Конское ржание. Одуряющий запах металла под носом.

– Чертов мокроспинник! – орет кто-то с той стороны. – Ты заплатишь мне за эту кобылу! У бедняжки дыра в брюхе размером с кулак!

– Я ведь спрашивал насчет медика, бато! – ору я. – И что стоило ответить!

Бах!

Голубой дым над желтым песком. Серые скалы вдалеке. Невозможно синее небо. Красная кровь. Запах пороха и испражнений.

Парень, который жаловался на свою лошадку, больше не жалуется. У него есть на это веская причина – отсутствующая голова. Ладно, голова на месте. Большая часть. Зато нет меньшей. Вместо нее какое-то месиво из желтых и белых осколков лицевой кости. Хороший был у лейтенанта Куртца револьвер. То есть это лейтенант – был, а револьвер имеется и сейчас.

Остался всего один молчаливый мерзавец. Эль Силенсьозо. Но он вовремя спешился, спрятался за трупом лошади и не подает признаков жизни. Неприятно. Притворяться мертвецом – как это низко. Того и гляди настоящие мертвецы могут принять за своего и прихватить в долину смерти темной.

А почему бы и нет?

Кряхтя, забрасываю тело бородача на его же лошадь – та храпит, дико глядит огромным черным глазом, но не сбегает. Шлепаю ее плашмя револьвером по крупу – иди, мол. Прочь, уходи, не задерживай. Иди к своим.

Потому что свои для тебя – мне совсем чужие.

Лошадка нерешительно переступает копытами и приближается к тому месту, где залег последний противник. Труп, переброшенный через седло, покачивается, словно прикидывает, в какую сторону будет удобнее свалиться. Я знаю правильный ответ, но не подсказываю. Ни в какую.

Фитиль у динамитной шашки, спрятанной под телом, догорает, когда до цели остается метра полтора. Взрыв звучит неубедительно – на открытом месте-то я впервые работаю – но результаты меня устраивают. С коротким придавленным ржанием лошадь заваливается на бок – ей перебило позвоночник. Залегшего молчуна сечет осколками и ошметками плоти, и он с диким воплем подскакивает из укрытия. И я спокойно влепляю пулю ему в корпус. Вот и все.

Говорят – убивать может не каждый. Говорят, трудно смотреть в лицо человеку, которого лишаешь жизни. Говорят, нелегко настроить свой мозг – дорогую игрушку, подаренную царю вселенной – на готовность отобрать у другого то, что тебе самому ни к чему.

Ерунду говорят. Все зависит от цели. Если у тебя цель – пройти дальше, а у врага – задержать насколько возможно, то побеждает тот, чья задача важнее. Как это определить? Легко – чем ты готов пожертвовать ради ее достижения? У меня, к примеру, нет ничего. А у кого нет ничего, у того есть все.

А значит, я готов пожертвовать всем.

Поэтому я побеждаю.

Осталось разве что собрать оружие да припасы – из тех, что не слишком заляпаны кровью и кишками и не воняют дерьмом из конских потрохов. А также достать моего отважного напарника из-под фургона – впрочем, именно это он и должен был сделать по нашему уговору. Спрятаться и не отсвечивать, пока не уляжется пыль.

Я достаю. Напарник пылен, бледен и ворчлив.

– Черт возьми, мистер, – Бат мельком оглядывает поле боя, бледнеет еще сильнее, затыкает большие пальцы за ремень и снова принимается нервничать. – Мы начинаем оставлять за собой слишком много окровавленных трупов, вам не кажется?

– Заткнись, Батхорн. – Я сплевываю, и плевок, кажется, испаряется еще в прозрачном чистом воздухе. Так решаются все вопросы между людьми. Минута странных, дерганых движений, вонючие облака дыма от выстрелов, темное пятно на земле – и дело сделано, спектакль окончен, загорается свет, и все вроде бы осталось как прежде, только один актер стоит, а другой лежит. И тот, что стоит, называется победителем. – К твоему сведению, мы никогда и не прекращали это почтенное занятие.

***

Примечание к части

* «Если дела пойдут на юг» – это не то, что вы подумали, а калька с английского «if things go south» – если все станет совсем плохо, короче.

Часть 6

Болела голова. Все тело ныло, будто я без конца катался покатом на каменной мостовой – тупо, глухо, без точной локализации. Нет, не похоже было, что меня били – просто организм отказывался работать как следует. Организму, похоже, было плевать на жизнь, и небо, и бабочек, кружащихся в неподвижном воздухе. Он просто хотел уснуть и не просыпаться.

Крайнее нервное истощение.

Я попытался открыть глаза, и вдруг сообразил, что они и без того давно открыты – только толку из этого не было никакого; передо мной колыхалась какая-то серая муть, раскрашенная кое-где неяркими розовыми полосами. И влетали в ослабевшие уши едва слышимые звуки – то ли шорох, то и хихиканье. А что с запахами? Я втянул в легкие воздух. Нет, запахов тоже не чувствовалось. Что это за место, в чем дело?

– Вы меня слышите, мистер Ленарт?

Голос прилетел из ниоткуда, он словно раздавался откуда-то из глубины черепа. Знаю я этот голос, он называется шизофренией – когда ты начинаешь беседовать с людьми внутри своей головы. С другой стороны, может быть, за этим пологом серой дымки кто-то стоит и дожидается моего ответа? Нельзя исключать и такую возможность.

Я кивнул, но вдруг сообразил, что из-за чертового тумана мой собеседник может меня не увидеть, и потому кивнул еще несколько раз. Неожиданно это оказалось очень удобно и успокаивающе, поэтому и решил пока не прекращать. Быстрые движения головы почему-то расслабили меня, потянуло в сон. Вот только спать было нельзя: спящий человек – уязвимый человек.

Нет, никакого сна пока.

– Мистер Ленарт?

В голосе появилась тревога.

Я решил покачать корпусом из стороны в сторону – вдруг он и вправду меня не видит? Это ощущалось еще лучше, возможно, стоило бы вскочить со стула и попрыгать в полный рост – это помогло бы мне прочистить мысли и наконец понять, где я нахожусь, но сделать этого не удалось.

Постойте-ка!

Я ведь и вправду сидел на стуле! Более того, я был пристегнут к нему какими-то эластичными ремешками, тонкими и не слишком прочными на вид.

Ну, вот, кое-что начало проясняться.

Я радостно засмеялся.

– Мистер Ленарт, вы понимаете, где находитесь?

Пожалуй, стоило ответить; этот голос, наверное, не собирался от меня отставать. Я сосредоточил взгляд и представил, что где-то далеко впереди передо мной стоит на одинокой скале приземистый красно-белый маяк. И он все светит своим фонарем, он все светит, а волны вокруг скалистого острова все кипят, и вздымают острия белоснежной пены, и бородатый смотритель, попыхивая трубкой, качает головой, и закрывает накрепко все двери, но маяк все светит, указывая мне путь…

Эврика!

Острый, отточенный, словно грифель карандаша, луч сверкнул из мутной хмари и развеял мрак. Тьма рассеялась. Я сидел посреди белой комнаты, стены которой были выложены правильными шестиугольниками, тоже белыми. Слева было широкое окно с закругленными углами, справа – низенькая белая кровать. Прямо передо мной стоял приземистый столик на одной ножке, как в кафетерии, а с другой стороны за ним сидел человек в белом халате и очках на бритом лице. Высокий, тощий, как щепка, и лысый как картошка. В руках он держал секундомер.

Ну что ж, пора бы вспомнить правила вежливости.

– Здрасьте, – сказал я. Голос звучал хрипло. Может, я слишком долго до этого кричал. А может быть, он у меня всегда был таким.

На секунду меня охватила паника. Я не помнил, кем был раньше.

– Мистер Ленарт, – человек передо мной бросил взгляд на окно справа. – Вы понимаете, кто вы, и где находитесь?

– Само собой, – сказал я. – Можно мне воды?

– Разумеется, – человек снял очки, отложил секундомер, наклонился и достал из-под стула пластиковый кувшин с водой, налил немого в тонкий пластиковый же стаканчик, подошел и влил воду мне в рот.

Какая все же гадость эта ваша вода. Мокрая, безвкусная, без всякого стержня внутри. Гадость. Никогда ее не пью.

Человек вернулся на свое место, поставил кувшин на столик и уселся, закинув ногу на ногу. Секундомера я больше не видел – тревожный признак, но зато из нагрудного кармана у него торчал тоненький карандаш. Отличная новость! Каран д'Аш – звучит почти как французская аристократическая фамилия.

– В таком случае, не сочтите за труд – назовите свое имя, должность и звание, – сказал он. Я буквально слышал шорох шестеренок за этим чертовым окном слева. Кого они там держат? Разумеется, монстров. Чудовищ, которые несомненно должны испугать меня, заставить сотрудничать. Склизкие, холодные рыбины, вот что там находится – мерзкие на ощупь, будто шелк перед тем, как он начинает гнить. И еще сухие, дымящиеся сухим песком насекомые, возможно, бурого цвета. Но ничего. Без моей оплошности они оттуда не выберутся. А если я сыграю умно, не видать им этого как своих ушей.

– С удовольствием, мистер… о, а кто вы такой? – очень натурально удивился я. – Довольно невежливо допрашивать связанного человека, не представившись самому. Кто вы? Что это за место? Я требую ответов по всей форме.

Последнее вырвалось у меня довольно случайно, но человек кивнул и снова нацепил на нос очки.

– Это вполне естественно, мистер Ленарт, – донеслось до меня. – Меня зовут доктор Химмель, я ваш лечащий врач здесь, в больнице Сан-Квентин.

Слова звучали путано и глухо сливаясь в неразличимый гул. Бу-бу-бу… Но я был сильнее этих пошлых букашек, я открыл глаза пошире и уставился на доктора Химмеля напротив.

– Почему… Сан-Квентин?

– Что же, я вижу, у нас начинает налаживаться полноценный разговор, – доктор сделал карандашом пометку в блокноте, который держал на коленях. – Это хорошо. Я вижу в этом положительный знак. Видите ли, мистер Ленарт, так уж принято, что сотрудников Корпуса, которые… хм… стали профнепригодны в ходе выполнения своих обязанностей, обычно отправляют сюда. Мы их лечим, пытаемся реабилитировать, если это удается – редко, должен признать – и возвращаем на службу. Если имеется такая возможность, конечно. Относительно вас я пока достаточно оптимистично настроен.

Профнепригодны – слово застряло у меня в голове, как заноза. Непригодны к выполнению своих профессиональных обязанностей, вот что это значит. А были ли они у меня? Конечно, были. Я – профессионал, я зарабатываю себе на жизнь тем, что умею лучше всего. А я умею… многое.

Выстрел. Крик.

Удар. Звук падения.

Взрыв.

Темнота.

– Вы помните что-то, предшествующее вашему… пребыванию здесь, мистер Ленарт? – Доктор Химмель устремил на меня сверкающий взгляд, будто хотел продырявить. Но глаза то и дело стреляли в сторону непрозрачного стекла. Он тоже боялся монстров за ним, это было ясно. – Что-нибудь конкретное?

Воспоминания у меня имелись, разумеется. Корпус и какие-то сотрудники, конечно, были полнейшей

– дождь, впереди только дождь, ничего кроме дождя, водяные столбы, сквозь которые бесцельно шарят прожектора вертолетов, и темная громада станции впереди, и только бег, быстрый, невесомый, и тяжелое дыхание, вырывающееся облачками пара, и промокшие пряди рыжих волос, и злые золотистые глаза —

чушью, но что-то в них было. Да, словно отблеск от далеких фар приближающегося по затянутой туманом трассе автомобиля.

Да нет, дело ясное, доктор крепко не дружил с головой, такому опасно задавать любые вопросы. Да и не стоило забывать о монстрах за стеклом, не говоря уже о смотрителе маяка – суровом бородатом мужчине, скрывающемся за своей дверью, словно моллюск в раковине.

Огонь. Темнота.

Я отрицательно помотал головой и широко улыбнулся.

– Ни малейших, доктор. В моей чертовой башке темно, как в угольной яме.

Отчаяние. Опустошение.

Они все заcлуживают смерти.

– Что ж, – доктор поднялся, белый халат зашуршал как похоронный саван. – Полагаю, тогда на этом можно пока…

Я не сдвинулся с месте – ни на дюйм, клянусь честью. Просто сильно и отрывисто пнул свободной ногой стоящий между нами столик, он не был прикручен к полу, я проверил заранее. Столик взвизгнул, как приведенная на бойню свинья, шаркнул по полу и врезался доктору Химмелю чуть выше колена.