Текст книги "Дон Хуан (СИ)"

Автор книги: Александр Руджа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Часть 1

Солнце. На меня давит солнце. И еще пыль. В нос залетает какой-то неприятный запах и там остается. Даже два запаха. Один тяжелый и влажный, почему-то вызывающий тревогу и смутное чувство вины. Другой спокойный и сухой, не слишком резкий, но вызывающий желание чихнуть. Черт! Это же дерьмо!

Я откашливаюсь и сплевываю в песок. На солнце, впрочем, это никак не влияет. Хорошо еще что старое, местами прохудившееся сомбреро эффективно препятствует моему превращению в подтаявшее мороженное, закутанное в грязное пончо.

Где-то из-за спины доносится мерное жужжание.

Что?

Так, погодите…

Какое еще солнце?

Какое дерьмо?

Откуда на мне сомбреро и пончо?

Спокойнее, парень, спокойнее – это не мираж и не галлюцинация. Такое бывает только у психов, а ты никакой не псих. Ты нормальный, кого угодно спроси. Кстати, где эти «кто угодно», я бы сейчас у них о многом поинтересовался – где я, кто я, что я здесь делаю и какого черта вообще вокруг творится.

Оборачиваюсь. Да, зря я это сделал. В десятке шагов – кровавое месиво, в котором смутно угадываются два застывших тела. Глотки перерезаны чем-то грубым, неровным, будто пилой, лохмотья плоти и внутренние органы буквально плавают в подсыхающих уже лужах.

Третий запах, который встречает меня в этом мире – запах рвоты.

Это не я.

Не я.

Впрочем, это и так понятно. На такое способны только психи, а я-то никакой не псих. Значит, пока я валялся в отключке, здесь прошел опасный маньяк, выпотрошил несчастных путешественников, но не тронул меня. Почему? Да хрен его знает, кто вообще разберет этих психов?

Руке горячо. В руке зажато горлышко от бутылки – знаете, из толстого зеленого стекла, раньше такие были, я помню. Сейчас кругом сплошной пластик, а ведь были времена… Отложим. С зазубренных хищных граней уже не капает, но густая красная жидкость успела сделать на песке небольшую лужицу.

Чертов маньяк, умудрился вложить мне в руку оружие убийства. Подставить хотел, наверное.

И что это значит? Конечно, за ним по пятам идет погоня, и он решил замести следы – навести погоню на первого попавшегося невинного человека (это я). А сам, выходит, задумал скрыться. Мерзавец, мало того, что псих и убийца, так еще и подлец.

Ответственно заявляю – этот номер у него не пройдет. Я выслежу и найду эту трусливую и кровожадную тварь, и передам в руки правосудия. А до тех пор мне придется от этих рук уворачиваться, пока они не забрали невинного.

Выбрасываю «розочку», обыскиваю тела – я должен отомстить за них, а для этого мне важен любой трофей. Пусто, ни монетки, ни перочинного ножика. Чертовски жаркая пустыня. Пора придумать план действий. Кстати, это можно сделать и на бегу.

Первое – добраться до населенных мест и расспросить относительно сбежавшего маньяка-убийцы. Второе – разжиться оружием. Третье – понять, что вообще происходит вокруг меня. Провалы в памяти и потеря ориентации во времени и пространстве иногда бывают у психов, только я ведь не псих. А значит, всему найдется объяснение.

Рано или поздно.

Ориентируюсь по солнцу – жарит, не переборщить бы. Пойду на юг – это прямая линия между убитыми и мной. А поскольку неизвестный подлец всучил мне «розочку», то наверняка прошел мимо меня. Значит, юг.

Пустыня, пончо, сомбреро… не хватает только шестизарядного изобретения полковника Кольта и бутылки текилы. Я на Диком Западе. А еще точнее, наверное, где-то недалеко от границы с Мексикой. Калифорния? Техас? Нью-Мексико? Я паршиво ориентируюсь в расстояниях, и еще хуже – в эпохах. Ладно, неважно. Первые же люди, которых я встречу, наверняка прояснят и этот вопрос.

Городок показывается в прямой видимости как-то неожиданно – я даже не сразу понимаю, что здесь живут люди, просто пара дюжин домов, огороженных заборами из деревянных рам в обрамлении кактусов, каких-то обломков скал и полузасохших кривых деревьев. Людей, кстати, на улицах особо не видать, но оно и понятно – только псих станет в такую жарищу бродить по улицам.

Магазинчик со скромным названием «Пушки» я вижу сразу, он тут единственный, не считая салуна. Бедно живут люди. Внутри пусто и темновато, у потертой стойки скучает немолодой мужчина. Смотрит вежливо, но без приязни.

– Чем могу?

– Мне нужно оружие, – голос у меня хриплый, низкий. Плюс акцент. Испанский, что ли? – Что посоветуешь?

– Шестизарядник Кольта, понятное дело, – ни на секунду не задумывается продавец. – Тяжелый, мощный, надежный. Рекомендую всем проходимцам вроде тебя.

Тяжелый – это хорошо. Значит, в случае чего, можно будет и по башке кого-нибудь навернуть.

– Беру.

– Деньги покажи, да и бери себе, – продавец смотрит пристально. – Пятнадцать долларов за оружие. Патроны отдельно, по полдоллара штука.

Интересно, как у меня с деньгами? В пончо карманов нет, а под ними у меня только полотняные штаны, да рваная рубаха. Мадре де Дьос, да я богач! В секретном кармане штанов обнаруживается целый столбик монет – двадцать один серебряный доллар. Очко! К некоторым монетам присохло что-то бурое, но на ценность это не влияет.

Продавец неспешно пересчитывает деньги, вываливает на стойку пригоршню патронов из тяжелой латуни, самодельных, не фабричных.

– За задней дверью стрельбище, пристреляйся, если есть охота, – роняет он. – А нет, так вали. Нам тут таких, как ты, не нужно.

Кажется, я ему чем-то не понравился, но револьвер у меня, и с ним нужно познакомиться. Мистер Кольт, это я, я – это мистер Кольт. Но это слишком плохо, револьвер и вправду нужно бы пристрелять.

Стрельбищем это названо, конечно, сгоряча – обыкновенный задний двор, разгороженный низенькими заборчиками, вроде барьеров. Тут и там, шагах в двадцати, стояли наряженные в пончо чучела с дырявыми шляпами на головах. Чучела мне не понравились, а еще больше – что по ним нужно было стрелять.

Быстро выяснилось, что с навыками стрельбы у меня так себе. Меткость, правда, была на уровне, пространство под шляпой поражалось легко, но вот то, что каждый раз нужно было взводить курок, оказалось непривычно. Я потратил три патрона из шести, заполучил неприятный звон в ушах, но привычки не выработалось. Может, через пару десятков выстрелов, что-то и изменилось бы, но у меня столько не было.

Что это означает? Обращаться к оружию только в крайнем случае.

И только выйдя со стрельбища в магазин, а оттуда – на улицу, я вспоминаю, что так ничего и не узнал относительно своего местонахождения. Что это за город? Чья это территория? Что слышно о неведомых убийцах, орудующих в паре миль к северу? Что-то я и впрямь отупел, но возвращаться к угрюмому оружейнику и допрашивать человека, владеющего целым магазином пушек было, наверное, не самой удачной идеей. Поэтому я просто перехожу улицу и направляюсь в подмеченный чуть ранее салун.

В ушах по-прежнему звенит, а в глазах пляшут странные темные пятна, похожие на человечков. Это от солнца, это пройдет. Очень сухая и пыльная местность, акклиматизация так просто не дается. Под вечер еще и расстройство желудка могу заработать. Это если я найду в этом салуне что-нибудь поесть.

Я толкаю двойные деревянные дверцы и вваливаюсь внутрь, там почти пусто, и настолько явно нет солнца, что в первый момент помещение кажется темной пещерой. Но самое главное не это. В голове словно щелкает переключатель радио, и я начинаю кое-что вспоминать.

Что такое радио?

Ну, приспособление такое. Чтобы музыку слушать, скажем.

Уши, что ли?

Какие еще уши, придурок! Сказано тебе – приспособление.

Ты сам с собой разговариваешь, и кто здесь, собственно, придурок?

Я трясу головой, дурацкие голоса улетучиваются, и это достаточная причина для того, чтобы начать улыбаться. Вполне возможно, что улыбка эта не слишком веселая, даже наверняка – бармен, начавший было открывать рот для приветствия, как-то нехорошо кашляет и затыкается. Но суть в том, что если пару минут назад я нервничал и недоумевал по поводу всего происходящего, то теперь моему хладнокровию мог бы позавидовать огурец.

– До… добро пожаловать в салун Джеймса Дина, – оживает во второй раз бармен. – Что желаете, мистер…

– Хуан, – я не думаю долго. Нужно бы еще языком жестов показать, что меня зовут Хуан, но боюсь, в этом языке шутка осталась бы не понятой.

– Конечно же, Хуан, – соглашается бармен, по имени, надо думать, Джимми Дин. Я бы с такими позывными, конечно, не отсвечивал бы, но это же я. – Итак, что бы вы хотели заказать?

Я вспоминаю, что все деньги, до последнего цента, я оставил у оружейника. Правда, там и центов не было, сплошняком серебро, которое я снял с той парочки посреди пустыни. А до этого я парочку убил, той самой бутылкой, из которой они мне сперва дали напиться. Добродушные олухи, но, впрочем, они напросились сами. У них были деньги, у меня – нет, а закон социальной справедливости говорит, что у всех должно быть всего поровну. Это для того, вероятно, чтобы мне потом было легче собирать.

Черт возьми, я поймал кайф! И даже раздвоенность сознания, одну половину которого временно оккупировал сейчас неуклюжий мексиканский верзила, ничуть не мешала получать от происходящего самое настоящее, с острым привкусом специй, удовольствие.

Кто сказал «псих»? Психи совсем не такие, уж я-то знаю, навидался их в Сан-Квентине. А значит, я никакой не псих. Мне ли не знать.

– Воды и пожрать. И побыстрее, – решаю я. Денег у меня, правда, нет, но Джимми Дин об этом еще не знает. А там что-нибудь да выйдет.

– Слыхал, Билли? Он сказал, что его зовут Хуан, – хихикает щуплый мужичонка в ковбойской шляпе, сидящий с кодлой из трех таких же ублюдочных персонажей в уголке, отчего я их не сразу заметил.

– Да этих мексов всегда зовут либо Хуан, либо «Эй, ты, копай быстрее, придурок!» – поддерживает мысль второй, сплюнув в мою сторону.

– Ненавижу мексов, – заключает третий, потому что четвертый ничего не говорит, он просто сидит и сверлит меня нехорошим таким, черным взглядом.

– Господа! Я бы попросил… – смирным голосом говорит прекрасно воспитанный бармен Джимми Дин.

– А то что? Ты обидишься и уйдешь? – ржет первый дурным голосом. – Понял, Билли?

– Побыстрее, – улыбаюсь я, облокачиваясь на стойку. На ней, совсем рядом, лежит прекрасный аккуратный нож. Не мясницкий тесак и не топор лесоруба, а простенький нож с односторонней заточкой и деревянной ручкой. Очень он мне нравится, очень. Джимми Дин хмурится.

– Думаю, я могу гарантировать вам безопасность в моем заведении, – с сомнением говорит он. – У меня тут еще не было перестрелок.

– Серьезно?

– На этой неделе, – вносит он важное уточнение. – Но я понимаю ваши опасения, так что… все будет быстро.

И исчезает в задней комнате – там у него кухня, наверное, там что-то такое булькает и пышет жаром. А возможно, просто лестница в преисподнюю, где варятся души грешников и психопатов-убийц. И почему-то мне кажется, что эти четыре упыренка очень хотели бы меня туда отправить. А ведь сегодня только понедельник.

– Эй, – говорит внезапно четвертый, тот, что все время смотрел не по-доброму. – А я ведь знаю тебя! Это же ты неделю назад сбежал из Сан-Квентина! Парни, это тот псих, за которого шериф назначил награду!..

Великолепная четверка вскакивает, повалив стол. Здесь явное невезение, ведь у меня нет даже стола, я всю дорогу околачивался возле стойки. Постойте, а ведь она, пожалуй, даже прочнее будет!

– Ну, псих я, псих, – соглашаюсь покладисто. Отчего же не согласиться, когда это чистая правда, и у меня под рукой револьвер с тремя отличными пулями, в лечебнице ничего подобного не было, но я и там успевал отлично развлекаться. – А вот вам, амигос, кранты.

Первая пуля попадает в парня, который меня опознал. Он умный, такому особая честь, отправляется в царство Хель работать правофланговым. Отдача от выстрела все-таки сильная, но и результат не разочаровывает, в ковбоя словно бетонной плитой влепили. Парень отлетает к стене, оставляя за собой на полу инверсионный красный след.

Тут бы мне взвести курок, да нацелиться на других – они думали, что я так и поступлю, и потому немедленно залегли. Но я был хитрее, я перемахнул за стойку, да и спрятался там. Стойка хорошая, изнутри стальными листами огорожена, для безопасности. А еще у вежливого парня Джимми Дина тут дробовик припрятан, просто на всякий случай, наверное. Лучше бы динамит, конечно – люблю я динамит. Хотя нож все-таки больше.

Я выныриваю из укрытия с оружием наперевес и влепляю заряд дроби в первую же удивленную харю, высунувшуюся из-за стола. Меткость у меня никудышная, привычки обращения с оружием нет, только это не важно – дробь решает все проблемы. Уже два. Еще один, и будет Святая Троица. Дохлая, обращаю ваше внимание.

– Эй, гринго, послушайте психа-мексиканца! – говорю громко. – Я тороплюсь, и у меня нет на вас зуба. Тот, кто сейчас бросит револьвер и поднимет руки, уйдет отсюда на своих ногах, клянусь! Тот, кто откажется, получит заряд дроби в грудь!

– Пошел ты, вонючий мекс! – орут из-за стола. – Этот трусливый койот Джимми Дин уже наверняка донес, что происходит, шериф с помощниками будет здесь через четверть часа, тебе крышка!

– Может и так, – соглашаюсь. – Только какая вам польза с того, если вы один черт будете мертвы? Последний шанс, гринго, я никогда не предлагаю дважды.

В укрытии секунд двадцать идет яростное бормотание. Потом оба встают с поднятыми руками. Рожи мрачные, надменные – вроде это они мне одолжение делают.

– Вот и все, амигос, напрасно вы боялись, – широко улыбаюсь. – И запомните, Дон Хуан не терпит оскорблений.

– Тебя все равно поймают и повесят, каброн, – сплевывает кто-то из них. – Не сегодня, так завтра.

Я стреляю точно между ковбоями, и каждый получает по половине заряда. Выходит, конечно, не так впечатляюще, как в начале, но им хватает – как стояли, так и рухнули на пол. Вот и закончилась игра, спасибо всем, приходите завтра.

А мудрый бармен, кстати, так до сих пор не появился. Опасается, наверное – а может, и правда сбежал. Зря опасается, Хуан ребенка не обидит.

Я подхожу ближе к телам – патроны не помешают, а стреляли они экономно. Один, правда, еще жив – цепляется за залитый кровью пол скрюченными пальцами.

– Ты же… ты же… поклялся. – Смешной человек, еще обвинять меня в чем-то вздумал.

– Кто нас, мексиканцев, разберет, – хмыкаю я в усы. – Может, я в это время держал пальцы крестиком. Плюс вы прослушали замечание насчет оскорблений. Да и насчет второго шанса тоже. Внимательней нужно быть, омбре.

Тратить на него пулю было бы совсем неразумно, тем более, что есть возможность опробовать свежее приобретение – нож. Результаты меня откровенно радуют. А вот денег, к слову, у бандитов почти что и нет – с четырех тел получается чуть больше трех долларов. Зато полтора десятка патронов приятно тянут карман.

Заглядываю на кухню – так и есть, на плите булькает забытая кастрюля с каким-то неаппетитным варевом, но в целом – пусто и печально. Имеется, правда, спуск в подвал, там, наверное, бармен и засел. Эх, а обещал ведь покормить. С другой стороны, происходящее вполне можно списать на форс-мажор, да и денег я ему отвалить не успел – вот как все хорошо разрешилось-то! И никто никому ничего не должен. Ладно, обойдемся без прощания, пора в путь-дорогу.

Выхожу через заднюю дверь, не забыв перезарядить револьвер.

Дальнейшее вспоминается какими-то обрывками, наверное, владелец этого тела снова пытается взять его под контроль. Только не получается, вот в чем дело, я слишком силен и уверен в себе. Дверь выводит в какой-то лабиринт из двориков, хозяйственных построек вроде хлевов и курятников, сараев и загонов для скота. В загонах пасутся свиньи, на заборчиках сидят куры, кругом развешено выстиранное белье и одежда. А в тени от этой одежды сидят и лежат ковбои в шляпах. Кто спит, кто потягивает что-то прохладительное из глиняных чашек. Сиеста у них, у лентяев.

Впрочем, это очень кстати – нож почти что заржавел без дела. А, нет, это не ржавчина, показалось.

Один спит почти прямо на моем пути, щегольские сапоги со шпорами раскиданы поперек дороги. Лезвием ему по горлу – небольшой фонтан, почти неслышный хрип – дело сделано. Спать нужно в домах, на то кровати придуманы. Другой зашел в дощатый нужник слева по каким-то своим важным делам. Под видавшими виды старыми сапогами поскрипывает рыжая пыль. Дверь чуть скрипит, открываясь, и парень дергается, пытается обернуться – но не так-то легко это сделать с приспущенными штанами. Тугая струя крови заливает дырку в полу. Нормально пописал?

Дальше, дальше. А вот и дверка – хорошая, не скрипит. Всего две комнаты, в одной сундук, стол и стул, в другой кровать, на которой храпит еще одно тело. Быстрое движение – и кровь впитывается в желтоватые застиранные простыни. Возможно, и не стоило этого делать, но он мог проснуться и помешать мне. Помешать как? Помешать обшаривать сундук и комод, вот как. Я очень нервный в таких вопросах.

Дальше ситуация неожиданно осложняется – по двору шатается, поминутно сплевывая, еще один бездельник. Что ему не спится, такая жара ведь? А если сна ни в одном глазу – можно и на поля пойти поработать, стране нужен маис! Хоть бы свиней покормил – вон, хрюкают. Но звуки приглушают шаги, так что свиньям я даже немного благодарен, бездельник ничего не слышит до последнего момента, а потом становится поздно. Нате вот, свинки, покушайте.

Удивительно жаркий день – еще только перевалило за полдень, а я уже взмок как мышь. Впрочем, вздор, мыши не носят ножей. Я – совершенно определенно не мышь.

С последним ковбоем я, пожалуй, прокололся – сцену кормления увидел через окно из дома какой-то парень, вытащил пушку и выскочил прямо на меня, чуть не пришибив дверью. Это было весьма неосторожно с его стороны – ствол ведь мог выстрелить, и это привлекло бы ненужное внимание горожан. А я не планирую пока тотальный геноцид всего этого вшивого городка. Важно не выходить за рамки.

Мягко уворачиваюсь от обезумевшего молодца, отвожу руку с пистолетом вбок и втыкаю острие ножа в глаз. Парень мгновенно превращается в труп, а все потому, что излишне горяч. Притаись он за дверью, проблем было бы куда больше. Трезвость разума – вот ключ к успеху.

В доме, можно сказать, пусто, только еще в одной комнате спит очередной ковбой. Сонное царство какое-то. Покой нам только снится – и, что характерно, покой этот теперь вечен. В ящиках стола я нахожу почти пять долларов, отличная новость, в ближайшей лавке куплю себе новые сапоги, эти совсем разваливаются.

Черт, пора уже выбираться из этой чертовой дыры. Задами пробираюсь к следующему дому – за ним уже видна угловатая коробка церкви. Народ здесь религиозный, и церковь означает центр городка. А центр означает во-первых почтовый офис, а во-вторых, шерифа. Давно хотел с ним познакомиться – потрясающий порядок все-таки у него здесь, парни свое дело знают, хотя и спят много.

Из окна, под которым я притаился, доносятся голоса.

– Поднимаю.

– Отвечаю.

– Пас.

– Кому-то сегодня надерут задницу за этим столом!

– Что ты жмешься, как паршивый мексиканец! Поднимаю!

Кажется, и здесь тоже не любят мексиканцев. У жителей города прямо какой-то пунктик на этом. А вот лично я придерживаюсь в этом вопросе либеральных взглядов. Но у обитателей комнаты явно полный порядок с деньгами, иначе они не играли бы в покер. А значит, следует нанести им визит. С другой стороны, в покере все сидят лицами друг к другу, то есть потихоньку вырезать их не получится. Придется отстреливать, а это всегда непросто. У меня буквально сердце разрывается, стоит нажать на курок – не могу одним махом обрывать столь юные и многообещающие жизни. Значит, сделаем по-другому.

Тихонько вхожу в коридор, останавливаюсь у закрытых дверей комнаты и говорю с лучшим своим акцентом:

– Боже мой, не могу в это поверить!

– Что такое, Чарли, что там случилось? – доносится изнутри. Я молчу, и через несколько секунд дверь открывается, и наружу выглядывает чья-то любопытная физиономия. Она видит меня, хмурится и готовится заорать, но вдруг дергается и расплывается в широкой улыбке. Точнее, нет – это широкая улыбка расплывается у бдительного ковбоя чуть пониже подбородка. Не выдержав напора благодушия, парень опускается на пол, подрагивая ногами.

Изнутри доносится грохот отодвигаемых стульев. И, похоже, опрокидываемого стола – это они зря, теперь деньги будет собирать сложнее.

– Ну все, тебе кранты, ублюдок! – орут мне на два голоса. Ну вот, совсем другое дело, недвусмысленная угроза жизни, теперь можно и пострелять. А дверь-то из не слишком хороших досок, в щелки многое видно. Например, две головы, внимательно глядящие поверх стола. Два револьверных ствола, нацеленных туда, где, по их разумению, я сейчас должен появиться – такой разъяренный, в развевающемся пончо и горящими глазами. И они меня встретят дружным залпом, а потом добавят еще. И я умру, и мои глаза закроет Прекрасная Смерть. Ла белла муерте.

Эх, динамитную шашку бы сюда, сразу бы все закончилось, одна секунда – два трупа. У меня даже огниво есть, поджечь можно было бы в два счета. Но увы, нет динамита. Да он и не нужен, по большому-то счету.

Продолжая наблюдать сквозь щелку, просовываю руку в узкий проем между дверью и косяком. Выстрел! Мимо. Выстрел! Попал. остался один – толстый, неприятный дяденька в хорошем костюме. Лежит смирно, мордой в пол, подстрелить его отсюда почти невозможно. Важная шишка, должно быть. Ценит себя.

– Сеньор, выходите миром, и я гарантирую вам жизнь, – сообщаю я. Один раз это сработало, почему бы не сработать и второй? – Я не хочу вашей смерти.

– Кто тебя нанял, ублюдок? – визгливо кричит толстяк. – Скажи, кто, и я заплачу вдвое!

– Вы отлично сами это знаете, сеньор, – с усмешкой отвечаю я. – В нашей жизни всегда все очень просто. Или убиваешь ты, или убивают тебя.

– Чертов шериф! – визжит важная шишка. – Он всегда мне не нравился! Зачем мы ему поверили, с такими людьми никогда нельзя иметь дело!

– Но я ведь принимаю ваше предложение, амиго, – говорю я успокаивающе. – Я не связан с шерифом дружбой или долгом. Меня интересуют только деньги. Оставьте свое оружие при себе, сейчас я войду, и мы обсудим нашу сделку как белые люди.

Здесь главное ни в коем случае не врать – так оно и проще, и убедительнее получается.

Толстяк медленно и с опаской поднимается. Я спускаю курок, и пуля попадает ему прямо в грудь.

Захожу в комнату.

– Извини, амиго, но я не заключаю сделок. Но в остальном все чистая правда: я не связан с шерифом, и мне нужны только деньги.

Толстый хрипит, мои слова ему, похоже, неинтересны. Собираю рассыпавшиеся монеты, реквизирую патроны. Ну вот, тридцать долларов чистой прибыли, да два десятка латунных солдат, а то я что-то поиздержался в последнее время. Покидаю гостеприимное обиталище покера. Ребята, по сути говоря, ни в чем были не виноваты, я просто решил зайти проведать картежников – а оно вон как получилось.

Но эта история скоро закончится, осталось только пройти через конюшни напротив, а там уже и церковь, и власти, да и вообще перспективы открываются куда более интересные.

***

Часть 2

Где-то далеко в коридоре в подставленную кружку мерно капала вода. Я лежал на койке, глядя в потолок остановившимся взглядом. Эвон как серьезно у меня оказывается все. Сперва галлюцинации, а теперь устойчивое шизофреническое состояние. Поплыли, называется, товарищи. Вместо родной больнички – какие-то нацистские застенки.

– Ой, Хуан! – дверь на ржавых петлях отворилась с грохотом и скрипом. На пороге стоял Кривой Хосе. То есть это я теперь знаю, что его звали Хосе. Тогда я этого не знал, и он был просто худым чернявым парнем в белых полотняных штанах и такой же рубахе. – Ты в порядке, омбре? Выглядишь немного нездоровым.

Дверь закрылась. В этом был какой-то тайный смыл, как у ребуса…

И еще – он говорил не по-русски. Другой ритм, другие звуки совсем. Испанский, думаю. Но я-то его понимал! Значит, я тоже говорил по-испански.

Я читал о подобном – после заметных повреждений мозговых тканей человек вспоминал прошлые жизни, начинал играть на скрипке или понимать другие языки. Возможно, как раз мой случай.

– Все в порядке, амиго, – сообщил я, садясь на койке. – Где здесь туалет?

Хосе мой вопрос, похоже, удивил. То ли он привык к продолжительному молчанию, то ли еще что. Интересно, велика ли вероятность, что меня похитили пришельцы?

– Можешь слить ненужное вон туда, – он указал на накрытое крышкой ржавое ведро в углу комнату. Тьфу, черт! камеры, конечно. Это же тюрьма, нет? – С утра еще не выносили.

Но я остался на месте. Раз выйти пока нельзя, смысла трепыхаться нет. Подождем.

Хосе улегся на свою койку и принялся шептать. Я думал, он разговаривает сам с собой, но почти сразу понял – молится. Религиозный.

В окно почти ничего было не видать – мутное. Но вроде стояло светлое время суток. Из коридора воняло, в соседних камерах – комнатах – палатах? – кто-то беспрестанно говорил и кричал. Что это за место? Как я сюда попал? Как отсюда выбраться?

Все три вопроса увязаны в один. Узнав ответ на один, поймешь и остальное.

Где-то снаружи, далеко по коридору, с лязгом открылась дверь.

Четыре долгих удара сердца.

Дверь закрылась.

А на двери висели неподвижные железные колокольчики. И они не звенели.

На секунду мне стало страшно до одури. Но это быстро прошло. Осталась голова, бесстрастно и трезво, как всегда, прикидывающая варианты. Для начала, проблемы насущные. Силен ли я?

Я окинул глазами свое новое тело – почему бы и нет, раз больница превратилась в тюрьму?

Мне лет тридцать пять, может, чуть меньше. Здоровое, сильное тело, загорелое, выдубленное под жестоким солнцем. Руки жилистые, крепкие, привычные держать любой инструмент, от мотыги до кузнечного молота. На ладонях старые мозоли, на ногах тоже. Похоже, в прошлой своей жизни я много ходил и много работал. Въевшаяся в поры намертво грязь, но никаких следов пороха. Не стрелок, значит. Лицо рассмотреть не вышло, так что про него узнать не удалось ничего, кроме того, что у меня имеется жесткая щетина, которую можно считать уже бородой, а темные волосы достают до плеч.

Для начала сойдет. Хотя бы не карлик и не калека – а то мое шаловливое подсознание могло бы додуматься и до этого.

Помолившись, Хосе уснул. По измятому лицу ползли тусклые солнечные лучи. Вдалеке опять кто-то кричал, но в коридоре так никто и не появился. Возможно, пора действовать – кто-то же открывает эту проклятую дверь?

Минуты тянулись длинными холодными макаронинами. Скрипела койка под ворочающимся Хосе. Я сидел, не меняя позы, чтобы не издавать звуков. Можно сказать, я растворился в окружающих меня стенах, перестал существовать, слился с духами этой больницы.

Точно, больницы – теперь я знал это точно. Лечебница тюремного типа для преступников с отклонениями в психике. Что же, вполне подходящее место для веселого парня вроде меня. И кстати, самое время нарушить воцарившуюся здесь иллюзию мира и дружбы. Для начала вполне сгодится и сопящий в две дырки Хосе.

Я осторожно переместился к его койке – хорошо, что он спал, отвернувшись к стене. Я навалился на него сверху, заломил руки, зажал рот ничего не подозревающему олуху. Прошипел на ухо:

– У меня заточка. Пикнешь – зарежу.

Хосе ничего не сказал, он только часто-часто моргал выпученными, слезящимися глазами и пытался сглотнуть – острый кадык ходил по тощей шее как поршень.

– Ответишь на пару вопросов – отпущу, и будешь как новенький. Побежишь по дорожке – а не ответишь, протянешь ножки, – добавил зачем-то я. В испанском эта ахинея не рифмовалась и звучала дико, но так получилось даже лучше. Хосе мелко-мелко закивал, на лице набухли капли пота, держать его стало скользко.

– Сейчас я уберу руку от твоего рта, и мы с тобой поговорим, – повторил я. – Тихо и спокойно, как хорошие друзья, если ты имеешь понятие, о чем я толкую. А друзья не сопротивляются и не зовут на помощь дюжих парней из коридора, которые только и знают, что звякать этой чертовой дверью, смекаешь? Пока ты держишься молодцом, смотри, чтобы и дальше так было.

Я чуть отпустил его, Хосе тяжело и часто задышал.

– Пор Мадре де Дьос, ты взбесился, что ли, омбре? – свистящим шепотом выдал он. – Ты же чуть не…

– Тихо-тихо – разве так нужно говорить с друзьями? – я покачал головой. – Лучше скажи, как тебя зовут, мой новый корявый друг.

– Что?.. Хосе, Хосе Серрано. Пор Хесус, амиго, ты по-настоящему меня пугаешь.

– Отлично Хосе, – выдал я ему позитивную мотивацию. – Переходим к следующему упражнению. Расскажи своему старому другу Хуану, где мы сейчас находимся.

Хосе повел безумными глазами вокруг.

– Это больница Сан-Квентин, амиго. Последнее пристанище для потерявших разум преступников. Или, по крайней мере, так они говорят. И ты, и я здесь навсегда – и не скажу, что я сильно об этом сожалею.

– Что ты сделал на воле?

Парень как-то странно пожал плечами. Маленький, смешной человечек – что он мог сделать?

– Какие-то сатос изнасиловали и убили мою жену и дочь. Я выследил и убил их. – Он немного подумал. – Жестоко.

Да уж, чтобы попасть в больницу для невменяемых маньяков, тебе стоило потрудиться.

– Я не жалуюсь, – Хосе внезапно показался очень печальным. – Мне все равно было не жить без них.

– А я? – настало время важных вопросов. – Что сделал я?

Он посмотрел на меня, как… ну, да, как на сумасшедшего. Это меня, честно говоря, порадовало. Приятно слышать от людей правду, и ничего, кроме правды. Или хотя бы видеть правду в их глазах.

– Мы про это говорили мало, – глухо сказал он. – Но слышал, что ты убил кого-то важного. Зарезал. А может, взорвал. Или и то, и другое.

Да, это похоже на меня.

– Часто сюда заходят проверки? Санитары? Охрана?

Хосе облизал губы.

– Не сказать, чтобы часто. Это блок Е, сюда помещают тихопомешанных. Ты считался как раз таким. Кормежка дважды в день, три раза в неделю часовые прогулки – вот и все.

Очень удачно. Все как под меня сделано.

Вопросы кончились, разговор иссяк. Пора было прощаться с гостеприимной камерой – тьфу, черт – палатой. Да и не люблю я разговаривать с покойниками.

Где-то далеко с лязгом открылась дверь.

Раз, два, три, четыре.

Пять.

Дверь закрылась.

И никаких шагов, ни близко, ни в отдалении. Летают тут все, что ли?

Хосе застонал.

– Все-все, мы закончили, – сказал я успокаивающе. – Все как я и обещал, ничего личного, амиго. Не поминай лихом.

Я ухватился за его голову – одной ладонью за макушку, другой за подбородок и резко повернул. Шея сломалась с противным скрипящим звуком, но довольно легко – чуть сложнее, чем оторвать курице голову, а уж это я проделывал не раз. Думаю, Хосе даже ничего не успел понять.

***

Плохая новость – конюшни большие, и там шатается куча народу. А хорошая новость – что она именно шатается, а не бегает за мной с револьверами наголо. Все-таки большой плюс в том, что у этих домов такие толстые стены, и еще в том, что я до сих пор использовал преимущественно нож.