Текст книги "Меморандум (СИ)"

Автор книги: Александр Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

– Знаешь, Вовчик, все бы ничего, – с каменной физиономией отвечал дядя Веня, только из мутных очей таксиста так и сочился невысказанный сальный анекдот. Право же, я едва стерпел, чтобы не наброситься на него, дабы стребовать евонного оглашения.

– Не переживай, если не удалось, – гремел откуда-то из прихожей дядь Вова, – как говорят в нашем очень научном микрорайоне: ви хочите шуток, их есть у меня. Вот только вторую войлочную туфлю найду для молодого человека, вот только банку дефицитнейших шпротов из тайника извлеку, и осыплю народными дарами из научных запасников загнивающей интеллигенции.

– Ой, Вовчик, моя рука, как у доктора Геббельса, потянулась к револьверу.

– Так их всех, властителей дум, бездельников, возомнивших себя гениями! Я тебе в случае нехватки, патронов-то поднесу. “Веник, шустрый озорник, подметать везде привык”, ежели пожелаешь возгореться праведным гневом на это противное отродье, я первый тебе весь накопленный компромат на них изложу в виде реферата. Значит так, проводим рекогносцировку.

Профессор подошел к столу, поднял палец и лицо к потолку, откуда неслись завершающие синкопы саксофона, поставил войлочную чуню на стол, извлек изнутри банку шпротов и бросил мне под ноги. Жестами показал на чуню: бери ключ и открывай консервы. Мне пришлось поменять местами обувь с едой и взяться за консервный ключ.

– Ага, вот свеженький! – воскликнул хозяин в наступившей тишине. – Ученые доказали, что земля не круглая, а черная и скрипит на зубах. – Не дожидаясь аплодисментов, продолжил: – Ученые-историки доказали, что Чапаев был индейцем, так как был красный и воевал против белых.

– А теперь, – прервал словесный поток докладчика Димыч, – я подведу анекдотический итог, и мы наконец сядем за стол. Ученые выяснили чего хочет женщина, но она уже передумала.

– Прелестно, прелестно, голубчик, – захлопал в ладоши дядя Веня. – Как старший по званию, принимаю командование операцией на себя. Отделение, к бою!

– Алеша, подсядь к старому ученому, люблю, знаешь ли, с современной молодежью обменяться. А какой-такой полоумный мудрец посоветовал вам, молодой человек, поступать в строительный?

– Слышь, полутехник-переросток, ты чего это невинное дитя с пути созидания сбиваешь? Чему ты можешь научить парня? Своим машкам, которые крутили ляжкой в комплекте с прилагательным инструментарием?

– А что, между прочим, студент такую веселую формулу влёт запоминает. – Док написал на салфетке формулу крутящего момента и объяснил мне название и значение каждой буквы. – Теперь понял? А куда ты, Женька, парнишку определил? Уж не на факультет ли забивания гвоздей? …Может, на кафедру возведения забора? Или на отделение зодчества туалета типа сортир на два очка?

– Вениамин, а кореш на грубость нарывается, всё обидеть норовит.

– Жень, а ты спроси его, как сельский отец ядерщика Митю из фильма “Девять дней одного года”: “Ты бомбу делал?” Интересно, что он ответит…

– Так, ладно, брейк! – поднял руку Димыч. – Драться при молодежи сегодня не будем.

– Тогда, может, завтра? – с надеждой спросил профессор.

– Завтра посмотрим, а сегодня нет. Ты мне лучше скажи, Док, а давно ли ты видел Людмилу нашу прекрасную?

В тот вечер я понял, что так сильно связывало этих троих столь разных мужчин: они влюблены в одну женщину, которая никому не отдала предпочтение. Более того, махнув рукой на свои эффектные внешние данные, посвятила жизнь творческой карьере, работая сценаристом и режиссером на телевидении. Разумеется, Док рванул на себя телефон, стоявший на подоконнике, смахнув длинным проводом на пол две тарелки и три стакана, и уж несомненно, позвонил даме и пригласил в гости. Как-то у них всё очень быстро происходит, подумал я, испытывая легкое головокружение от вихря событий.

– Какой симпатичный мальчик! – воскликнула вошедшая гостья, подсев ко мне и обняв теплыми руками. Обернулась к хозяину: – Ну, куда ты лезешь с поцелуями, старый хрыч, не видишь, какие тут молодые да перспективные. Фу, всю руку обмуслякал, бабник! – Повернувшись ко мне: – Тебя Лешенькой зовут? Какой милый, краснеет, надо же… – Отвернувшись к троице: – Всё, старики прочь, я люблю сегодня Лешу, потому что он хороший.

– Людочка, между прочим, – вставил веское слово Димыч, – этот юноша подает большие писательские надежды.

– Тем более, – заурчала дама, прижимаясь ко мне мягким теплым боком. – Я, пожалуй, возьму его к себе. Пойдешь со мной в большую творческую жизнь?

– Пойду! – выпалил я, повернувшись к ней всем фасадом.

Должно быть, Людмила лет двадцать назад и была обольстительницей мужских сердец, только при ближайшем рассмотрении от моего внимания не укрылись ни дряблая кожа на шее, ни морщинки на чуть опухшем лице с дрожащей нижней челюстью, ни нарастающая полнота в талии и ниже. Увы, дама неумолимо старела, и знала об этом, хоть и пыталась делать хорошую мину при плохом прикупе. На этот раз уже Людмиле пришла очередь смутиться.

– Что, старая тётка, скажешь? – прошептала она, обдав моё лицо далеко несвежим дыханием.

– Это ничего, – прошептал я в ответ, вконец осмелевший, – как говорится, дамы всякие нужны, дамы всякие важны. А женское очарование – оно у красивых женщин до глубокой старости. Это из личных наблюдений.

– Противный мальчишка, – прошептала она ласково, погладив ладошкой мою щеку. – Ты сегодня будешь меня провожать.

– А я-то думал, чью морду лица набить! – загремел профессор, выдернул меня из-за стола как щенка и отвесил оплеуху.

Когда сознание ко мне вернулось, я почувствовал привкус крови во рту, нарастающую теплую пульсацию вокруг левого глаза и борцовский захват сильных рук в области талии. Поднял свинцовую голову и в светлом пятне рядом с правым плечом узнал лицо неувядаемой красавицы Людмилы. Она привычно волокла меня на стоянку такси.

Запыхавшиеся, ввалились мы в салон на заднее сиденье машины с зеленым огоньком под лобовым стеклом, водитель дремал, обхватив руль обеими руками. Он вздрогнул, не оборачиваясь бросил “куда едем?” и тронул с места, лихо набрав сумасшедшую скорость. Людмила спросила его:

– Вы уверены, что довезете нас живыми-невредимыми? По-моему, вы предыдущую ночь не спали.

– А так же не буду спать еще две следующие ночи, потому как праздники, а значит и хорошие заработки.

– Разве работа у вас не посменная? – удивился я.

– А как же, конечно, – кивнул шофер, – только я прогнал сменщика за разгильдяйство и работаю за двоих. Деньги нужны, ребятки.

– По-моему, деньги, заработанные за счет здоровья, не принесут пользы, – высказал я предположение.

– Больно ты умный, как я погляжу.

– …Да и жить почему-то очень хочется, – добавил я со вздохом.

– А вот тут согласиться с тобой не могу, – проворчал шофер и оглянулся на меня. – Что в этой вашей жизни может быть хорошего! Суета сует… – Машина в это время совершала крутой поворот в темный переулок с киношным визгом тормозов, мы ощутили себя на краю пропасти, но руки старого мастера сами собой завершили боевой маневр – словом, на этот раз мы выжили.

В дороге, ощущая мягкое тепло прижатого ко мне дамского бока, я терзался гнетущим сомнением насчет нравственности ближайшей перспективы. Людмила, поглаживала костяшки моего правого кулака и спрашивала, как это мне удалось съездить по физиономии богатыря Вовку-Дока, да так, что никто моего удара даже и не заметил, а того будто подкосило. Сам не знаю, пожимал я плечом, в отключке был. По мере приближения конечного пункта ночного путешествия брезгливая паника нарастала, и я уж начал было строить планы позорного побега, как вдруг у своего дома Людмила решительно вышла из машины, попрощалась, вручила таксисту деньги и велела довезти меня до общежития.

Я проводил взором подбитого глаза ее танцующую походку, растаявшую во тьме, облегченно вздохнул и сказал, что после одиннадцати ночи двери моего “шератона” закрывают, делать мне там нечего, разве только ночевать в пустой собачей будке. Вспомнил адрес дяди Вени, решил, что друзья уже вернулись от старого драчуна, и назвал улицу с номером дома. Оставшуюся часть дороги шофер молчал, только поглядывал на меня с мрачным интересом, будто запоминая. На глаза попалась табличка с удостоверением шофера, на фотографии лицо его не было столь помятым и грозным, а необычное имя почему-то запомнилось: Георгий Клот.

– Хорошей охоты, Акела! – бросил через плечо.

– До встречи, философ, – буркнул он на прощанье, не подняв головы, опущенной на руль.

Димыч открыл мне дверь и даже не удивился, только тщательно осмотрел боевые отметины на лице, похвалил хороший встречный удар в открытый подбородок старому драчуну и удовлетворенно хмыкнул: “а тебе идёт”. Они с дядей Веней сидели за щедро накрытым столом и на боковую, кажется, не собирались. Приняли меня в свою компанию, напрочь лишив желания спать. О, у нас было много, много тем для горячего обсуждения, и терять времени мы просто не имели права!

Спустя двое суток, безумных, праздничных, бессонных, мы оказались в гостях у того самого отчаянного шофера Георгия Клота. Он продолжил наш давешний спор о качестве и смысле жизни. Кажется, мне удалось убедить его в том, что жизнь прекрасна и удивительна, за что он приказал мне стать на одно колено, склонить голову и коснулся старинным рыцарским мечом головы и плеч.

– Всё, Алексей, я посвятил тебя в князья. Отныне ты перестал быть плебеем и обязан по первому народному стону выйти с дружиной на собственном коне в бой на супостата. Оттого и князь, по-старинному – конязь, что на коне. Понял?

– Попрошу подтвердить полномочия посвящающего! – потребовал я капризно.

Венедикт подвел меня к серванту и показал спрятанный за тарелками и фужерами старинный бронзовый дворянский герб князя-таксиста, а тот из-за родовой иконы Георгия Победоносца в Красном углу достал рыцарский крест синей эмали на шелковой ленте и вручил мне:

– Носи, твоё сиятельство! А еще я в завещании отпишу тебе меч, герб и святой образ. Больше некому, Алешка!.. На мне род преткнулся…

В те насыщенные приключениями дни обрёл я сразу несколько замечательных друзей, с которыми предстояло провести немало дней, месяцев, лет…

По возвращении нашей группы с картошки в город, староста подошел ко мне во второй раз и заявил: есть мнение, что мне нужно явиться к ректору Университета культуры, чтобы представлять нашу группу в качестве общественного выдвиженца. Суровый пенсионер в боевых наградах на груди расспросил меня про мои предпочтения в области культуры и записал на факультет журналистики: “Нам известно о твоих успехах на ниве стенной печати, ты даже печатался в городском органе. Так что кое-какие навыки уже есть. От имени партийной и профсоюзной организации ставлю тебе, товарищ Суровин, боевую задачу – сделать из нашей ВУЗовской газеты лучший печатный орган в стране”. На первом же занятии культурного универа соседний стул занял Шура Питеров, услужливо улыбаясь: “Мы с тобой, Лешка, наведем тут шороху!”

Прочитав минимальный курс молодого журналиста, декан факультета, она же главный редактор многотиражной газеты Нина Борисовна Чуйкова раздала нам листочки с первым редакционным заданием. Мне досталось писать о таком скучном мероприятии, как политинформация. Во-первых, я вспомнил слова Димыча о том, что нет скучных дел – есть скучные люди. Во-вторых, вспомнил как в школе нам читал политинформацию один шустрый дядечка из профессиональных лекторов-международников – так мы его слушали с огромным интересом и даже огорчились, когда он собрал бумаги и сошел с трибуны. Мы упрашивали директора пригласить его еще раз. Второе выступление оказалось еще более захватывающим. Вечером дома я даже кое-что написал на эту тему, но развивать не стал, отложил на будущее. А сейчас такая возможность появилась.

В итоге моя статья о политинформации вылилась в исследование феномена интересного и заняла почетное место передовицы в ближайшем номере. Сидя в фойе я наблюдал, как студенты и преподаватели расхватывали газету, читали передовицу и принимались яростно обсуждать поднятую тему, размахивая руками. Феномен интересного стал интересен всем! Нина Борисовна на занятии поставила меня в пример и предложила каждому будущему журналисту написать свое исследование этого феномена.

Спустя два месяца, из сорока студентов остались трое, Шуры среди нас не было. Тогда-то Нина Борисовна и объявила, что приоритетным направлением нашей работы будет изучения феномена интересного и практическое применение его на практике. Разумеется, она сама прочитала нам лекцию на эту тему и даже предложила вместе проанализировать несколько статей из центральной прессы, наделавших много шума. Конечно, выводы были сделаны всеми, причем они сильно отличались; конечно, не всю правду мы могли сказать вслух и опубликовать… У меня же “в сухом остатке” остался свой персональный итог, с которым я поделился лишь с двумя: Ниной Борисовной и другом Юрой.

Феномен интересного кроется в истине, при условии честного, идущего от сердца, исследования проявления истины в реальной жизни человека. Что-то вроде этого. Юра, выслушав мою идею, кивнул и сказал: “А знаешь, ты своими словами выразил то, что пару тысяч лет назад уже сказал великий Человек по имени Иисус: Ищите прежде Царства Божия и правды Его, а остальное получите и так. Похоже, не правда ли?” Нина Борисовна отозвалась на мои слова несколько позже.

Перед отъездом в стройотряд я заглянул в редакцию газеты. Чуйкова дала мне редакционное задание написать цикл статей о стройотряде от имени комиссара отряда в виде дневника. Обещала опубликовать присланные главы, освободить от картошки и отправить на юг для завершения цикла. Такое задание мне понравилось. Во время нашей беседы в углу редакции, в старинном глубоком кресле для особо важных гостей попыхивал гаванской сигарой мужчина. Густой, горьковато-сладкий, откровенно буржуазный дым уносило наружу включенным на полную мощность циклопическим бакинским кондиционером.

Наконец, Нина Борисовна закончила с официальной частью встречи, решительно закрыла дверь на замок и познакомила с таинственным буржуа. Сперва согласно этикету представила младшего, как начинающего, подающего дерзкие надежды журналиста, писателя, поэта, философа, и протчая и протчая – “этот мальчик вам, старым хрычам, еще кобчик отстрелит и на вакантное место глаз пришьет!” Я представил себе эту хирургическую операцию, шаря глазами в поисках какой-нибудь низины, ямки, щели, прогалины, куда бы провалиться от стыда под гомерический мужской хохот.

Во время представления гостя я несколько оторопел: передо мной сидел, как простой человек, великий журналист, кумир молодых репортеров, автор множества горячих статей, которые обсуждались буквально всем интеллектуальным сообществом страны и за ее пределами. Пока я приходил в себя, Мэтр достал из-за шторы невиданной формы и старинного содержания очень заграничную ёмкость, Нина – хрустальные бокалы отечественного литья, и мы… В общем в тот знойный день, плавно перешедший в летний вечер, а затем и в чудную звездную ночь, мы обсудили тысячи жизненно важных вопросов, рассказали мне и о судьбах корифеев журналистики. А еще я узнал, что Нина Борисовна – обаятельная женщина “в самом соку”, в нее влюблены почти все столичные журналюги, не исключая и самого Мэтра (тут следовал очередной смачный поцелуй в ручку); госпожа Чуйкова написала великолепную статью о коррупции партийных чиновников высшего ранга, за что ее хотели посадить, но они ее отстояли, и она отделалась почетной ссылкой в этот закрытый город, куда отправляют честных журналистов, аристократию, узников совести и опальных академиков.

Наше развеселое и весьма полезное для меня общение завершилось под утро за угловым столиком центрального ресторана. Когда я встал и, покачиваясь от усталости, принялся выбираться наружу, в светлую летнюю ночь, рядом мелькнула сутулая тень Шуры Питерова, он взял меня под локоть и бережно повел по пустынному ночному городу. Он оказывается всё это время, от редакции газеты до последнего пристанища, следил за нами, подслушивая каждое слово, в чем признался со слезами на глазах, с витиеватыми извинениями себя, любимого, и традиционными восторгами в мой адрес. Когда-нибудь этот Иудушка Молчалин меня всё-таки убьёт, невольно подумалось мне.

Никогда не возвращайся

Как только первокурсника натаскают учиться по-новому, согласно взрослым законам выживания, наступают рутинные трудовые будни. Студенты строительного факультета носятся по аудиториям с рулонами курсовых подмышкой, походя сдавая новые зачеты и старые хвосты, слегка завидуя сантехникам, архитекторам, гидротехникам, у которых нагрузка раза в два меньше: вон, стоят у вешалки, ржут и планируют где бы сжечь остатки вечера. Зато и перспективы карьеры, зато и градус отдыха у строителей повыше: не сухие 9-12, а крепленые 18-24.

Познакомившись с грубыми реалиями производства в стройотрядах, будущие прорабы задаются подозрительными вопросами: а тому ли нас учат, что понадобится в жизни, или попросту массируют мозг, заливая в обе доли алгоритмы поиска нужной информации. Один из преподавателей любил говаривать: “Высшее образование – это то, что остается после того, как всё забудется”, – утешая таким образом мучеников науки. Этот хоть и был циничным, но хотя бы соблюдал внешние правила уважения к учебному процессу, а вот исторический дядечка с крошечными бегающими глазками под толстыми стеклами очков мог позволить себе и такое: “Списывание из одного первоисточника – это плагиат, а из двух и более – научная работа!” Приглядевшись к ребятам из группы, а чуть позже и курса, я обнаружил, что их интересы находятся в области заколачивая денег с последующим их пропиванием в обществе доступных девчушек, причем они довольно агрессивно защищали свое право предаваться низменным утехам, стадом набрасываясь на выскочку, пытающегося поднять планку повыше хоть на санти?метр.

С грустью вспоминал коллег отца, воспитанных по-европейски, начитанных, с прекрасным чувством юмора, элегантно одетых, декламирующих наизусть Баратынского, Волошина, Бодлера, Китса, не пропускающих театральных премьер, отдыхающих в лучших санаториях Сочи и Крыма, не брезгующих загранкомандировками аж в Америку или во Францию. Впрочем, отец со товарищи строил уникальные объекты, требующие высокой культуры и квалификации, а моим коллегам предстояло до конца жизни шлепать хрущевские пятиэтажки, типовые школы с магазинами, от одного созерцания которых сводило скулы.

Иногда мне казалось, что это неправильно, а иной раз всё начиналось без моего участия, когда никто и не спрашивал, хочу ли я того.

Отец объявил, что договорился с сыном давнего друга и коллеги, а тот обещал выслать в наш деканат запрос на обмен студентами. Меня вызвал декан и сухо известил: вы с Юрой Исаевым едете в город, который строил мой отец, дублерами мастеров.

И вот скорый поезд летит на юго-запад, перемещая наши телесные оболочки в комплекте с легким багажом. Душой же мы проживали там, на моей украинской родине. Всю дорогу, воткнув локти в откидной столик, накрытый по-дорожному газетой, плавленым сырком, копченой колбасой, портвейном и малосольными огурцами, мы глядели в окно на проплывающие поля, перелески, реки, селения – я же, подпрыгивая и ёрзая, расплывшись блаженной улыбкой, рассказывал Юре о своём украинском детстве, пронизанном солнечным светом и дружеским теплом.

Ни у нас, ни у кого вообще дач не было. Отдыхали мы на пляже, в парках, на воде. В отпуск ездили на море. Знаешь, Юр, как там ходят на пляж? У каждого в руках по паре сумок. Приходят, расстилают одеяло, сверху – газеты, выставляют из сумок кастрюли с борщом, банки с оливье, огурцами, помидорами, судки с котлетами, варениками, обязательно два-три десятка вареных “иичек”, пирожки, паляницу горячую с хрустящей корочкой, маслёнку запотелую со сливочным маслом, литровую баночку со сметаной, два-три кружочка домашней колбаски и, разумеется, сало в промасленной бумаге сортов эдак пять-шесть. Отдельно – в бидоне квас, в бутылках с резиновой пробкой – компотик, домашнее винцо, сок.

Искупнемся, поныряем в донные ямы за раками, по пляжу походим, чтобы себя показать и на других поглядеть… А там, поверь, всегда было на кого полюбоваться: украиночки востроглазые, гречанки небесной красоты, смуглые болгарки, загадочные ассирийки, степенные пышноволосые евреечки под приглядом суровых мамаш, белокурые немки с голубыми глазками. А вон там – смотри, видишь? – яхты белокрылые из-за острова вылетают, глиссер визжит на бешеной скорости, а вот из циклопических ворот шлюза выходит бело-синий трехпалубный корабль, следом – огромная баржа с песком.

Пришло время обеда, со всех сторон долетают запахи еды, садимся в кружок, набрасываемся на кушанья, ополовиниваем запасы продовольствия, отваливаемся на спины, загораем. Непрестанно из громкоговорителей, что на столбах, разносятся песни: народные, советские, эстрадные; от пивного павильона долетают звон бокалов и удары воблой об угол стола, от волейбольной площадки – удары по мячу, от соседей по лежбищу – разговоры “за жисть”; спасатели оповещают культурно отдыхающее население: “не заплывайте за буйки”, “не приближайтесь к судам”, “не злоупотребляйте спиртными напитками, пьяному море по колено”, “обращайтесь в пункт проката, берите маски, ласты, зонты и круги”.

Вообще-то должен тебе сказать, Юрик, жили мы как-то очень интересно. Были записаны в несколько библиотек, читали в любую свободную минутку. Кто-нибудь прочтет Грина, Бредбери, Конан Дойля, Джека Лондона, Стивенсона, расскажет друзьям в школе или во дворе – и все бросаются в библиотеку, берут, читают, потом спорят, чуть не до драки – что ты! Спортом все поголовно занимались, кто в школе, кто в спортклубе, кто в ДСШ, а кто во дворе в футбол-волейбол гонял, зимой – лыжи с коньками, хоккей. Рыбу ловили, раков ведрами домой приносили. В войну играли во дворе, в парке, на руинах. Знаешь, вплоть до нашего отъезда почти на каждой улице стояли обнесенные забором руины со времен войны. Что еще. А Дом пионеров – мы же все были записаны в кружки: модельные, танцевальные, художественной самодеятельности, фотокружок, рисунка и живописи. Половина ребят учились в музыкальных школах. А школьная общественная работа: стенгазеты, праздничные оратории, КВН, спектакли, чтение стихов, культпоходы в театры, кино, цирк.

А знаешь, как мы на рынок ходили? Там это базаром называется. Утром пораньше встанешь, кофейку с яичницей съешь – и с пустыми сумками вперед. Метров за сто от белого забора начинают долетать запахи. Проходишь под вывеской “Колгоспний ринок” – и всё, пошла работа! Сразу тебе румяная тетка протягивает пирожок горячий с печёночкой – ну, невозможно отказаться; кулек пузатых черных семечек и кулек плоских белых – пощелкать на досуге; пробуешь домашнюю колбасу с чесночком – понемногу, по кружочку с пятачок толщиной; потом сало – пятьдесят три сорта, от копченого до сырого, от перченого шпика до старого желтого для борща – хоть семь-восемь кусочков, но попробуешь; потом баклажаны пятнадцати сортов – соленые, моченые, печеные, фаршированные морковью с чесноком, икра, соте, маринованные с помидорами и перцем. Дальше: куры, индюки, кролики, яйца, парное мясо, овощные ряды и фруктовые, солености и маринады, консервы домашние и заводские. Живой уголок с блеющим, квохчущим, гогочущим, воркующим населением. Тут – мел, известь, рубероид, олифа, доски. Павильон с вином, перцовкой, горилкой, брагой, наливками – взрослые по глоточку пробуют, а дети пьянеют. Павильон молочный – как не сломать ложкой сахарную корочку на поверхности варенца да не вылить на обожженный перцем язык кисло-сладкий молочный студень, как не попробовать козий сыр, парного молока, блинчик с творогом, сметанки, в которой ложка стоит?

Выходишь из прохладного павильона, а здесь уже солнышко жарит, духота поднимается от раскаленного асфальта и голова кружится от густых запахов еды. От тяжелой покупательной работы у тебя живот набит пробами колхозной продукции, руки оттягивают тяжелые сумки, а глаза ищут какую-нибудь вареничную, чебуречную, шашлычную, чтобы в прохладе отдохнуть. Приземляешься в вареничной, берешь по одному варенику с ладонь: с мясом, картошкой, капустой, вишней, черешней и “абрикосой”. Запиваешь компотиком, отец – вином. Всё, “закупились” под завязку! Есть, чем друзей угостить. Плетёмся “до дому, ой, щоб тильки донэсты тай нэ впасты”…

А парки культуры и отдыха! Что же ты, Юр, мне не напомнишь о парках – это же отдельная тема! Там же с мая по октябрь работал летний цирк, трижды менялся репертуар, приезжали циркачи со всего Советского Союза. Там же клоуны, фокусники, гимнастки, наездники на лошадях дивной красоты и грации, а во втором отделении – хищные зверюги и укротители с наганами на поясе, и пожарные с брандспойтами наготове. А знаешь, однажды я с отцом проехал весь проспект Ленина в трамвае на коленях Ирины Бугримовой – она была первой женщиной-укротительницей львов. Отец уступил ей место, она увидела меня: “Ах, какой хороший мальчик!”, посадила на колени и давай тискать и чмокать в макушку.

Так, что там еще “вкусненького” было, в парках? Ну, конечно, огромное колесо обозрения высотой с десятиэтажный дом с кабинками, которые раскачивались и скрипели на ветру – страшно было на высоте и очень интересно! А комнаты смеха с кривыми зеркалами, а качели, карусели большие и маленькие, а сцена зеленого театра с певцами, актерами, юмористами; конечно еще танцплощадка с оркестром и танцующие вальс празднично одетые девушки с парнями; а тот аттракцион, где бьют молотом по наковальне, и фишка взлетает вверх; а еще у сталеваров был свой аттракцион: они забирались подальше в лес, крепко выпивали, раздевались до трусов и боролись, дрались иногда до крови, а милиция к ним никогда не подходила, они были вроде касты неприкасаемых.

Но самое большое богатство моего детства были, конечно, старушки, которые пережили войну. Господи, какими же они были смиренными, добрыми, гостеприимными! Они всегда перво-наперво сажали за стол и кормили борщом, ну таким вкусным! Они сами пекли хлеб, знаешь, такой пышный, душистый, с хрустящей корочкой. И ни слова ропота, никаких обвинений – одна любовь, тихая, материнская, ласковая. Юра, это были живые святые, понимаешь! Вот сейчас приедем, наверное, их уж не будет… среди живых.

Помнится, смотрел я на такую старуху, на ее смущенные глаза, большие трудовые руки, сухонькую сгорбленную спину, а в голове так и стучало: это горе войны их так смирило. Ты понимаешь, Юра, вот мы сейчас опять в гордость впадаем, всё чего-то своего ищем: карьеры, власти, денег, удовольствий, развлечений. Выходит, что мы плодим зло. А как Бог за наше зло нас наказывает? А как обычно уже сто раз наказывал: война, кровь, голод, холод. Получается, мы сейчас сами на свои головы накликаем беду. Чтобы через горе вернуться в то самое состояние кроткой любви, которым жили эти послевоенные старухи. Как я их любил, Юрка! Святые…

И вот на вокзале встречает нас постаревший коллега отца, Николай Евгеньевич, в плаще “болонья” из шестидесятых. “Мои друзья хоть не в “болоньи”, зато не тащут из семьи…”, – вспомнилось из Высоцкого. От старика исходило дружеское тепло. Чуть позже я пойму, что дядя Коля – единственный мужчина в городе, от которого я уловил это весьма приятное излучение.

Вот он везет нас на троллейбусе в строительное управление. Выйдя из троллейбуса, через путаницу трамвайных путей мы направились к двухэтажному сине-белому зданию строительного управления. От асфальта, от шпал поднимались горячие нефтяные испарения, солнце жгло ослепительными лучами, от заводских труб неподалеку веяло сладковатым рыжеватым дымом – всё это опьянило, горло сдавил спазм, затошнило… Как они тут выживают? Но вдруг включились резервы организма, в голове прояснилось, память выплеснула наружу череду воспоминаний.

Мне двенадцать лет, рано утром затрещал телефон, отец в приказном порядке попросил немедленно привезти ему на работу справочник. Я завернул книгу в газету, выбежал из дома, сел на трамвай и доехал до этого самого пятачка, где сплелись рельсы, нефтяные испарения, дым заводских труб, жара и какофония звуков: скрежет стальных колес по ржавым рельсам, гудки автомобилей, шорох автомобильных шин, прерывистые звонки трамваев, заводской шум и – веселая песенка, звучавшая повсюду и тогда и сейчас.

Нагадал мне попугай, счастье по билетику.

Я три года берегла эту арифметику.

Любовь-кольцо, а у кольца, начало нет и нет конца…

Любовь-кольцо, любовь-кольцо.

…И всё! Исчез тупой ноющий страх, гнусное чувство непрестанного отравления и мокрых подмышек. Будто порыв свежего прохладного ветра с реки очистил поднебесные просторы. Неужели звонкий голосок певицы или простенькие слова песни, а может, просто мальчик, у которого вся жизнь впереди, который в эту минуту, только много лет назад, шагает по раскаленным шпалам, спешит выполнить поручение отца… Или всё сразу изменило во мне плохо на хорошо, только свет проник внутрь и осветил мой внутренний мирок.

В управлении нам с Юрой дают направление на объект, который строит бригадир Егоров. В свое время отец вырастил из скромного работящего сельского парня лучшего командира комплексной бригады в городе, через Москву выхлопотал любимцу орден “Знак почета” и значок “Заслуженный строитель СССР”. Нам повезло во всех отношениях: с образцовым общежитием для ИТР, с объектом – больницей на берегу реки в парке, с бригадиром; и даже то, что бригада снабжалась по системе “Супер”, давало нам бесценный опыт. Во всяком случае, больше нигде не пришлось наблюдать столь четкое снабжение строительных объектов материалами, чтобы по графику, с точностью до пяти минут, централизованно и без обычного выколачивания у вороватых снабженцев. Мы работали с удовольствием, изучали сложнейшие чертежи, “выносили из проекта в натуру” уникальный объект с применением новейших технологий. Я гордился отцом – ведь это его детище, это он создал совершенный механизм созидания с нуля и довел до высокого уровня. И это было здорово!

Но как побывать в городе детства и не встретиться со школьными друзьями? Как не зайти к девочке, которая в меня влюблена и поклялась в верности до гроба? Я целых три дня оттягивал начало встреч, что-то мне подсказывало: ничего хорошего от этой затеи не жди. Юра однажды, отпросился с дневной смены на три часа раньше, окатываясь в душе струёй холодной воды, твердо сказал: “Сейчас идем по первому адресу, выбери сам к кому”. Я выбрал ребят моего двора. По счастью никого из них дома не оказалось. Дом, родной дом, в котором прошло мое счастливое детство стоял заколоченным, окруженным забором. И тут на лавочке в соседнем дворе одна старушка вспомнила меня, сказала, что жильцов нашего дома расселили, его судьбу решают на городском уровне, то ли снесут, то ли будут перестраивать для руководства… Охраняет дом злющий бандеровец с ружьем и собакой, так что лучше мне держаться от него подальше.