Текст книги "Заколдованный круг"

Автор книги: Александр Кулешов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

…В четыре часа кончились занятия, и Дон отправился на тренировку.

Она проходила в спортзале, большом круглом здании, построенном на деньги, пожертвованные одним из виднейших филантропов города господином Лонгом. Газеты два дня курили ему фимиам, внутри зала прибили медную табличку с именем дарителя, а арену, верхние ярусы и купол опоясывали яркие, красивые и убедительные рекламы, восхваляющие продукцию его предприятия. Зал часто арендовали различные клубы для своих игр. В дневное же время здесь тренировались хозяева – «Рыси». Дон прошел в раздевалку, переоделся и вышел на площадку.

Он любил тренировки.

Он любил ощущать скорость своего тела, силу своих мышц, любил, оттолкнувшись от пружинистого пола, взлетать высоко в воздух так, чтобы можно было чуть не заглянуть в кольцо. Любил с ошеломляющей скоростью промчаться через всю площадку и закончить стремительный пробег мгновенным движением – аккуратно и точно уложить в корзину мяч, который падает потом на пол, неторопливо протиснувшись сквозь сетку.

Он мог часами, стоя на одном и том же месте, словно автомат бросать и бросать мяч, добиваясь девяноста попаданий из ста, девяноста пяти, девяноста девяти…

Дону нравился БАСКЕТБОЛ, а не только игра в баскетбол. При этом в нем не было ничего от фанатика. Бывали у него и неудачи, из-за которых он не собирался кончать самоубийством; бывали «неладные», как он выражался, дни – не шла игра; бывало порой, что он жертвовал тренировкой ради лекции какого-нибудь особенно интересного профессора.

Но это был надежный спортсмен. На такого можно было положиться. Впереди его ждала блестящая карьера.

Закончив тренировку, Дон долго плескался в душе, сделал сам себе массаж, а потом, полежав несколько минут, вышел на улицу.

Он и от этого получал удовольствие. Он вообще от всего получал удовольствие. Во всем старался найти хорошую сторону.

Дон посмотрел на часы. Через двадцать минут у Тер заканчивается последняя лекция и они поедут домой – она подвезет его.

Подойдя к учебному корпусу, где томилась на занятиях его подруга, он уселся на крылечке.

…Они ехали по забитому машинами городу в ее открытом кремовом «бьюике».

Ехали невыносимо медленно, зажатые в уличном потоке. От запаха бензина и отработанных газов впору было задохнуться; от беспрестанного скрипа и лязга тормозов, включаемых и переключаемых скоростей, нетерпеливых сигналов – оглохнуть. Машина продвигалась, как блоха, короткими, неожиданными скачками, разделяемыми долгими периодами неподвижности.

Ох уж это движение! В этом городе!

Но Тер и Дон не очень досадовали. Чем дольше путь, тем больше у них времени побыть наедине друг с другом. Потому что в этом грохочущем, многолюдном и многомашинном потоке они были одни. Были лишь вдвоем. Они никого не замечали, их никто не интересовал.

У них были дела поважней: обсуждали, как провести следующее воскресенье, прошлое им не удалось побыть вместе.

– Давай просидим весь день у меня. Никого не позовем. Запремся и перепишем, наконец, эти пленки, что дал Луиджи. Он уже требует их назад, – предлагала Тер.

– А я думаю, не сходить ли в зоопарк? Я не был там сто лет.

– Да ты что, Дон? Тебе ведь не пять лет. Чего это ты вдруг?

– Так, – мечтательно рассуждал Дон, – захотелось. Медведи, слоны, жирафы… гуляют там. Им кажется, что они на свободе, они небось уже забыли свои джунгли да саванны. А они в клетке. Как ты думаешь, Тер, мы, например, – мы на свободе или тоже в клетке, только не замечаем этого? Тебе иногда не кажется, что мы живем в большой клетке? Ходим, спим, играем в баскетбол. Но все в пределах, в рамках. Как захотим куда-нибудь повыше, подальше, так стоп, прутья перед носом! Не кажется?

– Нет. – Тер неторопливо поглаживала руль. – Что нас ограничивает? Хотим поехать в другой город, даже в другую страну – пожалуйста. В театр, в кино, мюзик-холл, зоопарк твой – пожалуйста. Кого хотим, того любим; чем хотим, тем и занимаемся. Где ж твои прутья?

– Да нет, – Дон вздохнул (как объяснить ей?), – у каждого свои прутья. Я вот не могу поехать, например, на Гавайские острова – денег нет. Это для меня прутья. Ты же, если хочешь заниматься баскетболом, ничего у тебя не выйдет. Видишь, для тебя тоже прутья есть. Даже для твоего отца, хоть и богат он и власть имеет. Ему пятьдесят, и обратно в молодость он уже вернуться не может. Тоже, значит, прутья. Словом, у каждого свои…

– Перестань ты философствовать! – Тер досадливо поморщилась. – Откуда у тебя это взялось последнее время? Так что делаем в воскресенье? Сидим у меня?

– Давай у тебя. Если ничего лучше в голову не придет.

– Подумать только… – начала было возмущаться Тер, но в этот момент в потоке машин наметился просвет, и она стремглав направила «бьюик» в открывшуюся щель.

Тер рассказала Дону, что накануне в их доме были гости: Доначио, владелец спортивных «конюшен», и хозяин оружейных магазинов, отец застрелившегося Стена. Много выпили и много спорили.

– И как ты думаешь, о чем? – возмущалась Тер. – О том, чей бизнес лучше!

– В каком смысле? – наивно спросил Дон. – Чей, так сказать, благородней?

– Как же! – фыркнула Тер. – Чей выгодней. «Ваше оружие, – Доначио говорит, – скоро никто покупать не будет. У каждого и так в доме арсенал, в стране пятьдесят миллионов одних винтовок». – «Не беспокойтесь, – тот спорит, – старое выкидывают, новое покупают. Вот мы сейчас выбросили на рынок полуавтоматические винтовки двенадцатого калибра. Это для мужчин; для женщин винчестер или ремингтон; для подростков спортивные винтовки; для детей тоже есть полуавтоматические, калибр 0,22. Есть семьи, где по пятнадцать – двадцать единиц оружия! А вы ездите, скупаете своих „звезд“ и сами же на них аферы лотерейные делаете. Подождите, скоро они вас обманывать начнут». – «Не начнут, – Доначио хорохорится, – мне-то легче. В конце концов, „звезда“ не „звезда“, какая мне разница, я их сам, как господь бог, делаю».

А отец сидит слушает, он-то трезвый; смотрю, хитро подмигивает мне и спрашивает: «Как это делаете?» – «А очень просто. Велю всем какому-нибудь одному подыгрывать – и все! Да еще соперникам, чтоб под щит его пропускали, – вот вам и „звезда“». – «Хорошо, – это отец Стена, – это же липа, на обмане наживаетесь!» – «Лучше, – тот парирует, – чем на убийствах наживаться!»

Словом, переругались. Еле отец их примирил, – закончила Тер свой рассказ.

Когда машина остановилась у домика, где жил Дон, и он уже собрался вылезать, Тер вдруг спросила:

– А как Рив? Ты что-нибудь узнал?

– Нет, – растерянно ответил Дон. Настроение его сразу испортилось. Действительно, так ничего и не выяснил, а того опять на тренировке не было, и вообще неизвестно, где он.

– Что ж ты? А еще друг!

– Сегодня же позвоню, – засуетился Дон, – зайду к родителям, поговорю с ними. Ты права. Запустил я это дело.

– Ладно, если что-нибудь узнаешь – позвони. – Она наклонилась к нему и быстро поцеловала в щеку.

Дон смущенно огляделся (соседи все-таки вокруг), помахал рукой вслед отъезжающей машине и вошел в дом.

– Ну как, сынок? – Отец в синем фартуке с посудным. полотенцем и тарелкой в руках появился на пороге. – Что нового?

– Ничего, отец. Позанимался, потренировался хорошо – и все дела. Обыкновенный университетский день. Тер подвезла. Есть охота.

– Сейчас, сынок, сейчас. Пока помоешь руки, все будет готово, – раздался из кухни голос матери.

– Никуда сегодня не пойдешь? – опросил отец.

– Наверное, придется выйти, надо к Риву сбегать, пропал он куда-то, вообще что-то с ним неладно; болеет или с родителями поссорился. Никак не поймем. Хочу к нему домой зайти.

– Погоди, сынок, он сам придет к тебе…

– А вдруг не придет? Уж сколько дней его нет ни в университете, ни в спортзале…

– Ты не понял, сынок, он придет к тебе сегодня. Час назад звонил, просил передать, чтоб не уходил, чтоб дождался. Очень просил…

Глава VII
СТОИТ ЛИ ПОМОГАТЬ ЛЮДЯМ

Дон с нетерпением ждал Рива. Рив явился, когда уже стемнело.

Он был в теплом пальто, толстый шарф обматывал шею. На голове вязаная шапочка. Глаза лихорадочно блестели, под ними залегли темные тени. Всегда-то разболтанный, словно двигавшийся на шарнирах, он теперь и вовсе напоминал марионетку из кукольного театра.

Дон никогда не видел его таким.

– Садись. – Он указал Риву на стул. – Есть хочешь?

Но тот лишь отмахнулся.

– А пить? Пиво? Сок? Может, виски?

К великому изумлению Дона, Рив выбрал последнее и мгновенно, не разбавляя водой, осушил большой стакан. Причем никакого действия это на него не оказало.

– Так что случилось? Выкладывай!

– Слушай, Дон, я в беде. В большой…

– Вижу. В чем дело-то?

– Прямо не знаю, как сказать. Не так-то все просто.

– Понимаю, что не просто.

Дон решил не форсировать событий. Раз пришел, сам расскажет. Но Рив сидел съежившись, руки, которые ему никак не удавалось спрятать, мелко дрожали. Казалось, ему холодно. Он даже не снял ни пальто, ни шарфа, ни шапочки. Наконец Рив заговорил:

– Слушай, Дон, слушай внимательно. Дела мои плохи. Влюбился…

Дон раскрыл глаза. Он ожидал всего, только не этого.

– Погоди, а как же Лилиан?

– Не перебивай! – воскликнул Рив с раздражением. – При чем тут Лилиан? Мы с ней друзья. Может, я и нравлюсь ей немного, но все это несерьезно. Есть девушка, которую я люблю больше жизни, вот с ней-то и стряслась беда.

– Так с ней или с тобой?

– О господи, – простонал Рив, – не все ли равно! Ее беда – моя беда. Лучше б уж со мной, чем с ней. Словом, если я не выручу ее, то не знаю, что с собой сделаю. Но одному мне не под силу. Поможешь?

– О чем речь! Конечно. Говори, что надо делать.

– Сначала я должен все объяснить. Только, ради бога, не перебивай меня на каждом слове.

– Ладно, не буду, – пообещал Дон и приготовился слушать.

И тогда Рив рассказал историю, вздорность которой была бы очевидна любому, чуть менее простодушному и менее расположенному к Риву человеку, чем Дон. Эта история была сплошь шита белыми нитками, полна противоречий и нелепостей (Рив не был Шекспиром, он даже не был Сименоном, чтобы придумывать трагедии или хотя бы просто мало-мальски правдоподобные детективные истории).

Но Дон, верный обещанию, терпеливо слушал, переживая, как свои, невзгоды друга.

Выяснилось, что однажды на улице Рив встретил девушку поразительной красоты, пошел за нею, проводив до самого дома. До утра ждал под окном, а утром она сама вышла к нему и призналась в любви. Началась жизнь, полная невыразимого счастья. Они были вместе с утра до вечера (вот причина его таинственного исчезновения). И вдруг, как гром среди ясного неба, – анонимное письмо (в доказательство Дону предъявляется письмо, написанное почерком, до странности похожим на почерк самого Рива, но это неважно).

Из письма следует, что Эруэль (так зовут девушку и, между прочим, героиню последнего боевика, идущего во всех кинотеатрах города) – наркоманка. Она тайно посещает курильню опиума. Дается адрес. И предупреждение: сообщать о курильне в полицию нельзя – девушку убьют. Пусть примет меры к спасению. Неизвестный благожелатель.

Рив хочет отправиться в курильню, увидеть, что там происходит, и увести (если надо, силой) Эруэль. Но один он этого сделать не может. Дон должен ему помочь. Все.

Дон выслушал всю эту историю и выразил готовность хоть сейчас ехать на выручку несчастной Эруэль.

Легковерный по натуре, сгорающий от любопытства, преисполненный сочувствием к другу и негодованием к тем, кто затащил в курильню бедную девушку, он пришел в воинственное настроение.

– Слушай, Рив, – предложил он, – давай соберем ребят, всю команду, и поедем, разнесем к чертовой матери эту курильню! А?

Рив испугался (только этого не хватало – всю команду). Нет, тут надо действовать осторожно. Все выяснить, осмотреть, мало ли какие там могут быть неведомые опасности. Главное, понять, почему Эруэль пристрастилась к опиуму. – Рив особенно напирал на это. Если понять, тогда легко ее выручить. Но надо знать, в чем дело. Иначе они будут говорить с ней на разных языках.

Составили план.

Немедленно, не теряя времени (Риву точно известно, что Эруэль сейчас находится в курильне), отправиться по указанному в письме адресу, проникнуть в курильню (как будто это так просто для случайных людей!) и на месте решить, как быть.

Сказано – сделано. Через час они уже шли по тускло освещенному переулку в одном из портовых районов города.

Переулки здесь были узкие, грязные, нога скользила па картофельных очистках, банановой кожуре, просто в лужах. Стояла невыносимая вонь. С жалобным мяуканьем то и дело перебегали дорогу облезлые кошки (Дон махнул рукой на приметы). Порой из закрытых ставнями или затянутых плотными занавесками окон доносился женский крик, пьяная брань, приглушенная музыка.

Переулки упирались прямо в залив, и странно было видеть вздымающийся в конце узкого прохода громадный борт океанского судна с освещенными кое-где иллюминаторами, отбрасывавшими желтый, причудливый свет на разбитый асфальт мостовой.

Наконец они подошли к дряхлому дому, над входом в который висел фонарь с побитым стеклом. Дом был дряхлый, но дверь крепкая и совершенно глухая, только крошечный глазок.

Рив решительно подошел к двери и постучал три раза. Наверное, в глазок посмотрели, потому что дверь открылась. Рив что-то сказал в темноту, и они вошли в душный, жаркий коридор. Легкость, с какой удалось проникнуть в таинственную курильню, удивила даже доверчивого Дона. Впрочем, необычные впечатления вытеснили удивление. По винтовой лестнице, освещенной красными фонарями, они спустились в подвал и, пройдя длинным коридором, уперлись в стену. Странным было то, что никто не указывал им дорогу. Видимо, великая любовь Рива к Эруэль заменяла ему проводника.

Лишь дойдя до конца коридора, Дон понял, что перед ними не стена, а массивная железная дверь. Они остановились. И вдруг, словно по мановению волшебного жезла, дверь медленно заскользила в сторону, и их глазам открылся узкий проход. За проходом, собственно, и помещалась курильня.

Это было довольно большое помещение с очень низким потолком. По стенам шли деревянные ниши, прикрытые бамбуковыми занавесками. Бумажные китайские фонарики излучали тусклый красный свет. В воздухе стоял густой, сладковатый аромат, от которого становилось трудно дышать. Дон сразу стал глотать воздух. Глаза заслезились.

Во мгле ниш можно было различить фигуры лежащих людей. Возле них стояли небольшие жаровни, и порой кроваво-красной точкой вспыхивал разгорающийся уголек.

Откуда-то доносились хриплый стон, короткий вскрик, тяжелое сопение.

По комнате скользили тени. Люди, одетые в кимоно, разносили жаровни, длинные трубки, пакетики. Дон обратил внимание, что люди, одетые в кимоно, не китайцы или японцы: у них были европейские лица, утомленные и осунувшиеся. Среди них он заметил и женщин.

Как ни удивлялся Дон интуиции своего друга, удивление его еще больше возросло, когда Рив прямо направился к одной из ниш и решительно отодвинул бамбуковую занавеску.

Дон пошел следом.

Глазам их предстала зловещая картина.

На обтрепанных подстилках, бывших некогда ковриками, лежало трое. В углу – худой мужчина, уже вкусивший свое, он крепко спал, изредка вскрикивая во сне, шевеля руками, словно пытаясь спастись от окружавших его кошмаров. В тот момент, когда Рив и Дон вошли в нишу, мужчина вдруг страшно вскрикнул и с жестом невыразимого ужаса заслонил лицо. У Дона мороз пробежал по коже. Но, кроме него, никто, казалось, не обратил на этот крик ни малейшего внимания. Рядом с мужчиной лежал другой, напоминавший скелет. Он был настолько худ, что Дону пришли на память кадры кинохроники, снятые в фашистских концлагерях. Мужчина лежал на спине, полуприкрыв глаза, и потягивал длинную трубку, на конце которой то тускнел, то разгорался красной точкой маленький коричневый шарик.

Третьей в нише была, судя по всему, Эруэль. Во всяком случае это была молодая женщина. Однако поразительной красоты Дон в ее чертах не рассмотрел. Возможно, когда-то она и была красивой, но только не теперь. Да, это, несомненно, молодая женщина, но с каким же старым лицом! Свинцовые веки, сухие, потрескавшиеся губы, впалые щеки, худая шея, морщины возле глаз, возле губ, на лбу…. Костлявые пальцы сжимают трубку, редкие сальные волосы свалялись…

И это Эруэль, девушка «поразительной красоты», которую любит Рив! Господи, что делает с людьми великая любовь! Бедный Рив…

Девушка лежала, закрыв глаза, и тоже потягивала трубку. Почувствовав, вероятно, их присутствие, она подвинулась, освобождая место возле себя. Неслышно появился человек в кимоно; он принес жаровню и две трубки.

Рив торопливо улегся рядом с девушкой и театральным шепотом произнес:

– Эруэль, мы пришли за тобой!

– Возьмите трубки, – хриплым, но совершенно трезвым голосом сказала женщина и открыла глаза – бесконечно усталые, тоскливые и равнодушные глаза. – Здесь нельзя без трубки. Здесь все клиенты. Если догадаются, зачем вы пришли, убьют.

Она говорила негромко, но и не особенно тихо, ровным хриплым голосом, словно повторяла заученный урок.

Рив торопливо схватил трубку и хотел уже затянуться, но Дон вырвал ее.

– Ты что, – зашептал он, – это же опиум!

– Ну и что? – Рив упрямо потянулся к трубке, потом заговорил: – Ты же слышал: если мы не будем делать вид, что пришли сюда курить, нас убьют. Что тут особенного, мы же здоровые ребята, спортсмены, что нам будет от пары затяжек? Ничего. Давай сюда!

– Не дам! – категорически отрезал Дон. – Еще этого не хватало – курить опиум! Мы сюда не за этим пришли. А насчет убить – пусть попробуют. Я им тут всем шею сверну. Ты же пока забирай свою Эруэль.

– С ума сошел, – зашипел Рив, – ты знаешь, их тут сколько! Да они из нас отбивные сделают! Не дури. Здесь надо хитростью. Сделай хотя бы вид, что куришь, одну-то затяжку можно? Ничего с нами не будет.

– Не валяй дурака! – Дон начинал сердиться. – Давай выясняй, в чем тут дело, и будем сматываться.

Прильнув к уху Эруэль, Рив что-то горячо зашептал ей. Дон, деликатно отвернувшись, смотрел на крошечный кроваво-красный уголек на конце трубки и размышлял. Так вот каков он, этот страшный яд! Опиум! Таинственный, загадочный яд. Тысячелетия он отравляет людей. И тысячелетиями люди тянутся к нему, как бабочки на огонь, сгорая, теряя крылья, погибая. За что? За мимолетный миг наслаждения? Минута восторга – годы страданий. Ведь вот Эруэль, наверное, была когда-то и вправду красива, мила, а во что превратилась? И пути назад нет. Так все говорят. Конечно, для человека с сильной волей это, может, и не страшно, но зачем человек с сильной волей будет вдруг курить опиум? Например, такой, как он, Дон? Случись с ним горе, он уж найдет средство с ним справиться, а не прибежит в эту курильню. Просто интересно, какое ощущение, если выкурить такую трубку. Уж от одного-то раза не привыкнешь, не втянешься. И вдруг ему бешено захотелось курнуть эту чертову трубку. Один раз! Единственный.

Так порой человека, стоящего на краю пропасти, странно охватывает мучительное желание броситься вниз. Желание проходит, но еще долго он ощущает в теле легкую дрожь…

Дон быстро наклонился к трубке и глубоко затянулся. Он никогда не курил, не умел затягиваться и поэтому сразу же поперхнулся, закашлялся. Смущенный, стыдясь своего дурацкого поступка, он повернулся к Риву, но, как ни странно, тот, казалось, ничего не заметил.

Дон решительно отбросил трубку и поднялся.

– Пошли! – сказал он.

– Ты иди, – прошептал Риз, – иди, я останусь. Мне надо подробней присмотреться. Я все разузнаю, а потом начнем действовать.

– Чего тут узнавать? – удивился Дон. – Все и так ясно. Надо ее вырвать отсюда. И все. Забирай сейчас, послушай меня.

– Нет, Дон, мы должны понять, что ее привязывает. Надо попробовать самим, тогда легче будет ее отговорить. Пойми.

Они говорили так, словно Эруэль не было рядом, словно они были одни. Да она и не обращала на них внимание, лежала отвернувшись, потягивая свою трубочку.

– Ты не хочешь, – убеждал Рив, – так я попробую. Чего ты боишься, неужели нам это чем-нибудь грозит? Вот затянемся сейчас и прямо упадем замертво? Брось! Давай, давай, Дон.

Дон колебался. Действительно, рисковать нечем. Интересно все же. И потом, Рив прав: чтоб знать, что испытывает Эруэль, от чего ее спасать, надо прежде всего знать это самим. Он задумчиво смотрел на брошенную им трубку, не замечая, каким нетерпеливым взглядом следит за ним Рив.

– Нет, – сказал наконец Дон, – не буду. Хочешь, пробуй. Я подожду.

– Иди, Дон, иди, я провожу Эруэль, а завтра буду у тебя. Мы окончательно все продумаем.

– Может, все же лучше подождать, – неуверенно предложил Дон, – мало ли что здесь может быть. Нападут еще…

– Не бойся, не нападут, иди, я завтра приду. – Рив говорил теперь тусклым, скучным голосом.

И вдруг Дону сразу стало как-то очень тоскливо. Весь этот красный, приглушенный свет, вскрики, хрипы, тяжкий, дурманящий аромат, эта молодая и уже такая старая Эруэль нагоняли на него страх, чувство безнадежности. Ему захотелось бежать отсюда, скорее бежать к свежему, морскому ветерку улицы, к огням, к теплу своей комнаты, к отцу и матери, обеспокоенным, наверное, его поздним отсутствием. И вообще, зачем он здесь? Что за дурацкая история с каким-то фантастическим романом Рива, вечно попадающего в самые невероятные положения?

Не говоря ни слова, он быстрым шагом направился к выходу, даже не замечая, что двери, словно движимые электронным механизмом, сами мгновенно отворяются перед ним.

Но когда он вышел на улицу, его начали мучить угрызения совести. Бросил друга, оставил в беде. Не помог вызволить Эруэль. В конце концов, какое ему дело, что она некрасивая, старая? Это не его девушка, а Рива. Рив ее любит, так что ему Дон за судья? Какое он имеет право лезть в чужие мысли и чувства? Его попросили помочь, пришли как к другу, а он сбежал, оставил Рива одного…

Он даже вернулся, посмотрел на номер дома и название переулка. Мало ли – не придет завтра Рив, Дон пойдет его разыскивать. Тут же мелькнула мысль: не лучший ли способ спасти Эруэль – просто сообщить в полицию про эту курильню? Ее прихлопнут, и Эруэль просто некуда будет ходить. Хорошая мысль. Но стоит, пожалуй, посоветоваться с Тер. Она умная, надежная да и судьбу Рива принимает близко к сердцу. А хранить тайны умеет как никто (кстати, получше его, Дона). Это идея. Надо завтра же ей все рассказать.

Дон вернулся домой очень поздно, но родители не спали, ждали сына.

Отец в старых брезентовых брюках сидел у электрического камина, который сам когда-то соорудил, и курил. Мать вязала, примостившись возле.

Дон медленно снял пальто, вымыл руки, лицо. Зашел на кухню и, достав в холодильнике большую бутылку молока, выпил ее всю, прямо из горлышка. Он почувствовал себя лучше. Холодная вода в умывальнике, холодное молоко словно очистили его от душных, тяжких запахов курильни.

Когда он спустился, родители, накрыв стол, уже сидели на кухне.

Они не задавали вопросов. Молча ждали.

Некоторое время Дон ел, не говоря ни слова, оттягивал момент. Наконец сказал:

– Тут такое дело, отец, сам черт ногу сломит.

– С Ривом?

– С Ривом…

И Дон начал рассказывать. От родителей у него не было тайн. Закончив рассказ, он вопросительно уставился на отца:

– Как быть?

– Не знаю, что и сказать тебе, – отец покачал головой, – чудная какая-то история. Уж больно все ненастоящее. Вроде театра…

– Почему ненастоящее? Я сам там был.

– Нет, сынок, я не о том. Не знаю, как объяснить: будто спектакль разыгрывают. Не верю я в это дело.

– Во что не веришь, отец? Риву, что ли, или этой Эруэль? Думаешь, не любит она его? Обманывает?

– Не знаю, сынок. Бог с ней. Тебя бы не обманули.

– Зачем же ей меня обманывать?

– Да не ей…

Дон посмотрел на отца.

– А кому?

– Не знаю…

– Что-то ты сегодня ничего не знаешь, отец, – с раздражением заметил Дон.

Но это было раздражение не против отца, а против себя. Он чувствовал долю правды в словах отца, то, что он сам нащупывал, но не мог назвать.

– Это верно, сынок. Что верно, то верно. Не знаю. Не могу совет дать.

– Бросил бы ты все это, – вступила мать.

– Как бросить? Рив все же друг, – неуверенно отозвался Дон.

Мать вздохнула.

– Вот что, отец, я хочу с Тер посоветоваться. Она умная. Лучше меня разберется.

– Что ж, посоветуйся, авось что подскажет. Да, не думал я, что с Ривом такое случится…

– О господи, – вставила мать, – сколько горя на свете, сколько горя…

– Горя много, мать, – отец положил ей руку на плечо, – так ведь и людей немало. Если б все взялись с этим горем воевать, может, и справились бы. А то, видишь, сами люди себе горя прибавляют.

– Ладно, отец, пойду-ка спать. – Дон поднялся. – Утро вечера мудренее. Завтра и Рив обещал прийти, может, чего нового расскажет. Покойной ночи…

Дон поднялся к себе, не спеша разделся, раскрыл окно, сразу ощутив холодный ночной воздух, ворвавшийся в комнату, и лег в постель.

Обычно он засыпал, едва успев коснуться подушки. Но сейчас сон не приходил. Это было непривычно, и он ощущал непонятное беспокойство. Он повернулся на бок, на другой, снова на спину. Сон не приходил. В голове теснились мысли.

Да, странная история. Но, с другой стороны, как мог он поступить иначе? Как мог отказать другу в помощи? Помощь в трудную минуту – это, наверное, самое ценное, что люди могут дать друг другу. Он вспомнил, как однажды Артур, рискуя жизнью, вытащил буквально из-под машины маленького мальчика, погнавшегося за мячом, и ушел не назвавшись, а потом спустил с лестницы разыскавшего его репортера. Сам Артур репортера не интересовал, но мальчонка оказался сыном какой-то важной шишки, собравшегося вручить спасителю чуть не десять тысяч долларов. Артур обругал шишку потому, что тот оказался «не тех» политических взглядов. «Бросьте, – говорил он, – разве он хочет отблагодарить? Просто пользуется случаем для дополнительной рекламы».

Да, конечно, одно дело пожертвовать ради другого жизнью, а иное – одолжить пару монет. Но и возможности у людей разные.

И Дон вспомнил слухи, ходившие об отце Рога, владельце банков.

Говорили, что в давние времена на востоке страны, в местах жарких и пустынных, нашли нефть. Получилось так, что крупные компании не успели наложить на те места свою лапу, и участки раскупили сравнительно мелкие старатели черного золота.

Оборудование у них было примитивное, денег едва хватало на сооружение вышки, так что было не до жилья, одеял и питания. В самые жаркие дни люди теряли сознание. С водой было плохо: немногие колодцы высыхали, снабжение нарушалось.

И вот отец Рога обратил все имевшиеся у него в то время деньги в… цистерны. В самые обыкновенные автоцистерны. И гонял их за тридевять земель от реки.

Цистерны прибывали, разъезжались по участкам, снабжая изнемогавших от зноя и жажды людей свежей водой. Не даром, конечно. За деньги, да еще за какие! Но ведь перевозка вызывала расходы. На этой нехитрой операции отец Рога заработал такие деньги, что сумел перекупить несколько самых богатых нефтеносных участков. А потом и остальные. Потому что владельцам этих участков не везло: то вспыхивал пожар, то портилось оборудование, то еще что-нибудь в этом роде. И наступил день, когда отец Рога стал единоличным хозяином всей нефтеносной земли.

Правда, запасы оказались не столь уж богаты, через несколько лет исчерпались, но деньги все же принесли огромные. С них-то и началась банковская карьера отца Рога, ныне крупнейшего миллионера.

Наверное, это был единственный случай в истории науки, когда человек сумел превратить воду в нефть…

А ведь с чего все началось? С помощи. Один человек помогал другим утолить жажду. Бывает и такая помощь.

Но бывает и другая.

Однажды в город приехал оратор. Он являл собою точную копию давно почившего главы третьего рейха: такие же усики, такая же челка, такая же форма и такая же свастика на рукаве. Оратора сопровождала многочисленная охрана в форме штурмовиков, когда он выступал, трибуну украшали знаменами со свастикой.

Оратор выступал на митингах, собраниях, обедах и провозглашал, что править должны «коренные граждане», а всех остальных не мешало бы повесить, что ради этого надо на следующих выборах голосовать за него. Вообще нес всякую чепуху.

Дон, например, увидел его как-то по телевидению, прочел пару отчетов в газете и забыл, о чем читал.

А Артур немедленно поднял по тревоге своих ребят, к ним присоединились другие студенты. Они твердо решили не допустить оратора в университет, куда он собрался прибыть для выступления.

В тот день университет напоминал осажденную крепость. Сотни полицейских в касках, в специальных защитных жилетах, с дубинками, газовыми гранатами, пистолетами заняли все стратегические пункты.

«У нас самая образованная полиция в мире, – острили студенты, – она вся в университете».

Но когда машина с оратором приблизилась к воротам, стало не до острот.

Тысяч пять юношей и девушек, возглавляемых комитетом «Власть студентам», плотной стеной встали перед воротами и отказались пропустить кортеж машин. Вопили могучие репродукторы, установленные на крышах полицейских автомобилей, ревели сирены, кричали студенты. Потом раздались выстрелы, взрывы слезоточивых гранат, загрохотал град камней по полицейским машинам и каскам. Началось побоище. Кончилось все это печально. Три студента были убиты, сотни две ранены и столько же арестовано.

Но оратор со свастикой на территорию так и не проник. Студенты торжествовали победу. А те, кто попал в тюрьму, устроили во главе с Артуром (он, разумеется, оказался среди них) голодовку. Их вскоре выпустили.

И туг вдруг выяснилось, что в тюремной больнице лежит парень, которому срочно требуется переливание крови. Немедленно. Крови же почему-то нет (может, тюремному начальству жалко для него?).

Артур предложил свою. Он сам был легко ранен, три дня участвовал в голодовке, словом, находился не в лучшей форме, выражаясь языком спортсменов. И все же предложил.

Тот парень выжил. Артур еще недели две провалялся в госпитале да и тренироваться потом не мог примерно месяца три, только приходил в спортзал и сидел возле площадки на скамеечке, выкрикивая советы.

Это тоже была помощь людям, только другая.

Один обменивал воду на нефть, другой кровь на…

На что он ее обменивал?

Да ни на что. Он отдавал ее так, потому что считал это своим долгом. Двойник вождя с усиками не смел топтать землю университета и оскорблять студентов своими гнусными речами. Чтобы не допустить этого, Артур считал естественным отдавать свою кровь. А если это сделал товарищ, вернуть ему ее.

Отец Рога думал только о своей пользе.

Артур – только о пользе других.

Кто ж из них прав? Многие называли Артура дураком, а про отца Рога, прищелкивая языком, говорили: «Молодец!»